Глава III.
История княжеских отношений при Симеоне Гордом
По смерти Калиты все русские князья отправились в Орду; хан объявил Симеона Московского в. князем владимирским; благодаря усилению Москвы это уже не был теперь пустой титул, но чего опасались князья еще со времен Мстислава Храброго, то исполнилось: они перестали быть родичами и стали подручниками: "и все князи русские под руце его даны"[1]. Мы видели, что с уничтожением родового единства все старшие князья отдельных родов необходимо принимают титул великих, который именно и означал только старшего в известном роде; Симеон, князь московский и владимирский, взяв под свои руки всех других князей великих, называет уже себя в. князем всея Руси и таким образом отделяет родовые понятия от государственных, оставляет другим князьям название великих, но себе берет титул начальника не рода княжеского, но всей Русской земли, государства. И прежние сильные духом в. князья повелевали младшими, которые должны были ездить подле их стремени и приходить по первому зову, но тогда они повиновались как дети отцу; теперь в. князь Симеон требует безусловного повиновения, но требует как государь, и тяжко было для князей подобное повиновение: они прозвали Симеона Гордым. Есть известие[2], что Симеон, созывая князей для известных целей своих, напоминал им, что Русь была только тогда сильна и славна, когда князья беспрекословно повиновались старшему, и что теперь только таким же беспрекословным повиновением ему, Симеону, они могут надеяться освобождения от татарского ига; но князья знали разницу между прежними и настоящими отношениями, знали, к чему поведет такая покорность. Говорят[3], что Симеон и личным характером своим был способен возбудить почтение, умел остеречься от того гнусного порока, который был тогда общим, от пьянства, и не терпел его в других; ненавидел крамолу и неправду и строго наказывал за них; он умел приобресть уважение и тем, что, довольный богатым наследством, не собирал всякими средствами имения, но расточал его на выкуп пленных; мало того, Симеон хотел показать князьям, что они могли только выиграть, признав себя его подручниками, так, напр., исходатайствовал в Орде для разоренного тверского княжения свободу не платить дани монголам[4].
Княжение Симеона необильно событиями: при нем не было сильных междоусобий, ибо князья не могли тронуться из страха пред в. князем всея Руси; при нем не было татарских нашествий, ибо ханы и князья ордынские чтили молодото, но умного князя московского: 5 раз ходил Симеон в Орду и всякий раз приходил оттуда "со многою честию и с пожалованием". Только в 1351 году летописец упоминает о походе Симеона к Смоленску, кончившемся скорым миром; причины неизвестны: вероятно, смоленский князь не хотел признать себя подручником московского[5]. Я сказал, что в княжение Симеона Русь не испытала ни кровавых усобиц, ни татарских нашествий; но зато в 1352 году явилась страшная язва под именем черной смерти, которая опустошила русские области сильнее, чем междоусобия и монголы; в 1353 г. она поразила в Москве митрополита Феогноста, самого в. князя, двоих сыновей его и брата Андрея Ивановича. Симеон умер еще очень молод, 36-ти лет; он также оставил завещание, в котором отказал удел свой и все движимое и недвижимое имущество жене, по смерти которой все это перешло к брату Симеонову в. князю Ивану Ивановичу: это явление важно в том отношении, что два удела Московского княжества соединились в один и таким образом сделали в. князя Ивана вдвое сильнее. Третий сын Калиты Андрей умер в одно время с Симеоном, и уже по смерти его родился сын, знаменитый после Владимир; по новому понятию об отдельной собственности послерожденный младенец вполне получил удел отца своего, но, разумеется, не мог иметь притязаний на удел дяди Симеона[6]. В завещании Симеона любопытно следующее наставление братьям, из которого оказывается оседлость бояр вследствие нового порядка вещей, явление старых отцовских бояр, которых мы так мало видим прежде[7]: "А по отца нашего благословенью, что нам приказал жити за один, такоже и яз вам приказываю своей братьи жити за один; а лихих бы есте людей не слушали, и хто иметь вас сваживати, слушали бы есте отца нашего владыки Олексея, также старых бояр, хто хотел отцю нашему добра и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла". Еще замечательнее для нас другая грамота, оставшаяся от княжения Симеона, — это договор его с братьями. Теперь, когда родовая связь рушилась, являются договоры даже между родными братьями, знак, что они уже не смотрят более на себя, как на братьев, уже не верят родственному союзу, видят друг в друге отдельных владельцев. Нас не обманут здесь выражения из мира прошедшего: так, в начале договора младшие братья обещаются чтить Симеона "во отцево место". Младшие родичи постоянно требуют поддержания прежних родовых отношений, мы увидим, что они будут требовать этого до самого пресечения Рюриковой династии; но уже то одно обстоятельство, что они заключают договор со старшим, показывает тщету их требований. Прежде князья не иначе называли друг друга, как брат, отец, сын: в нашем договоре младшие братья, обещая, что будут иметь Симеона во отцево место, не смеют, однако, или не хотят, или, скажу более, не умеют назвать его: отче, но: господине, князь великий! Младшие братья более всего толкуют о собственности, о своем участке, чтобы старший не обидел, чего не отнял у них, также: "кто из нас что примыслил или прикупил, или кто по семь что кто прикупить или примыслить чужее (к) своим волостем, и того блюсти, а не обидети". Каждый, след., предоставляет себе право действовать отдельно, прикупать и примышлять собственно для себя, к своему участку.
Показав отношения в роде Калиты, мы должны обратиться к другим родам княжеским, в которых происходят также любопытные явления. По смерти Александра Тверского стол его занял по-старому брат Константин Михайлович; но если племянники, по-новому, не медлили вооружиться против дядей, то и последние, с своей стороны, спешили предупредить племянников: так, Константин Михайлович начал теснить вдову Александрову и сына Всеволода Холмского; замечательно средство, избранное им для этого утеснения: он угнетал бояр и слуг их. Всеволод Александрович, не могши сносить этого, ушел сперва в Москву к Симеону, а потом в Орду; Константин отправился за ним вслед туда же, но умер прежде решения дела. Всеволод получил ярлык; но другой дядя (четвертый), Василий Михайлович Кашинский, не захотел подчиниться племяннику; в отсутствие последнего он захватил дани в Холмском уделе и отправился с ними к хану в надежде золотом перебить ярлык у Всеволода; на дороге оба соискателя встретились, и племянник ограбил дядю, след., сделал поездку его в Орду невозможною[8]. Можно догадаться, что вражда между тверскими князьями этим не кончилась: "И сотворися межи ими нелюбие, и мало кровопролития не бысть межи их, а людям тверским (сотворися) тягость и мнози люди тверския того ради настроения разыдошася"[9]. В 1348 году тверскому епископу Феодору удалось примирить князей; тронутый его увещаниями, племянник уступил великое княжение дяде (четвертому!): "И приеха во Тверь князь Василей Михаиловичь на великое княжение, и нача жити с братаничем своим со князем Всеволодом Александровичем Холмским тихо, и кротко, и мирно; в любви мнозе. И поидоша к ним людие отвсюду во грады их, во власти и во всю землю Тверскую, и умножишась людие и возрадовашась радостию великою"[10]. Я нарочно привожу собственные слова летописца, дабы показать, в каком брожении находилось тогда общество: когда князья начинают ссориться, люди стремятся вон из их области; когда мирятся, приходят снова, кочуют из одного княжества в другое; ясно, какие огромные толпы людей бездомных должны были образоваться в это время, которые привыкли к жизни кочевой, к бездомовью, ко внеобщественному положению: отсюда усиление казачества. Ясно также, что при этих беспрерывных насилиях и от своих, и от чужих народ отвыкал от собственности, от удобств жизни, скрывал имущество, становился сам скрытным и диким; женщина, спасаясь от оскорбления, запиралась в отдаленные покои, не выходила из дому, не по восточному, не по греческому обычаю, но единственно вследствие необходимости скрыться от оскорблений; женщины дичали, запертые в теремах, мужчины дичали вследствие их отсутствия, — и между тем так сильна была общественная связь, в основании которой лежало христианство, что, несмотря на все препятствия, общество не распалось, но претерпело до конца и спаслось. Даже в самых бедствиях, описанных нами, которые принуждали граждан к беспрестанным переселениям, были свои выгоды для общества: эти переселения, эти движения уничтожали местные, областные различия, областные народности, уничтожали враждебные отношения между жителями разных княжеств; вот одна из причин, почему разные княжества так легко примкнули к Московскому, почему сопротивление было только со стороны князей, никогда со стороны народонаселения.
Любовь и мир между дядею и племянником были непродолжительны; как скоро в 1351 году Василий Михайлович получил подтверждение от хана, так начал опять теснить племянника: "и нача братанича своею обидити чрез докончание, и бояр его, и слуг его тягостию данною оскорбляти, и бысть межи их неимоверство и нелюбие, по бесовскому злодейству"[11]. Посредничество св. митрополита Алексея не помогло несчастному Всеволоду, равно как и поездки в Орду; он был выдан ханом дяде: "И бысть князю Всеволоду от дяди его томление велие, покаже (?) и бояром его и слугам, и продажа, и грабление велие на них; такоже и черным людем данная продажа велия"[12]. Подобные отягощения были для сильных князей самым лучшим средством принуждать области слабых князей к отложению от них, что увидим и после. Не одно, впрочем, Тверское княжество было сценою подобных явлений: они повторялись везде, ибо везде родовая связь рушилась, и каждый князь стремился к усилению себя на счет других во что бы то ни стало, не разбирая средств. Еще в 1339 году встречаем у летописца известие, что один из Ольговичей, князь козельский Андрей Мстиславич, был убит племянником своим Васильем Пантелеичем[13]. В Рязанском княжестве две линии князей — рязанских и пронских враждовали друг с другом. Князь рязанский Иван Коротопол, происходя из старшей линии, считал себя вправе быть единственным в. князем и знать Орду исключительно пред другими; но князь пронский Александр Михайлович хотел быть также старшим, или в. князем в своем роде и знать Орду независимо от князя рязанского. В 1340 году Иван Коротопол, возвращаясь из Орды, встретил Александра Пронского, отправлявшегося туда же с выходом, ограбил его, привел в Переяславль Рязанский и там предал смерти[14]. В 1342 году сын убитого Александра Ярослав Пронский выхлопотал себе ярлык на Рязань и выгнал Коротопола, который, однако, после опять овладел Рязанью и был убит там неизвестно кем[15]. Ему наследовал сын его знаменитый Олег Иванович.