КАЗАЧЕНОКЪ[править]
Въ вагонѣ душне, накурено и пахнетъ размокшей обувью — дождь и мокрый снѣгъ идутъ три дня. Холодно.
На одной изъ станцій, гдѣ поѣздъ стоитъ полъ-часа, въ вагонъ входитъ мальчикъ лѣтъ четырнадцати, казачекъ, съ шинелью, накинутой на одно плече, и фуражкой, лихо заломленной на затылокъ. Онъ останавливается въ дверяхъ и отыскивает глазами мѣсто.
— Ишь ты, громко удивляется какой-то, не то мѣщанинъ, не то мелкій землевладѣлець, въ драповомъ пальто и каракулевой шапкѣ. — Ишь ты! Маленькій да удаленькій. Казакъ, какъ есть казакъ! Ну, поди сюда, сядь: я немного подвинусь.
Казаченокъ, бойко стуча сапожками, идетъ и старается умѣститься на кусочкѣ мѣста, который добылъ мѣщанинъ, придавивъ къ стѣнкѣ старушку, состоящую изъ однѣхъ морщинъ, да тонкаго еврея въ ермолкѣ. Въ вагонѣ публика самая разнообразная. Двѣ старухи, три кубанскихъ казака, нѣсколько санитаровъ, нѣсколько денщиковъ, провожающихъ своихъ раненыхъ офицеровъ въ Россію, мужики въ бѣлыхъ свиткахъ, мастеровые съ инструментами въ ящикахъ. И вся эта публика громко разговариваетъ, куритъ махорку и плюется прямо на полъ. Моментально глаза всѣхъ поворачиваются въ сторону казачка. Сыпятся вопросы и восклицанія:
— Кто ты?
— Откуда?
— Такой маленький, а такой бравый! Одно слово — казакъ!
— Куда-же ты ѣдешь, герой?
У героя уже давно чешется языкъ, но онъ все-таки находитъ въ себѣ силы отвѣчать лѣниво и солидно.
— Я-то? Я — казакъ. Да вотъ ѣду — ищу свою сотню.
— Ишь ты! Опять удивляется каракулевая шапка. — И что-же, былъ ты на войнѣ, что-ли?
— Я-то? Иронически щурится казачекъ. Еще съ самаго 23 іюля на театрѣ.
— А чего-же ты здѣсь?
— Да вотъ, былъ раненъ въ лѣвую ногу и пришлось проваляться недѣли три въ лазаретѣ. А теперь ищу свою сотню, да найти больно трудно. Вѣдь казаки народъ вольный — сегодня здѣсь, а завтра — тамъ! Все въ лѣсахъ, чай, рыщутъ.
— Въ какихъ-же это лѣсахъ ваши казаки рыщутъ?
— А въ какомъ ты лазаретѣ лежалъ?
— Гдѣ раненъ? То-есть въ каком дѣлѣ? — опять сыпятся вопросы.
— Раненъ я подъ И., а лечился въ Харьковѣ и въ Двинскѣ. А казаки-то наши? Да гдѣ нибудь на западномъ фортѣ нѣмцевъ колотятъ.
Мало по малу завязывается интересный разговоръ, въ которомъ принимаетъ участие весь вагонъ, кромѣ старухи (она все врем крестится и со страхомъ ожидаетъ, когда двинется поѣздъ).
— Эхъ, разсказываетъ казаченокъ. — Ѣдемъ это мы по полю („мы,“ то-есть я и два брата — то-же казаки, всѣ изъ одной сотни) — сзади рѣчка, а спереди лѣсочекъ; смотримъ, изъ-за лѣса выѣзжаетъ ихній разъѣздъ, человѣкъ десять. Ну, думаемъ, все равно, хоть насъ трое, а ихъ десять. Атакуемъ! Поскакали мы, значитъ, на нихъ. Я спередя, одинъ братъ справа, другой слѣва. Да такъ налетѣли, что тѣ не успѣли даже и ружей поснимать. Какъ ахнули мы ихъ! Да какъ начали рубить направо и налѣво! Жжахъ, жжахъ, жжахъ! Всѣхъ чисто, какъ капусту, порубили! Отъ волненія казачекъ вскакиваетъ съ мѣста и энергичными жестами показываеть, какъ она рубили нѣмцевъ. Въ вагонѣ довольный смѣхъ.
— Такъ имъ и надо, горячая кровь течетъ. Я и въ четырехъ аттакахъ былъ, важно заявляетъ мальчикъ… И мнѣ странно видѣть чистенькое, розовое лицо, тонкій ротъ, голубые глаза и красиво очертанныя ноздри, слышать дѣтскій, слегка шепелявый, милый голосъ и представлять себѣ, какъ этотъ малышъ „рубитъ нѣмцевъ, какъ капусту.“ Но допустить съ его стороны хвастовство или ложь — невозможно: слишкомъ свободно и просто, сыпетъ онъ чисто техническими, военными терминами, слишкомъ правдиво смотрятъ его умные глаза!
— А что, приходилось тебѣ, хлопецъ, бывать въ головномъ дозорѣ? — интересуется кубанскій казакъ.
— А какъ-же, разъ десять. А то часто и одинъ на развѣдку идешь. Бываютъ такія мѣста, что взрослому и проѣхать нельзя — сейчасъ замѣтятъ „у нихъ,“ такъ меня и посылаютъ. Привяжешь лошадь гдѣ нибудь въ прикрытіи, а самъ ползешь тихонько: на локтяхъ, на локтяхъ… (Казачекъ опять показываетъ руками, какъ онъ ползетъ). Подползешь какъ можно ближе, вытянешь бинокль, хорошенько посмотришь „ихнюю“ позицію, да и назадъ къ лошади. А то еще бываетъ, что тебя замѣтятъ; ну, тогда пріжмешься къ землѣ, какъ можно ниже, и полѣзешь, а они, сволочи, поставятъ пулеметъ и ну сыпать: тыръ, тыръ, тыръ… таръ, таръ, таръ! И пули черезъ голову втыкаются въ землю: цокъ, цокъ, цокъ… Доползешь кое-какъ до лошади, вскочишь и и — до свиданья! (Казачекъ снимаетъ фуражку и машетъ ею надъ головой). Публика восхищена. Потомъ вопросы опять:
— Сколько лѣтъ?
— Имѣешь награды?
— Какъ зовутъ?
— Кто отецъ?
Казаченокъ отвѣчаетъ бойко, съ охотой. Оказивается — зовутъ его Викторомъ, фамилія — Качановъ, 13 лѣтъ. Отецъ казакъ; участвовалъ въ трехъ войнахъ; прощаясь с сыномъ, далъ ему свою боевую шашку, доставшуюся въ свою очередь отъ дѣда. Разсказываетъ мальчикъ и о легендарном Козьмѣ Крючковѣ, который служилъ въ их полку, но въ другій сотнѣ. Оказывается, что казачекъ уже имѣетъ отличіе — прозведенъ изъ простого казака въ „отяѣленнаго.“ Разсказываетъ о трудностяхъ походной жизни и о госпиталѣ.
— А что, интересуется практичный мѣщанинъ, чай въ газетахъ про тебя печатали?
— Да-а, неохотно тянетъ Викторъ, въ лазаретѣ много этихъ самыхъ, корреспондентовъ, ко мнѣ лазило.
Отъ этого отвѣта мѣщанинъ чувствуетъ еще больше уваженія къ маленькому герою и предлагаетъ ему сала.
Откуда-то изъ угла казачку предлагаютъ кислыхъ галиційскихъ яблоковъ и булку. Мнѣ ужасно хочется его проинтервьюировать, но я боюсь, что, узнавъ, что я „корреспондѣнтъ,“ онъ не будетъ искреннимъ, а потому я сижу и молча наблюдаю. До самаго Волочиска мальчуганъ разсказываетъ захватывающіе эпизоды изъ походной жизни. Въ Волочискѣ слѣзаемъ. Пользуясь остановкой, на спѣхъ записываю все слышанное. Барашковая шапка заглядываетъ въ записную книжку и мѣшаетъ писать, но никакъ не можетъ разобрать, что написано; потомъ боязливо кашляетъ въ рукавъ и спрашиваетъ:
— Вы корреспондентъ, что-ли?
Старуха крестится, шепчетъ: „Господи Господи, ну и ужасти“ и въ пятнадцатыі разъ спрашиваетъ контролера, когда пріѣдемъ въ Деражню.
Волочискъ.