История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том I/Книга III/Глава III

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
История эллинизма — Том I. Книга III. Глава III
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1890. Источник: dlib.rsl.ru

Глава III.

Индия. — Война по сю сторону Инда. — Переход через Инд. — Поход к Гидаспу. — Государь Таксил. — Война с царем Пором. — Битва при Гидаспе. — Война с независимыми племенами. — Войско на берегах Гифасиса. — Возвращение

Индия представляет собою совершенно особый мир. Совершенно изолированная своеобразным характером своей природы, своего населения, своей религии и образованности, она в течение долгих веков была известна западному миру древности только по имени, только как лежащая на восточных окраинах земли страна чудес. Ее омывают с двух сторон океаны, в которых только долгое время спустя промышленности и науке суждено было найти пути самого легкого и верного сообщения; с двух других сторон двойной и тройной стеною громоздятся массы гор, принадлежащих частью к числу самых высоких гор на земле, занесенные снегом проходы которых на севере и сожженные солнцем скалистые ущелья на западе открывают с трудом дорогу разве лишь благочестивому пилигриму, кочевому торговцу и разбойнику пустыни, но никак не для международных сношений.

У народонаселения Индии с того времени, как оно перестало принадлежать самому себе, воспоминание о его прошлом расплылось и исчезло в лишенных времени и пространства фантастических представлениях; но позади всего этого лежит прошлое, полное величественного и многостороннего развития, зарождение и развитие религиозных, иерархических и политических начал, в которых этот своеобразный характер индийского мира нашел свое завершение. Македонский завоеватель, первый европеец, нашедший путь в Индию, видел ее в полном расцвете, прежде чем она сделала первый шаг назад.

Он нашел место, которое как бы служит воротами к индийским землям. Здесь через стену гор, отделяющих Индию от западного мира, прорывается поток; начинаясь на горных вершинах, где недалеко друг от друга вытекают воды Бактрии и Арианы, Кофен, усиленный многочисленными притоками с севера, катит свои воды на восток к руслу широкого Инда; тщетно справа и слева от этой текущей с запада реки громоздятся массы диких скал, — они открывают его быстрым водам узкую долину, в конце которой смеющаяся равнина Пешавара служит входом в Индию с ее пышной растительностью и тропическим климатом. Но здесь представляется взору еще не настоящая Индия; пять рек Пенджаба, разливы летних месяцев, раскинувшиеся на юг и восток широким поясом степи делают запад Индии вторым оплотом священной страны Ганга; так и кажется, как будто природа желала все-таки еще сделать попытку защитить своего любимца от опасностей, которым сама же она открыла дорогу. Все, что индус знает великого и святого, связано с землею Ганга; здесь лежит родина старинной чистой веры и строгого разделения каст, родившихся из Брахмы; здесь находятся наиболее чтимые святые места и священные реки. Племена на западе степей, хотя и родственные с индусами по происхождению и религии, отступили от строгой чистоты божественного закона; они не избегли сношений с внешним миром, они не сохранили того величия царской власти, той чистоты каст, той замкнутости по отношению к нечистым и ненавистным чужеземцам, которые являются условием, гарантией и доказательством святой жизни; они есть выродившаяся и отданная на жертву чужеземцам часть населения.

Так было уже во время Александра. Высокоразвитые брахманические народы арийского племени, жившие тогда в долине Ганга, забыли, что и они некогда обитали в стране «семи рек», что при своих переселениях в дни незапамятной древности они пришли сюда через эти западные ворота, так как имена их знаменитейших родов, сохранившиеся на Оксе и Яксарте, позволяют вывести это заключение относительно их прежних мест жительства. По их следам потянулись туда другие арийские по языку и обычаям народы;[1] но слишком слабые или недовольно решительные для крупных предприятий, они остались на горных пастбищах по реке Кофену и по его притокам до самого Инда.

Это было время могущества Ассирии; ее войска, двинувшись от Тигра, завоевали и обширную сирийскую низменность, и арийское плоскогорье; но рассказывают, что Семирамида видела, как на мосту Инда верблюды степей запада бежали перед слонами индийского востока.[2] Затем следовало владычество мидян и персов; со времени Кира между сатрапиями царства упоминается также и Гайдара, в персидских войсках Ксеркса упоминаются гандаряне и другие индусы;[3] а Дарий послал из своего города Каспатира, — вероятно, Кабул — греческого мужа к Инду, чтобы тот спустился по нему до самого моря, и последний затем возвратился по арабскому морю; эта миссия дает нам некоторое представление об обширных планах царя; но войны Персии на западе и быстро наступивший упадок царства не дозволил им осуществиться.

Никогда господство Ахеменидов не простиралось за Инд; лежавшая у подножия Парапамиса равнина, заселенная самыми западными племенами индийской национальности, была последней областью, которой владели эти персидские цари; отсюда были выведены слоны последнего персидского царя, — первые, которых видел западный мир; вместе с ними принимали участие в битве при Гавгамелах индусы, «соседние с Бактрией», под предводительством Бесса, и горные индусы под предводительством сатрапа Ара-хосии Барсаента. По ту сторону Инда шла цепь независимых государств, простиравшаяся к востоку по области пяти рек до пустыни, а к югу до устьев Инда — калейдоскоп мелких и больших народов, государств и республик, пестрая смесь политической раздробленности и религиозных разногласий, не имевшая между собой никакого другого связующего элемента, кроме взаимной ревности и постоянной смены вероломных союзов и эгоистических раздоров.

Подчинением себе Согдианы Александр закончил покорение персидского царства; занятая им в 329 году сатрапия Парапамиса, в которой он основал Александрию Кавказскую, была предназначена служить отправным пунктом похода в Индию. В наших источниках не упоминается о военной и политической идее этого похода; она станет нам достаточно ясной из связи дальнейших событий.

У Александра были уже завязаны различные сношения за Индом; особенно важную роль играли отношения к государям Таксилы (Такшасилы). Их царство лежало на восточном берегу Инда, против впадения в него Кофена; простираясь к востоку по направлению к Гидаспу, оно по обширности своей, как ее определяли, равнялось Египетскому наместничеству. Их царь, враждовавший со многими из своих соседей и главным образом с царем Навравой или Пором, чье царство лежало по Гидаспу, и в то же время жаждавший расширить свою область, посоветовал Александру, в бытность последнего в Согдиане, предпринять поход в Индию и заявил о своей готовности воевать заодно с ним против индусов, которые дерзнут сопротивляться ему.[4] В числе окружавших Александра лиц находился теперь также и еще один царь лежавшей по сю сторону Инда области; то был Сисикотт, который, когда македоняне наступали из Арахосии, прибыл к Бессу в Бактрию и который, когда предприятие последнего рушилось так печально, стал на сторону победителя и отныне преданно служил ему.[5] С помощью этих связей Александр мог получить о положении вещей в Индии, о природе страны и ее населения сведения, достаточные для того, чтобы с некоторой точностью определить ход своего предприятия и необходимые для него приготовления и боевые силы.

Приготовления эти за последний год позволяют нам правильно оценить предстоявшие Александру трудности. Находившееся в его распоряжении войско, которое со времени уничтожения персидской армии не должно было быть особенно значительным по своей численности, которую оно имело в Бактрии за два последних года, было недостаточно для войны с густонаселенными и располагавшими значительными войсками государствами Индии. Впрочем, в Азию прибывали все новые и новые тысячи войск, отчасти македонских, обязанных воинской повинностью,[6] отчасти состоявших из фракийских, агрианских и греческих наемников, привлеченных жаждою добычи и славы, так что первоначальное число 35 000, с которым Александр начал войну в 334 году, должно было все-таки удвоиться в течение шести лет,[7] несмотря на потери, причиненные постоянными трудами, походами по покрытым снегом горам и по пустыням, климатическими условиями и нездоровым образом жизни, в котором недостаток сменялся излишествами. Но отчасти царь отпустил на родину греческих и фессалийских союзников, отчасти значительное число войск осталось стоять гарнизонами в занятых землях и в их главных военных пунктах; в одной Бактриане остался корпус, состоявший из 10 000 пехотинцев и 3500 всадников;[8] не менее значительные боевые силы должны были стоять в арахосийской Александрии, в Экбатанах, Вавилоне, Египте и т. д., хотя, вероятно, западные сатрапии получали свои гарнизоны не из главной армии, но из Европы. Для похода на Индию царь усилил свое войско воинственными народами Арианы и лежавших по Оксу земель.[9] Скоро при вооружении флота на Инде мы увидим, что в войске находилось также значительное число финикийцев, киприотов и египтян.[10] Численность войска около того времени, когда оно спускалось по Инду, по заслуживающим доверия показаниям, достигала 120 000 человек.[11]

Мы видим, что это войско по своему составу уже не было более греко-македонским, каким оно было по своей организации;[12] и тот факт, что с этим войском были сделаны следующие кампании, позволяет нам достоверно заключить о твердости господствовавшей в нем дисциплины, об администрации и организации армии, об авторитете, которым пользовались начальствующие лица и главным образом о военных дарованиях и отличном составе офицеров; обо всем этом, правда, источники не говорят нам ни одного слова, но эти данные необходимы для правильной оценки исторического и военного значения Александра. Войско, воспринявшее в твердые рамки македонской организации такое множество чуждых элементов и ассимилировавшее их с собою, сделалось ядром и, если нам будет позволено так выразиться, школой эллинистического духа, который, с одной стороны, вытекал из самой природы эллинистического государства, а с другой — только один и делал возможным его создание. Если Александр как в Египте и Сирии, в Иране и Бактрии, так и в Индии оставил в качестве гарнизонов и граждан новых городов многие тысячи своих воинов и вместо них принял в свое войско значительное количество азиатов, то это более всего другого показывает смелую последовательность его планов и его веру в их правильность и силу; и понятно, что от этих планов не могли отвратить его попытки оппозиции гордых македонян и греческих либералов; при том престиже власти, которым пользовалась его личность, он был уверен в том, что заставит следовать указаниям своей воли ту гордость и слабость, которую он может еще повстречать.

Под конец весны 327 года Александр выступил из Бактрии. Горные дороги, на которых два года тому назад было перенесено столько лишений, были теперь свободны от снега; запасы имелись в изобилии; более коротким путем[13] после десятидневного перехода они достигли города Александрии, лежавшего на южном склоне горы.

Царь нашел ее не в таком положении, в каком ожидал. Нилоксен, не исполнивший своих обязанностей начальника с нужным благоразумием и силой, был сменен; перс Проекс тоже лишился своего звания сатрапа парапамисадов. Народонаселение города было увеличено жителями из окрестностей, неспособные к службе воины тоже были оставлены в нем; начальство над городом и его гарнизоном и поручение заботиться о его дальнейшей постройке получил один из гетайров, Никанор;[14] Тириасп был назначен сатрапом этой области, границею которой отныне должна была служить река Кофен.[15] По этой прекрасной, цветущей и обильной плодами местности Александр прежде всего двинулся в Никею;[16] начало нового похода было, согласно его обычаю, возвещено принесенными им Афине жертвами.

Войско приблизилось к границе парапамисадов, которая, вероятно, была там, где кончается верхняя равнина Кофена. Здесь уже достигшая значительной ширины река вступает в скалистую долину, служащую как бы воротами к бассейну Инда; по ее южной стороне тянутся предгория высокого Сефид-Куха, которые на правом берегу этой реки образуют тянущиеся на семь миль хайбарские проходы, от Даки до крепости Али-Месджида и до Джамруда, лежащего несколько ближе Пешавара, между тем как на ее левом северном берегу от высокой цепи западного Гималая, отделяется несколько значительных горных хребтов, подходящих близко к берегам реки. Хоасп (Камех или Кунар) и далее к востоку Гурей (Панджкора), оба имеющие значительное число боковых притоков и боковых долин, образуют многочисленные горные кантоны этой «лежащей по сю сторону Инда» страны, жители которых носят общее имя Асваки, хотя отдельные округа, находящиеся большею частью во власти особых государей, называются особыми именами. В самой долине Кофена жили астакенцы, названные так, вероятно, потому, что поселились на западе (аста) от Инда.

Из Никеи Александр послал вперед себя глашатаев к индийским государям, царствовавшим по нижнему течению Кофена и на берегах Инда; он приглашал их к себе для принятия от них изъявлений покорности. Поэтому к нему явился государь Таксил и многие раджи земель, лежащих по сю сторону Инда, на разукрашенных слонах и с богатой свитой согласно с требованиями роскошного этикета индийских монархов; они привезли царю дорогие подарки и предложили ему воспользоваться, для чего ему угодно, их слонами, которых было двадцать пять штук. Александр заявил им, что надеется в течение этого лета покорить земли до самого Инда, что сумеет наградить тех государей, которые явились к нему, и заставить повиноваться тех, которые не покорились; зиму он думает провести на берегах Инда, чтобы следующею весною наказать врагов своего союзника, государя Таксил. Затем он разделил все свои боевые силы на две армии, из которых одна под предводительством Пердикки и Гефестиона должна была идти к Инду по правому берегу Кофена, между тем как сам он с остальными войсками намеревался пройти по полным опасностей, населенным воинственными народами землям на северном берегу той же самой реки. Целью, этого двойного движения и единовременного нападения на жившие на юг и на север от Кофена племена было лишить их возможности соединиться друг с другом для общего сопротивления и взаимной поддержки, заставить единовременно наступательным движением армии по долинам северной стороны реки неприятеля очистить проходы на юг, а по взятии этих южных проходов напасть с тыла на племена севера, против которых шла колонна царя; соединительным пунктом была назначена лежавшая между Пешаваром и Аттоком равнина. Имея в своих руках дороги и проходы позади себя, они могли приступить к переправе через Инд безопасно.[17]

Гефестион и Пердикка с фалангами Горгия, Клита, Мелеагра, с половиной македонской конницы и со всеми наемными всадниками двинулись по правому берегу реки, и с ними возвратились в свои земли индийские государи, изъявившие покорность царю. Им было приказано занимать все важные пункты или, в случае отказа в сдаче, брать их открытой силой, а, достигнув берегов Инда, немедленно приступить к постройке моста через Инд, по которому Александр думал проникнуть в глубь Индии.[18] Сам Александр с гипаспистами, другой половиной конницы, большею частью фаланг,[19] со стрелками, агрианами и конными аконтистами переправился через Кофен и двинулся к востоку через проход Джеллалабада. Здесь в Кофен впадает Хоэс, или Хоасп,[20] берущий свое начало в глетчерах высоких гор Пушти-Кура и образующий выше вдоль могучих скал Хонда дикую долину, другую сторону которой замыкает почти настолько же высокий горный хребет, отделяющий эту долину от долины Гурея; для военных операций эта местность представляла большие затруднения. Здесь имел свои жилища, свои горные крепости, свои многочисленные стада народ аспасиев;[21] в нескольких днях пути к северу на берегах Хоаспа лежала его столица, важная также и потому, что мимо нее (по долине Титраля) идет через горы дорога к источникам Окса.[22] Когда Александр переправился через эту реку и, идя далее по суживавшейся постепенно долине, достиг южных границ аспасийской земли, жители бежали частью в горы, частью в укрепленные города, решившись оказать сопротивление македонянам. Тем более спешил Александр вперед; со всей конницей и с 800 гипаспистов, которые были тоже посажены на коней, он бросился вперед и скоро достиг первого города аспасиев, укрепленного двойными стенами и защищаемого значительными боевыми силами, находившимися вдоль стен. Царь немедленно пошел на них в атаку; после жаркой битвы, в которой он сам был ранен в плечо, а из окружавшей его свиты были ранены телохранители Птолемей и Леоннат, варвары должны были отступить за стены своего города. Наступление вечера, усталость войск и рана царя сделали продолжение битвы невозможным; македоняне стали лагерем под самыми стенами города. Рано утром на следующий день начался штурм; македоняне взошли на стену и овладели ей; только теперь заметили они вторую, еще более крепкую, стену города, которая оберегалась самым заботливым образом. Между тем подошла главная масса войска; они немедленно приступили к новому нападению; пока стрелки со всех сторон стреляли в расположенные на стенах посты, были приставлены штурмовые лестницы и скоро там и сям осаждающие вскарабкались на башни; неприятель, не будучи в состоянии держаться долее, старался выйти из ворот города и спастись в горы; многие из них были перебиты; македоняне, раздраженные полученною их царем раною, никому не давали пощады; самый город был сровнен с землею.[23]

Этот первый быстрый успех не замедлил произвести желаемое впечатление. Немедленно сдался второй город, Андака. Здесь был оставлен Кратер с тяжелой пехотой, чтобы принудить покориться остальные находящиеся поблизости города и затем двинуться через горы к Аригею, находящемуся в долине Гурея (Панджкора).[24] Сам Александр обратился с остальными войсками на северо-восток к Эвасиле, чтобы с возможною быстротою достигнуть этого города, где он надеялся захватить в свои руки государя этой страны.[25] Он достиг города уже на другой день, но весть о его приближении опередила его; весь город был объят пламенем и ведущие к горам дороги были покрыты беглецами; началась страшная резня, но сам царь аспасиев со своими многочисленными и хорошо вооруженными телохранителями уже достиг непроездных высот. Птолемей, узнавший среди толпы царский поезд и бросившийся энергично преследовать его, когда подъем сделался слишком крут для его лошадей, пустился пешком во главе окружавших его немногих гипаспистов возможно скорее преследовать бегущих; тогда государь со своею свитою внезапно обратился назад и напал на македонян; сам он бросился на Птолемея и метнул ему дротиком в грудь; спасенный своею кольчугою, последний пронзил копьем бедро государя и поверг его мертвым на землю. Смерть государя решила победу; пока македоняне преследовали и убивали бегущих, Лагид начал снимать доспехи с тела государя. Аспасии увидели это с гор; в дикой ярости они бросились вниз, чтобы спасти хотя бы тело своего государя; тем временем подоспел и Александр; завязался жаркий бой, и македонянам с трудом удалось отбить тело; после жаркой битвы лишенные предводителя варвары отступили в глубину гор.

Не желая далее проникать в горы, Александр вверх по течению Эвасплы обратился к востоку, чтобы через ведущие в долине Гурея горные проходы достичь города Аригея.[26] Он нашел город сожженным и покинутым жителями, которые бежали в горы. Важность этого пункта, господствующего над ведущей к Хоаспу дорогой побудила царя поручить подошедшему с юга Кратеру восстановление этого города, причем он повелел водворить здесь неспособных к военной службе македонян и всех тех туземцев, которые изъявят на это желание. Таким образом занятие Андаки и Аригея отдало в руки македонян оба ведущих к Хоаспу прохода. Но представлялось необходимым дать почувствовать перевес македонского оружия храбрым жителям гор на север от города, занимавшим там угрожающее положение. Александр двинулся из Аригея походом на горы; вечером он стал лагерем у подножия гор; Птолемей, посланный на рекогносцировку, принес известие, что на горах видно множество огней и что, как надо полагать, враги значительно превосходят их численностью. Было решено немедленно приступить к нападению; одна, часть войска заняла позицию у подошвы горы, а сам царь с остальными силами двинулся в горы; увидав неприятельские огни, он приказал Леоннату и Птолемею обогнуть справа и слева позиции врагов, чтобы единовременным нападением с трех сторон разделить их превосходные силы; он сам двинулся на высоты, где стояли главные силы варваров. Едва последние увидали наступавших на них македонян, как, полагаясь на свой численный перевес, они бросились с высот на Александра; завязалась упорная борьба. В это время успел подойти и Птолемей; но так как здесь варвары не спустились вниз, то он был принужден начать битву на неровном месте; с громадными усилиями ему, наконец, удалось взобраться по склонам наверх и оттеснить неприятеля к той стороне высот, которую он оставил незанятой, чтобы не вынудить его защищаться с энергией отчаяния, как это было бы, окружи он его со всех сторон. Леоннат тоже заставил неприятеля отступить, а Александр уже преследовал разбитые главные силы центра, и одержанная с таким трудом победа завершилась страшным кровопролитием; 40 000 человек было взято в плен; несметные стада скота, составлявшие богатство этого горного народа, попали в руки победителя; Птолемей рассказывает, что здесь было около 230 000 голов скота, из которых Александр выбрал лучшие экземпляры, чтобы послать их для надобностей земледелия в Македонию.[27]

Тем временем получались известия, что ассакены, жившие в долине ближайшей реки, вооружаются весьма ревностно, что они призвали к себе наемников из-за Инда и уже собрали войско в 30 000 пехотинцев. 20 000 всадников и 30 слонов. Чтобы достигнуть их страны, царь должен был сначала спуститься вниз по долине глубокого и быстрого Гурея, верхнюю часть которой он покорил; он быстро двинулся вперед с частью своих войск, а Кратер с остальными войсками и с тяжелыми машинами несколько медленнее следовал за ним из Аригея. Горные дороги и холодные ночи затрудняли движение; тем приветливее и богаче показалась им долина, к которой они спустились. Кругом были виноградники, рощи миндальных деревьев и лавров, на горах были повыстроены мирные деревушки, несчетные стада паслись на горных пастбищах. Здесь, как рассказывают, в ставку царя явились самые знатные вельможи страны, с Акуфисом во главе; войдя и увидав его во всем блеске его вооружения, сидящим опершись на копье и в высоком шлеме, они в изумлении пали на колени; царь приказал им встать и говорить. Они назвали имя своей крепости Нисы, и рассказали, что они пришли сюда с запада и с того времени живут самостоятельно и счастливо, управляемые аристократией из тридцати знатных лиц. На это Александр заявил им, что он оставит им их свободу и независимость, что Акуфис будет первым в числе знатных лиц страны и что, наконец, они должны прислать в войско царя несколько сот всадников. Такова должна была быть приблизительно истинная основа дела, которое впоследствии передавали разукрашенным полными чудес подробностями: отныне низейцев называли прямыми потомками спутников Диониса, чьи походы греческие мифы уже и прежде распространили до Индии; храбрые македоняне, вдали от своего отечества, почувствовали себя здесь как дома среди родных воспоминаний.[28]

Отсюда из Нисы Александр, перейдя через быстрый Гурей, двинулся на восток к земле ассакенов. При его приближении они отступили в свои укрепленные города; самым значительным из этих городов были Массаги;[29] государь той страны надеялся, что ему удастся удержаться в ней. Александр двинулся вслед за ним и стал лагерем под стенами города; враги, рассчитывая на свои силы, тотчас же произвели вылазку; притворным отступлением македоняне выманили их на получасовое расстояние от ворот, они преследовали торопливо н без всякого порядка с дикими победными криками; тогда македоняне неожиданно обернулись и быстрым шагом бросились на индусов; впереди была легкая пехота, а царь во главе своих фаланг следовал за ними; после непродолжительного боя индусы отступили со значительными потерями; Александр преследовал их по пятам, но его намерение ворваться в ворота вместе с ними не удалось. Тогда он поскакал вдоль стены, чтобы назначить пункты для нападения на следующий день; здесь он был ранен стрелой, пущенной с башен города, и с легкою раною в ноге возвратился в лагерь. На другой же день начали работать машины и скоро брешь была пробита; македоняне пытались проникнуть через нее в город, но храбрая и осторожная оборона неприятеля принудила их, наконец, вечером отступить. Нападение было возобновлено со всей энергией на следующий день, под прикрытием деревянной башни, которая своими выстрелами держала защитников вдали от одной части стены; однако и таким образом не могли подвинуться вперед ни на один шаг. Ночь была проведена в вооружениях, к стенам были подвезены новые тараны, новые черепахи и, наконец, подвижная башня, подъемный мост которой должен был вести прямо на башни города. Утром были двинуты фаланги, и в то же время сам царь повел своих гипаспистов в башню и напомнил им, что они точно таким же образом взяли Тир; все горели желанием сразиться и взять город, который уже слишком долго сопротивляется им. Подъемный мост был спущен, македоняне тесною толпою бросились-на него и каждый желал быть первым; мост подломился под их страшной тяжестью и храбрецы попадали вниз и разбились. Индусы, видя это, испустили громкий крик и начали с башен метать камни, бревна и стрелы в македонян; они бросились из ворот города в открытое поле, чтобы воспользоваться смущением неприятеля; македоняне начали отступать на всех пунктах; фаланге Алкета, которой было поручено царем защитить умирающих от ярости врагов и отнести их в лагерь, едва удалось исполнить дело. Все это только усиливало в македонянах озлобление и жажду боя; на следующий день башня была снова подвезена к стенам и снова был спущен подъемный мост; но индусы защищались с полным успехом, хотя их ряды постепенно редели, а опасность для них росла. В это время их государь был поражен пущенною из катапульты стрелою и пал мертвым на землю. Это, наконец, заставило осажденных начать переговоры, чтобы сдаться на волю победителя.

Александр, полный справедливого удивления перед храбростью своих врагов, был готов прекратить борьбу, которой нельзя было довести до конца без большого кровопролития; он потребовал сдачи города, поступления индийских наемников в македонскую армию и выдачи царского семейства.[30] Эти условия были приняты, мать и дочь государя прибыли в лагерь царя; индийские наемники в полном вооружении выступили из города и стали лагерем на некотором расстоянии от войска, с которым отныне они должны были соединиться. Но полные отвращения к чужеземцам и не будучи в состоянии примириться с тою мыслью, что отныне им придется заодно с ними воевать против своих единоплеменников, они составили несчастный план бежать ночью и идти к Инду. Об этом был извещен Александр; убежденный, что переговоры не поведут ни к чему, а всякое колебание будет опасно, он приказал окружить их ночью и перебить всех. Таким образом он стал господином одного из важнейших пунктов в земле ассакенов.[31]

По взятии Массаг уже казалось нетрудным довершить оккупацию лишенного повелителя государства. Александр послал к югу несколько войск под предводительством Кена к крепости Базире, убежденный, что она сдастся при вести о падении Массаг; другой отряд — под предводительством Алкета двинулся к северу против крепости Оры[32] с приказом блокировать город до тех пор, пока не подойдет главная армия. Скоро из обоих мест получились неблагоприятные известия; Алкет, отражая вылазку оритов, понес большие потери, а Кен, нашедший Базиру весьма далекой от мысли о сдаче, мог держаться только с большим трудом. Александр уже собирался выступить туда, когда получил известие, что раджа Кашмира Абисар заключил союз с Орой, которая благодаря его посредничеству получила от жителей гор севера значительное число войск;[33] поэтому он послал Кену приказ укрепить около Базиры какой-нибудь надежный пункт, чтобы преградить всякое сообщение с крепостью, а затем идти к нему с остальными войсками. Он сам поспешил в Ору; город, несмотря на свои отличные укрепления и храбрую защиту, не был в состоянии держаться и был взят штурмом; в руки македонян попала богатая добыча и в том числе несколько слонов. Тем временем Кен согласно полученному приказу начал отступать от Базиры; лишь только индусы заметили это движение, как они выбежали из ворот и бросились на македонян; начался жаркий бой, в котором они принуждены были, наконец, отступить, когда притом еще распространилось известие, что сама Ора сдалась македонянам, базириты потеряли всякую надежду на то, что им удастся удержаться в своей крепости; в полночь они вышли из города и отступили в горную крепость Аорн, лежавшую на берегах Инда недалеко от южной границы земли ассакенов.

Взятие этих трех мест, Массаг, Оры и Базиры, сделало Александра господином горной страны на севере Кофена, к югу от которой находилась территория государя Певкелы, Астиса.[34] Этот государь, как кажется, расширил свою область за счет своих соседей, а сам стал твердою ногою на южном берегу реки Кофена; Сангей, прибывший беглецом к Таксилу, был лишен им своего государства; когда глашатаи Александра вызывали государей Индии в Никею, ни Астис, ни Ассакен не последовали этому приглашению. Но счастливые успехи македонского оружия, приближение царя и смерть Ассакена заставили государя Певкелы, желавшего избегнуть необходимости встретиться лицом к лицу с великим царем и с его страшными боевыми силами, покинуть землю своих предков и искать убежища в своих новых владениях к югу от Кофена; здесь в сильной горной крепости он надеялся выдержать нападение южной македонской армии. Между тем Гефестион при своем движении вперед подошел к стенам этой крепости и взял ее штурмом после тридцатидневной осады; при штурме сам Астис был убит, а город с разрешения Александра был отдан Сангею, который находился у Таксила. Самый город Певкела,[35] лишенный предводителя и защитников, сдался добровольно, когда к нему подступил Александр, прибывший из соседней земли ассакенов; в него был назначен македонский гарнизон. Его примеру последовали другие менее значительные города до самого Инда, и царь, направляясь к этой реке, пошел к Эмболимам, лежавшим в нескольких милях выше устья Кофена.[36]

Таким образом, в течение лета после целого ряда значительных и трудных сражений была покорена земля парапамисадов до самого Инда. Гефестион завладел страной на южном берегу Кофена, где долина этой реки скоро замыкается пустынными горами, и горная крепость Астис и Оробатида, которую он взял и занял своими македонянами, сделались военными опорными пунктами для завоевания южного берега. На севере были по очереди пройдены долины рек Хоаспа, Гурея и Суаста, земли аспасиев, гуреев, ассакенов и певкелаотов, жившие по верхнему Хоаспу и по Гурею варвары были прогнаны далеко в горы, наконец, безопасность была обеспечена в долине гуреев крепостями Андакой и Аригеем, в земле ассакенов — Массагами, Орой и Базирой, а на западном берегу Инда — Певкелой. Эта страна, большая часть которой осталась во власти туземных государей,[37] стала отныне в зависимые отношения к Македонии и получила под именем Индии по сю сторону Инда особого сатрапа.

Около Инда индусы занимали теперь только одну крепость, расположенную на горе; македоняне называли ее Аорном (Бесптичьем), в знак того, что птица не может взлететь на нее. Милях в пяти расстояния от впадения Кофена в Инд высится отдельная скала, последний отрог северозападных гор,[38] диаметр которой у подножия достигал, по сказаниям древних, четырех миль, а высота — равнялась 5000 футов; на площадке этой крутой горы была расположена эта замечательная горная крепость, стены которой окружали сады, источники и рощи, так что многие тысячи людей могли наверху поддерживать свое существование в течение целых лет. Сюда бежали многие индусы равнины, полные веры в надежность этой крепости, о неприступности которой ходили различные сказания.[39] Тем необходимее было для царя взять эту скалу; он не должен был упускать из виду того нравственного впечатления, которое не замедлила бы оказать на его войска и на индусов удачная попытка овладеть Аорном; прежде всего он должен был помнить то, что в руках неприятеля этот важный пункт мог сделаться побудительной причиной и точкой опоры для крайне опасных движений в тылу его армии. Теперь, когда земли кругом были покорены, когда благодаря занятой при Инде твердой позиции сделалось возможным снабжать провиантом осаждающее войско даже в случае самой продолжительной осады, Александр начал свои дерзкие и опасные операции.

Его непоколебимое решение взять эту крепость было единственным основанием рассчитывать на возможность успеха. Он оставил Кратера в Эмболимах на берегах Инда и взял с собою только агрианов, стрелков, таксис Кена и отборных наиболее легких пехотинцев из других таксисов, 200 всадников из отряда гетайров и 100 конных стрелков; с этим корпусом он стал лагерем у подножия скалы. Но наверх вела только одна дорога, устроенная так искусно, что ее можно было легко и успешно защищать на всяком пункте. В это время к нему явились люди, жившие недалеко от скалы, изъявили ему свою покорность и предложили свести его к такому месту скалы, откуда можно будет напасть на крепость и овладеть ею без большого труда. Телохранителю Птолемею, сыну Лага, с агрианами, с остальной легкой пехотой и отборными гипаспистами было дано поручение взойти на скалу вместе с индийскими вожаками; по крутым и заглохшим тропинкам он, незамеченный варварами, достиг условленного места, укрепился там частоколом и зажег условленный сигнальный огонь. Увидав это, царь назначил штурм на следующее утро, в той надежде, что Птолемей приступит к нападению на верху горы единовременно с ним.[40] Между тем войскам, которые повели атаку снизу, оказалось невозможным добиться хотя бы малейшего успеха; индусы, вполне обеспеченные с этой стороны, с тем большею смелостью обратились против занятых Птолемеем высот, и только с величайшим трудом удалось Лагиду удержаться за своими укреплениями. Его стрелки и агрианы нанесли большой урон неприятелю, который с наступлением ночи отступил в свою крепость.

Неудача этой попытки убедила Александра, что снизу достигнуть цели невозможно; поэтому он послал ночью со знающим местность человеком письменный приказ Птолемею, чтобы тот, когда он на следующий день сделает попытку штурма на более близком к Птолемею месте и когда затем из крепости будет произведена вылазка против атакующих, напал сверху на неприятеля с тыла и во что бы то ни стало попытался соединиться с Александром. Так и было сделано; с зарею следующего дня царь стоял у подошвы горы близ того места, где поднялся наверх Птолемей. Скоро индусы бросились сюда, чтобы защищать узкие тропинки; упорный бой продолжался до полудня, тогда неприятель начал немного отступать; Птолемей со своей стороны делал все возможное; к вечеру удалось подняться по тропинкам наверх и оба отряда войска соединились. Отступление неприятеля, которое становилось все более и более быстрым, и возбужденное успехом мужество его храбрых воинов побудили царя преследовать бегущих индусов, чтобы, пользуясь смятением, постараться овладеть входом в крепость; это, однако, не удалось, а для штурма было слишком мало места.

Он отступил на укрепленную Птолемеем возвышенность, которая, будучи ниже крепости,[41] была отделена от нее широким и глубоким оврагом. Необходимо было преодолеть невыгодные условия местности и построить через овраг плотину, чтобы приблизиться к крепости, по крайней мере, настолько, чтобы выстрелы могли достигать ее стен. На следующее утро началась работа; царь был везде, хваля, ободряя, работая сам; все соревновались друг с другом в усердии, рубили деревья, опускали их на дно оврага, нагромождали осколки скал и сыпали сверху землю; уже к концу первого дня плотина подвинулась вперед на триста шагов; индусы, отнесшиеся сначала с насмешкой к этому отважному предприятию, на следующий день старались мешать работе; скоро плотина подвинулась настолько далеко, что пращники и машины могли отражать нападения индусов. На шестой день плотина приблизилась к холму, который находился на одной высоте с крепостью и был занят неприятелем; обладание им должно было решить судьбу крепости. Против нее был послан отряд отборных македонян; началась отчаянная борьба; сам Александр бросился помочь им во главе своих телохранителей; с величайшим трудом холм удалось взять штурмом. Этот успех и постоянный рост плотины, которому ничто уже не могло более мешать, заставил индусов отчаяться в том, что им удастся долго обороняться против неприятеля, которого не могли удержать ни скалы, ни пропасти и который дал изумительное доказательство того, что воля и сила человека в состоянии преодолеть последнюю преграду, воздвигнутую природой в ее исполинских сооружениях, и обратить ее в средство для достижения своих целей. Они послали к Александру глашатая с предложением сдать ему крепость на выгодных условиях; они хотели выиграть время только до ночи, чтобы тогда по потаенным дорогам бежать из крепости и рассеяться по равнине. Александр заметил их намерение; он снял свои посты и позволил им начать отступление беспрепятственно; затем он отобрал 700 гипаспистов, поднялся в тишине ночи на скалу и начал взбираться на оставленную защитниками стену; он сам был наверху первым; когда его отряд поднялся за ним следом на различных пунктах, все войска Александра с громким боевым криком бросились на неприготовившихся ни к чему, кроме бегства, врагов; многие были убиты, другие разбились в пропастях; на следующий день войско при звуках труб вступило в расположенную на скале крепость. Этот счастливый конец предприятия, который сделала возможным только отвага Александра и храбрость его войск, был отпразднован богатыми и радостными жертвоприношениями. Укрепления самой крепости были усилены новыми сооружениями,[42] в ней был оставлен македонский гарнизон и ее начальником был назначен раджа Сисикотт, сумевший внушить к себе доверие царю. Обладание этой крепостью представляло большую важность для защиты Индии по сю сторону Инда; она господствовала над равниной между Суастом, Кофеном и Индом, которая видна из нее на расстояние многих миль, и над впадением Кофена в Инд.[43]

Тем временем в земле ассакенов обнаружилось опасное движение; брат павшего в Массагах государя Ассакена[44] собрал войско из 20 000 человек и 15 слонов и бросился в горы верхней страны; крепость Дирта[45] была в его руках; он считал себя достаточно защищенным недоступностью этой дикой гористой местности и думал, что дальнейшее движение царя скоро доставит ему случай расширить свои владения. Тем необходимее было уничтожить его. Лишь только Аорн был взят, как царь с несколькими тысячами человек легких войск поспешил к расположенной в верхней стране Дирте; одной вести о его приближении было достаточно, чтобы обратить в бегство претендента; вместе с ним бежало окрестное население. Царь выслал несколько отрядов, которые должны были обойти окрестности и найти следы бежавшего государя и в особенности слонов; он узнал, что все бежали в лежавшие на востоке глухие горы; он бросился по их следам. Густой девственный лес покрывает эти места: войску приходилось с трудом пролагать себе дорогу. Удалось схватить несколько индусов; они сообщили, что народонаселение бежало за Инд в царство Абисара и что слоны, числом пятнадцать, были выпущены на свободу на находящихся у берегов реки лугах. В это время явился отряд индийских солдат из бежавшего войска, которое, недовольное неудачею своего государя, возмутилось и умертвило его; они принесли с собою голову государя. Не желая преследовать лишенное предводителя войско по этим бездорожным местам, царь со своими войсками спустился на луга Инда, чтобы поймать слонов, и сопровождаемый индийскими слоноловами, он устроил охоту на этих животных; два слона свалилось в пропасти, а остальные были пойманы. Здесь в росших по берегам Инда густых лесах царь приказал рубить деревья и строить корабли. Скоро был выстроен речной флот, какого еще не видел Инд, и на нем царь со своим войском поплыл вниз по широкой и покрытой с обеих сторон множеством городов и деревень реке; он остановился у моста, уже выстроенного через Инд Гефестионом и Пердиккой.[46]

В дошедших до нас рассказах с достаточной живостью выражаются сильные впечатления, которые произвел, на пришедшее с запада войско этот индийский мир, в который оно вступило весной 327 года. Мощные формы природы, роскошная растительность, ручные и дикие животные, люди, их религия и обычаи, их государственное и военное устройство, — все было здесь своеобразно и изумительно; действительность, казалось, далеко превосходила все чудеса ее, о которых писали Геродот и Ктесий. Скоро они должны были узнать, что до сих пор они видели только преддверье этого нового мира.

На берегах Инда войско сделало остановку, чтобы отдохнуть от трудов зимнего похода по горам, в котором участвовала большая его часть.[47] Затем с началом весны, усиленное контингентами государей лежавшей по сю сторону Инда сатрапии, оно приготовилось переправляться через Инд.

В это время к Александру явилось посольство от царя Таксил; оно повторило свои уверения в преданности своего государя и привезло с собою дорогие подарки: 3000 жертвенных животных, 10 000 овец, 30 боевых слонов, 200 талантов серебра и, наконец, индийских всадников, составлявших союзный контингент их государя; оно открывало Александру ворота резиденции своего царя, роскошнейшего из всех городов между Индом и Гидаспом.

Тогда Александр отдал приказ начать освящение переправы через Инд, на берегу реки было принесено жертвоприношение, сопровождаемое гимнастическими и конными агонами; и жертвы были благоприятны. Таким образом началась переправа через эту широкую реку; часть войска потянулась по составленному из кораблей мосту, другие начали переправляться на лодках, сам царь и его свита переправились на двух яхтах (тридцативесельных кораблях), приготовленных для этой цели. Благополучное окончание переправы было отпраздновано новыми жертвами. Затем громадное войско двинулось далее по дороге к Таксилам, по густонаселенной и блистающей всей роскошью весны местности, окаймленной с севера высокими покрытыми снегом горами, составляющими границу Кашмира, а с юга обширными и прекрасными равнинами, наполняющими пространство между Индом и Гидаспом. В часовом расстоянии от столицы войско с изумлением впервые увидало индийских кающихся, которые исполняли священное дело своих обетов, стоя обнаженными, одиноко и неподвижно под жгучими лучами полуденного солнца и непогодами дождливого времени.[48]

Когда Александр приблизился к городу Таксилы,[49] его встретил государь с величайшей торжественностью, на разукрашенных слонах, в сопровождении вооруженных отрядов и под звуки боевой музыки; и когда царь приказал своему войску остановиться и построиться, государь подскакал к Александру во главе своего кортежа, приветствовал его самым почтительным образом и передался ему сам со всем своим царством. Затем царь во главе своего войска, рядом с государем страны, вступил в блестящую столицу. Здесь в честь великого царя был дан ряд празднеств, блеск которых еще увеличивало присутствие многих местных государей, явившихся с дарами и изъявлениями покорности. Александр утвердил за всеми их владения и расширил область некоторых сообразно с их желаниями и заслугами, особенно же владения Таксила, который, кроме того, был щедро одарен за заботливость, с которой он встретил южную армию, и за внимание, которое не раз выказывал относительно царя;[50] от номарха Доксарея тоже прибыли послы и подарки.[51] Абисар, государь Кашмира, и от себя прислал в Таксилы посольство, состоявшее из его брата в сопровождении знатнейших вельмож его государства; он привез с собою в подарок драгоценные камни, слоновую кость, тонкие ткани и всевозможные драгоценности, уверял в безусловной преданности своего царственного брата и категорически отрицал тайную поддержку, которую последний будто бы оказывал ассакенам.

Невозможно с полной точностью определить, каким образом были тогда организованы дела (междуречья) Дуаба; во всяком случае границы лежавшей по сю сторону Инда сатрапии были расширены и все государи стали в зависимые отношения к Александру; быть может, Таксил получил принципат между раджами земель по сю сторону Гидаспа, во всяком случае отныне как союзник Александра упоминается только он. В его столице был оставлен македонский гарнизон и неспособные продолжать военную службу люди; «индийская сатрапия» была вверена Филиппу, сыну Махата, высокий род которого и многократно доказанная им преданность Александру соответствовали важности этого поста; его провинция обнимала не только все земли по правому берегу Инда, но ему был поручен также надзор над оставшимися в царстве Таксила и других государей войсками.[52]

Причина того, что государь Таксил с такой готовностью примкнул к Александру, заключалась несомненно в его вражде с могущественным государем Пором, принадлежавшим к старинному роду Павравы, который по ту сторону ближайшей реки, Гидаспа, владел царством «более, чем из ста городов», располагал значительными боевыми силами и имел своими союзниками многих соседних государей и особенно государя Кашмира. Его и их врагами были на Инде государь Таксил, а с другой стороны независимые народы в предгорьях Гималая, в дуабах по ту сторону Акесина и в нижних областях Пенджаба. Вражда этих «народов без государей» (arattas) к государям, самым могущественным между которыми был государь Павравы между Гидаспом и Акесином, ослабила сопротивление вторжению западных завоевателей, которое мог бы оказать богатый и густо заселенный Пенджаб.

Из Таксил Александр послал к Пору требование, чтобы тот встретил его с изъявлениями покорности на границах своего государства. Пор послал обратно ответ, что он. будет ожидать царя на границах своего государства с вооруженными силами; в то же время он призвал своих союзников и попросил раджу Абисара, который, несмотря на свои еще недавние выражения преданности к Александру, обещал ему на помощь войска, прислать их к нему, не теряя времени, а сам двинулся к протекавшей на границах его государства реке и стал лагерем на ее левом берегу, решившись во что бы то ни стало воспрепятствовать переправе неприятеля. При этом известии Александр послал назад к Инду стратега Кена с приказом распилить для перевозки суда речного флота и как можно скорее перевезти их на телегах к Гидаспу. В то же время войско после обычных жертвоприношений и боевых игр выступило из Таксил; к нему присоединилось пять тысяч человек из индийских войск Таксила и соседних государей; слоны, захваченные Александром в Индии или полученные им в подарок, были оставлены, так как македонские лошади не привыкли видеть их и, кроме того, при своеобразной манере македонян вести атаку они могли бы только мешать.[53]

Во время этого похода начались первые тропические дожди; потоки катились с большим шумом, дороги сделались хуже; частые непогоды, соединявшиеся с ураганами, не раз мешали македонянам двигаться вперед. Они приблизились к южной границе государства Таксила; в область Спитака, родственника и союзника Пора, вела здесь длинная и довольно узкая дорога через ущелье; она была преграждена войсками этого государя, занимавшими высоты с обеих ее сторон; смелый маневр конницы под непосредственным предводительством самого Александра поразил своей неожиданностью неприятеля, выгнал его из его позиций и стеснил до такой степени, что ему удалось бежать только со значительными потерями. Сам Спитак, не думая о дальнейшей защите своего государства, поспешил соединиться с Пором, взяв с собою остаток своих войск.[54]

Спустя два дня Александр достиг берегов Гидаспа, ширина которого доходила теперь до тысячи двухсот шагов;[55] на другом берегу виднелся обширный лагерь царя Пора и все его войско, выстроенное в боевом порядке, имея перед собою триста боевых слонов, подобных крепостным башням; видно было, как в обе стороны посылались значительные отряды, чтобы усилить линию постов вдоль берегов реки и в особенности, чтобы охранять немногочисленные места, где можно было еще переправиться вброд, несмотря на высокий уровень воды в реке. Александр понял всю невозможность переправиться через реку на глазах неприятеля и стал лагерем насупротив индусов на другом берегу. Он начал с того, что сложными движениями войск сбивал с толку неприятеля относительно места предполагаемой переправы и утомлял его внимание; делая вид, что думает еще долго пробыть на этом месте, он приказал одним частям своего войска произвести по всем направлениям рекогносцировку прибрежной местности, а другим опустошить оставленные их защитниками земли Спитака и со всех сторон свезти сюда большие запасы провианта; ему удалось распространить в неприятельском лагере слух, что переправу через реку в это время года он считает безусловно невозможной и что он хочет подождать конца времени дождей для попытки произвести нападение через реку, когда спадет вода. Но в то же время постоянные движения македонской конницы, плавание вверх и вниз по реке переполненных воинами лодок, неоднократные передвижения фаланг, которые, несмотря на сильные дожди, часто по целым часам стояли в полном вооружении и в боевом порядке, должны были возбуждать в царе Поре постоянный страх перед неожиданным нападением; два островка на реке послужили поводом к маленьким стычкам; казалось, что, когда дело дойдет до серьезной битвы, они будут иметь решающую важность.

Между тем Александр узнал, что Абисар Кашмирский, несмотря на все повторявшиеся им в последнее время уверения в своей преданности, не только поддерживает тайные сношения с Пором, но уже приближается со всем своим войском, чтобы соединиться с ним.[56] Если и с самого начала в намерение царя вовсе не входило простоять в бездействии на правом берегу реки все время дождей, то это известие еще более заставило его серьезно подумать о скорейшем нападении, так как борьба с соединенными силами Абисара и Пора могла бы сделаться трудной, если не опасной. Но здесь, на глазах неприятеля, переправиться через реку было невозможно; большая прибыль воды и быстрота течения сделали самое русло ее ненадежным, а низкий противоположный берег был полон илистых отмелей; было бы безумием желать вывести фаланги на берег под выстрелами выстроенного густыми рядами и стоящего в безопасности неприятеля; наконец, необходимо было предвидеть, что при высадке македонские лошади будут испуганы запахом и хриплым криком слонов, прикрывавших противоположный берег, сделают попытку бежать, попадают с лодок и произведут крайне опасный беспорядок. Вся задача состояла в том, чтобы достигнуть неприятельского берега; поэтому Александр около полуночи приказал трубить в лагере тревогу, двинул конницу на различные пункты берега и с боевым криком и при звуках труб начал проготовляться к переправе, спустив лодки и двинув при свете дозорных огней фаланги к местам переправы вброд. В неприятельском лагере тоже немедленно поднялся шум, были выведены слоны, войска подступили к берегу и до утра ожидали нападения, которого, однако, не последовало. То же повторялось и в следующие ночи, и каждый раз Пор видел себя снова обманутым; ему надоело понапрасну заставлять свои войска простаивать ночи под дождем и ветром; он ограничился тем, что начал охранять реку с помощью обыкновенных постов.

Правый берег реки сопровождает ряд крутых возвышенностей, которые тянутся на три мили вверх по течению и там переходят в значительные, покрытые густым лесом горы, по северному склону которых течет небольшая речка, впадающая в Гидасп. На месте впадения этой реки Гидасп, текущий начиная с Кашмира и до этого места по направлению к югу, внезапно и почти под прямым углом меняет свое направление,[57] и течет далее на запад, окаймленный справа рядом крутых гор, а слева обширной и плодородной низменностью. Против образуемого горами угла ниже устья вышеупомянутой маленькой речки на реке лежит высокий и лесистый остров Ямада, выше которого Гидасп пересекает обыкновенная дорога в Кашмир. Это-то место и было выбрано Александром для переправы. Начиная от лагеря вдоль берега был расположен ряд постов, находившихся на достаточно близком друг от друга расстоянии, чтобы они могли видеть и слышать друг друга; их крики, их ночные дозорные огни, новые движения войск поблизости от лагеря должны были бы совершенно обмануть неприятеля относительно места предстоящей переправы, если бы он уже не привык не придавать ровно никакого значения подобным вещам. Александр со своей стороны, по получении известия, что Абисар находится на расстоянии только трех дней пути, приготовил все для нанесения решительного удара. Кратер со своей гиппархией, с конницей арахосиев и парапамисадов, с фалангами Алкета и Полисперхонта и 5000 воинов индийских областных государей остался вблизи лагеря; ему было приказано не трогаться с места до тех пор, пока он не увидит, что неприятель на том берегу или покинул свой лагерь, или разбит вблизи его; если же он заметит, что неприятель разделяет свои боевые силы, то он не должен рисковать приступить к переправе, пока слоны останутся на берегу против него; если же они тоже будут двинуты вверх по реке против переправляющихся около острова македонян, то он немедленно должен переправиться со всем своим корпусом, так как слоны представляли трудности только для успешной конной атаки.[58] Другой корпус, состоявший из фаланг Мелеагра, Горгия и Аттала и пеших и конных наемников, был двинут на полторы мили вверх по течению с приказом переправиться всем корпусом через реку, лишь только они увидят, что сражение на том берегу реки началось.[59] Сам царь выступил из лагеря утром с гиппархиями Гефестиона, Пердикки и Деметрия, и с агемой всадников под начальством Кена, со скифскими, бактрийскими и согдианскими всадниками, с дакскими конными стрелками, с хилиархиями гипаспистов, с фалангами Клита и Кена и с агрианами и стрелками. Хотя все эти движения и были затруднены постоянным дождем, но в то же время ускользнули от глаз неприятеля; чтобы быть еще более уверенным в своей безопасности, к выбранному им для переправы месту царь двинулся позади покрытых лесом береговых высот. Он прибыл туда поздно вечером; здесь под охраной леса уже давно был приведен в прежний порядок и скрыт транспорт распиленных судов, доставленных Кеном с Инда; в шкурах и бревнах для плотов и лодок тоже не было недостатка; ночь была употреблена на приготовления к переправе, на спуск на воду судов, на наполнение шкур соломой и паклей и на постройку плотов; страшный ливень, сопровождаемый ветром и бурей, препятствовал слышать на том берегу стук оружия и работу плотников; густой лес на горах и на острове скрывали дозорные огни македонян.

Под утро буря, наконец, стихла, дождь перестал, и река с шумом катилась мимо высоких берегов острова; войско должно было переправиться выше его; сам царь в сопровождении телохранителей Птолемея, Пердикки, Лисимаха, Селевка, начальствовавшего над «царскими гипаспистами»,[60] и отборного отряда гипаспистов, находился на яхте, которая открывала кортеж; на других яхтах следовали за ним остальные гипасписты, а на лодках, челноках, плотах и судах — конница и пехота; всего было 4000 всадников, 1000 конных стрелков, почти 6000 гипаспистов, наконец, легковооруженная пехота, агрианы, аконтисты и стрелки, численность которых, вероятно, доходила до 4000 человек. Две фаланги остались на правом берегу, чтобы прикрывать дорогу в Кашмир и наблюдать за ней.[61] Яхты уже плыли мимо высокого и лесистого берега острова; достигнув его северного угла, они увидели всадников неприятельских форпостов, которые при виде переправляющегося войска быстро понеслись прочь по равнине. Таким образом, неприятельский берег был лишен защитников и там не было никого, чтобы помешать высадке; Александр явился на берегу первым, за ним причалили к берегу другие яхты, скоро за ними последовала конница и остальное войско и все построились в походные колонны, чтобы идти дальше; в это время обнаружилось, что они находятся на острове; своим сильным течением река, русло которой в этом месте поворачивает к западу, размыла низкую полосу земли на берегу и образовала новый, обильный водою рукав. Долгое время всадники тщетно и с опасностью жизни искали брод, воды везде были слишком широки и глубоки; оставалось только привести сюда кругом острова суда и плоты; главная опасность заключалась в том, что при сопряженной с этим потере времени неприятель успеет, пожалуй, прислать значительный отряд войск, который мог бы сделать высадку трудной, и даже невозможной; тут, наконец, нашли место, где можно было перейти вброд; люди и лошади только с величайшим трудом могли держаться против сильного течения, пешим воинам вода доходила по грудь, у лошадей поднимались над водой только головы. Постепенно различные отряды достигали берега; войско двинулось сомкнутой линией, имея справа туранскую конницу, рядом с ней македонские эскадроны, затем гипаспистов и, наконец, на левом крыле легкую пехоту, и повернуло направо вниз по берегам реки в направлении к неприятельскому лагерю. Чтобы не утомлять пехоты, Александр приказал ей медленно следовать за собой, а сам со всей конницей и стрелками под предводительством Таврона пошел в получасе расстояния впереди ее; он полагал, что, если даже Пор выступит против него со всем своим войском, то во главе своей отличной и превосходившей силы индусов конницы он будет в состоянии выдерживать его атаку до прибытия пехоты, если же индусы отступят, испуганные его внезапным появлением, то его 5000 всадников ему будет достаточны для того, чтобы ударить на неприятеля и преследовать его.

Пор со своей стороны, когда отступившие форпосты сообщили ему о приближении значительных сил, в первую минуту подумал, что это Абисар Кашмирский со своим войском; но мог ли его союзник не известить его о своем приближении и, переправившись через реку, не прислать к нему вперед извещение о своем благополучном прибытии? — было слишком ясно, что высадившиеся на берег были македоняне, что неприятель беспрепятственно и благополучно совершил переправу, которая могла бы стоить ему многих тысяч его войска, и что у него нельзя теперь оспаривать обладание берегом со стороны Индии. Между тем массы войск, которые, как они видели, были еще выстроены на том берегу вверх и вниз по реке, по-видимому, доказывали, что переправившийся через реку корпус не мог быть значительным. Пор должен был принять все меры для того, чтобы отрезать и уничтожить его, раз он переправился; он должен был, не теряя времени, приступить к нападению, которому так благоприятствовали и которого почти требовали его боевые колесницы и слоны; вместо этого он в данную минуту заботился только о том, чтобы остановить дальнейшее движение неприятеля и избежать всякой решительной встречи до прибытия Абисара. Он выслал против македонян своего сына с двумя тысячами всадников и ста двадцатью колесницами, надеясь, что и при таких силах он будет в состоянии удержать царя Александра.[62]

Увидев приближение этого корпуса по прибрежной равнине, Александр был вполне убежден в том, что на него идет Пор со всем своим войском и что это лишь его авангард; он приказал своим изготовиться к сражению; но в это время он заметил, что за этими всадниками и колесницами не следует никакого другого войска, и тотчас же отдал приказ к атаке. Чтобы привести неприятеля в беспорядок и окружить его, на него со всех сторон бросились туранские всадники; следом за ними понеслись в атаку македонские эскадроны; тщетно старались индусы удержаться или отступить; скоро они, несмотря на отчаянное сопротивление, были совершенно разбиты, четыреста воинов легло на месте и в том числе сын царя; колесницы, которые не могли быстро передвигаться по неровной и вязкой почве равнины, попали в руки македонян, которые двинулись теперь вперед с удвоенной энергией.

Остатки разбитого корпуса принесли в лагерь известие о своем поражении, о смерти царского сына и о приближении Александра; Пор слишком поздно понял, какого неприятеля он имеет перед собою; было необходимо быстро постараться предотвратить, насколько это еще возможно, последствия полумеры, которая только ускорила приближение опасности. Единственным средством спасения было броситься теперь на наступающего неприятеля со всем своим подавляющим численностью войском и уничтожить его, не давая ему времени привлечь к себе более войск, что лишило бы Пора последнего преимущества, которое он еще имел над ним; но он не мог лишать прикрытия берег против македонского лагеря, так как в противном случае выстроенное там и вполне готовое к битве войско могло бы совершить переправу и начать грозить боевой линии индусов с тылу. Поэтому для наблюдения за движениями Кратера и для прикрытия берега Пор оставил в лагере несколько слонов и несколько тысяч воинов; а сам со всею своею конницею, состоявшей из 4000 всадников, 300 боевых колесниц, с 30 000 пехотинцев и с 200 слонами выступил против Александра. Обогнув справа болотистую равнину, тянувшуюся около реки, и достигнув чистого песчаного поля, представлявшего одинаковые удобства и для возможности развернуть его боевые силы и для движений его слонов, он выстроил свое войско в боевой порядок по индийскому обычаю: впереди была страшная линия из двухсот слонов, которые, поставленные в пятидесяти шагах друг от друга, занимали почти целую милю пространства,[63] позади них была выстроена второй колонной пехота отрядами по ста пятидесяти человек, каждый между двумя слонами; к крайним отрядам правого и левого крыла, которые выступали за линию слонов, примыкали с каждой стороны по две тысячи всадников; оба конца этой длинной боевой линии были прикрыты полутораста колесницами каждый, причем на каждой колеснице было двое тяжеловооруженных воинов, двое стрелков с большими луками и двое вооруженных возниц. Вся сила этой боевой линии заключалась в двухстах слонах, действие которых должно было быть тем ужаснее, что конница, на которой Александр основывал свою надежду на победу, не была в состоянии держаться против них.

Действительно, правильно проведенное нападение должно было бы уничтожить македонян; слоны должны были бы броситься на неприятельскую линию и, прикрываемые отдельными отрядами пехоты, как орудия стрелками, обратить в бегство конницу и растоптать своими ногами фалангу, а индийская конница вместе с боевыми колесницами должна была броситься преследовать бегущих и отрезать им возможность бежать за реку; даже крайне растянутая и далеко выступившая за ряды неприятеля боевая линия могла бы оказаться весьма полезной, если бы единовременно с нападением слонов колесницы и всадники обоих крыльев, сделав полуоборот, ударили бы во фланги неприятеля; во всяком случае Пор, увидав противника перед собою лицом к лицу, должен был начать нападение, чтобы не предоставить неприятелю преимущества атаки и выбора пункта, где должно начаться сражение. Он медлил; Александр предупредил его и воспользовался всем с той осмотрительностью и смелостью, которые одни только могли составить противовес численному превосходству неприятеля.

По занимаемому им пространству его маленькое войско едва равнялось четвертой части боевой линии неприятеля с ее слонами и расположенными на крыльях боевыми колесницами. Здесь, как и в своих прежних сражениях, он тоже должен был повести нападение косою линиею и ударить со всеми своими силами в одну точку; он должен был — а со своими войсками он мог решиться на это — выступить против неповоротливой массы неприятеля рассыпным строем, броситься на него и затем как результата победоносной атаки отдельных частей своего войска ожидать, что они снова соединятся в назначенное время и в назначенном месте. Так как перевес индусов заключался в слонах, то при нанесении решительного удара необходимо было избегать их; этот удар должен был быть направлен против наиболее слабого пункта неприятельской линии и для своего полного успеха должен был быть поручен такой части войска, перевес которой был несомненен. У Александра было 5000 всадников, тогда как неприятель имел на каждом крыле только около 2000, которым разделявшее их значительное пространство не позволяло оказать своевременной поддержки друг другу, и которые имели ненадежную опору только в 150 колесницах, стоявших подле них. Частью военный обычай македонян, частью желание вести нападение возможно ближе к реке, чтобы не быть совершенно оттесненным от расположенного по ту сторону реки корпуса Кратера, побудили царя предоставить открыть сражение правому крылу. Увидав вдали выстроенную боевую линию индусов, он приказал всадникам остановиться и подождать, пока не подойдут отдельные хилиархии пехоты. Они подходили бегом, горя желанием помериться с врагами; чтобы дать им передохнуть и держать неприятеля в отдалении до тех пор, пока они не построятся в боевой порядок, неприятеля должны были занимать всадники, то здесь, то там нападая на него. Наконец, линии пехоты были выстроены, справа стали царские гипасписты Селевка, затем агемы и остальные хилиархии под предводительством Таврона; они получили приказ не принимать участия в деле до тех пор, пока не увидят, что левое крыло неприятеля опрокинуто атакой всадников и что неприятельская пехота второй линии тоже пришла в беспорядок.

Уже всадники, с которыми царь думал произвести нападение, гиппархий Гефестиона и Пердикки и дакские стрелки, числом около 3000 человек, быстро двинулись вперед, делая полуоборот направо, между тем как Кен с агемой и гиппархией Деметрия двинулся еще далее направо с поручением броситься на стоящих против него неприятельских всадников с тыла, когда они поскачут вправо на помощь своим, смятым первой атакой.[64]

Приблизившись на расстояние полета стрелы к линии неприятельской конницы, Александр двинул вперед 1000 даков, чтобы привести в беспорядок индийских всадников градом стрел и бурною быстротою их диких коней. Сам он двинулся еще правее к флангу индийских всадников,[65] чтобы изо всех сил ударить на них прежде, чем они, приведенные в смущение и расстройство атакой даков, успеют выстроиться в линию и двинуться навстречу ему. Видя перед глазами близкую опасность, неприятель поспешил собрать своих всадников и пустить их в контратаку.[66] Но Кен тотчас же бросился и ударил в тыл повернувшим направо всадникам, которые раньше стояли против него. Захваченные совершенно врасплох и задержанные в своем движении этой второй опасностью, индусы, желая дать отпор обоим отрядам всадников, которые единовременно угрожали им, сделали попытку образовать фронт на две стороны. Александр воспользовался для атаки моментом, когда они строились таким образом, и лишил их этим возможности ожидать его атаки; они бросились бежать, ища защиты за сильной линией слонов. Тем временем Пор повернул часть этих животных и двинул их против неприятельской конницы; македонские лошади не могли выносить их хриплого крика и в перепуге бросились назад. В это же время бегом подоспела фаланга гипаспистов; на них бросились другие слоны линии и завязался ужаснейший бой; эти животные проникали в самые густые ряды македонян, растаптывая их своими ногами, с воем повергая их на землю своими хоботами и пробивая своими клыками; каждая рана возбуждала в них только большую ярость. Македоняне не уступали, отдельными кучками они вступали в единоборство с исполинскими животными, не достигая никакого другого результата, кроме того, что не давали уничтожить себя, или обратить в бегство. Ободренные нападением слонов, индийские всадники, наскоро собравшись и построившись, бросились в атаку на македонских всадников; но последние, превосходя их физическою силою и опытностью, отбросили их вторично, так что они снова спаслись бегством за слонов. Теперь ход сражения дозволил уже и Кену соединиться с гиппархиями царя, так что вся его конница могла действовать сомкнутой массой. Она всею своею силою обрушилась на индийскую пехоту, которая, не будучи в состоянии сопротивляться, обращенная в беспорядочное бегство и по пятам преследуемая неприятелем, с большими потерями бежала к сражавшимся слонам. Таким образом, на ужасной арене битвы слонов стеснились многие тысячи; друг и недруг перемешались между собою в тесном и кровопролитном беспорядке; животные, лишенные по большей части своих вожаков, испуганные и возбужденные дикими криками сражающихся, разъяренные полученными ими ранами, били и топтали все, что приближалось к ним, друга и недруга. Македоняне имели перед собою все пространство обширной равнины, на которой они могли двигаться свободно в виду животных, отступать там, где они бросались на них, стрелять в них и преследовать их, когда они оборачивались, тогда как индусы, которым приходилось двигаться между ними, не могли ни спрятаться, ни спастись. Тут, наконец, Пор, руководивший сражением со своего слона, собрал, как говорят, сорок еще не раненых животных, чтобы двинуться в бой вместе с ними и таким образом решить страшную битву; Александр направил против них своих стрелков, агрианов и аконтистов, которые со свойственной им ловкостью ускользали там, где уже одичавшие животные были направляемы против них, и издали поражали своими стрелами их и их вожаков, или же осторожно прокрадывались к ним и перерубали им своими топорами жилы на ногах. Уже множество слонов корчилось в предсмертных судорогах на переполненном мертвыми и умирающими поле; другие, рыча от бессильного гнева, еще раз, шатаясь, бросались на смыкавшую уже свои ряды фалангу, которая их более не боялась.

Тем временем Александр собрал своих всадников на одном конце поля битвы, между тем как на другом строились гипасписты, щит к щиту. Теперь царь отдал приказ произвести общую атаку на окруженного неприятеля, беспорядочную массу которого должна была раздавить эта произведенная с двух сторон атака. Наконец, всякое сопротивление было сломлено; кто мог, бежал от страшной резни в глубь страны, в приречные болота и в лагерь. Уже, следуя полученному ими приказу, с другого берега реки переправились Кратер и другие стратеги и высадились на берег, не встретив никакого сопротивления; они подоспели как раз вовремя для того, чтобы избавить от труда преследования утомленные восьмичасовою битвою войска.

Было убито около двадцати тысяч индусов, в том числе два сына Пора и раджа Спитак, равно как и все предводители пехоты и конницы, все возницы и корнаки; три тысячи лошадей и более ста слонов легли мертвыми на поле битвы, около восьмидесяти слонов попало в руки победителя.[67] Царь Пор, видя свое могущество сломленным, своих слонов побежденными, а свое войско окруженным и пришедшим в полный беспорядок, искал смерти в бою; долго защищал его золотой панцирь и осторожность несшего его умного животного; наконец, в его правое плечо ударила стрела; не будучи в состоянии продолжать битву и озабоченный тем, чтобы не попасться живым в руки врагов, он поворотил свое животное, чтобы удалиться из свалки. Александр все время видел высокую седую фигуру индийского царя на роскошно украшенном слоне, часто показывавшуюся среди самой густой сечи, везде отдававшую приказания и ободрявшую своих. Восхищенный храбростью этого государя, он бросился за ним,[68] чтобы спасти его жизнь во время бегства; в это время изнуренный знойным днем под ним пал его старый, верный боевой конь Букефал. Он послал за бегущим царя Таксила. Увидав своего старого врага, Пор повернул свое животное и, собрав последние силы, метнул в царя дротиком, от которого последнему удалось увернуться только благодаря быстроте своего коня. Александр послал за ним других индусов и в том числе раджу Мероя, бывшего прежде в дружбе с царем Пором. Пор, изнуренный потерей крови и томимый жгучею жаждою, хладнокровно выслушал его, затем его животное стало на колени и тихо поставило его своим хоботом на землю; он напился воды и, отдохнув немного, попросил раджу Мероя отвести его к Александру. Когда царь увидел его идущим к себе, он поспешил к нему навстречу в сопровождении немногих из своих приближенных; он был поражен красотою престарелого государя и благородною гордостью, с какой тот, хотя «и побежденный, вел себя относительно его. После первых приветствий Александр, как говорят, спросил его, как бы он желал, чтобы с ним обходились; „Как с царем“, — был ответ Пора; на это Александр сказал: „Я, с моей стороны, готов поступить таким образом; требуй всего, чего тебе будет угодно“; и Пор отвечал: „В этом одном слове заключается все“[69].

Царь отнесся к побежденному по-царски; его великодушие было самой лучшей политикой. Целью индийского похода не служило приобретение непосредственного господства над Индией. Александр не мог стремиться одним ударом сделать непосредственными членами македонско-персидского царства народы, высокая и оригинальная культура которых выступала перед ним тем великолепнее, чем далее он проникал. Но быть повелителем всех земель до Инда, приобрести решительный политический перевес и на другом его берегу и обеспечить здесь эллинистической жизни такое влияние, что с течением времени даже непосредственное соединение Индии с остальною Азиею могло бы стать делом осуществимым, — таковы были, по-видимому, руководящие начала политики Александра в Индии; не народы, но государи должны были зависеть от него. Прежнее положение Пора в пятиречье Инда могло служить масштабом для политики Александра. До сих пор, очевидно, Пор или имел в своих руках принципат в области пяти рек, или добивался его, и этим-то именно и возбудил зависть в радже Таксиле; хотя его государство обнимало собственно только дошедшие до высокой степени культуры равнины между Гидаспом и Акесином, но его племянник Спитак и его двоюродный внук Пор, вероятно, от него получили свои владения на западном берегу Гидаспа и на восток от Акесина в Гандаритиде,[70] так что область его политического влияния простиралась к востоку до Гиаротиды, составлявшей границу с независимыми народами Индии; мало того, заключив союз с Абисаром, он осмелился протянуть свою руку даже к их землям и, хотя все его старания и разбились о мужество этих племен, но он сохранил за собою решительное влияние в землях по Инду. Александр уже значительно увеличил государство Таксила; он не мог основывать всех своих расчетов на верности одного государя; подчинить всю страну пяти рек скипетру союзного государя было бы самым верным путем к тому, чтобы сделать для него тягостной зависимость от Александра и дать ему в руки средства избавиться от нее, тем более, что старая вражда к радже Пора легко дозволила бы ему найти себе союзников среди независимых племен. Александр не мог построить своего влияния в Индии на более прочном основании, чем на соперничестве этих двух государей. Кроме того, признавая Пора государем, он этим самым приобретал право напасть на жившие еще восточнее народы, как на врагов своего нового союзника, и на их покорении основать свое дальнейшее влияние в этих землях; он должен был настолько увеличить могущество Пора, чтобы оно могло отныне составлять противовес государю Таксил, он должен был даже укрепить за ним еще большее могущество и даровать ему даже господство над его прежними противниками, так как отныне Пор мог находить свое право и свою опору против них и против Таксила только в милости македонского царя.

Таковы были приблизительно причины, побудившие Александра после победы при Гидаспе не только утвердить за Пором его владения, но даже значительно увеличить их.[71] Он ограничился тем, что основал эллинистические города на двух наиболее важных пунктах переправы через Гидасп; один из них, выстроенный на том месте, где к реке спускается ведущая из Кашмира дорога и где сами македоняне переправились в землю Пора, получил свое имя от Букефала, другой, милях в двух ниже по реке, где было дано сражение, был назван Никеей.[72] Александр дал своему войску тридцатидневный отдых в этой прекрасной и богатой местности; погребение павших в бою, победные жертвоприношения, соединенные с различными играми, закладка двух новых городов с избытком заполнили это время.

Самого царя занимали различные распоряжения, которыми он желал обеспечить за собою последствия победы. Всего важнее было установить политические отношения с раджой Абисаром, который, несмотря на скрепленные клятвой договоры, намеревался принять участие в борьбе против Александра. В это время от Сисикотта, коменданта Аорна, пришло известие, что ассакены возмутились и умертвили назначенного им Александром государя; прежние сношения этого племени с Абисаром и его очевидное вероломство делали только слишком вероятным то, что эти опасные движения не обходятся без его участия; сатрап Парапамиса Тириасп и сатрап Индии Филипп получили приказ выступить со своими войсками для подавления восстания. Около этого времени к Александру прибыло посольство от Пора, раджи Гандаритиды, „трусливого Пора“, как его называли греки, который, по-видимому, желал, чтобы ему зачти в заслугу то, что он не поддержал против Александра своего царственного родственника и покровителя, и который считал настоящий случай благоприятным для того, чтобы, изъявив покорность Александру, стряхнуть с себя тягостную зависимость от своего престарелого родственника. Как должны были изумиться послы, когда они увидели того же самого государя, которого они ожидали видеть, по меньшей мере, в цепях у ног своего победителя, сидящим рядом с Александром в величайшем почете и сохранившим за собою все свои владения; вероятно, ответ, который они получили от великодушного царя для передачи своему государю, был не особенно благоприятен. Более благосклонно были приняты те изъявления покорности соседних независимых племен, которые принесли их посольства вместе с богатыми дарами; они добровольно подчинялись царю, перед могуществом которого должен был преклониться могущественнейший государь пятиречья.

Тем необходимее было силой оружия заставить покориться других, которые еще колебались. Кроме того, Абисар, несмотря на свое очевидное отпадение, рассчитывая, вероятно, на защищенное горами положение своего государства, не прислал послов и не сделал ровно ничего для того, чтобы оправдать себя перед Александром; поход в горы должен был заставить покориться горные племена и в то же время напомнить об опасности и долге вероломному государю. После тридцатидневного отдыха Александр выступил с берегов Гидаспа, оставив Кратера с большею частью войска доканчивать постройку обоих городов. Сопровождаемый государями Так-силом и Пором, половиной македонской конницы, отборными воинами из всех частей пехоты и большею частью легковооруженных войск, к которым были присоединены приведенные как раз теперь сатрапом Парфии и Гиркании, Фратаферном, фракийцы, которые были у него оставлены, Александр двинулся к северо-востоку против главсов, или главкаников, как их называли греки, живших в поросших густыми лесами предгорьях выше равнины, открывая себе этим движением в то же самое время горную дорогу в Кашмир. Теперь только Абисар, быстро изменив свою политику, поспешил просить прощения у царя; прислав посольство, во главе которого стоял его брат, он предавал себя и свое государство милости Александра; он засвидетельствовал свою преданность, прислав ему в подарок сорок слонов. Александр не верил его прекрасным словам; он потребовал, чтобы Абисар немедленно лично явился пред ним, грозя, что в противном случае он сам придет к нему во главе македонского войска.[73] Он двинулся далее в горы. Главсы покорились; их густонаселенная область — она насчитывала в себе 37 городов, из которых ни один не имел менее 5000 жителей, а многие более 10 000, и, кроме того, большое количество деревень и местечек — была отдана царю Пору.[74] Леса в этих местах с избытком доставили то, чего желал Александр; он приказал рубить множество деревьев и сплавлять их в Букефал и Никею, где под надзором Кратера должен был строиться большой речной флот, на котором после покорения Индии он думал спуститься по Инду к морю.[75]

Войско двинулось на восток к Акесину;[76] Александр получил известие, что раджа Гандаритиды Пор,[77] обеспокоенный дружественным отношением, установившимся между его двоюродным дедом и Александром и сомневаясь в возможности получить прощение за грязные мотивы своей покорности, собрал, сколько мог, вооруженных воинов и сокровищ и бежал к Гангу. Достигнув берегов широкого Акесина, Александр отослал назад в его землю царя Пора с поручением набрать войско и вести его вслед за ним со всеми слонами, которые еще годны к битве после сражения при Гидаспе. Сам Александр переправился со своим войском через реку, которая в своем разливе достигла почти трех четвертей часа ширины,[78] катилась по опасному своими камнями и выступами скал ложу и погубила своим стремительным, полным водоворотов, течением многих переправлявшихся на челноках; благополучнее произошла переправа на шкурах от шатров. Здесь на левом берегу остался Кен со своей фалангой, чтобы следить за переправой шедших сзади частей войск и доставлять из земель Пора и Таксила все нужное для прокормления главной армии. Сам Александр, не встречая сопротивления, двинулся далее к востоку через северные части Гандаритиды в надежде, что успеет еще догнать вероломного Пора; на главных пунктах он оставил гарнизоны, которые должны были ожидать шедшие сзади корпуса Кратера и Кена. Достигнув берегов Гидраота, пограничной реки Гандаритиды с востока, Александр отправил к югу с двумя фалангами, с его гиппархией и с гиппархией Деметрия и с половиной стрелков Гефестиона, который должен был пройти по государству бежавшего государя от начала до конца, подчинить себе жившие между Гидраотом и Акесином независимые племена, основать около большой дороги на левом берегу Акесина город и передать все эти земли верному Пору. Сам Александр с главными силами перешел через эту менее трудную для переправы реку, и вступил теперь в земли так называемых независимых индусов.

Замечательное и основанное на своеобразных условиях природы Пенджаба явление составляет то, что здесь во все времена, хотя и под различными именами, образовались и существовали республиканские государства, составлявшие предмет ужаса для всеобщего деспотизма Азии и для правоверного индуса области Ганга; панджанадов он с презрением называет arattas, неимеющими царей; даже и их государи, когда они есть у них, не принадлежат к старинной и священной касте, не имеют исконных прав, а являются узурпаторами. Может почти показаться, что даже и царская власть Пора носила этот характер;[79] но его попытка подчинить своей власти всю лишенную царей Индию разбилась о сопротивление живших по ту сторону Гидраота воинственных и могущественных племен; для победы над ними необходимо было европейское оружие. Только немногие из них покорились, не пытаясь бороться; большинство ожидало неприятеля с оружием в руках; к числу последних принадлежали кафеи, или кафары, которые, пользуясь славой самого воинственного племени страны, не только сами приготовились к войне наилучшим образом, но и призвали к оружию и убедили примкнуть к себе также и независимые соседние племена.[80]

При вести об их вооружениях Александр двинулся к востоку через земли адраистов, которые подчинились ему добровольно;[81] на третий день он приблизился к столице кафеев Сангалам; это был город значительного объема, окруженный крепкими стенами, с одной стороны он был защищен озером, а с другой на некотором расстоянии от ворот поднимался горный кряж, господствовавший над равниной; кафеи и их союзники укрепились на этой горе, насколько могли, окружили ее тройным рядом сдвинутых друг с другом боевых колесниц, а сами стали лагерем внутри этого крепкого, составленного из колесниц укрепления; находясь сами вне нападения, они быстро и со значительной силой могли встретить каждое движение неприятеля. Александр понял весь опасный характер такой позиции, вполне соответствовавший рассказам о смелости и боевой ловкости этого народа, но чем более он мог ожидать от них нечаянного нападения и какого-либо рискованного тыла, тем быстрее он считал необходимым приступить к решительным действиям.

Он немедленно двинул вперед конных стрелков, которые должны были кружиться около неприятеля и обстреливать его, лишая его таким образом возможности произвести вылазку против не успевших еще построиться в боевой порядок войск. Тем временем на правое крыло были двинуты агема конницы и гиппархия Клита, гипасписты и агрианы, а на левое фаланги и гиппархия Пердикки, который командовал левым крылом; стрелки были распределены по обеим крыльям. Пока они строились, подошел и арьергард; всадники его были распределены по обоим флангам, а пехота была употреблена для того, чтобы придать более плотности фаланге. Александр тотчас же начал атаку; он заметил, что у неприятеля на левой стороне ряд колесниц был менее плотен и что местность была более свободна; сильной конной атакой против этого слабого пункта он надеялся заставить неприятеля произвести вылазку, при которой ряд колесниц раздвинулся бы. Он бросился на это место во главе своих двух гиппархий; неприятельские колесницы остались стоять сомкнутой линией, град дротиков и стрел встретил македонских всадников, которые, конечно, не были тем войском, которое могло бы штурмовать или брать приступом составленное из колесниц укрепление. Александр соскочил с коня, стал во главе подошедшей между тем пехоты и повел ее в атаку. Индусы были отброшены без большого труда; они отступили за второй ряд колесниц, где могли сражаться с большим успехом, так как меньший круг, который они должны были защищать; давал им возможность сомкнуться плотнее и сосредоточить на каждом пункте большее количество воинов; для македонян атака была вдвойне затруднена тем, что они должны были сначала убрать, наваливая их друг на друга, колесницы и осколки колесниц уже взятого ими приступом кольца, чтобы затем отдельными кучками проникнуть вперед между ними; завязался кровопролитный бой, и храбрость македонян должна была выдержать жестокое испытание против опытного в военном деле и сражавшегося с величайшим ожесточением неприятеля. Но когда и эта линия колесниц была прорвана, кафеи отчаялись в том, что им удастся удержаться против такого страшного противника еще за третьей линией; поспешным бегством они спаслись за стены своего города.

Александр еще в тот же самый день окружил город своею пехотою, за исключением одного места, на котором лежало не особенно глубокое озеро; это последнее он окружил своими всадниками, полагая, что кафеи, пораженные исходом этого дня, попытаются в тишине ночи бежать из своего города и изберут себе путь через озеро. Его предположение оказалось справедливым. Около второй стражи ночи конные посты заметили большое стечение народа по ту сторону городской стены, скоро индусы начали переходить в брод озеро, пытаясь достигнуть берега и затем бежать дальше. Они были пойманы и изрублены всадниками; остальные с криком бросились обратно в город; остаток ночи прошел спокойно.

На следующее утро Александр велел приступить к осадным работам; от берегов озера кругом города и снова до берегов озера был проведен двойной вал; само озеро было окружено двойной линией постов; были устроены черепахи и тараны, которые должны были работать против стен и пробивать в них бреши. В это время перебежчики из города принесли известие, что осажденные хотят следующей ночью произвести вылазку; они думают прорваться со стороны озера, где в линии валов находится перерыв. Чтобы помешать исполнению неприятелем своего плана царь приказал трем хилиархиям гипаспистов, всем агрианам и таксису стрелков под предводительством телохранителя Птолемея занять то место, где почти наверняка можно было ожидать неприятеля; он приказал ему, если варвары произведут вылазку, сопротивляться им изо всех сил и в то же время приказать трубить тревогу, чтобы остальные войска могли тотчас же выступить и спешить в битву. Птолемей неотложно поспешил занять свою позицию и по возможности лучше укрепиться на ней; он велел привезти сюда как можно более уцелевших еще от вчерашнего дня колесниц и выставить их косою линиею и навалить во многих местах между стеной и озером оставшиеся еще не вбитыми колья, чтобы преградить бегущему в темноте ночи неприятелю знакомые ему дороги. За этими работами прошла большая часть ночи. Наконец, около четвертой ночной стражи отворились ведущие к озеру ворота города, и враги густою толпою повалили из них; Птолемей немедленно приказал трубить тревогу и в то же время двинулся на них со своими стоявшими уже наготове людьми. Пока индусы еще пролагали себе путь между колесницами и кучами кольев, Птолемей со своими людьми был уже посреди них, и после долгой и беспорядочной борьбы они увидели себя принужденными бежать обратно в город.

Таким образом, индусам был отрезан всякий путь к бегству. В это время возвратился Пор, приведя с собою остальных слонов и 5000 индусов. Осадные машины были готовы и подвезены к стенам; во многих местах были произведены подкопы и так удачно, что скоро там и сям образовались бреши. Наконец, к стенам были приставлены лестницы и город был взят штурмом; только немногим из осажденных удалось спастись, значительно большее количество их было перебито на улицах города озлобленными македонянами; говорят, что число убитых доходит до 17 000, что не лишено вероятия, так как Александр, чтобы сделать возможным покорение этого воинственного племени, отдал строгий приказ убивать всех вооруженных; 70 000 пленных, о которых упоминают наши источники, составляли, по-видимому, остальное население этого индийского города. Сами македоняне насчитывали у себя около 100 убитых и необыкновенно большое количество раненых, а именно 1200 человек, в числе которых находились телохранитель Лисимах и множество других офицеров.[82]

Тотчас же после взятия города штурмом Александр послал к двум другим находившимся в союзе с кафеями городам кардийца Эвмена при 300 всадниках с вестью о падении Сангал и с предложением сдаться; если они добровольно подчинятся царю, то им нечего будет бояться, как и многим другим индусам, которые начинают понимать, что дружба с македонянами составляет для них истинное благо. Но бежавшие из Сангал принесли с собою страшные вести о жестокости Александра и о кровожадности его солдат; в дружественные слова завоевателя не верил никто, жители обоих городов бросились искать спасения в поспешном бегстве, захватив с собою столько имущества, сколько они могли унести. При вести об этом Александр быстро выступил из Сангал преследовать бегущих; но они опередили его на слишком большое расстояние, и в его руки попали и были перебиты только несколько сот человек, отставших от усталости. Царь возвратился в Сангалы; город был сравнен с землею, а его земли были разделены между соседними племенами, которые покорились добровольно и в городах которых были поставлены гарнизоны, отвести которые туда было поручено Пору.

После страшного наказания Сангал и ужаса, распространенного преувеличенными слухами о дикой жестокости чужеземного завоевателя, Александр тем действительнее умел успокаивать умы своею кротостью и великодушием там, где к этому представлялся случай. Скоро дальнейшая борьба была уже более ненужна; куда он ни приходил, население покорялось ему. Тогда он вступил в область раджи Сопита,[83] государство которого обнимало собою первые горные цепи Гемая и залежи каменной соли у истоков Гифасиса. Войско приблизилось к царской резиденции, в которой, как было известно, находился Сопит; ворота были заперты, на бастионах и башнях стен не было ни одного вооруженного воина; было неизвестно, покинут ли город или приходится страшиться измены. В это время ворота открылись; окруженный пестрым и блестящим штатом индийских государей, одетый в светлые одежды, обвешанный нитками жемчуга, драгоценными каменьями и золотыми украшениями, сопровождаемый громом музыки и богатой свитой, раджа Сопит вышел навстречу царю и, поднеся" ему множество дорогих даров, между которыми находилась стая тигровых собак, изъявил ему свою покорность; его царство было ему оставлено и, как кажется, увеличено.[84] Затем Александр двинулся далее в соседнюю область раджи Фегея;[85] последний тоже поспешил изъявить ему свою покорность и принести свои дары; он был оставлен владеть своим государством. Это была самая восточная земля, в которую суждено было вступить Александру в своем победном шествии.

Историческое предание замечательным образом затмило этот пункт истории Александра. Даже в том, что касается внешних операций, мы имеем лишь недостаточные и противоречивые сведения; многие македоняне писали на родину о невероятных вещах; Кратер, как говорят, написал своей матери, что они проникли до Ганга и видели эту громадную реку, переполненную акулами и волновавшуюся как море.[86] Другие согласно с истиною называли конечным пунктом македонского похода Гифасис; но, чтобы объяснить каким-нибудь образом, почему завоеванию был положен здесь предел, они привели последний повод к тому, чтобы повернуть обратно, в связь с такими причинами, относительно цены которых нас не должны обманывать ни обычная правдивость историков древности, ни безусловная вера, с которой к ним относились в течение двух тысячелетий.

Александр, как рассказывают,[87] проник до берегов Гифасиса с намерением покорить земли также и по ту сторону, так как ему казалось, что война все еще не кончена, пока хотя где-нибудь существуют враги. Здесь он узнал, что за Гифасисом находится богатая страна, в которой живет народ, прилежно возделывающий поля, воинственный, мужественный и имеющий отличное законодательство; знатные правят там народом, не угнетая и любя его; боевые слоны там сильнее, свирепее и многочисленнее, чем в каком-либо другом месте Индии. Все это возбудило в царе желание проникнуть далее. Но македоняне с тревогой видели, как их царь нагромождает труды на труды, опасности на опасности; они начали то здесь, то там собираться в лагере, жаловались на свою печальную судьбу и клялись друг другу, что не пойдут далее, даже если Александр будет им приказывать. Когда царь узнал это, то, не давая беспорядку и упадку духа распространиться в войсках, он поспешил призвать к себе «предводителей таксисов».[88] «Так как они», так сказал он, «не желают следовать за ним далее, разделяя его желания, то он призвал их для того, чтобы или убедить их в пользе дальнейшего похода, или быть убежденным ими и возвратиться домой; если прежние войны и его предводительство кажутся им заслуживающими упрека, то ему нечего более говорить; для мужественного человека он не знает другой цели борьбы, кроме самой борьбы; если кто-нибудь желает знать конечный пункт его походов, то он может сказать им, что до Ганга, до моря на востоке уже теперь недалеко; там он покажет своим македонянам морской путь к Гирканскому, к Персидскому морю, к берегу Ливии и к Геркулесовым столбам; границы, которые бог дал этому миру, должны были границами македонского царства; но теперь между противоположным берегом Гифасиса и восточным морем еще предстоит покорить не один народ, а за ними до самого Гирканского моря еще бродят независимые орды скифов; неужели македоняне боятся опасностей? неужели они забывают о своей славе и о надежде? Потом, когда мир будет покорен, он приведет их обратно в Македонию, богатыми имуществом, славой и воспоминаниями».

Продолжительное молчание последовало за этой речью Александра, никто не решался ни возражать, ни соглашаться; тщетно царь не раз приглашал их говорить, заявляя, что он готов выслушать даже противное мнение. Македоняне долго молчали; наконец, поднялся Кен, сын Полемократа, стратег элимиотийской фаланги, который отличался так часто и еще недавно отличился в сражении при Гидаспе. «Царь», сказал он, «желает, чтобы войско следовало не столько его приказаниям, сколько своему собственному убеждению; поэтому он будет говорить не за себя и предводителей, которые готовы на все, но за массу войска, и не для того, чтобы угодить ей, но чтобы сказать самому царю, какой путь для него и теперь и в будущем будет самым верным; его годы,[89] его раны, доверие царя дают ему право говорить прямо; чем более свершили Александр и его войско, тем необходимее положить, наконец, этому предел; те из старых воинов, которые еще остались в живых, немногие в войске, а другие, рассеянные по городам, мечтают вернуться на родину, к отцу и матери, к жене и детям; там желают они прожить закат своей жизни, окруженные близкими, вспоминая о своей богатой подвигами жизни, наслаждаясь славой и богатством, которые разделил с ними Александр; такое войско не должно посылаться на новые войны, пусть Александр ведет его домой, где он увидится со своею матерью и украсит храмы родины трофеями; если он жаждет новых подвигов, он снарядит новое войско и двинется с ним в Индию или Ливию, к морю на востоке, или за него к Геркулесовым столбам, и милосердные боги даруют ему новые победы; но лучший дар богов есть умеренность в счастии; не врагов должен он бояться, но богов и их предопределения». Кен окончил свою речь среди всеобщего волнения; многие не могли удержаться от слез; видно было, насколько сердце их было полно мыслью о возвращении на родину. Недовольный словами стратега и встреченным ими сочувствием, Александр распустил собрание. На следующий день он снова созвал его. «Скоро», сказал он, «он двинется далее, он не будет принуждать ни одного македонянина следовать за ним, у него осталось еще достаточно храбрецов, которые жаждут новых подвигов, остальные же могут идти на родину, он это им позволяет; пусть они расскажут у себя на родине, как они покинули своего царя посреди вражеской земли». С этими словами он оставил собрание и удалился в свой шатер; три дня не показывался он македонянам; он ожидал, что настроение войска переменится, что армия решится продолжать поход дальше.

Македонянам было тяжело чувствовать немилость царя, но они не изменили своего решения. Несмотря на это, на четвертый день царь принес жертву на берегах реки, чтобы освятить переправу; приметы жертвы были неблагоприятны; тогда он призвал к себе старейших и преданнейших ему гетайров и объявил им, а через них и всему войску, что он решился возвратиться на родину. Македоняне плакали и смеялись от радости, они столпились кругом шатра царя и громко славили его за то, что он, всегда непобедимый, позволил победить себя своим македонянам.

Таков рассказ Арриана;[90] у Курция и Диодора[91] он изменен и дополнен некоторыми побочными обстоятельствами реторического характера, если можно так выразиться; по их словам, Александр, чтобы склонить свои войска продолжать поход далее, послал их на грабеж в богатые земли по берегам Гифасиса, то есть в дружественное государство Фегея, а во время отсутствия войск подарил женам и детям солдат платья и разные запасы и, кроме того, месячный оклад жалования; затем он созвал возвращавшихся с добычею солдат на собрание и обсудил важный вопрос о продолжении похода не в военном совете, но перед всем войском в совокупности.

Страбон говорит: «Александр был побужден повернуть назад некоторыми священными приметами, настроением войска, отказавшегося продолжать поход вследствие громадных трудов, уже перенесенных им, но главным образом тем, что оно сильно пострадало от беспрерывных дождей»[92]. Мы не должны упускать из виду всего огромного- значения этого последнего пункта, чтобы понять поворот назад от берегов Гифасиса. Клитарх, которого мы узнаем в словах Диодора, в живых образах изображает жалкое положение армии. «Немного македонян», говорит он, «осталось в живых и эти оставшиеся были близки к отчаянию, копыта лошадей были стерты далекими походами, множество сражений притупило и сокрушило оружие воинов; никто не имел более греческого платья, лохмотья варварской и индийской добычи, кое-как сшитые друг с другом, прикрывали эти покрытые шрамами тела завоевателей вселенной; уже семьдесят дней с неба падали страшнейшие дожди, сопровождаемые вихрями и бурями». Действительно, именно теперь были в полном разгаре пешекали, тропические дожди, сопровождаемые разливами рек; представим себе, как должно было страдать западное войско, уже три месяца бывшее в лагере или на походе, от этой ужасной погоды, от туманной сырости этого непривычного климата, от неизбежного недостатка в одежде и в обыкновенных средствах к жизни, сколько людей и лошадей должна была уносить эта погода и вызванные ею болезни,[93] как, наконец, вместе с физическими силами должна была сломить и нравственные силы войска распространившаяся болезненность, постоянные муки, причиняемые непогодой, лишениями, дурными дорогами и бесконечными передвижениями, страшное распространение нужды, смертности и отчаяния, — и нам станет понятно, что в этом всегда полном такой воинственности и такого энтузиазма войске могли распространиться недовольство, тоска по родине, упадок сил и апатия, и что общим и единственным желанием могло быть только одно — иметь далеко позади себя эту страну прежде, чем второй раз наступят страшные месяцы тропических дождей. И если Александр не выступил с беспощадной строгостью против этого настроения войска и против его отказа следовать за ним далее, если, вместо того чтобы сломить и наказать его всеми средствами воинской дисциплины, он уступил ему, наконец, то этот факт является доказательством того, что в основе такого отказа лежал не дух недовольства и ненависти к царю, но что он был только весьма понятным последствием этих бесконечных страданий за последние три месяца.

Все-таки, как кажется, Александр имел желание пройти со своим победоносным войском до Ганга и до берегов восточного моря. С меньшими шансами на достоверность можно определить причины, побуждавшие его к этому. Быть может, то были рассказы о колоссальном могуществе государей Ганга, о бесконечных сокровищах тамошних столиц и о всех чудесах далекого востока, превозносившихся громкими похвалами в Европе и в Азии, быть может, то было также желание найти в восточном море предел своим победам и новые пути для открытий и международных сношений; быть может, то была попытка прибегнуть к крайнему средству, чтобы поднять мужество в войсках, нравственные силы которых сломила исполинская мощь тропической природы. Он мог надеяться, что смелость его нового плана, великая будущность, которую он показывал унылым взорам своих македонян, его воззвание и снова вспыхнувшее восторженное желание идти всегда вперед и вперед заставят его войско забыть все страдания и воспламенят в нем новые силы. Он ошибся: бессилие и жалобы были эхом его призыва. Царь прибегнул к более серьезному средству, заставляя их устыдиться и выказывая им свое недовольство; он скрылся от глаз своих верных воинов, дал им почувствовать свой гнев и надеялся вырвать их из этого тоскливого состояния деморализации с помощью стыда и раскаяния; со скорбью видели ветераны, что царь их разгневан, но придать себе бодрости они не могли. Три дня в лагере царствовало мучительное молчание; Александр должен был понять, что все его старания тщетны, более строгие попытки опасны. Он приказал принести на берегах реки жертву, чтобы освятить переправу, и милосердные боги отказали ему в благоприятных знамениях дальнейшего похода; они приказывали возвратиться. Призыв к возвращению на родину, раздавшийся теперь по лагерю, подействовал словно волшебством на умы упавших духом воинов; теперь все страдания были забыты, теперь все было полно надеждой и ликованием, теперь все сердца исполнились новых сил и нового мужества; только один Александр со скорбью должен был обращать свои взоры на восток.

Этот поворот обратно от берегов Гифасиса, бывший для Александра началом его падения, если мы будем искать сумму его жизни и стремлений в девизе plus ultra, этого государя нового времени, который первый мог гордиться тем, что в пределах его государства не заходит солнце; этот поворот был, с точки зрения исторической задачи Александра, необходимостью, подготовленной и предуказанной самым ходом того, что он до сих пор совершил и создал; и если еще и возможно сомневаться насчет того, привели ли его к этому решению собственное благоразумие или сила обстоятельств, его значение остается одно и то же. Поход далее к востоку заставил бы его почти пожертвовать западом; уже теперь из сирийских и персидских провинций получились известия, показывавшие с достаточной ясностью, каких последствий можно было ожидать от еще более продолжительного отсутствия царя и от еще большей отдаленности его боевых сил; различные беспорядки, утеснение подданных, притязательность сатрапов, опасные желания и изменнические планы персидских и македонских вельмож, которые в то время, когда Александр спустился к Инду, начали чувствовать себя свободными от ответственности и надзора, могли бы в случае дальнейшего похода в земли Ганга беспрепятственно разрастись далее и повести, быть может, к полному распадению государства, строй которого далеко еще не отличался прочностью. Предполагая даже, что необыкновенный гений Александра мог бы крепко и сурово держать бразды правления даже с самого далекого востока, тем не менее крупные успехи в землях Ганга были бы для существования его государства всего опаснее; громадные размеры этой речной области потребовали бы соответственного количества западных гарнизонов и в конце концов сделали бы настоящее их завоевание и слияние с его государством невозможным.

Было еще и другое обстоятельство: восточные земли Индии отделяет от пятиречья пустыня не меньшей величины, чем весь полуостров Малой Азии; лишенная деревьев, травы и другой воды, кроме испорченной, добываемой из узких, достигающих трехсот футов глубины колодцев, губительная благодаря носящимся по ней летучим пескам и стоящей в душном воздухе знойной пыли, еще более опасная вследствие быстрой смены дневного зноя и ночного холода, — эта печальная пустыня представляет собою почти непреоборимый оплот Ганга; с севера от Гифасиса и Изудры к рукавам Ганга ведет только одна дорога, тянущаяся у подножья цепи Гемая, и жители востока справедливо называют ее слишком слабым звеном для того, чтобы прикрепить обширные и богатые земли Ганга к короне Персии.

Наконец, мы должны сказать, что политика Александра, если мы проследим ее от его первого вступления в Индию, позволяет нам положительно заключить, что в его намерения не входило сделать непосредственною частью своего государства даже пятиречье, не говоря уже о землях Ганга. В индийской сатрапии на запад от Инда государство Александр имело свои естественные границы; имея в своих руках горные проходы «Кавказа», он господствовал над бассейнами рек Окса и Согда на севере, Кофена и Инда на юге; лежавшие на востоке от Инда земли должны были остаться независимыми и управляться туземными государями, не выходя из сферы македонского влияния, такого влияния, как оно было создано с достаточной прочностью в своеобразном положении государей Таксила и Пора по отношению друг к другу и к царю; даже стоявший столь высоко в милости царя Пор не получил всех земель до пограничной реки Пенджаба на востоке; противовесом ему служили, с одной стороны, Таксил, а с другой — независимые государства Фегея и Сопифа двух государей, которые, будучи слишком незначительны для того, чтобы решиться предпринять что-либо собственными силами, могли найти силу и опору только в своей преданности Александру. Таким образом, покорность этих государей власти Александра, даже если бы он возвратился на запад, гарантировалась взаимным страхом и завистью, подобно рейнскому союзу нового времени; чтобы сделать завоевание земель Ганга возможным, Александр должен был бы вполне подчинить себе область пятиречья, даже если бы оказались необходимыми те же меры строгости и такая же трата времени, как раньше в Бактрии и Согдиане, но тогда, будучи даже полновластным господином согдианской земли он отказался проникнуть оттуда к морю, которое считал лежащим недалеко на север за скифскими землями. Точно таким же образом он должен был узнать от Пора и Таксила, какие обширные пространства ему предстояло бы пройти до Ганга и до того моря, в которое текут его воды. Он держал твердою рукою долину реки Кофена, составлявшую преддверье Индии, и в ряде зависимых государств Пенджаба создал себе еще более сложную систему пограничных областей, чем на далеком севере, где его пограничной областью служила Согдиана; он, по-видимому, уже в самом начале убедился, что население долины Инда во всех вопросах жизни, государства и религии развилось так своеобразно и что его развитие было слишком законченно для того, чтобы могло оно теперь скоро ассимилироваться с эллинистическим государством; Александр не мог думать о том, чтобы включить в состав своего государства в форме непосредственной зависимости ряд новых завоеваний, позади находившихся с ним только в союзе государств. И если уже после битвы при Гидаспе он приказал начать постройку флота, который должен был везти его войско вниз по Инду к Персидскому морю, то это, несомненно, показывает, что он имел намерение возвратиться по Инду, а не по Гангу, и что, следовательно, его поход на земли Ганга должен был быть только набегом, «кавалькадой». Мы имеем право предположить, что, если бы он предназначался быть чем-либо большим, то, имея операционным базисом едва покоренные государства, прикованные к завоевателю только слабыми узами благодарности, страха и эгоизма, он имел бы, вероятно, такой же печальный исход, как и великий восточный поход Наполеона.


  1. Так заключает К. Ritter («Uber Alexanders Zug am Kaukasos» в Abh. der Berl. Acad., 1829) из имени Хоасп и других имен этих местностей.
  2. Диодор в начале второй книга, содержание которой, по исследованию Iacoby (Rhein. Mus., Ν. Ρ, XXX, 555 ff.), заимствовано не из Ктесия, а есть эксцерпт из Клитарха.
  3. Herod., Ill, 94, 105; IV, 114. Spiegel, I, 221. Заслуживает особого внимания схолия к Περίπλους Скилакса (С. Muller, Geogr. minor., XXXIII), где прямо говорится: то μήτε 'Αλέξανδρον εΐδέναι τών Μακεδόνων βασιλέα μήτε τινά των Ολίγων έμπροσθεν εκείνου χρόνου.
  4. Diodor, XVII, 86. Из тона, в котором Александр посылает свои предписания этим государям у Арриана (IV, 22, 6), мы можем заключить, что этому предшествовали переговоры.
  5. Arrian., IV, 30, 4. Выражение Арриана ηύτομολήκει ές Βάκτρα παρά Βήσσον позволяет заключить, что владения Сисикотта находились в принадлежавшей к бактрийской сатрапии части Индии (к северу от реки Кофена). Его должен был иметь в виду источник Курция (VII. 4, 6) там, где Бесс обещает своим соумышленникам venturos… et Indos.
  6. Так позволяет нам заключить выражение καταλέξαυ у Арриана (I, 24, 2): ή στρατιά καταλεχΟεισα.
  7. Общие выражения, в которых Арриан говорит о прибывших в войско с 333 года подкреплениях, не позволяют нам вычислить их количества. Сведения Клитарха у Диодора и Курция полнее, но не заслуживают доверия; по этим сведениям в войско прибыло: В Сузах пехоты 13 500 конницы 2100 в Мидии " 5000 " 1000 в Дрангиане " 5600 " 930 в Бактрии " 17 000 " 2600 …41 000 6630
  8. Эту цифру дает Арриан (IV, 22, 3).
  9. Арриан (V, 11, 3) называет всадников из Арахосии и земли парапамисадов, затем (V, 12, 2) бактрийских, согдианских и скифских всадников и дахских конных стрелков. Цифра в 30 000, которую дает Курций (VIII, 5, 1), произошла вследствие того, что он смешал это событие с набором юношей, которые вступают в войско в 324 году (Arrian., V, 6, 3).
  10. Arrian., Ind.,18.
  11. ήδη γαρ καί δώδεκα μυριάδες αύτω μάχιμοι είποντο συν οίς άπό θαλάσσης τε αυτός ανήγαγε καί α&Ης of έπί συλλογήν αύτφ στρατιής πεμφφέντες ήκον έχοντες, παντοία έΦνεα βαρβαρικά αμα οϊ άγοντα καί πασαν ίδέην ώπλισμένα (Arrian., Ind., 19). Ту же цифру в 120 000, при начале похода в Индию, дает Курций (VIII, 5, 4); Плутарх (Alex., 64) насчитывает при начале плавания по Инду 120 000 пехотинцев и 15 000 всадников.
  12. При походе в Индию называются по именам следующие таксисы: сперва старые, таксисы Кена (IV, 25, 6), Полисперхонта (IV, 25, 6) и Мелеагра (IV, 22, 7); таксис Кратера называется в последний раз при последней экспедиции в Бактрию (IV, 22, 1) и должен был или остаться в Бактрии или вследствие полученного Кратером высшего назначения был передан другому стратегу; затем упоминавшиеся уже при походе в Бактрию таксисы Филоты (IV, 24, 1), Алкета (IV, 22, 7), Аттала (IV, 24, 1), Горгия (IV, 22, 7), Клита (IV, 22, 7, несомненно белого Клита) и Балакра (IV, 24, 10); наконец, называются еще таксисы Филиппа (IV, 24, 10), Пифона (VI, 6, 1) и Антигена (V, 16, 3; VI, 17, 3). Так как во время диадохов Антиген несколько раз называется предводителем гипаспистов, то из слов Арриана (V, 16, 3) τών πεζών τήν φάλαγγα Σελεύκω καί Άντιγένει καί Ταύρωνι вытекает, что таксис Антигена не был тяжелой пехотой, не был так называемой фалангой. Филипп, сын Махата, был еще до битвы при Гидаспе назначен сатрапом Индии и если этот же Филипп был ранее стратегом этого таксиса, то в таком случае теперь его, конечно, получил другой стратег, может быть, Пифон, сын Кратеба (VI, 6, 1: τών πεζεταίρων καλουμένων τήν ΠείΟωνος τάξιν). — Кадры македонской конницы гетайров все более и более увеличивались с 330 года; по Арриану (IV, 22, 7), в войске, кроме агемы конницы, насчитывалось восемь гиппархий, из предводителей которых в разных местах называют пятерых: Гефестиона, Пердикку, Деметрия (V, 12, 2), Клита (VI, 6, 4) и Кратера (V, 11, 3). Агемой предводительствует Кен (V, 16, 3). Единственные сведения о численном составе этих гиппархий дает нам битва при Гидаспе, что четыре таких гиппархий, вместе с согдианскими, бактрийскими и скифскими всадниками и с 1000 дахских конных стрелков (Arrian., V, 16, 4), составляли 5000 человек (Arrian., V, 14, 1). Если в этой битве пало 20 гетайров и 200 варваров, то это, разумеется, не дает нам мерила для определения численного состава того и другого корпуса.
  13. Арриан (IV, 22) говорит: «в десять дней», Страбон (XVIII, 697): «другими, более короткими дорогами»; был ли это проход Кипчак, или Базарак, или другой какой-нибудь мы более определить не можем.
  14. Этот Никанор не был ни уроженец Стагиры, возвестивший в 324 году при праздновании олимпийских игр о возвращении изгнанников (Harpocrat, s. v.; Dinarch., I, § 81), ни родственник Пармениона; это был отец Балакра, который в то время был наместником Киликии.
  15. Из того обстоятельства, что границей этой сатрапии называется река Кабул (Arrian., IV, 22, 5: έστε έπί τον Κωφήνα ποταμόν), мы можем заключить, что страна к югу от этой реки была присоединена к сатрапии «по сю сторону Инда», или, еще вероятнее, к Арахосии.
  16. В приложении об основанных Александром городах (см. Приложение к III тому) я заметил, что Никея не была древней столицей этой страны, Кабурой (или Ортоспаной), и Лассен III, 125) согласился с этим мнением. Если Александр посетил Кабуру (Кабул), то это произошло во время его похода из Арахосии в Парапамис, в начале 329 года. Если бы Беграм не лежал так близко к Александрии, то Никею можно было бы искать там.
  17. Авторы не говорят нам, но это лежит в природе вещей, что движение Александра двумя колоннами на юг и на север от Кофена имело указанную в тексте цель. Проходы Курума на юг от Сефид-Куха царь оставил в стороне, так как они децентрализовали бы его движение. Иным образом мотивирует операции Александра Страбон (XV, 697): «Он узнал, что земли на севере и в горах плодоносны и густо заселены, южные же местности или совершенно безводны, или там, где текут реки, отличаются палящим зноем и более удобны для зверя, чем для человека; поэтому, а также и потому, что, как он думал, ему будет легче переправиться через эти реки ближе к их источнику, он избрал самый северный путь».
  18. Из четырех дорог, ведущих из Кабула к Инду (ср. Baber, 140), только дорога Ламгханата ведет вдоль Кабула к устью этой реки, изберем ли мы проход Хейбера на южном берегу реки Кабула (Elphinstone, Kabul, нем. пер. Ruhs’a, II, стр. 54), или гораздо более недоступный проход Каррапы на ее северном берегу (Elphinstone, И, р. 5Г. Недостаточное знакомство с этими землями не позволяет еще нам хорошо уяснить себе похода Александра по гористой стране на левом берегу реки Кабула, а именно: мы не имеем никаких точек опоры для определения места городов и крепостей, упоминаемых по ее течению. Только одно место определено вполне точно генералом Cunningham’oM, — место крепости Аорна, плато Рани-Гата, и по описанию развалин на этом «царском камне», которое дает Dr. Bellen, мы, несомненно, должны признать в них постройку эллинистической архитектуры.
  19. των πεζεταίρων καλουμένων τάς τάξεις (Arrian., IV, 23, 1), что вовсе не значит, что таксисы Мелеагра, Клита и Горгии не были πεζέταιροι. Как велико было количество педзетайров в это время — определить нельзя.
  20. Имя Хой (Χόης) стоит у Арриана (IV, 23, 2), Хоасп — у Страбона (XV, 697) и Аристотеля (Meteor., I, 350 а, 24).
  21. Об этом имени AGaka, в более точном переводе 'Ιππάσιοι, или переделанном по созвучию в Άσσακήνοι, см. Lassen (II, 129). У Арриана (Arrian., IV, 23, 1) эти имена употребляются для обозначения различных племен: ές την Άσπασίων και Γουραίων χώραν και Άσσάκηνών. В этом мы должны ему следовать.
  22. Это та дорога, по которой в 1861 году шел в Яркенд из Джеллалабада dans la vail ее de Chitral вверх по южной окраине плоскогорья Памира один из агентов майора Монтгомери.
  23. Арриан (IV, 23) не называет имени этого города, а говорит только πόλις ωκισμένη.
  24. О положении Андаки и Аригея, а также и о Гурее (Панджкора), который соединяется с Сиастом (Суат), см. Lassen (II, 131) и Cunningham (The ancient Geogr., I, p. 82).
  25. У Арриана стоит (IV, 24, 1) έπι τον ποταμόν τον Ευάσπλα; в рукописи А у Κ. Muller’a (Colbertinus) стоит τον Εύαπόλεως, в В — Εύασπόλεως; если здесь не стояло никакого имени города, то следующие непосредственно за этим слова προς την πόλιν, без имени за ними, указывают на пробел. Lassen (II2, 130) считает Эвасплу за восточный приток Кунара, впадающий в него у Гуйюра.
  26. Lassen (II, 131) доказал, что называемый Страбоном (XV, 697) в одном испорченном месте город Горидала или Горий (?) должен был лежать не высоко в горах, как я это предположил раньше, а недалеко от впадения Гурея в Кофен. Ritter думал найти Аригей в Баджоре, на реке того же имени, я — на Гурее (Панджкора), и с этим согласен Lassen (II, 313).
  27. Arrian., IV, 25. Еще и теперь в этих местностях пашут на быках (Lassen, II, 131).
  28. Arrian., V, 1 и ff, Ind., 2; Curt., VIII, 10, 13; Iustin, XII, 7; Strab., XV, 687. После известных трудов полковника Tod’a, Bohlen’a, Ritter’a и др. (ср. Lassen, 12, 518; II, 135) я не счел нужным распространяться об этих сказках подробнее, чем это необходимо для уяснения прагматической связи событий; несомненно, у Александра это было не простым суетным желанием соперничествовать с завоевательными походами Диониса, когда он радовался, видя, что эта гордая вера распространяется в его войске. Частая смена обитателей всей этой области делает невозможным дать точные этнологические указания. Может быть, мы можем отождествить народ нисейцев, которых Арриан (Ind., 2) называет не индусами, а старинным туземным народом кафров; по крайней мере, все, что узнало о них британское посольство в Кабуле (Elphinstone, II, 321), совпадает с описаниями Курция и Арриана (V, 1); еще и теперь эти племена ведут дионисийскую жизнь; их флейты и тамбурины, их пиры и бега с факелами, затем европейский климат и европейская природа этой страны, — все это действительно могло произвести на окружающих Александра лиц такое впечатление, которое делает понятной и характеристической эту сказку о Дионисе. Воспоминания этих народов об Александре, за потомков македонян которого они выдают себя, если не правдивы, то все-таки весьма интересны.
  29. Точно определить положение Масса теперь невозможно. Cunningham (Geogr., I, 82) помещает этот город около Мангоры или Манглоры, на берегах реки Суата. Что касается до имен Дедалы и Акадиры, которых Курций называет между Нисой и Массагами, то об их положении мы можем сказать только то, что Курций ошибается, заставляя между этими городами и Массагами войско переправляться только еще через Хоасп.
  30. Источник Курция (XVIII, 10, 22) и Юстина (XII, 7) заканчивает это нападение любовной историей между Александром и царицей-матерью (nuper Assacano, cujus regnum fuerat, defunct о); он подвергает доверие своих читателей тяжкому испытанию, когда сообщает, что эта благородная женщина своею красотою победила победителя и родила ему сына, который был назван Александром. У Диодора после пробела (XVII, 83, 84) упоминается царица, изумленная великодушием Александра; затем после небольшого пробела (гл. 84) следует рассказать, в котором мы приблизительно узнаем ход борьбы за Массари, как ее сообщает Арриан. Утверждение, что индусы были повергнуты в величайший ужас движущейся башней Александра, лишено всякого смысла, тем более, что писатели неутомимо приводят как самые обыкновенные в Индии гораздо более изумительные вещи.
  31. Arrian., IV, 26-27.
  32. Положение этих двух городов можно определить по принятому войсками направлению; Ора лежала ближе к владениям Абисара, Базира — недалеко от Аорна и от устья Кофена. Абисар не сам явился на помощь О ре, но убедил оказать ей помощь индусов соседних с Орою гор.
  33. Из посольства Абисара к Александру видно,' что он был государем Кашмира; его союз против Александра с Пором, с одной стороны, и с жившими на запад от Инда народами с другой, только и возможен в Кашмире; наконец, следует прибавить, что, по словам Wilson’a, древние летописи Кашмира называют южную часть этой страны Abhisaram (Lassen, Penta potam., 18; Ind. Alterth, II2, 138).
  34. Πευκελαώτις у Арриана (IV, 28, 6) есть Пушкалавати на берегах Суата, ниже его соединения с Гуреем (Панджкора), часах в двух пути от его впадения в Кофен. Эта река называется Астом (Arrian., IV, 22, 8), по имени Άστακήνοι (Arrian., Ind., I, 1).
  35. О положении этих двух пунктов мы не имеем никаких точных сведений, однако имя Оробатида, которое получила эта крепость, когда была занята македонянами, в соединении с тем обстоятельством, что она должна была лежать на южном берегу Кофена, по-видимому указывает на проход, через который ведет дорога перед самым Индом (см. Elphinstone, I, 117). Для крепости Астис я не могу найти никакого определенного пункта; может быть, это была горная крепость Тимруд или, вернее, Ямруд (Baber, 127), лежавшая при восточном входе проходов Хейбера, в 7 км от Пешавара, к юго-востоку (см. Forster, II, 53).
  36. Эмболисы, по мнению Cunningham’a, есть Амбар-Охинд.
  37. Таковы Акуфис в Нисе, Сангей на южном берегу Кофена, Кофей и Ассагет, гиппарх ассакенов, которых называет Арриан (IV, 28, 6), а также и все те, которые явились в Никею; Таксил тоже, по-видимому, получил некоторые земли на западном берегу Инда. Все эти государи обязались выставлять войска по требованию Александра. — Арриан называет сатрапом индийской сатрапии того же самого Никанора, который уже был стратегом у Парапамиса; быть может, это ошибка; позднее, по крайней мере, этим сатрапом называется только Филипп. Точно так же неверно, как кажется, называет он (V, 20, 10) сатрапом ассакенов Σισίλου в одной рукописи, и Σισίκου в другой; стоящая в изданиях Σισικόττου есть конъектура, по Арриану (VI, 30, 4).
  38. Cunningham еще в 1848 году определил, что этот Аорн есть крепость Рани-Гат (т. е. царский камень) и недавно привел этому дальнейшие доказательства (The ancient Geogr., I, 59, и Survey, II, 107). Эта скала имеет «2 англ. мили длины и Чг мили ширины»; высота ее, по расчету Cunningham’a, равняется 1200 футам над поверхностью равнины. Имя Аорн он считает за греческую форму местного имени Варни (σύαρνοι), того же имени, которое лежит в основе, бактрийского Аорна. По словам Страбона (XV, 688), эта крепость лежала на πέτρα fЈ τάς ί>νζας Ίνδος ύπο£>ει πλησίον τών πηγών. — ra dices ejus Indus amnis sub it (Curt. VIII, 11, 7); και τό μέν προς μεσημβρίαν μέρος αύτης προσέκλυζεν ό Ίνδος (Diodor, XVII, 85). Следовательно, Страбон почерпал здесь из Клитарха.
  39. Здесь, рассказывают македоняне, победам Геракла пришел конец; даже Арриан (IV, 30, 4) говорит ή πέτρα ή τω ΉρακλεΤ άπορος γενομένη; свою критику этого сказания он дает ниже (V, 3). Авторы, следовавшие традиции Клитарха (Диодор, I, 19 — тоже, несомненно, следовал Клитарху), полагают, что Александр намеревался только превзойти подвиги Геракла; он уже давно совершил более великие дела.
  40. Плато Рани-Гат имеет наверху площадь в 1200 футов длины и 800 футов ширины; с севера, запада и юга верхний край его немного покат к середине, где поднимается снова скалистая площадка в 500 футов длины и 400 футов ширины; на ней лежат развалины старинной крепости; между ней и краем скалы на севере и западе находится котловина, служащая в то же время и рвом крепости и имеющая при 200 футах ширины 100—150 футов глубины; не так широка и глубока эта котловина на южной стороне, куда ведет снизу проложенная наверх дорога. Восточная сторона, где эта гора примыкает к отдаленной горной цепи плоским хребтом, круто поднимается к самой крепости.
  41. Это видно из ίσόπεδον у Арриана (IV, 30, 1). Странно, что, по его словам (29, 7), здесь находятся также и μηχαναί, чтобы метать снаряды в крепость.
  42. Cunningham (Survey, V, 55 [1875р сообщает некоторые сведения о Рани-Гате, а именно, что с вершины этой горы открывается вид на запад до Хаштнагара на берегах Суата и что Dr. Bellen, который несколько раз посетил ее, особенно хвалит тщательность, с какой обтесаны и пригнаны огромные камни этого сооружения: there are the same pointed arches and underground passages, the same sort of quadrilaterals whit chambers, the statuary and sculptures also represent the same figures and scenes in the same material, but the general aspect of these ruins is very different from that of others, the neadness and accuracy of the architecture is wonderfull. Так резко отличается Аорн от других крепостей этой местности Юзуфцаль; Cunningham упоминает о крепостях Ямал-гархи и Сахри-балол, в которых капители в виде аканта и профили подножия колонн обнаруживают весьма заметное греческое влияние.
  43. Arrian., IV, 30; противоречащие ему показания Диодора и Курция сами себя опровергают; быть может, к этой экспедиции относится рассказ Харета (Fr. 11 у Афинея, III, 127 с) о том, как Александр приказал сохранять снег при осаде города Петры в Индии.
  44. Курций называет этого государя Эриком, Диодор — Африком; из самого рассказа видно, что это одно лицо с «братом царя ассакенцев» у Арриана.
  45. По словам Court’a (Journ. of the As. Soc. of. В., Ύ|ΙΙ, 309), Дирта есть, вероятно, Дхир. лежащий на одном из притоков Таля. Ср. Lassen (II, 141).
  46. Мы оставляем в стороне показание Курция о 16 днях (VIII, 12, 4), так как его слова ad Indum pervenit вносят в рассказ полную путаницу; всего менее должны мы рассчитывать, как это пытались сделать некоторые, — определить из его 16 дней расстояние Эмболии и Аорна от устья Кофена. Мост через Инд (Арриан (V, 7) только предлагает, что это был понтонный мост) должен был быть выстроен между Эмболимами и устьем Кофена.
  47. διατριψάντων κατά την όρεινήν εν τε τη Τππασίων και Άσσακανοΰ (vulg. Μουσικανοΰ γη τόν χειμώνα, του δέ έαρος άτχομένου καταβεβηκότων и т. д. (Aristobul., fr. 29).
  48. Aristobul., fr. 34 a; Arrian., VII, 3.
  49. Я не повторяю моего прежнего примечания о Таксилах, так как теперь, Cunningham (Geogr., I, 104; Survey, II, 111) вполне убедительно, как я полагаю, доказал, что этот город находился на покрытом развалинами поле между Шах-Дери и рекою Харо. — Государем этой страны Курций называет Омфиса, Диодор же Мофиса (Tod (Radjastan, II, 228) предполагает Офис или змея, как греческий перевод слова Так). Они прибавляют о нем несколько незначительных подробностей: после смерти своего отца, рассказывают они, он не ранее принял царский титул Таксил, чем это ему разрешил Александр. Арриан (V, 8, 2 etc.) называет этого государя ΰπαρχος της πόλεως.
  50. Как рассказывают Курций (VIII, 12, 17), Плутарх (Alex., 59) и Страбон (XV, 698), Александр, между прочим, прислал ему в подарок более 1000 талантов; его стратеги вознегодовали на это, а Мелеагр сказал, что царь должен был прибыть сначала в Индию, чтобы найти лицо, достойное такого подарка; у Курция только тяжелое воспоминание о Клите удерживает царя от нового преступления.
  51. Арриан (V, 8, 3) называет его νομάρχης, — имя, которым он (V, 11, 3) называет государей, выставивших 5000 индусов.
  52. Так, по-видимому, можно согласовать между собою слова различных писателей о сатрапии Филиппа. Арриан (IV, 2, 5), представляя себя находящимся на Гидаспе, там, где был Александр, называет его сатрапом земель, лежащих по этому берегу Инда в сторону Бактрии, а ниже (IV, 14, 2) к его провинции присоединяется область маллов; слова Арриана (Ind., 18) слишком общи для того, чтобы позволить нам сделать заключение о протяжении сатрапии Верхней Индии. Этот Филипп, сын Махата, принадлежал к княжескому роду Элимиотиды, был братом Гарпала и племянником старшего Гарпала, сын которого Калат получил сатрапию Малой Фригии. По генеалогическим данным своего дома этот индийский Филипп мог родиться около 385 года.
  53. Только один Полиен (IV, 3, 26) говорит, что Александр имел в своем войске слонов; Курций, противореча тому, что он говорит в другом месте (VI, 6, 36), рассказывает, что при этом походе к царю были приведены в оковах индийский князь Гамаке и бежавший к нему экс-сатрап Арахосии Барсаент и были выданы ему тридцать слонов этого государя, которых царь подарил государю Таксил; а Арриан, (III, 25, 14) рассказывает, что Барсаент бежал в Индию: ές Ινδούς τούς έπι τάδε του Ίνδου ποταμού, был выдан индусами и казнен за свое участие в убиении Дария, он рассказывает это таким образом, что мы должны предположить, что Барсаент был казнен еще зимою 330—329 года.
  54. Polyaen., IV, 3, 21. Это, может быть, есть проход, упоминаемый Elphistone’OM (I, 129), и то же самое ущелье Хамбату, по которому прошел Бабур, в чьих воспоминаниях (с. 255) мы вообще узнаем избранную Александром дорогу.
  55. Curt., VIII, 13, 8. Эта река еще не достигла своей полной ширины, которой она достигает только в августе; уже в июле Macartney нашел ее почти в 3000 шагов шириною. См. Elphinstone (I, 551).
  56. На сделанную Аррианом мимоходом заметку (V, 20, 5), что Абисар перед сражением хотел примкнуть к Пору (αυτός ο*ύν Πώρφ τάττεσΟαι), встречаются намеки с разных точек зрения у Курция и Диодора. Диодор (XV, 87) говорит, что Александр решился на битву по получении известия, что Абисар идет на помощь к Пору и находится от него только в 400 стадиях, а Курций (VIII, 14, 1), что Пор, получив известие о переправе войск через реку, primo humani ingenii vitio spei suae indulgens Abisaren belli socium (et ita convenerat) ad ventare credebat. Следовательно, и здесь оба они пользовались не одним и тем же источником, но Курций пользовался уже переработанным Клитархом.
  57. Эту местность описывает Elphinstone (I, 132). В очерке ее у Cunningham’a (Geogr., I, 158) река поворачивает менее круто, почти под тупым углом. По его описанию, эта горная гряда продолжается в северо-восточном направлении и по левому берегу реки, но поднимается над ее уровнем только футов на 500. На покрытом лесом острове Ямаде находился во время Тимура укрепленный замок Хехаб-эддина (ср. Chereffeddin, IV, 10, р. 49), а маленькую речку на северной стороне гор и к югу от города Бехре описывает Бабур (Mem., 1257). По словам Псевдо-Плутарха (De Pluv., 1), македоняне, по-видимому, называли эти горы слоновыми горами; я обращаю внимание на рассказ Плутарха о гнезде змей и о жертвах, которые, будучи согласны с древним культом змей Кашмира, должны представлять важность в этнографическом отношении.
  58. Здесь (Arrian., V, 11, 4) в тексте Арриана есть пробел; он начинается словами: ή δέ άλλη στρατιά… Критический аппарат К. Muller’a не позволяет нам определить, находится ли μενέτω, или εύ'πορος в какой-либо рукописи, или это слово дополнено при помощи конъектуры. По-видимому, здесь должен быть более значительный пробел. Из десяти таксисов, которые упоминаются при походе 327 года, здесь недостает трех таксисов (Филоты, Балакра и Филиппа), но невозможно, чтобы такое значительное количество отборных войск было рассеяно по гарнизонам. Предполагая даже, что Филипп, сделавшись сатрапом, сохранил у себя τούς απομάχους τών στρατιωτών δια νόσου (Arrian., V, 8, 3), то из этого все-таки не следует, что ему был оставлен его таксис для нужных гарнизонов его области. Во всяком случае, остаются таксисы Филоты и Балакра, и мы, как это видно из Арриана (IV, 24, 10), не имеем никаких оснований сомневаться в том, что Балакр имел таксис. Может быть, эти два или три таксиса упоминались в пробеле; там должно было стоять, какое назначение получили эти три таксиса. Так как Александр знал, что Абисар приближается и находится всего в десяти милях расстояния, то он имел все основания выставить против него отряд, достаточно сильный для того, чтобы отразить его. Арриан мог рассказывать далее, что Кратер приблизительно на следующий день после выступления царя, должен был двинуть три фаланги и направить их тем же путем и затем велеть им остановиться у северного угла гор (у Дарапура), оборотившись фронтом к северу, и что поэтому приблизительно на второй день после выступления царя из лагеря выступили фаланги Мелеагра, Аттала и Горгия, чтобы занять берег между лагерем и северным углом гор и поддерживать сообщение между Кратером и Александром, будучи готовыми оказать поддержку операциям того или другого, смотря по обстоятельствам.
  59. Текст Арриана говорит, что там были выставлены эти три предводителя фаланг вместе с пешими и конными наемниками; из связи рассказа видно, что с ними выступили прежде всего три их фаланги.
  60. Это видно из дальнейших слов Арриана (V, 14, 1), что боевая линия пехоты равнялась почти 6000 человек; при переправе юрез реку Арриан тоже (V, 13, 1) называет только гипаспистов, а не эти две фаланги. Так как в числе высших офицеров, переправляющихся с Александром через реку, не называется Гефестион (Arrian., V, 13, 1), то, по-видимому, он был оставлен во главе этих двух фаланг. У Курция (VIII, 14, 15), он переправляется через Гидасп вместе с другими, но это не доказывает ничего.
  61. Это, несомненно, βασιλικοί παίδες, так как рядом с ними упоминается άγημα и Другие гипасписты (V, 13, 4).
  62. Эти факты изложены по Птолемею, рассказ которого считает правильным и Арриан, благоразумный и осмотрительный тактик (ср. Plut., Alex., 68). Аристобул рассказывал, что сын Пора встретил македонян еще во время их переправы через последний брод, но не дерзнул тут же напасть на них; другие говорят, что при этом завязалось горячее сражение; эти сведения, очевидно, неверны, так как расстояние между этим местом и лагерем Пора требовало, по крайней мере, четырех часов времени на то, чтобы его сын мог подойти сюда. Если Александр начал переправу часа в четыре утра, то эта схватка конницы должна была произойти около десяти или одиннадцати часов. — Величину, отряда, находившегося под начальством сына царя, Аристобул определил в 1000 всадников и 60 колесниц; о таком же количестве, по словам Плутарха, говорил Александр в своих письмах; приведенные нами в тексте, со слов Птолемея, цифры Арриан подтверждает благоразумными доводами.
  63. Прямому показанию Адриана насчет этих промежутков между колесницами (плефр, V, 15, 5), конечно, должно быть отдано предпочтение перед Курцием, Диодором и Полиеном, которые говорят о пятидесяти футах расстояния. Экипаж боевых колесниц описывает Курций, но не знаю, совершенно ли согласно с истиной его описание.
  64. Κοινον δέ πέμπει ώς έπί τό δέξιον и т. д. (Arrian., V, 16, 3), что обозначает, как правильно заключают Kochly и Rustou (с. 302), правое крыло Александра (ср. Arrian., V, 17, 1). Плутарх (Alex., 60) заимствует из одного письма Александра противное этому мнение: αυτός μέν ένσεΤσαι κατά θάτερον κέρας, Κοινον δέ τω δεξί φ προσραλεΐν κελεύσαι. Этому соответствует приказ Александра Кену у Курция (VIII, 14, 15): cum ego… in laevum cornu inpetum fecero… ipse dextrum move et turbatis signum infer; ниже он, правда, пишет (17): Coenus ingenti vi in laevum invehitur.
  65. Арриан более не упоминает о боевых колесницах, составляющих крайнее левое крыло индусов.
  66. ot ΊνδοΙ τούς Ιππέας πάντοϋεν ξυναλίσαντες παρίππευον Άιεξάνδρω άντιπαρεξάγοντες ττ έλάσει (Arrian., V, 17, 1). Он, конечно, подразумевает только всадников левого крыла, так как всадники правого стояли настолько далеко, что не могли прибыть так быстро.
  67. Число убитых со стороны македонян равняется, по Арриану (V, 18, 2), приблизительно 80 пехотинцам и 20 македонским, 10 дахским и приблизительно 200 другим всадникам; это, несомненно, цифры не слишком малые, если мы предположим, что в этом ожесточенном бою было, конечно, вдесятеро больше «изуродованных» — на 10 000-12 000 человек, которые здесь сражались, от 3000 до 4000 убитых и раненых. Диодор говорит, что пало более 700 пехотинцев и 280 всадников. Описание этой битвы у Диодора, Курция и Полена, помещенным в нем сравнением линии индусов со стенами и башнями города изобличает свое общее происхождение из одного источника, из которого мы никогда не должны ждать важных сведений по военным вопросам. Тем прекраснее описание Арриана; мы не должны только смущаться тем, что он, как все компетентные в военном делеписатели древности, указывает только решающее дело движения войск и что даже на эти указания он, может быть, слишком скуп; он ничего не говорит о двух фалангах, оставшихся на месте переправы для прикрытия правого берега реки и дороги в Кашмир; и только из приводимого им списка понесенных потерь, в котором кроме павших конных гетайров и дахов находятся еще των τε άλλων Ιππέων ώς διακόσιοι, видно, что вместе с остальными переправились через реку и принимали участие в битве также и бактрийские, согдианские и скифские всадники (V, 12, 2); они не могли принадлежать к отряду Кратера, так как в противном случае в его гиппархии тоже были бы убитые. Уверенной рукой описывает Арриан ход самого сражения. Александр знал, что он может положиться на своих гипаспистов; моральная сила этого отряда позволяла Александру здесь, как и в битве при Гавгамелах, решиться на все, чтобы выиграть все; необходима была дисциплина македонских войск, чтобы сразу из величайшего беспорядка рукопашного боя собраться в сомкнутую фалангу, и только этот исполненный с величайшей точностью и поддержанный конницей маневр, которому индусы не могли противопоставить ничего подобного, и решил победу при Гидаспе.
  68. Арриан не упоминает об этом, но так говорит Курций (VIII, 14, 33).
  69. Хронология этой битвы требует еще одного замечания. Положительное свидетельство Арриана помещает ее в месяце Мунихионе афинского архонта Гегемона (ол. 113, 2), год которого, по таблице Ideler’a, продолжался от 28 июня 327 года до 16 июля 326 года, так что, таким образом, битва была дана между 19 апреля и 19 мая 326 года. Против этого было выставлено то возражение, что, по словам того же самого Арриана (V, 9, 6), в то время года, с μετά τροπάς μάλιστα έν Οέρευ τρέπεται δ Ηλιος, Александр стоял на берегах Гидаспа; из этого было выведено то заключение, что битва была дана после равноденствия и что у Арриана вместо Мунихиона следует читать Метагитнион архонта Гегемона, который пришелся бы в августе 327 года, — время, когда Александр стоял еще в бассейне Хоаспа. Не было обращено внимания на то, что слово „приблизительно“ во фразе Арриана вовсе не имеет обязательного значения, так как это упоминание о равноденствии имело своей целью только указать на наступление именно теперь времени тропических дождей и обширных разливов; с другой стороны, Неарх у Страбона прямо говорит, что во время равноденствия они стояли лагерем уже на берегах Акесина (Strabon, XV, 691). Точно так же неуместно и предложение Грота отнести этот Метагитнион к архонту следующего года Хремиту и, таким образом, отнести эту битву к августу 326 года. Указанная ошибка повлекла за собою множество ошибок в хронологии 327—323 годов.
  70. Об обширной распространенности имени Гандари см. Wilson в прибавлениях к его History of Caschmir (Asiat. Reseatch., XV, 105); ср. Lassen, II, 155.
  71. По Плутарху (Alex., 60), Пор должен был удовольствоваться титулом сатрапа; полное молчание Арриана и совершенно ясная для нас система зависимых отношений позволяет нам усомниться в истине его слов.
  72. По Страбону (XV, 698), Курцию (IX, 1, 6) и Диодору (XVII, 89) эти города лежали на обоих берегах реки. Арриан (Periplus, 25 ed Hud.) и схолиаст Аристофана (Nub., 23) называют город Букефал Александрией.
  73. Не ясно, были ли посланы к этому государю теперь вместе с другими, или же только позже упоминаемые Аррианом (V, 29, 4) ου παρ' Αλεξάνδρου έκπεμφΟέντες πρέσβεις προς 'Αβισάτην.
  74. Arrian., V, 20, 6. Земли главсов помещены нами к востоку, по Lassen’y (Pentap., 26); через них ведет проход Бембера.
  75. Strab., XV, 698; Diodor, XVII, 89. О прекрасных корабельных лесах этой местности см. Burness’a и сообщение Gerard’a (в Asiatic Journal, dec. 1832, p. 364); здесь растут преимущественно кедры, как это говорит и Диодор (XVII, 89).
  76. Александр, чтобы избегнуть дурной приметы, назвал эту реку, туземное имя которой (Kshandrabhaga) в греческой своей форме Сандрофаг значило приблизительно „пожирающий людей“ или даже „пожирающий Александра“, „целителем ('Ακεσίνης)“. Ср.: A. W. v. Schlegel, Ind. Biblioth., II, 297. Делаемое Птолемеем описание его скалистых берегов и множества находящихся в нем утесов не позволяет нам искать то место, где Александр переправился через него у Бусибарада, на большой дороге из Аттока в Лагор, по которой Александр вообще не шел; ширина разлившейся реки приводит нас к выводу, что войско переправлялось через нее не в высокой гористой местности, но приблизительно там, где она выходит из гор, т. е. на пути между Бембером и Юмбоо. Страбон говорит весьма наглядно (XV, 272), что от Инда до Гидаспа Александр шел к югу, а оттуда повернул к востоку и притом шел более по гористым, чем по ровным местам. Время, когда Александр стоял лагерем на берегах этой реки, было, по Страбону, временем равноденствия, следовательно, концом июня.
  77. Диодор (XVII, 91) говорит, что этот Пор бежал из своего царства в Гандаритиду, что находится в очевидном противоречии со словами Страбона (XV, 699); впрочем, мы можем предположить у Диодора чтение Γαγγαριδων.
  78. Macartney около конца июля нашел ширину этой реки у Бусирабада равной 4000 шагов. См. Elphinstone, II, 554.
  79. Элладий (С h res to т., ар. Phot., 530, а, 35) говорит, что отец Пора был цирюльником; Диодор и Курций говорят то же самое о царе прасиев Ксандраме; по словам Псевдо-Плутарха (De flu v., 1), Пор был потомком Гигасия; полный свод подробностей по этому вопросу мы находим теперь у Lassen’a. Duncker (III4, 306), следуя Lassen’y (I2, XX, η» 4; II, 161) отождествляет Гигасия с Яджати.
  80. Дальнейшие подробности об имени и месте жительства кафеев и о положении их города Сангалы смотри теперь у Lassen’a (II, 158; 12 801). Cunningham (Geogr., I, 179) помещает Сангалы гораздо южнее, что, по моему мнению, ошибочно; пруд (λίμνη ού μακράν του τείχους; Arrian., V, 23, 4) и холм, которыми у него определяется ее положение (Geogr., I, 179), точно так же находятся и в той местности, в которой он думает узнать Пимпраму (Survey, И, 200).
  81. Адраисты или адристы у Диодора, Юстина и Орозия; по словам Ариана, их столицею была Пимпрама; Lassen предполагает, что их имя равняется индийскому Араштра, пракритскому Аратта; быть может, будет вернее, читать араттаканы вместо аттаканов, которых Арриан помещает в верховьях Невдра между Акесином и Гидраотом, куда, в таком случае, будет относиться город араттов Саттала в Махабхарате, см. Wilson (в Asiat. Researches, XV, 107).
  82. Arrian., V, 23, 24; Polyaen., IV, 3, 30.
  83. Этого Сопита, государя земли кафеев, ученые узнают в Асвапати, «укротителе коней» (Weber, Vorlesungen, 147), царь земли Кекайя, лежащей по верхнему течению Геравати и Випасы, который упоминается уже в Сатапа-Брахмане, и затем также в Рамаяне, причем говорится о его превосходных собаках, тигровых собаках, о которых говорит Диодор (XVII, 92); и nobiles ad venandum canes, подробно описываемых Курцием (IX, 16 24). Теперь известна серебряная драхма этого государя, на передней стороне которой находится покрытая шлемом голова царя Селевка I, а на обороте петух, жезл Гермеса и надпись Σωφύτου (см. v. Sallet, Die Nachfolger Alexanders in Bactrien und Indien, p. 87).
  84. К сожалению, Арриан в надлежащем месте не упоминает про этого государя Сопита. В основание вышеприведенного рассказа положены нами Диодор (XVII, 92) и Курций (IX, 1, 24). Страбон (XV, 700) говорит: «Кафею, землю некоего номарха Сопита, иные помещают в этом междуречьи (Гидаспа и Акесина), другие же на том берегу Акесина и Гидраота, по соседству с государством молодого Пора; лежащую ниже этой земли область они называют Гандаридой»; а несколько ниже, он прибавляет: "в земле Сопита находится, как рассказывают, гора с залежами каменной соли, которая могла бы снабдить солью всю Индию, а в других горах недалеко отсюда находятся прекрасные золотые и серебряные рудники, как рассказывает металлевт Го ρ г*. Это залежи каменной соли в Монди, между Беяхом и Сатадру в первых отрогах Гималайских гор (Ritter, 1075; Lassen, I, 300). Золото, как известно, находится во множестве в верховьях Инда, Сатадру и Беяха (Гифасиса), частью в рудниках, частью в виде золотых зерен, собираемых в кучи строящими тушканчиками с пятнистой шкурой (ср. Мегасфена и Неарха у Арриана (Ind., 15)), которых греки называли муравьями (ср. Ritter, 660). Судя по всему этому, государство Сопита должно было простираться на восток приблизительно до гор Монди и на север до горы Прохода Спасения, где лежат недалеко друг от друга верховья Гифасиса и Акесина и где подходят друг к другу границы земель Абисара и Сопита.
  85. Он называется у Диодора Фегеем, а у Курция Фегелой; не назван ли он так по имени реки его государства, Беяха? JLassen (И2, 162) не разделяет этого мнения.
  86. Strab., XV, 702. Не пользовался ли также и Страбон поддельными письмами? об этом письме он говорит: πολλά τε άλλα παράδοξα φράξουσα καί ούχ ομολογούσα ούδενί. Псевдо-Каллисфен сообщает нам рассказ Палладия, который будто бы прибыл в Индию с епископом Моисеем из Акса и которому епископ, дошедший сам до Ганга, рассказывал, что он видел там каменную стелу с надписью: Αλέξανδρος δ Μακεόνων βασιλεύς έφθασα μέχρι τούτου του τβπου IPs. Callisth., Ill, 7, 20). Дальнейшие подробности относительно этого письма смотри у Zacher’a (Psendo-Callisthenes, 107 и 146). Здесь мы заметим только, что Свида (s. v. Βράχμα^ες) дает эту надпись в следующей форме: έγω μέγας Αλέξανδρος βασιλεύς έφθασα μέχρι τούτου; дальнейшее содержание его статьи, как это ясно видно, тоже представляет собою извлечение из Палладия.
  87. Arrian., V, 25 ff. Можно доказать почти с полной достоверностью, что, по крайней мере, речь Александра не заимствована из Птолемея, но составлена Аррианом; дальнейшие слова того же автора (V, 28, 4) делают вероятным, что фактическая сторона всего этого эпизода была им заимствована из Птолемея.
  88. Из слов Арриана (V, 25, 2): ξυνκαλέσας τους ηγεμόνας των τάξεων, из обращения: (δ άνδρες Μακεδόνες τε και σύμμαχοι и из употребленного им (28, 3) выражения: ύπομένονςα εί δή τις τροπή ταις γνώμαις των Μακεδόνων τε και ξυμμάχων έμπεσούσα κτλ. видно, какие войска обнаружили непокорность.
  89. δίκαιος δέ είμι καθ' ήλικίαν (Arrian., V, 27, 3). Осенью 334 ода он и Мелеагр отправились в отпуск в Македонию вместе с новобрачными, ότι και αύτοι των^νεογάμων ησαν.
  90. Арриан (V, 28, 4) со слов Птолемея и Страбона.
  91. Curt., IX, 2; Diodor, XVII, 94.
  92. περαιτέρω γάρ προελθειν έκωλύΟη τούτο μέν μαντείοις τισι προσεχών τούτο δ' άπό της στρατιάς άπηγορευκυίας ήδη προς τους πόνους αναγκασθείς, μάλιστα δ' έκ των υδάτων έκαμνον συνετώς ύόμενοι (Strab., XV, 697).
  93. Тимур проходил по этим местностям приблизительно месяцем позже (в Сафаре); петекал повлек за собою большую смертность, особенно среди лошадей (Chereffeddin, IV, 13, р. 59).