Введение.[править]
Можно смело сказать, что полуостров Крым есть богатейший уголок нашего отечества.
По устройству поверхности, орошению, климату и вообще природе, этот полуостров разделяется на две части: степную и горную. Границей между этими двумя частями служат Таврические горы.
Горы занимают весь Ялтинский уезд и южные части Симферопольского и Феодосийского уездов.
Особенно живописна береговая, южная часть полуострова, но в особенности, по характеру растительности, замечательны Таврические горы. В тех крымских селениях, которые расположены по берегам Гнилого моря, растительности мало и она очень скудна. Но на косогорах северного склона уже попадаются заливные луга, группы тополей, фруктовые деревья, ягоды, рощицы разных деревьев, а в каждой долине журчат весело ручейки.
На высотах гор растут дубы, бук, грабина, липа, вяз, ясень, рябина, осина, ива, черешня, слива, дикая яблоня и другие деревья.
На полуденном склоне самое обыденное дерево — приморская сосна, но зато на нижних, южных, склонах растительность напоминает Италию.
Тут можно видеть лавр, фиговое дерево, каркас, гранатовое дерево, масличное и земляничное деревья, а дикий виноград обвивает стволы больших деревьев.
Усаженный шпалерами деревьев южный склон яйлы представляет из себя как бы огромный, сплошной ботанический сад.
Высокая плоская возвышенность, называемая яйлой, начинается у мыса Айя, где она не очень широка, идет на восток, постепенно расширяясь до Ай-Петри (гора), и загибает к северо-востоку.
Самыми высокими точками в Крыму считаются: на Бабуган-яйле — Кэмаль-Эгрек, Зейтин-Кош, Димир-Хану и Роман-Кош. Из отдельных же гор по высоте и оригинальности — Аю-Даг (Медведь гора).
Северный склон Таврических гор отлог и постепенно переходит в степь. Тут своею красотою славятся долины Инкерманская, Байдарская, Аю-Васильская, Гурзуфская, Алуштинская и Суданская.
Масса соленых озер разбросано по всему полуострову. Почти все озера — целебные.
Но главное достоинство Крымского полуострова — это климат. Он не везде одинаков.
В северной, степной полосе он довольно суров, в горной полосе он значительно мягче, а на южном берегу он совсем теплый и мягкий.
Коренное население — татары, но кроме татар в Крыму живут и греки, болгары, армяне, немцы, поляки, евреи, караимы и крымчаки.
Занимается население главным образом садоводством, и Крым, этот огромный фруктовый сад, снабжает всю северную Россию крымскими яблоками, грушами, вишнями, сливами, черешнями, персиками, абрикосами, шелковицей, орехами, айвой, миндалем, кизилом, мушмулой, каштанами, инжиром и другими плодами.
Огромные виноградники укутали южный берег Крыма и развели тут виноделие, а мягкий климат и масса целебных озер сделали из Крыма как бы природную лечебницу, в которую ежегодно после зимы стекаются больные.
Крым окончательно перешел в русское владение при Екатерине II в 1788 году.
Императрица для этого воспользовалась интригами в ханском дворце и уступчивостью последнего хана Шагин-Гирея.
И с той юры полуостров расцветал все больше и больше, пока, наконец, не дошел до той степени культуры, какую мы находим на нем теперь.
I.[править]
Солнце выплыло из-за гористого горизонта и осветило небольшую татарскую деревушку, расположенную в лощине, недалеко от невысокого холма, верстах в десяти к северу от Ялты.
Это была чисто татарская деревенька, состоявшая из небольших сакль, построенных из грубых полевых камней, с плоскими крышами, смазанных глиной и оштукатуренных известкой.
Улица не отличалась чистотой и всюду виднелись следы выливаемых помой, валялись разные отбросы.
В кучах мусора копошились куры, в небольших конюшнях похрапывали нетерпеливо лошади, ожидая, пока их выпустят на пастбище.
Там и сям бродили собаки, раздавалось мычание коров и блеяние коз.
— Аллах, аллах! — проговорил, позевывая, старый татарин Магомет-Султан, выходя из двери своей сакли.
Он прошел под навес, выстроенный во дворе, взглянул на скотину, потом похлопал зачем-то рукой по арбе, стоявшей посреди двора, и опять вошел в саклю.
Магомет-Султан, или как его попросту называли — Махмет, был приземистый, широкоплечий старик, немного сутулый, с темно-желтым цветом кожи, небольшим, сплюснутым носом, скуластым лицом и раскосыми кверху, узкими глазами.
Борода у него была реденькая, волоса на голове, по магометанскому обычаю, были старательно выбриты.
Но все же, несмотря на эти особенности татарского типа, его можно было назвать красивым.
Во всей фигуре старого Махмета было что-то патриархальное, держался он с достоинством и тело его, несмотря на годы, еще не утратило своей гибкости.
Спустя несколько минут, Махмет снова вышел во двор, а затем и за деревню, чтобы на вольном воздухе совершить утренний намаз (утреннюю молитву).
В руках у него был коврик и сосуд с водою.
Выйдя за околицу, Махмед расстелил на зеленой траве коврик, с молитвой умыл руки и лицо и, оборотясь к востоку, стал читать молитвы, то опускаясь на колени, то снова подымаясь на ноги.
Потом он еще раз сделал омовение и, окончив молитву, пошел обратно в саклю.
Махмет считался одним из зажиточных поселян и сакля его отличалась большой величиной и комфортом.
Так же, как и во дворе, в сакле было все чисто и везде виден был опытный досмотр старательной хозяйки, на обязанности которой лежало держать в порядке все хозяйство.
Самая сакля состояла из трех комнат, а за особой перегородкой помещалась кухня.
Любо было взглянуть на внутренность сакли Махмета.
Все полы в жилом помещении были устланы мягкими войлоками, у стен стояли тахты, покрытые коврами, на коврах были разложены ковровые подушки.
Совершив утреннюю молитву, Махмед вошел в дом и, не обращая никакого внимания на вышедшую ему навстречу жену, молча сел на тахту и закурил трубку.
Курение продолжалось довольно долго и за все это время Махмет не проронил ни единого слова.
Наконец он окончил курение и коротко приказал жене:
— Дай хлеба.
Жена, с покорностью рабыни, тотчас же поспешила исполнить приказание.
— Дай катык! Да захвати чесноку! — снова приказал Махмед, когда жена вошла в саклю, исполнив приказ своего владыки.
И снова старая жена Махмета побежала исполнять новый приказ.
— Вот тебе катык и чеснок, ай газюм (месяц моих глаз), — сказала она, ставя перед мужем требуемое.
— А что делает наша старая овца? — спросил Махмет, принимаясь за еду,
И опять жене Махмета пришлось бежать во двор, чтобы принести своему мужу точный ответ.
Как и все магометане, Махмет обращался с женой как с рабой, не ставя ее ни в грош как человека и считая ее какой-то живой машиной, которая должна была безвозмездно работать на него.
Покончив с завтраком и запив еду холодной водой, Махмет вспомнил о сыне.
— Где Мустафа? — спросил он.
— Я здесь, отец, — раздался голос из соседней комнаты.
И на пороге появился молодой и стройный татарин, семнадцатилетний сын Махмета — Мустафа.
Так же, как и его отец, он был одет в домашний костюм, состоявший из открытой спереди короткой куртки, широких шаровар, затянутых на поясе широким поясом, низких туфель с загнутыми слегка носками и не очень высокой черной барашковой шапки.
Войдя в комнату, он остановился, так как закон запрещал сыну садиться, без разрешения, в присутствии отца и начинать первым разговор.
— Надо было бы тебе съездить в Карасубазар, — заговорил Махмет. — Тебе не сегодня-завтра надо будет отправляться в Ялту, а седла у нас порядочно поистрепались. А в Карасубазаре выделываются лучшие в Крыму седла и уздечки. Кстати купишь нам и пару бурок. Тамошние бурки славятся.
— Хорошо, отец, — ответил Мустафа.
— А оттуда проедешь в Бахчисарай, — продолжал отец. — Туда я тебе дам поручение к одному моему знакомому.
— Верхом ехать? — спросил сын.
— Нет, поедешь на арбе, потому что надо будет сделать много покупок, — ответил отец. — Кстати в Карасубазаре купишь материи для платья сестры. Али-Магомет сватается за нее. Так еще, пожалуй, узнает, что у нее платьев мало. Выбери материю лоцветистее, чтобы издали была видна.
— Когда прикажешь выехать? — спросил Мустафа.
— Пообедаем — и поезжай.
И умолкнув, Махмед снова закурил трубку, давая этим понять сыну, что деловой разговор кончен.
Слегка поклонившись отцу, Мустафа вышел из сакли и тотчас же принялся за работу.
Засыпал лошади ячменя, осмотрел сбрую и все необходимое для путешествия.
Между тем на женской половине тоже закипела работа.
Хорошенькая смуглая пятнадцатилетняя дочь Махмета, Амина, подкрепив себя куском белого хлеба и стаканом чая с молоком, принялась деятельно помогать своей матери.
Обед у них хотя и отличался простотой, но все же требовал не малых хлопот.
Сначала надо было ободрать зарезанного молодого барашка, сварить из него похлебку, часть мяса пожарить и приготовить плов.
Кроме того надо было привести в порядок дом, подмести двор, прибрать под навесом, где стояла скотина.
У татар все тяжелые домашние работы исполнялись женщинами, и если мужчины могли сидеть целыми днями, не ударяя палец о палец, то женщинам, наоборот, было что делать целый день.
Сначала Амина с матерью взяли высокие кувшины с узкими, длинными горлышками и отправились к деревенскому колодцу за водой.
Принеся по нескольку кувшинов и запасясь водой на целый день, мать с дочерью убрали комнаты в сакле, перечистили все ковры и подушки и принялись за приготовление обеда.
А старый Махмет вышел из сакли и, от нечего делать, пошел на южный склон горы, где находился его виноградник.
Не спеша вышел он на широкое плоскогорье Бабуган-Яйла и медленным шагом направился в ту сторону, где плоскогорье круто спускалось к югу.
Тут, защищенные от северных ветров, привольно раскинулись роскошные виноградники.
Несмотря на то, что виноградник Махмета был не велик, он давал хозяину настолько хороший доход, что Махмет мог круглый год не делать ничего.
Впрочем Махмет, подобно всем татарам, был настолько ленив, что не стал бы работать даже в том случае, если бы его доход был вдвое меньше.
Так брел Махмет по высокому плоскогорью, любуясь на сочную, нежную траву, покрывавшую горы.
Далеко на юге из волнообразной массы Крымских гор гордо возвышалась главная вершина Ай-Петри.
Кое-где бродил скот и слышалась заунывная песня чабанов (пастухов).
Махмет прошел версты две.
В этом месте плоскогорие кончалось и волнообразные холмы, постепенно понижаясь, шли до самого моря, к которому, наконец, спускались крутыми обрывами.
Хорошо было здесь.
Там, где земля не была покрыта кудрявыми лозами винограда, склоны гор были густо усеяны стройными кипарисами, фруктовыми садами, маслинными деревами и железным деревом.
Мягкий сочный воздух, напоенный теплом и светом, казалось, переливался.
Старый Махмет любил эти места.
— Не даром со всех концов России сюда съезжаются больные и любители природы! Уж значит наш край благословлен Аллахом! — часто самодовольно говаривал он, восхваляя свою родину.
Раза два в жизни ему приходилось покидать Крым и каждый раз он возвращался домой совсем разочарованным, давая себе слово не уезжать на север, где так неприветливо, где не растут ни кипарисы, ни маслинные деревья, где так холодно и дуют холодные ветры.
Даже северная часть Крымского полуострова не нравилась ему.
Оно конечно, между южной полосой Крыма и его северной половиной была большая разница.
На севере, Крымский полуостров представлял из себя почти сплошную равнину, открытую для северных ветров, и климат там был много суровее.
Там уже не росли маслинные деревья и не вздымались так высоко к небу стройные кипарисы.
Равнина была покрыта травой и люди занимались тут больше хлебопашеством и скотоводством, нежели виноградниками и другими плодами.
И конечно, там уже не было такого приволья, как на южном берегу Крыма.
Да, старый Махмет был вполне согласен с теми, кто говорил, что Крым — рай России, что нет страны краше его родины.
Да и правда, только в такой богатой стране, как Крым, могло так легко житься ленивым от природы татарам.
Махмет дошел до своего виноградника и самодовольно улыбнулся.
— Хорош урожай будет в этом году, — подумал он. — Да и фруктов будет достаточно.
Он дошел до изгороди, опустился на землю и сел, поджав под себя ноги.
Тут было на чем отдохнуть глазу.
Вверху сияло бездонное, чистое, голубое, прозрачное небо, внизу — все зеленело мягкой, яркой зеленью, там и сям подымали свои вершины к небу стройные кипарисы, пестрели плодами отяжелевшие деревья.
Груди дышалось свободно и привольно, отовсюду несся аромат цветов и душистой травы.
Просидев так часа два, Махмет встал и лениво поплелся домой.
Он уже успел порядочно проголодаться и теперь спешил к обеду.
Дома все уже было готово.
Жена Махмета, увидав мужа, тотчас же поставила на полу, посреди комнаты, низенькие столики и поставила на них кушанья.
Вся семья уселась вокруг столиков и принялась за еду.
Ели похлебку, жареную баранину, сыр, хлеб и плов, а под конец подали арбузы и яблоки.
Ели все руками, разрезая лишь крупные куски ножами.
Плотно пообедав, Махмет отсчитал сыну деньги, необходимые для покупок, лег на тахту и погрузился в сон.
Что же касается Мустафы, он начал собираться в путь.
Дорога предстояла не короткая и надо было позаботиться обо всем.
Мустафа прифрантился.
Он надел новую, шелковую рубаху, поверх нее одел суконную короткую куртку, обшитую золотым галуном, сунул на всякий случай в карман револьвер, запасся провизией и запрет арбу.
Потом стегнул лошадь и помчался по твердой, черной дороге.
Ему нужно было доехать сначала до Алушты, а оттуда прямым путем, перевалив через горы, до Карасубазара.
Хоть Мустафа и был, подобно своему отцу, ленив, однако любил путешествовать, благо путешествие не требовало особого труда, а интерес представляло огромный.
Что могло быть лучше, как ездить среди причудливых гор, покрытых дивной растительностью, глядеть на полные неги и красоты картины природы, греться под теплыми лучами солнца и слушать веселое щебетание птиц!
Весело выехал Мустафа из своего родного аула.
Его арба, которую он, по обыкновению, не смазал из-за экономии, пищала и визжала на все лады.
Но уши Мустафы были привычны к этой музыке и если у русского человека мороз драл по коже от скрипа неподмазанных осей, то Мустафа переносил этот скрип совершенно хладнокровно, словно без этого скрипа не могла обойтись ни одна телега.
Сначала он доехал до Ялты.
Дорога все время шла роскошными скалами, покрытыми дивной растительностью, глядя на которую, сердце Мустафы наполнялось восторгом.
Все склоны на юге хребта были покрыты виноградниками, цветущими садами и благоухающими рощами.
Южное солнце так хорошо грело, ехать было так тепло!
Мустафа ехал и мурлыкал свою незатейливую татарскую песенку, воспевая все, что попадалось ему на пути.
Попадались ему камни, — он пел про камни, попадались дикие скалы, — он пел про скалы, попадались по дороге люди, — он пел про людей.
Перевалив через Бабуган-Яйлу, Мустафа крутой дорогой спустился к Ялте.
Он любил смотреть на этот город с гор. Белыми, прекрасными домами, увитыми садами, он раскинулся по берегу бухты и по прибрежным скатам.
По чистеньким улицам сновали экипажи, прохожие, скакали всадники. О! летом в Ялту приезжает всегда много гостей. Дивный климат, великолепные морские купания и красивая природа притягивают в Крым сотни тысяч посетителей, и ялтинцы, подобно вообще всем жителям южного Крыма, который больше всего посещается туристами и больными, за лето и осень всегда наживают хорошие деньги.
— Буду проводником, буду тоже наживать! — подумал Мустафа, глядя на кипучую жизнь города.
Две речки, Дерекой и Учан-Су, пересекали город, отделяя старый город от нового и новый город от 3аречья.
Лншь только Мустафа выехал из Ялты, дивная панорама открылась перед его глазами.
Вот он проехал мимо парка Нижней Массандры, мимо виноградников, мимо Средней Массандры и мимо серого дворца Верхней Массандры, со шпилем и золоченым орлом.
До самого селения Никиша, шел ряд великолепных дач.
Над селением Никиша, красиво возвышалась яйла (плоскогорие), за Никишой тянулся чудный Никишский сад.
А вот и мыс Мартьян стоит, покрытый можжевельником, вот и знаменитая Аю-Даг (Медведь-гора), склонившийся словно заснувший медведь.
За Мартьяном потянулись огромные Ай-Данильские виноградники, потом виноградники имения Гурзуф.
А вон и самая деревня Гурзуф.
Как красиво лепятся одна над другой сакли, живописным амфитеатром спускаясь к небольшой бухточке!
Стройный минарет и купол мечети гордо возвышаются над деревней.
А там, немного дальше, видны развалины старой генуэзской крепости.
Дальше идет унылый курорт Суук-Су, с такими же безжизненными, желтыми скалами.
Мустафа, ехавший сначала довольно весело, понемногу утомился и задремал.
II.[править]
— Слава Аллаху! — проговорил пожилой чабан Измаил, входя в саклю Махмета.
Махмет весело кивнул головой старому приятелю и тотчас же крикнул жену.
— Давай нам плова и хлеба. Да принеси кумыс, — приказал он.
Хотя по обычаям татар женщины редко показываются при гостях, но для Измаила Махмет делал исключение. Во-первых Измаил, был почти своим человеком, а во-вторых, жена Махмета была стара и можно было не соблюдать стеснительных обычаев.
— Да дай сюда водки, — крикнул ей вслед муж.
Как истый магометанин, он не пил виноградного вина, но водку пил, оправдываясь тем, что при Магомете водки не существовало, а, следовательно, он и не мог ее запретить.
Пока жена приготовляла кушанья, Махмет предложил гостю трубку.
Измаил с удовольствием принялся курить.
Это был высокий, крепкий, худощавый татарин, одетый в своеобразный, живописный костюм чабанов.
На нем была овчинная куртка, такие же овчинные штаны и буйволиные сандалии. На голову была плотно надвинута остроконечная барашковая шапка.
За поясом у чабана торчал большой нож, через плечо шла широкая перевязь, к которой был прикреплен черный футляр с вложенными в него молитвами Магомету.
Правда, чабан Измаил был безграмотен и не сумел бы прочесть ни одной из этих молитв, но он слепо верил в чудодейственную силу футляра и ни за что не рискнул бы выйти из дому без этих молитв.
— С яйлы? — спросил Махмет, подождав, пока чабан окончил курение трубки.
— С яйлы, — ответил чабан. — Надо кое-что запасти.
И помолчав немного, он добавил:
— Твои овцы хороши.
— Слава Аллаху! — довольным тоном ответил Махмет.
Он имел около сотни овец и поручал их пасти чабану Измаилу, за что последний получал известную годовую плату.
— Пригнать не надо? — спросил чабан.
— Пришли штук пять. Коли понадобится колоть больше, пришлю Мустафу, — сказал Махмет.
— Колоть больше пяти? — удивленно спросил чабан. — Должно быть, дочь замуж выдавать хочешь или сына женить?
— Насчет сына еще подожду, а Амину и правда сватают.
— Кто сватает? — заинтересовался чабан.
— Али-Магомет. Жених хороший, да скупится на калым (выкуп). Я прошу за Амину тысячу рублей и сто овец, а он дает семьсот рублей и тридцать овец.
— Хороший калым дает! — сказал чабан. — По теперешним временам это хороший калым. Смотри, как бы не увез без калыма!
— Спаси Аллах! — испугался Махмет. — И чего он скупится? Ведь у него две десятины винограда, сакля большая, фруктовый сад, да овец на яйле около двухсот. А Амина девушка красивая, первая у нас. И танцевать умеет, и вышивать, и ткать!
— А я тебе говорю, бери, что дает, — стоял на своем чабан, — Амине он жених хороший и с нагибом (главное священное лицо) он хорошо знаком. А характер Али-Магомета я знаю. Сказал — значит кончено. А рассердится — и так украдет.
— Ты думаешь? — тревожно спросил Махмет. — Или еще поторговаться? Авось немного прибавит?
— Поторговаться не мешает, только особенно не настаивай. Прибавит — ладно, не прибавит не надо.
— Слава Аллаху и пророку его Магомету! — раздался в это время голос в дверях.
— А! Хаджи-мулла Ибрагим! — воскликнул Магомет, подымаясь навстречу почетному гостю.
В саклю вошел мулла (священник) Ибрагим.
Он побывал в Мекке, куда ездил на поклонение священной каабе [Священный камень магометан, находящийся в храме в Мекке, в Аравии], и потому носил чалму зеленого цвета и носил звание — Хаджи.
Мулла был пожилой мужчина и красил бороду, усы и даже ногти в ярко-рыжий цвет.
Поздоровавшись с хозяином и чабаном, он сел на тахту и поджал под себя ноги.
В это время жена Махмета внесла в комнату угощение, и по приглашению хозяина, все принялись за еду,
Наевшись досыта и выпив немного водки, все снова уселись с ногами на диваны и стали разговаривать.
Мужчинам делать было нечего, и они любили проводить время в разговорах.
Сначала поговорили о предстоящих праздниках.
Скоро должен был наступить «ашер-ай», то есть месяц кушаний, а в этот месяц всегда правоверные устраивали праздник.
Но еще важнее был праздник кефериш.
Это был торжественный праздник, который устраивался один раз в каждые двадцать пять лет.
И конечно, все магометане с нетерпением ждали его.
— Я хочу, чтобы и меня посвятили в этом году, — сказал Махмет. — Вот займусь и я торговлей, а после меня будет торговать Мустафа.
— Ну, что же, можно будет посвятить и тебя, — важно ответил мулла. — А ты уж пришли мне барана.
— Вот на днях пришлет мне Измаил овец, так я тебе и дам, — согласился Махмет.
И помолчав немного, он самодовольно прибавил:
— В этом году повеселимся. И бузы попьем и араки [арака — крепкий спиртной напиток, приготовленный из риса, сахара и сока кокосовых орехов].
С праздников разговор перешел на сказки.
Махмет и Измаил и сам мулла Ибрагим были одинаково суеверны и верили в разных духов.
Мулла Ибрагим не отличался образованием и был почти такой же безграмотный, как и его собеседники. Да это было и не удивительно, так как у крымских татар в муллы выбирали людей не потому, что они были образованнее или умнее других, а просто так, часто за выставленный хороший магарыч.
Поэтому-то татарские муллы и не пользовались среди населения большим авторитетом и на них в большинстве случаев смотрели только как на исполнителей религиозных обрядов.
Пользы же от них татарам не было решительно никакой.
Напротив того, муллы в большинстве случаев были жадны и отягощали население разными поборами.
Мулла Ибрагим любил страшные рассказы и, узнав, что в деревню пришел с яйлы чабан Измаил, тотчас же пришел к Махмету.
Чабан Измаил был мастер рассказывать.
— Расскажи-ка, Измаил, что-нибудь! — попросил мулла, когда все уселись на мягких тахтах. Говорят, по ту сторону гор живет знаменитый мюнкир-венекир (вызыватель мертвых)?
— Слыхал и я про него, да только не видал сам, — ответил чабан. — Я даже знаю, где он живет.
— А где? — спросил заинтересованный Махмет.
— По ту сторону гор, в маленькой деревушке, на реке Салгир, недалеко от поселка Сейнигер. У меня на той стороне друг есть, тоже чабан, так он мне про него рассказывал. Захотелось ему своего умершего отца увидеть, вот он и пошел к мюнкир-венекиру. А было уже темно. Подошел он к его сакле, заглянул в окно, да так и ахнул. Сидит мюнкир-венекир на полу, а в сакле дым. И видит он, пляшет в дыму страшная обура (ведьма). Поплясала и пропала, а на ее месте появился «диви» (гигантский дух). Грозный диви держал за руку прекрасную как солнце пэри (нежная женщина-дух).
— Аллах велик! — прошептал испуганно Махмет.
— И не свернул его голову диви? — спросил мулла Ибрагим.
— Нет. Видно мюнкир-венекир умеет с ними ладить, — ответил чабан. — Потом снова появилась страшная обура и они стали что-то шептать. И вдруг вся сакля наполнилась тенями умерших, среди которых мой приятель узнал многих знакомых, которые уже умерли.
— Ну, и что же дальше? — спросил Махмет.
— Да мой приятель так перепугался, что не пошел даже вызывать тень своего отца, — сказал чабан.
— Я бы и сам ни за что не пошел, — ответил мулла Ибрагим, у которого от рассказа чабана мороз пробежал по телу.
— А у вас в горах ты не встречал обур? — спросил Махмет.
Чабан Измаил вдруг стал серьезным.
— Есть они и у нас. Недалеко от того места, где я пасу овец, на северном склоне яйлы, есть дикое темное ущелье и в нем есть много темных пещер. И часто с той стороны слышится сердитый вой и крики. Там живут обуры и диви. Вероятно, по ночам они дерутся и поэтому визжат и кричат. Диви оберегают пэри, а обуры хотят похитить прекрасных пэри, ну вот у них и идет драка.
Чабан Измаил вероятно слышал ночью вой волков и крик сов, но благодаря суеверию принимал эти крики за крики духов, в которых он безусловно верил.
Рассказы пошли за рассказами.
И никто из них не знал, что жена Махмета и маленькая Амина жадно слушают их, притаившись в другой комнате и стараясь не проронить ни одного слова из этих интересных рассказов.
С злых духов разговор перешел на разбойников.
Теперь их в Крыму стало очень мало, но в прежние времена их было достаточно и в народе о них ходили самые интересные легенды.
Долго разговаривали мужчины, таким образом, пока сон не начал клонить их головы.
Обещав прийти на следующее утро, мулла Ибрагим ушел, а Махмет с гостем улеглись спать на приготовленных им постелях.
III.[править]
Маленькая Амина, олень довольная подслушанными рассказами, тоже отправилась в свою комнатку.
У ней была своя маленькая комнатка, с небольшим окном, прикрытым решеткой, чтобы чужой взор не мог хорошенько разглядеть юной дочери Ахмета.
Пол комнаты был устлан войлоком, около одной стены стояла большая тахта, покрытая пушистым ковром, две стены сакли были тоже задрапированы коврами, на третей стене висело зеркало и лубочная картина, изображающая какой-то дворец.
Амина зажгла лампу, сняла со стены зеркало и стала разглядывать себя.
Она была хорошенькая девушка.
Костюм, состоявший из желтых шелковых шаровар, красных сафьяновых туфель и длинной синей рубашки, поверх которой был, накинут халат, открытый на груди и перетянутый серебряным поясом, очень шел к ее молодому, розовому личику.
На голове ее была надета красная, расшитая золотыми монетами, феска, из под которой выбивались маленькие косички черных, как смоль волос.
А узкие глазки, похожие на спелые маслины, лукаво выглядывали из под век, обрамленных длинными ресницами.
Посмотрев на себя, девушка снова повесила на место зеркало и села на тахту и задумалась.
Ах, как скучна была ее жизнь!
Ну, что за веселье было вечно прятаться от посторонних взоров, не сметь ни с кем говорить и только робко выглядывать из оконца, когда в их дом приезжали какие-нибудь гости.
Но что поделаешь с законом, которым магометанкам не только запрещалось разговаривать с посторонними мужчинами, но даже не разрешалось присутствовать в общей комнате, когда приезжали гости.
А без гостей было еще скучнее.
С раннего утра Амина, вместе с матерью, принималась за работу.
Она должна была привыкать к ней с детства, потому что знала, что после замужества должна будет все делать сама.
И поэтому вместе с матерью она колола дрова, таскала воду, убирала комнаты и двор, кормила и выгоняла в поле скотину и готовила обед.
А в свободное время вышивала платки и полотенца.
Платки и полотенца она вышивала себе для приданого, так как мать ей говорила, что женихи любят, когда у невесты много вышитых платков и полотенец и даже справляются о том, много ли у невесты того у другого.
Но в этом отношении Амина знала, что не ударит лицом в грязь.
Она была хорошая мастерица и, несмотря на то, что ей было всего пятнадцать лет, у нее уже было двадцать два вышитых платка и десять вышитых полотенец.
А это как-никак считалось очень хорошим приданым.
Сначала Амина смотрела на замужество со страхом.
Ведь у татар, как у всех магометан, невесту не спрашивали о согласии, а прямо выдавали за того, кто заплатит больший калым.
Это была чисто коммерческая сделка, и родители, выдавая дочь замуж, думали лишь о том, чтобы содрать за нее подороже с жениха,
— Попадется старый, да сердитый муж, — думала иногда Амина. — Купит меня, и буду я работать всю жизнь на него. А потом он, пожалуй, наберет себе еще жен, и пойдут в доме ссоры и раздоры.
И ей казалось, что лучше прожить всю жизнь в сакле отца, где у нее все же была мать, которая ее любила.
Крымские татары по закону могут брать четырех жен и если большинство из них имеет только одну жену, то это объясняется только тем, что содержать несколько жен стоит очень дорого и не под силу небогатым людям.
Отец Амины имел двух жен. От одной из них у него родился сын Мустафа, а от другой — дочь Амина.
Мать Мустафы умерла два года тому назад, а Махмет решил не брать больше жен.
И хотя с тех пор вся забота целиком пала на плечи матери Амины, все же она почувствовала себя лучше, потому что осталась в доме единственной хозяйкой.
Но мать Амины была пожилая женщина, с молодых лет привыкла к жизни затворницы и под конец жизни перестала интересоваться жизнью. А Амина была подвижна и молода и поэтому жизнь затворницы очень тяготила ее.
Все свободное от работы время проводила она у своего оконца, глядя на улицу и с любопытством оглядывая каждого прохожего.
Но стоило лишь мужчине попристальнее взглянуть на ее окно, как она тотчас же пугливо пряталась.
Однажды в их саклю заехало двое русских мужчин с двумя дамами. Это были туристы, путешествовавшие по Крыму.
Въехав в деревню, они заметили, что сакля Ахмета лучше других, и попросили позволения у Ахмета отдохнуть и попить молока с хлебом.
Магометане всегда были гостеприимны и Ахмет тотчас же впустил к себе гостей, выслав предварительно женщин на их половину.
Но русские дамы попросили познакомить их с женой и дочерью Ахмета.
На это Ахмет согласился, так как женщинам, даже чужестранным, не запрещалось входить на женскую половину жилища магометанина.
Для Амины, и даже для ее матери, это посещение было настоящим праздником. Сначала они, правда, дичились русских дам, но те были так ласковы, что обе татарки приободрились. Да и любопытство брало свое. Русские дамы были одеты совсем не так, как татарки, и все на них казалось Амине необыкновенным и очень интересным.
Забыв свой страх, Амина стала подробно осматривать наряды русских женщин; словно дикарка, она трогала руками их платья, пуговицы, разглядывала ботинки.
Это было так интересно.
Но что было настоящим чудом, так это — шляпка!
Тут уж удивлению татарок не было границ!
— Аллах, Аллах! — восклицала Амина, глядя на пушистые страусовые перья и на причудливые фасоны шляпок. — Аллах, Аллах.
Они трогали осторожно шляпы руками, а Амина пришла в такой восторг, что даже потрепала, в избытке чувств, одну из дам рукой по щеке, чем немало рассмешила веселых женщин.
Мать Амины принесла дамам угощение, и те полчаса, пока гостьи сидели на женской половине, были одними из самых приятных и интересных минут в жизни Амины и ее матери.
Они очень опечалились, когда русские дамы уехали, и долго еще вспоминали об этом дне, внесшем в их жизнь такое разнообразие.
Но жизнь текла своим чередом и это посещение тоже забылось с течением времени.
С большим нетерпением ожидала Амина праздника Катерлас-Байрама.
Это был единственный праздник в году, когда татарские женщины могли веселиться вместе с мужчинами.
Вот уж два месяца как прошел этот праздник, а Амина и до сих пор не могла вспоминать о нем без волнения.
Вот и сейчас, сидя в своей комнатке, Амина вспоминала про этот праздник.
Еще накануне вечером она, вместе с матерью, долго обсуждала вопрос, как одеться к празднику, чем убрать голову, как заплести волосы.
Утром на следующий день муэзин (служитель церкви) громче обыкновенного призывал с высоты минарета правоверных к молитве.
Амина ежедневно утром и вечером слышала этот призыв, но в этот день она слушала его с волнением.
Вместе с матерью, она тоже пошла в мечеть, прикрыв лицо чадрой.
Но по магометанскому обычаю она, как и все женщины, пошла на хоры мечети, так как вниз женщинам вход запрещен.
Мулла читал молитвы.
Потом, когда богослужение окончилось, они пошли поспешно домой, чтобы приготовить еду к приходу Ахмета и Мустафы.
И только когда отец и брат наелись досыта, они пошли на яйлу, за деревню, где должно было быть веселье. Там уже были поставлены качели, сидели музыканты.
Один музыкант держал сазу (скрипка), другой зурну (свирель), третий — доре (бубен), а четвертый — турецкий барабан.
Когда собрался народ, музыкант упер свою трехструнную сазу в колено и начал водить по ней смычком, извлекая частые, резкие звуки. Другие музыканты присоединились к нему, и воздух дрогнул от дикой мелодии.
Но татарам очень нравилась эта дикая музыка.
Тут началось качание на качелях, пляска, в которой девушки и парни старались перещеголять друг друга в ловкости и уменье.
Плясала и Амина, носясь как перышко по низкой, мягкой траве, потом качалась до одурения на качелях, потом опять плясала, стараясь навеселиться за весь год.
В числе приехавших веселиться был и Али-Магомет.
Это был довольно молодой, красивый и стройный татарин, одетый очень хорошо.
Он приехал верхом на прекрасной лошади и про него сразу заговорили в толпе.
Один раз ему пришлось танцевать в паре с Аминой, и девушка заметила, что Али-Магомет танцевал так, как не танцевал никто из их селения.
Сидя на тахте, Амина вспомнила этот день и на ее губах скользнула улыбка.
Спустя некоторое время, мать сказала ей, что Али-Магомет сватает ее и торгуется с отцом из-за калыма, потому что Ахмет назначил за Амину очень большой калым.
Такой жених показался молодой девушке совсем не страшным.
Все это вспомнила Амина, сидя на софе, в своей комнатке.
Но сидеть долго нельзя было. Надо было ложиться спать, чтобы встать поранее и помочь матери в хозяйстве.
Амина медленно поднялась с места, разделась, погасила лампу и улеглась на мягкую постель. И скоро мирный, безмятежный сон сковал ей ресницы.
IV.[править]
Город Карасубазар жил полной жизнью, когда Мустафа въехал в него.
Расположенный в глубокой долине, по северную сторону Таврических гор, этот город представлял собою типичный татарский городок.
Улицы были извилисты и узки, иногда переходили в тупики, иногда делались такими узкими, что в них невозможно было разъехаться двум телегам.
Въезжая в такие улицы, Мустафа обыкновенно останавливал лошадь и громко кричал: — тохта, тохта! (стой, стой!), чтобы предупредить того, кто мог въехать в переулок с другой стороны.
И лишь когда с другой стороны или из переулка не слышалось ответного крика, тогда он въезжал в переулок, все время оглашая воздух громким криком:
— Тохта! Тохта!
Отыскав ханам (заезжий двор), Мустафа распряг лошадь.
Ханам был небольшой, но татары были невзыскательны.
По требованию Мустафы ему дали жареной баранины, хлеба, сыра и кислого молока, он хорошо и сытно пообедал и тотчас же отправился делать покупки.
Несмотря на то, что Карасубазар был небольшой заштатный городишко, в котором насчитывалось не более двадцати тысяч жителей, торговля в нем шла очень бойко.
В городе жило много мелких ремесленников татар, которые выделывали лучшие в Крыму седла, уздечки и сбруи. Другие выделывали из шерсти бурки, третьи ткали разные женские материи. Все эти товары скупались большей частью приезжими фурщиками, которые очень выгодно перепродавали их в других городах.
Выйдя из ханама, Мустафа отправился в Таш-Хан (Каменный двор), где была сосредоточена почти вся главная торговля города.
В древние времена тут была крепость, но с течением времени эта крепость превратилась в шумный базар, к которому стекались все мелкие ремесленники.
Сделав необходимые покупки, Мустафа прошел погулять за город. Тут дышалось хорошо и привольно.
Вся карасубазарская долина была почти сплошь усыпана фруктовыми садами, фрукты из которых во множестве вывозятся ежегодно на север.
Правда, тут было холоднее, чем на южном берегу Крыма, сюда все же задували северные и восточные ветры, но все же климат и тут был достаточно теплый.
Вот севернее Карасубазара, там, где кончались горы, начиналась ровная местность, гораздо более холодная, тянувшаяся уже до самой северной окраины Крымского полуострова.
На ней жили преимущественно татары-хлебопашцы и там было много холоднее.
Нагулявшись вволю, Мустафа вернулся в заезжий двор и, переночевав там, пустился снова в путь.
От Карасубазара он поехал по хорошей дороге на Зую и Симферополь, переехал орошавшие северную и северо-восточную части Крыма реки Бурылыча, Зую и Салгир, переночевал в Симферополе и направился к Бахчисараю.
Любил Мустафа этот город, где все на каждом шагу говорило татарину о былом величии его предков.
Местность до Бахчисарая шла красивая, дорога извивалась по долинам и невысоким горам, среди фруктовых садов и ярко-зеленых рощ, и Мустафа не заметил, как миновал этот путь.
И лишь только Мустафа въехал в «Дворец садов» (Бахчисарай на переводе означает — «Дворец садов»), как сердце его радостно забилось.
Остановившись в ханаме, он сначала исполнил все поручения отца и только после этого отправился посмотреть на любимые места.
Ручей Чурук-Су делил город на две части и дома красиво лепились по усеянным стройными тополями берегам.
Сначала Мустафа пошел помыться в чисто восточные бани, затем поел в татарской харчевне чебуреков (рубленое мясо, зажаренное на вертеле и завернутое в тесто, на подобие блина) и пошел осматривать остатки памятников былого татарского царства.
Когда-то Бахчисарай был столицей этого царства, столицей грозных ханов, орды которых то и дело вторгались в Малороссию, опустошая ее и превращая в пустыню.
И тогда ханский дворец сиял огнями и восточной роскошью, в нем звучали песни баядерок, величественно расхаживали по дворцовым залам грозные ханы.
Но фельдмаршал Миних сумел в 1736 году превратить этот дворец в груду пепла.
И не успел новый хан, Крым Гирей, отстроить новый дворец, как фельдмаршал Ласси снова наполовину разрушил его.
Хан Шагин-Гирей, последний хан, покинул свой дворец, вывезя из него все, что можно было вывезти, и с тех пор ханский дворец опустел.
Правда, его реставрировали русские, но все же это было не то.
Но хотя и опустел ханский дворец, но все же он возвышался как памятник былого могущества и много говорил сердцу каждого татарина.
Роскошью поражает восточная архитектура, гордой аркой смотрит главный вход на свет Божий.
Высокая стена окружает дворец с трех сторон. Мустафа вошел через высокие ворота в обширный двор, усаженный деревьями.
Вот три каштановых дерева посредине.
Эти деревья посажены: одно Императором Александром III, другое — Императрицей Марией Федоровной, третье — Императором Николаем II.
Мустафа взял разрешение на вход во дворец и вошел внутрь.
Вот тут ханские комнаты, убранные с восточной роскошью, вот кабинет Крым-Гирея, гарем, зал ханского совета, ханская мечеть…
Мустафа преклонил колена и набожно прочитал молитву.
Осмотрев «фонтан слез», сады гарема и четырнадцать фонтанов, Мустафа прошел на ханское кладбище, где покоились прахи властителей Крыма.
В двух роскошных мавзолеях-тюрбе, сделанных в мавританском стиле, покоились грозные когда-то ханы, а кругом них раскинулись гробницы членов их семейств, образуя роскошное кладбище. За воротами ханского сада, Мустафа увидел еще роскошный мавзолеи, построенный Крым-Гиреем над гробницей своей любимой жены Диларой Бокеч.
Сотворив молитвы у гробниц ханов, Мустафа клонился востоку.
И вдруг он вспомнил, что сегодня четверг.
— Да ведь сегодня надо смотреть на вертящихся дервишей (нищих)! — подумал он.
И он тотчас же отправился в мечеть на Азисе.
Уже наступил вечер, когда Мустафа дошел до мечети, в которой уже собралось около сорока дервишей, принадлежащих к четырем разным орденам.
Дервиши уверяют, что их ордена и братства были основаны еще в первые века Геднеры (магометанского летосчисления). Таких орденов они насчитывают около семидесяти. Половина из них находится в пределах Турции, остальные — в Персии, Аравии, центральной Азии и северной Африке.
В Европе же ордена дервишей есть только в Бахчисарае.
Мустафа с чувством религиозного трепета следил за движениями дервишей.
Вот они встали все в круг.
— Гуве! Гуве! (Бог — все движет!) Гуве! — начали выкрикивать дервиши.
Верующие мусульмане, считавшие дервишей за святых, принесли в мечеть своих больных, ожидая исцеления. Вокруг-то этих больных, которых дервиши покрыли своими халатами, и образовалось кольцо дервишей.
Мулла стал читать молитвы.
— Гуве! Гуве! — все неистовее выкрикивали по временам дервиши, заглушая слова молитв.
Мало-помалу дервиши стали двигаться, вращаясь на одном месте.
Все присутствовавшие и сами дервиши кричали все громче и громче.
— Гуве, Гуве! — неслось по мечети.
Движения дервишей становилось все шибче, все порывистее. Спустя некоторое время, почти все они дошли до исступления.
Двое из них упали, и на губах их показалась пена. Они судорожно бились о землю, издавая хриплые звуки, похожие не то на стоны, не то на хрипение.
Но вот их движения стали утихать, становиться менее бешеными, более плавными.
Мустафа с благоговейным чувством следил за этим священным обрядом.
Все тише и тише вертелись дервиши.
Наконец, движение их совершенно прекратилось и в мечети слышно было лишь тяжелое дыхание измученных людей.
С набожным чувством покинул Мустафа мечеть.
— Велик Аллах! Велик пророк его Магомет! — твердил он, возвращаясь домой в заезжий дом.
V.[править]
Наступил праздник «ашер-ая».
Это был праздник в честь пророков и считался магометанами одним из больших праздников.
Ахмет и Мустафа, успевший уже вернуться из поездки, заблаговременно приготовились к нему.
Еще за двое суток Ахмет сездил в Ялту, накупил сладостей, муки, рису, водки и других явств.
В городе он зашел в татарскую кофейню.
Спокойный в манерах, как истый татарин, он с достоинством вошел в кофейню, медленно опустился на разосланный войлок и прежде всего, закурил длинный чубук. Вдоволь накурившись, он принялся за кофе, потягивая его маленькими глотками.
Он и пил и курил важно, серьезно, сидя с поджатыми ногами, словно священнодействуя.
Вообще все татары, чтобы они ни делали, старались делать спокойно и с чувством собственного достоинства. И даже работая на поденных работах, они работали спокойно и важно, словно были на работах не наймитами, а хозяевами.
Получив удовольствие в кофейне, Ахмет отправился домой.
Из яйлы он приказал привести еще трех баранов и, отдав соответствующие инструкции жене, стал спокойно ожидать праздника.
Но вот наступил и самый праздник.
Еще с вечера по деревне разнесся слух, что прибыли софты (мусульманские семинаристы). Они получили от муфтия (высшее духовное лицо) разрешение обходить дворы всех мусульман и петь свои илляги (священные песни в честь Магомета и Якуб-Пейгямбера, то есть Иоанна Крестителя).
Ахмет и вся его семья с нетерпением ждали их.
Наступил праздник.
После утренней молитвы вся семья Ахмета собралась в самой большой комнате сакли.
Хорошо пели софты.
Они воспевали доброту Магомета, пели о гневе Аллаха на дерзких и непослушных к родителям софтов, о пользе добрых дел и о будущей вечной жизни в раю, о страданиях тех, кто не внял проповеди пророка и не обратился в ислам.
Жена Ахмета и Амина так расстроились, что даже разрыдались, слушая софтов, да и сам старый Ахмет прослезился, слушая их.
— Дай им двух кур, два хлеба и яиц! — приказал он жене, когда софты окончили свое пение.
Софты получили все, что приказал им дать Ахмет, и ушли обходить другие сакли.
И богач, и бедняк одинаково любили слушать их пение и готовы были отдать им последние свои крохи. В этот день они собирали много добра.
Послушав софтов, Ахмет с сыном отправились на место, отведенное для скачек.
Туда же спешили и женщины, лица которых, на этот раз, были прикрыты длинными чадрами.
На месте скачек, в отведенном кругу, уже было несколько джигитов.
Они гарцевали на своих бойких лошадях, которых для счастья обвешали разными амулетами.
Они верили, что эти амулеты принесут им победу над соперниками.
Женщины, однако, не смешивались с мужчинами. Одетые в белые балахоны, называемые марамами, они выстроились в шеренгу, вдали от того места, где стояли мужчины.
И эта шеренга была похожа на какую-то сплошную линию полотна, колыхавшегося и волновавшегося как парус на ветру.
Вот дали знак.
Всадники выстроились в ряд, сдерживая нетерпеливых коней, которые так и рвались вперед.
Старший судья махнул рукой.
В воздухе свистнули нагайки, всадники пригнулись к шеям лошадей, гикнули и понеслись, словно ветер по плоской возвышенности.
Крик одобрения вырвался у зрителей. Многие тут же составляли пари, держа за того или другого.
В числе скакавших были Мустафа и Али-Магомет, нарочно приехавший в эту деревню, чтобы показать свою удаль. Он считался во всей губернии одним из лучших скакунов и теперь не сомневался в том, что на этих маленьких скачках пальма Первенства останется за ним.
Но и Мустафа не желал поддаться.
Он уже давно готовился к скачкам и сумел купить себе очень хорошую и быструю лошадь.
Сначала многие джигиты скакали, не отставая друг от друга. Но вот постепенно лучшие лошади стали выдвигаться вперед.
И вот, не успели всадники проскакать и версты, как Мустафа и Али-Магомет оставили всех позади себя.
И теперь они неслись вдвоем, громким гиканьем оглашая воздух.
Лица их были возбуждены, нагайки свистели в воздухе.
Но кони их и без нагаек, казалось, сознавали всю важность задачи и неслись по короткой траве, словно птицы едва касаясь копытами земли.
Не ожидавшие такой прыти от Мустафы, зрители только ахали, глядя на неожиданный оборот, который приняли скачки.
— Ай да джигиты! — ахали старики. — Ай да Мустафа! Хорошо иметь такого сына джигита!
Старый Ахмет слушал эти похвалы и сердце его радовалось и наполнялось гордостью за сына.
Всадники между тем продолжали нестись как бешеные.
Азарт, казалось, овладел не только ими, но и их лошадьми.
Вот они описали большой полукруг и понеслись обратно. Оба почти совсем склонились к гривам своих скакунов.
Но вот конь Мустафы стал, как будто ослабевать.
Всадники промчались еще с полверсты и Мустафа, хотя и понемногу, но стал отставать.
Все больше и больше выскакивал вперед Али-Магомет. И наконец, всем стало ясно, что за Али-Магометом останется пальма первенства.
Прошло еще с минуту, и Али-Магомет, при общих криках восторга, подскакал первым к призовому столбу.
Но хотя Мустафа и уступил первенство, все же он прискакал вторым и был встречен криком одобрения.
Все понимали, что молодому джигиту трудно бороться с таким опытным наездником, как Али-Магомет, но Мустафа все же долго боролся с ним и теперь общество видело в нем будущую гордость своей деревни.
— Хороший джигит выработается из Мустафы! — говорили старики.
— Дай ему хорошенько поработать и наездить своего скакуна! Вот посмотрите, если он не возьмет приза на губернских скачках! — вторили другие.
На Ахмета скачка произвела такое сильное впечатление, что им овладел даже восторг.
— Молодец Мустафа! Молодец Али-Магомет! — восклицал он в порыве восторга. — Право, я готов ему сбавить калым! Разве неприятно иметь такого зятя!
За скачками следовала джигитовка.
Джигиты, сидя на лошадях, на скаку подбрасывали в воздух монеты и стреляли в них из пистолетов, подымали на скаку положенные вещи.
И снова Али-Магомет поражал всех своей ловкостью и меткостью выстрелов.
Глядя на него, старый Ахмет, в котором вдруг заговорило сердце прежнего джигита, проникался к нему все большим и большим уважением.
— Право, сбавлю калым! Клянусь Аллахом, сбавлю ему калым! — шептал он.
После джигитовки все разошлись по домам, довольные праздником, и у Ахмета в этот день пировали, по крайней мере, десятка полтора гостей.
VI.[править]
Но вот настал и Кефериш, праздник посвящения, который празднуется раз в двадцать пять лет. Праздник должен был справляться в Бахчисарае, и поэтому Ахмет с сыном еще заранее отправились туда.
Путь они избрали через Севастополь, этот главный город Крымского полуострова, где в 1853—1854 годах пролилось столько русской и вражеской крови.
Сначала заехали в Алупку. Мустафа никогда не бывал в Алупке и Севастополе, а так как Ахмет готовил его в проводники, то и захотел ему показать эти места, в которых он знал каждую пядь земли.
До Алупки они доехали прекрасной береговой дорогой, по нижнему шоссе.
Не очень большое село Алупка красиво расположилось в прекрасной живописной местности, открытой с моря и защищенной с остальных сторон горами.
— Алупка — это майоратное имение графини Воронцовой-Дашковой, — говорил Махмет сыну, показывая ему достопримечательности этого села.
Они осмотрели дворец английской архитектуры, построенный в 1837 году.
В особенности красива была львиная терраса дворца, представлявшая из себя копию испанской Альгамбры.
Шесть каменных львов украшали ступени. Передняя пара — спала, средняя просыпалась и задняя уже стояла в грозной позе бодрствующих.
Погуляли и по чудному Воронцовскому парку. Громадные скалы и камни, гроты и пещеры, все было тут так естественно, так красиво.
— Это Ай-Петри накатила сюда камней, — сказал Ахмет, указывая на гору.
После обеда Ахмет с сыном проехал на Крестовую гору, оттуда они прошли на Ай-Петри. На следующий день ездили в Симеиз, а вечером выехали в Севастополь.
И тут Ахмет рассказал сыну знаменитую историю этого города.
— Порт этот основал адмирал Мекензи в 1785 году, — рассказывал Ахмет, знавший очень хорошо историю Севастополя. Раньше же на месте Севастополя стояла татарская деревушка Ахтиар. Крепость и порт появились одновременно и Севастополь постепенно рос, превратившись, наконец, в грозную крепость, оплот на Черном море. В 1853-м году Турция объявила войну России. На следующий же день адмирал Нахимов с отрядом судов выступил в море, а спустя две недели адмирал Корнилов, шедший на соединение с Нахимовым, узнал, что у Синопа стоит турецкий флот. Нахимов и Корнилов полетели туда и уничтожили флот. Но к Севастополю уже спешили на помощь туркам французы, англичане и сардинцы. И многочисленные враги осадили русскую крепость.
Старый Ахмет с восторгом рассказывал сыну, как русские пожертвовали флотом, затопив его, чтобы загородить неприятельским кораблям, вход в фарватер, как геройски дрались русские в продолжение одиннадцати месяцев, как обливали кровью каждую пядь русской земли.
— Велик Аллах, русские солдаты и матросы были храбрые люди. Адмиралы Корнилов и Нахимов так и погибли, защищая этот город. Да что говорить! Женщины и дети работали на обороне!
И он стал рассказывать, как мог, о взятии твердыни Севастополя, Малахова кургана.
И рассказывая, они обходили кровавые памятники.
Они осмотрели великолепную Севастопольскую бухту, грозные памятники прошлого — Александровскую и Константиновскую батареи, грандиозное здание Лазаревских казарм с памятником Лазареву впереди и Лазаревское адмиралтейство, здание дворца, где когда-то останавливалась Екатерина II, памятник Нахимову и корабельную слободку.
Затем прошли в музей севастопольской обороны, побывали в панораме и на верхних батареях, на месте, где когда-то стояли укрепления Малахова кургана, и на Братской могиле.
И на впечатлительного Мустафу, город сам по себе не произвел впечатления, но зато все эти памятники, говорившие о героизме русских, произвели сильное впечатление.
Но задерживаться долго в Севастополе было некогда.
Праздник Кефериша был уже близко и надо было спешить в Бахчисарай.
Когда они с отцом прибыли в Бахчисарай, город был уже полон приезжими, и они еле-еле добыли себе местечко в одном из самых отдаленных от центра заезжих дворов.
Весь Бахчисарай был уже в движении.
К предстоящему празднику, все ремесленники и купцы соединились в артели, по десять человек в каждой артели.
Каждая артель выбрала из своей среды старосту, на обязанности которого лежало собирать с членов артели сахар, кур, овец, кофе, фрукты, разные закуски, водку, бузу и тому подобные припасы к предстоящему празднеству.
Крым.
Все это еще накануне празднества свозилось в Вафудский сад.
В день празднества, еще с раннего утра, в сад начала стекаться публика.
Духовенство, местные аборигены и приезжие гости — все спешили сюда, чтобы заранее занять лучшие места в саду.
Сюда несли ковры, провизию и сосуды.
Мало-помалу вся площадка сада покрылась пестрыми коврами, на которых восседали, поджав ноги, те, которые съехались, чтобы присутствовать на знаменитом торжестве.
Дело в том, что только благословение нагиба (прямой потомок пророка Магомета) делало то, что ремесленники и торговцы делались как бы легальными.
Правда, ремесленники и купцы работали и торговали и раньше, но их торговля и дело не были освящены законом.
И каждый правоверный верил, что дело его пойдет лучше, если сам нагиб освятит его.
Сад и площадка были уже полны народа. Всюду гудели веселые голоса; те, которые ожидали посвящения, страшно волновались.
Не меньше других волновался и Ахмет.
Он уже отдал барана мулле Ибрагиму и хотел удостоиться посвящения нагиба, хотя в душе и сознавал, что не будет никогда ничем торговать, а будет жить по-прежнему, получая доходы от виноградника и фруктового сада.
Этого дохода для него было вполне достаточно.
А ленивому по натуре Ахмету больше ничего и не было нужно, так как с этим доходом он мог свободно ничего не делать целыми днями и проводить время в абсолютной праздности.
Но вот толпа зашевелилась, и по ней пронесся благоговейный шепот.
— Нагиб! Нагиб идет!
Через несколько минут, в сад вошел сам нагиб.
Это был татарин средних лет, с довольно благообразной наружностью.
Посреди сада, на одном из краев площадки, возвышалось особое сидение, покрытое коврами и подушками.
Это было сидение нагиба.
По бокам этого сидения были устроены еще два сидения для его помощников.
Нагиб серьезно и важно прошел среди толпы, степенно отвечая на многочисленные поклоны, сопровождаемый мусульманским духовенством.
Пройдя среди тысячной толпы, он торжественно опустился на свое кресло.
Справа и слева его поместились ассистенты, сзади него, в несколько рядов, разместилось духовенство.
Старший мулла встал на ковре, разостланном перед нагибом, и громко произнес:
— Магомет! Я привел к тебе избранное стадо! Это стадо посвящает себя на торговлю и на ремесла!
Проговорив это, мулла взял первого из тех, кто ждал посвящения, левой рукой за левое ухо и ударил его правой рукой по бритому затылку так, что тот полетел прямо к нагибу. Посвящаемый, упавший было на землю, быстро поднялся и благоговейно прикоснулся губами к руке нагиба.
В этом и состоял обряд посвящения.
С этого момента торговля купца становилась как бы освященной законом.
Один за другим подходили желающие посвящения магометане к мулле и всех их он награждал уходранством и подзатыльниками…
Получил подзатыльник и старый Ахмет.
Приложившись к руке нагиба, он возвратился на свое место сияющий и довольный тем, что, наконец, удостоился такой великой чести.
Когда обряд посвящения окончился, нагиб медленно поднялся с места и ушел из сада, сопровождаемый всем духовенством.
А в саду поднялся пир.
Магометане открыли припасенные корзины, выложили из них кушанья, водку и бузу и принялись за пиршество.
Появились музыканты, зазвучала саза и зурна, загремел бубен и правоверные провеселились до вечера.
VII.[править]
— Ну, что же? — спросил Али-Магомет, входя в саклю Ахмета, после того как произнес приветствие.
Ахмет с улыбкой посмотрел на Али-Магомета.
— А ты мне нравишься, Али! — проговорил он. — Знаешь, я поклялся Аллахом, что сбавлю тебе калым. Но и ты должен мне уважить и прибавить сколько можешь.
И помолчав, он добавил:
— Я прошу прибавки только для того, чтобы ты тоже уступил мне. А ты прибавь сколько хочешь. Хочешь, прибавь одну овцу, я и то буду доволен. Хочешь, прибавь пол-овцы, я и то не скажу слова. Только вот что я тебе скажу: почему ты сватаешься сам, а не делаешь так, как делают все. Ведь ты же знаешь, что сватать должны или родители или сваха.
— Ты знаешь, Ахмет, что родители мои умерли, — проговорил Али-Магомет. — А свахи я не хочу потому, что мы с тобою лучше столкуемся на счет калыма. А вот завтра я пришлю сваху и завтра же будет обручение. Насчет же прибавки я скажу тебе: я прибавлю тебе сто рублей и десять овец. Доволен ли ты?
— Якши (хорошо)! — произнес весело Ахмет.
— Ну, да благословит тебя Аллах! А пока до свиданья! — проговорил Али-Магомет вставая.
Он простился с Ахметом и вышел из сакли.
И когда, сидя уже верхом на коне, он выезжал из деревни, он обернулся и кинул взглядом на окно Амины. Пара черных глаз приветливо смотрела на него из-за решетки окна.
На следующий день утром к Ахмету пришла старуха-татарка, явившаяся свахой со стороны Али-Магомета.
С нею Ахмет кончил дело двумя словами.
Через сваху же Ахмет получил подарки, которые предназначались для невесты: материю на платье, румяна, белила и фрукты.
В свою очередь Ахмет передал через сваху Али-Магомету подарки от своей дочери: белье и подстилку под ноги, расстилаемую во время молитвы.
Это и было обручение.
Ежедневно, до самого дня свадьбы Али-Магомет посылал своей невесте подарки.
Когда же наступил день венчания, он послал ей кадку меду и кадку коровьего масла, то есть то, что считалось предметом первой необходимости на свадебном пиру.
Свадьба была устроена в доме Ахмета.
В день свадьбы в саклю собралось несколько мулл, родственников и знакомых со стороны невесты.
Между тем приятели жениха съехались на квартиру Али-Магомета и оттуда, на четном числе экипажей, но без жениха, отправились в дом невесты.
Ахмет принял их с особым почтением.
Вот приехал и главный мулла.
После обычных приветствий, он сел в переднем углу на пол, устланный коврами.
Все последовали его примеру и сели, образовав круг.
Ахмет сидел в числе других.
Мулла спросил о калыме и послал одного из присутствовавших к невесте спросить, согласна ли она идти замуж.
Получив утвердительный ответ, мулла прочел молитвы на арабском языке и записал имена новобрачных в книгу.
И обряд венчания был окончен.
Вслед за этим начался свадебный пир.
Сначала подали хлеб, масло и мед, затем стали подавать другие кушанья.
Но жених еще не показывался.
Лишь через несколько дней, когда сделали следующий свадебный пир, приглашен был жених.
Когда Али-Магомет вошел в комнату, где была молодая, его встретили на пороге мальчики, родственники Амины, и потребовали выкупа.
Одетая в лучшие платья, встретила своего мужа Амина.
И он, посадив ее на свою разукрашенную арбу, поехал с нею домой.
Мустафа проводил свою сестру до порога.
— Ну, прощай, сестра, — проговорил он. — Я тоже завтра уезжаю. Буду проводником в Ялте.
Кнут свистнул в воздухе, и новобрачные поскакали домой.
А старый Ахмет, довольный полученным калымом, возвратился в свою саклю и, растянувшись на софе, беспечно закурил трубку.