Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Куриная Слепота[править]
Тихий июльский жаркий день склонялся к вечеру.
Вечернее солнце розовыми лучами освещало небольшую деревянную мельницу. В соломенной крыше с торчащими жердями, в небольших сосенках, идущих по песчаному бугру, в подмосте плотины, в длинных вечерних тенях от ольховых кустов, — во всем была разлита какая-то печальная отрада летнего вечера.
Среди тишины слышно было, как капала вода с колес мельницы. Помола не было и на мельнице было скучно.
Мельник Никон Осипович уехал с семьей в Заозерье к родным.
Я и приятели мои сидим у дома мельника. Стол и лавки вынесли из избы наружу, и возчик, Иван Васильевич, подбодрил самовар.
— Скучно одним-то, — сказал Иван Васильевич, — повадней, когда народу-то много.
— Как бы молока достать? — спросил приятель Василий Сергеевич.
— Как достать? Попытаю, пойду погляжу в избе. Вот ведь тоже, смотрите, уехали в Заозерье, а ничего не заперли. На три дня ведь Никон уехал.
— А ты почем знаешь? — спросил я.
— Знаю, праздник в Заозерье приходский; ну, туды уехали. Так уже заведено. Родня там у ево.
— Значит, нам придется одним быть. Благодарю вас! А вот тучи собираются, видите, гроза будет.
Действительно, в вечернем небе клубились тучи, надвигались друг на друга, и в высоте над нами края их ярко освещались заходящим солнцем.
Потемнели сараи мельницы; соседний сосновый лес стал как угрюмая стена; как гребень, выделялись верхушки огромных елей, уходя вдаль.
Солнце село за тучи, и сразу потемнело кругом.
Блеснула молния, и раздался удар грома.
— Начинается! — сказал Василий Сергеевич.
Сразу хлынул дождь, и бурая река покрылась пузырями. Гром ударил сильнее.
Мы вбежали в дом. В доме было темно. В каморке за печкой слышим хриплый голос:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй.
— Ишь, — сказал возчик, — тут кто-то есть. И он пошел за печку.
Мы хотели зажечь свет, но не было ни свечи, ни лампады.
— Кто? Чего тебе надо? Уехали, уехали, — сказал голос за печкой.
Иван Васильевич, вернувшись, сказал:
— Там какая-то старуха…
— Зажгите же свет, — крикнул Василий Сергеевич.
— Чего вы? Кто вы? какой народ? Батюшки! Господи, помилуй! — причитала в своем углу невидимая старуха.
Раздался сильный удар грома, и дробнее в окна застучал дождь.
— Уедемте отсюда, — горячился Василий Сергеевич, — я здесь не останусь!
Иван Васильевич принес лампочку и зажег. Она тоскливо мигала на столе. Из-за печки все доносилось бормотание старухи:
— Чего приехал, как бы знамо? Ишь, беда, пропащий. Кабы знамо, заперли бы меня… А ну, вот на!.. Пошел!.. Уходи!.. Леший!.. Проклятый! А-а-ах!
Юрий Сергеевич взял лампочку и пошел за печку.
— Что это она там? Посмотрю.
За ним пошли тихонько мои приятели.
За печкой в углу, прислонившись к бревенчатой стене, на полу сидела в лохмотьях древняя старуха и смотрела слепыми белыми бельмами как-то вверх.
Мы все были поражены ее жалким видом.
Вернувшись назад к столу, приятели сидели молча.
Охотник Караулов вынул закуски, отрезал кусок колбасы и ел молча.
— Как бы уехать отсюда? — спросил я возчика Ивана Васильевича.
— Что же, попытаем, — нерешительно ответил Иван Васильевич и пошел во двор к лошадям.
Гроза удалялась, но молния сверкала часто, и дождь лил как из ведра. Ночь потемнела.
— Молока-то нет, — говорил Караулов. — Корова-то пришла в сарай, я видел. Вот, Вася, ты пошел бы, подоил.
— Нет уж, бросьте ваши шутки. Не до того. Старушка хороша сидит за печкой. Видали? Благодарю покорно! Приехали! Как это только ехать будем отсюда.
— Запрёг, — сказал, войдя, возчик, — только вот что, как хотите, ехать трудно, не приведи Бог. Круча под Покровом. Ночь темная, воробьиная. С кручи бы не ахнуть.
— Это еще что за штучки! Что значит «воробьиная»?
— Выйдите, поглядите. Руку свою не видно около. А дорогу совсем ничуть. Не доехать…
— Ерунда, — сказал Василий Сергеевич.
— Чего, чего пришел, острожный, убивца, кто тебя звал?
Старуха, ползя на руках, показалась из-за печки.
— Идем! — не своим голосом крикнул Василий Сергеевич.
Потушив лампу, мы ощупью вышли на крыльцо избы. Кругом было так темно, что мы не видали друг друга.
Возчик Иван Васильевич отошел, и слышно было впереди, как фыркали лошади, — нам их не было видно.
— Идите, — позвал Иван Васильевич. Мы все пошли на его голос…
— Вот, вот сюда… эвота… Сядете ль?.. Я сейчас пойду в избу, забыл корзинку, возьму.
Вдруг резко осветилось окно избы, и послышался крик.
— Расточись, свят, свят! Убивца, не боюсь я тебя. Пошто пришел?
Мы ощупью сели на подводу.
Иван Васильевич примостился впереди.
— Ну, трогай, грех неровный, — сказал он, хлопнув вожжами. Лошади медленно двинулись и остановились.
— Вот ведь, — обернувшись, сказал Иван Васильевич. — Как поедешь? Он опять дернул лошадей. Они пошли, и под колесами захлопала вода.
Когда проехали горку, переднее колесо за что-то зацепило. Телегу наклонило на сторону. Юрий соскочил с повозки.
— Стоп, — сказал Василий Сергеевич и тоже соскочил. — Я пойду пешком. Буду держаться за телегу.
В это время сзади нас, на крыльце избы, раздался громкий смех.
— А-а-а, а-а-а, испугался!
Что-то жутковатое было в этом смехе старухи среди темной ночи.
— Благодарю вас, — сказал Василий Сергеевич. — С вами, как ни поедем, всегда чепуха выходит. Хороша старушка. Поезжай, Иван Васильевич, чего здесь ждать?
— «Поезжай»… Да как поедешь-то? Чего старуха? Пущай! Она без ума, а все же в избе лучше. Ехать нельзя, как хотите. Вернемся. Я самовар поставлю, сена принесу, а с утра будет по-другому. Ночь перетерпим. Чего же от жилья ехать? Да и что? Сами видите. Нельзя доехать. Застрянем. А может, опять дождь. Вот опять накрапывает.
Сверкнула молния, и послышался гром.
Иван Васильевич взял лошадей под уздцы и повернул назад к избе мельника.
Входя в избу, он опять зажег лампочку. Все вошли в избу. Что за притча, — старухи в избе не было! Все как-то переглянулись, а Василий Сергеевич, прищурив один глаз, таинственно сказал:
— Старушка-то слепая? Да-с? А вы уверены — старушка ли это?
— А чего? — спросил Караулов. — Она здешняя, ушла куда-нибудь, мало ли что слепая.
— Да-с?.. старушка?.. А я вот ружье заряжу и под икону в угол сяду, тогда пускай-ка приходит. Я ей покажу…
И Василий Сергеевич, не снимая шапки, сел за стол в угол под иконой, держа около себя ружье.
Караулов из корзинки доставал закуски.
— Что же это ты, Вася, под икону сел, а в картузе? — спросил я.
— Это верно, — спохватился Василий Сергеевич и быстро снял картуз.
Все-таки, выпивая и закусывая, друзья мои удивлялись, куда могла деться слепая старуха в такую ночь.
Принесли самовар, и, разливая чай, Иван Васильевич, качнув головой, нерешительно сказал:
— Есть отчасти, бывает этакое-то, старуха, кто ее знает! Ночное дело. Мельница! Никого нет. Может, это не старуха, а душа. Упокойница, может, какая прежняя. Народа-то нет — она и пришла.
— Знаете, Константин Алексеевич, с вами еду в последний раз. Я и ехать не хотел. Нет, зовут! Ты тоже, Юрий: «Едем, едем!» Дьявол бы вас всех подрал!..
— Что же это ты, Вася, под иконами сидишь и чертыхаешься?
— «Чертыхаешься»! Вы доведете! Не угодно ли — спать теперь не будем. Как хотите: придет эта «покойница» — я ее из ружья дробью шаркну. Довольно, скажу, голубушка, шляться. Подите, дурачков пугайте, а у меня ружьецо-с заряжено. Нечего по ночам гулять.
— Ну и сердит ты, Вася, — сказал Юрий. — Ты, чего доброго, сдуру и вправду ухлопаешь несчастную старуху!
— Сдуру — не сдуру, а я вам покажу!..
Василий Сергеевич, вдруг выскочив из-за стола, открыл окно и с остервенением стал палить из ружья — «раз! раз!».
— Какой леший в окно стреляет? — послышался мужской голос из сарая мельницы.
— А ты кто такой? — закричал Василий Сергеевич. — Иди сюда.
Издали послышались шаги, отворилась дверь, и вошел низенького роста, бородатый, заспанный мужик. Сняв шапку, сказал:
— Вона чего! Охотники. Василий Сергеевич. Здрасте. Я-то спал, проснулся и думал — кто огонь светит. Думаю — Авдотья слепая. Ишь угораздило огонь засветить. Дивился. А вона чего. Гости наши приехали. Слышь, завтра утром в нижнем омуте, после грозы, сомы гулять будут, и сомина тут есть, боле тебя будет, Василий Сергеевич. Вот бы тебе его пымать. Вот, сомина, говорят, он жеребенка съел раз. Жеребенок пропал у Никона. Да ведь кто знает? Съел! Где ж жеребенка съешь? Цыгане стояли… Не они ли его и съели? Я-то хоша сторож, а где же, замков не держим, за всем не углядишь — замок кажинному нужен; ну, и упрут.
— Ты сторож, вот скажи-ка, тут в избе старуха была, а теперь ее нет, куда она делась?
— Авдотья? Курина Слепота? Знать, ушла в черну избу, где помольцы спят. Слепота курина, она ночью видит, а днем хошь бы что. У ней мужа и детей убили. Хватила много горя — ну, теперь она всех разбойниками крестит, никому у ей веры нет…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Куриная Слепота — Впервые: Возрождение. 1937. 30 июля. Печатается по газетному тексту.