Куски дубовой коры.[править]
- ) Современный англійскій писатель, художественное дарованіе котораго особенно проявляется въ маленькихъ эскизахъ, въ родѣ приводимыхъ здѣсь.
I.
Собиратель желудей.[править]
Черные грачи, желтые дубовые листья, и у подножья дерева спитъ мальчикъ. Голова его лежитъ на выпукломъ корнѣ подлѣ самаго пня, а ноги касаются небольшаго мѣшка или сумки, на половину наложенной желудями. Во снѣ его лобъ хмурится — на немъ обозначились линіи на подобіе морщинокъ дубовой коры. Впрочемъ въ чертахъ его лица не было ни чего ни привлекательнаго, ни отталкивающаго: такія черты могли быть у дюжины простыхъ ребятишекъ. Эти сердитыя складки лба были единственнымъ замѣтнымъ отличіемъ, подобно рубцамъ на монетѣ, сдѣланнымъ подбитымъ гвоздями сапогомъ — примѣта, по которой можно отличить ее отъ двадцати совершенно съ нею сходныхъ въ другихъ отношеніяхъ монетъ. Одежда его была немного лучше дерюги на его мѣшкѣ, но чиста, прилична и исправна. Глядя на такую одежду, вы бы сказали: «бѣдна, да бережно ношена». Добрая душа, быть можетъ, положила бы со вздохомъ трехпенсовую монетку въ его сжатый кулакъ. Но эту, словно желѣзомъ проведенную борозду надъ молодыми бровями, не разгладить и серебру. А грачи все свое: крр! крр!
Счастливѣйшія созданія въ свѣтѣ — это грачи за желудями. Дѣло не въ одномъ клеваніи ихъ, но и въ поискахъ: слетъ на добычу, попрыгиваніе съ вѣтки на вѣтку, потомъ бочкомъ-бочкомъ до самаго корня сука и добродушное клохтанье, когда пріятель уронитъ свой желудь, который катится съ сука на сукъ. Среди такаго обилія имъ не зачѣмъ ссориться или драться, за неимѣніемъ повода къ битвамъ, но они не прочь похвастаться успѣхомъ и выражаютъ это самыми громкими криками. Счастливецъ выбравшій себѣ по вкусу желудь, одинъ отлетаетъ съ нимъ, точно у него въ клювѣ самородокъ золота, на какую нибудь открытую поляну, сопровождаемый общимъ крр!
Все это происходило вверху, пока мальчикъ спалъ внизу. Дроздъ выглядывалъ съ плетня, а въ низкой травѣ все еще слышалось жужжаніе пчелъ, этихъ вѣчныхъ солнцепоклонницъ. Солнечные лучи сверкали на черныхъ спинкахъ грачей, переливаясь на ястребиной травкѣ, на донникѣ и желтухѣ, а также въ сонной струѣ воды. Дубъ находился вблизи угла, образуемаго двумя плетнями, и въ углу былъ тѣсный тернистый проходъ. Въ эту минуту одна старушка, весьма бодрая на видъ, проходила этимъ отверстіемъ, неся на плечахъ вязанку хвороста, и съ ясеневой палкой въ рукѣ. Она была очень чисто и хорошо одѣта для рабочей женщины, съ грубыми чертами лица, въ которыхъ было однако что-то трудно опредѣлимое, что-то такое, чѣмъ она превосходила большую часть женщинъ своего быта. Сюда отчасти относились прямой станъ, плотныя губы и свѣтлоголубые глаза, смотрѣвшіе каждому прямо въ лицо. Впрочемъ, быть можетъ, эти черты производили меньшее впечатлѣніе сравнительно съ ея прямодушіемъ. Вѣра этой старушки возвышала ее надъ всѣмъ остальнымъ, и я могу васъ увѣрить, что она была у нея чувствомъ вполнѣ искреннимъ. Это грубое лицо и ситцевое платье годились бы для жертвы, идущей на костеръ за свою вѣру.
Когда старушка вышла изъ прохода, она сложила въ него свой хворостъ, прошла небольшое разстояніе въ полѣ и возвратившись назадъ къ мальчику, стала между нимъ и угломъ плетня. Крр! кричали грачи, крр! крръ! Хлопъ, хлопъ, хлопъ! зачастила ясеневая палка по спящему мальчику, да такъ машисто, что, того и гляди, поломаетъ ему кости. Подобно заведенной машинѣ, мальчикъ и съ просонья ни на секунду не усомнился въ происходящемъ и безъ малѣйшаго крика бросился со всѣхъ ногъ въ угловое отверстіе. Здѣсь его остановилъ хворостъ, и прежде, чѣмъ онъ успѣлъ отбросить его, старуха опять мальчика хлопъ, да хлопъ, а послѣдній ударъ нанесла ему по ногамъ, когда тотъ, скорчившись, вырвался отъ нея. Удирая съ быстротою вихря, онъ схватилъ на бѣгу мѣшокъ съ желудями, бросилъ его на плотину, откуда желуди скатились въ прудъ и погибли — добра, по крайней мѣрѣ, на шиллингъ было. Потомъ побѣжалъ черезъ поле, безъ шапки, подъ гору и былъ таковъ. Старуха не пыталась остановить его, зная изъ прежняго опыта, что это безполезно и могло бы, пожалуй, кончиться ея собственнымъ поражаніемъ. Хворостъ, принесенный за четверть мили для этой цѣли, далъ ей возможность имѣть двѣ сильныхъ схватки съ нимъ. Болѣе сквернаго мальчишки и на свѣтѣ не бывало: ничего нельзя было подѣлать съ негодяемъ. Онъ былъ ея внукомъ — по крайней мѣрѣ сыномъ ея дочери, такъ какъ ребенокъ онъ былъ незаконный. Отецъ пилъ, дѣвушка умерла, какъ говорили — прямо съ голоду; ребенка взяла бабушка, и теперь ему было лѣтъ десять-одинадцать. Старушка исполняла и исполняетъ свой долгъ такъ, какъ его понимала. Молитвенное собраніе въ ея коттеджѣ бывало дважды въ недѣлю, она сама читала вслухъ молитвы среди собравшихся, будучи главнымъ членомъ секты. Ни примѣръ, ни наставленія, ни лоза не могли измѣнить сердце мальчика. Иногда старуха принималась бить его, быть можетъ, скорѣе по привычкѣ, чѣмъ изъ какой нибудь личной вспышки раздраженія, особенно когда она приносила воду и наливала котелъ, и эти побои были для нея самыми обыкновенными событіями дня. Почему не вмѣшивался отецъ? А потому что въ такомъ случаѣ ему пришлось бы держать сына у себя, и тогда нѣсколько шиллинговъ въ недѣлю убыло бы отъ эля.
Въ саду, прилегавшемъ къ коттеджу, былъ небольшой сарай съ висячимъ замкомъ, служившій для склада припасовъ или дровъ. Однимъ утромъ, послѣ жестокихъ побоевъ, она втащила мальчика въ сарай и заперла его въ немъ на цѣлый день безъ пищи. Но это ни къ чему не повело: мальчикъ по прежнему остался ожесточеннымъ.
Тропинка, пролегавшая полемъ, шла мимо коттеджа, и каждое воскресенье люди, приходившіе въ молельню, могли видѣть мальчика у окна съ открытой передъ нимъ бабушкиной библіей. Здѣсь онъ долженъ былъ сидѣть за запертою дверью, подъ страхомъ палки, и смотрѣть на открытую страницу. Какая польза была принуждать его къ этому? Читать онъ не умѣлъ.
— Да, — говаривала старуха, — читать онъ не можетъ, такъ я заставляю его смотрѣть въ книгу.
Колотушки продолжались своимъ порядкомъ, когда однажды мальчикъ былъ посланъ съ однимъ порученіемъ мили за двѣ или за три и къ общему удивленію собрался въ путь довольно охотно. Но онъ не возвратился ни къ ночи, ни на слѣдующій день, ни еще на слѣдующій, и стало ясно до очевидности что онъ убѣжалъ совсѣмъ. Никому и въ голову не пришло разспросить о немъ или прослѣдить тропинку, по которой онъ шелъ и которую пересѣкали желѣзная дорога, ручьи и каналъ. Онъ убѣжалъ, но могъ гдѣ нибудь остановиться; была прелестная лѣтняя погода, и ему ничего не стоило прогулять недѣлю. Впрочемъ одному промышленнику, случившемуся на участкѣ у канала, показалось, какъ будто онъ видѣлъ въ водѣ что-то подозрительное, но это не вызвало въ немъ ни малѣйшей тревоги, да онъ и не зналъ, что пропалъ мальчикъ. Можетъ, пронесло дохлую собаку… И, отвернувшись отъ канала, онъ снова принялся разсматривать корову, которую торговалъ. Проходила мимо баржа, и рулевая баба, съ трубкой во рту, видѣла, какъ что-то плыло и подкатилось подъ руль: баржа во всю длину прошла по тому плывшему тѣлу. Женщина поняла, что это былъ утопленникъ, но она спѣшила добраться до пристани, сойти на берегъ и выпить свою кварту эля. Какая надобность подбирать тѣло: только нажить кутерьму на палубѣ, за которую никто не заплатитъ! «Отча — ливай, Недди»! Баржа тронулась, замутивъ тину въ мелкой водѣ, обдавъ брызгами луговой берегъ, и провожаемая ласточками, рѣявшими у флаговъ. Потомъ увидалъ тѣло работникъ, тянувшій бичеву, и выловилъ его, а вмѣстѣ съ нимъ — тонкую ясеневую уду, съ лесой и крючкомъ, на которомъ еще сидѣлъ червякъ. Вотъ изъ-за чего погибшій мальчикъ вышелъ такъ охотно изъ дома, намѣреваясь половить рыбу въ «рѣкѣ», какъ онъ называлъ каналъ. Когда мальчикъ поскользнулся и упалъ въ воду, его руки и ноги какъ нибудь запутались въ лесѣ уды, иначе, по всей вѣроятности, ему удалось бы выкарабкаться, такъ какъ мѣсто было не глубоко. Такой выпалъ конецъ мальчику, но никто и никогда не вспоминалъ его. Развѣ пожалѣетъ кто нибудь грача, застрѣленнаго и повѣшеннаго за мѣсто пугала! А къ мальчику всю его жизнь относились какъ къ пугалу: онъ померъ — и все тутъ. Что касается бабушки, то совѣсть ее не упрекала: она вѣдь исполнила свой долгъ.
II.
Легенда о воротахъ.[править]
Большой букъ съ бѣлой корой наверху ствола стоялъ въ оградѣ у воротъ, выходившихъ на дорогу. Чужіе путники, проходившіе по дорогѣ въ сумерки, часто останавливались въ недоумѣніи, прежде чѣмъ рѣшались приблизиться къ страи ному дереву. Бѣлая верхушка выглядывала точно привидѣніе изъ-за темнаго плетня и древесной тѣни. Самъ стволъ въ это время дня бывалъ одного цвѣта съ вѣтвями, такъ что бѣлая верхушка казалась какъ бы висящею въ пространствѣ. Иллюзія была до того полна, что даже люди, хорошо знавшіе мѣстность — и тѣ, проходя или проѣзжая здѣсь верхомъ и забывъ объ этой особенности дерева, вздрагивали, когда бѣлая отмѣтина вдругъ бросалась въ глаза. Полевые ребятишки любили кидать въ него каменьями, какъ будто только звукъ ударявшаго въ него камня убѣждалъ ихъ въ подлинной реальности дерева. Сѣдой мохъ, которымъ оно обросло, былъ вѣроятно причиной этой бѣлизны; и дѣйствительно, огромное дерево уже замѣтно хирѣло и было усѣяно трещинами на самомъ верху ствола. Ворота были довольно низки, такъ что человѣкъ могъ протянуть руку черезъ ихъ верхнюю перекладину.
Одно время довольно часто можно было видѣть, подлѣ самихъ воротъ, леди, обыкновенно безъ шляпы, такъ какъ домикъ ея находился тутъ же вблизи. Иногда осѣдланная и взнузданная лошадь, только безъ всадника, виднѣлась привязанною къ воротамъ, и извѣстные своимъ любопытствомъ деревенскіе ребята, когда имъ случается проходить мимо, всегда высматриваютъ во всѣ щели плетня, пока не разглѣдятъ, гдѣ гуляетъ влюбленная парочка, прохаживаясь среди цвѣтковъ буквицы. Обыкновенно этихъ соглядатаевъ выдавала болонка, которая по вечерамъ, пока происходило свиданіе, любила рыться своими лапками въ кроликовыхъ норахъ насыпи. Сосѣди, возвращавшіеся на свои коттеджи въ долинѣ, улыбались и многозначительно переглядывались другъ съ другомъ, когда слышали особенно долгій и пронзительный свистъ, который всѣмъ былъ извѣстенъ, какъ сигналъ Льюка. Нѣкоторые увѣряли даже, что слышали этотъ свистъ неизмѣнно каждый вечеръ: изъ какаго бы далека ни приходилось прискакать Льюку, его свистъ ужъ непремѣнно раздается передъ сумерками. Льюкъ былъ плотникомъ и лѣсопромышленникомъ — профессія, которая обыкновенно ведетъ къ достаточному заработку, въ томъ смыслѣ, какъ понимается достатокъ въ деревенской глуши. Онъ скупилъ чуть не весь строевой матерьялъ во всемъ округѣ; у него были свои пристани по каналу и складочные дворы при маленькой станціи желѣзной дороги, въ разстояніи нѣсколькихъ миль. Льюкъ часто ѣздилъ на эту станцію, но пропади онъ хоть за девяносто миль — и то поспѣетъ въ свое время обратно, чтобы дать свистъ. Если бъ онъ не былъ такъ сильно занятъ, этотъ свистъ раздавался бы два раза въ день, потому, когда онъ вставалъ поутру, все равно, куда бы ему ни приходилось ѣхать, эта дорога оказывалась попутной ему: она вела на всѣ стороны.
На макушкѣ бука, часовъ около одинадцати, весенними утрами, всегда сидѣлъ дикій голубокъ. Такой голубь, какъ извѣстно, птица сосредоточенная, которая нѣсколько разъ на день присядетъ пораздумать на счетъ предстоящихъ хлопотъ по сбору своей жатвы. Потомъ онъ прилеталъ опять около половины пятаго, но только въ одинадцать замѣчалось обыкновенно его посѣщеніе бука. Изъ окна собственной комнаты леди можно было видѣть букъ и ворота, и такъ какъ на этотъ утренній часъ обыкновенно приходилось посѣщеніе Льюка, то подруга его часто сидѣла наверху съ открытымъ окномъ, прислушиваясь къ топоту копытъ, или столь знакомоу свисту. Она столько разъ въ это время видала голубка, что наконецъ стала уже поджидать птицу, и когда та показывалась на деревѣ, леди оставляла свою работу или книгу и выходила ей на встрѣчу. Сидя въ безопасности наверху большаго бука и какъ бы понимаая, что теперь весна, когда ружья отдыхаютъ, голубь не боялся своей сосѣдки. Ничего не можетъ быть пріятнѣе прогулки по муравѣ, усѣянной душистыми буквицами. А эта лужайка была именно усѣяна ими, и въ такомъ изобиліи, что издали вся поверхность ея казалась сплошнымъ золотистымъ ковромъ. Всѣ цвѣточки имѣли короткіе стебельки: такъ бываетъ всегда, когда цвѣты ростутъ слишкомъ часто, и колокольчики ихъ были палеваго или лимоннаго цвѣта. Крупныя буквицы темно-желтыя, съ пятнышками, ростутъ на волѣ кустиками въ заливахъ, или по берегамъ ручьевъ. Здѣсь можно накосить цѣлые акры полевой душистой буквицы. Вылетая изъ чашечекъ этихъ цвѣтовъ, пчелы жужжали, когда леди проходила между ними, съ закрытой книгой въ рукѣ, въ сладкой задумчивости. Она возвращалась обыкновенно съ бѣжавшей за нею болонкой Льюка, потому что приходилъ или нѣтъ ея хозяинъ, понятливая собака рѣдко манкировала своимъ посѣщеніемъ, зная, что ей всегда при этомъ бывало хорошо.
Однажды утромъ хозяйка шла среди буквицъ, погруженная въ свои мечты, мимо стараго бука и воротъ, рядомъ съ плетнемъ изъ орѣшника. Было такъ солнечно тепло и птицы распѣвали во всю свою мочь, потому что на разсвѣтѣ былъ дождь, который всегда весело настраиваетъ ихъ сердца. По крайней мѣрѣ пичугъ восемь или девять пѣли разомъ, дрозды сѣрый и черный, кукушка (далеко въ сторонѣ), голубь, зябликъ, соловей, реполовъ, звонкій королекъ и жаворонки въ небесахъ. Но въ отличіе отъ всякой другой музыки, хотя каждая птица пѣла особымъ голосомъ и ноты скрещивались и смѣшивались одна съ другою, онѣ не производили диссонанса и сливались въ прелестнѣйшіе звуки. Чѣмъ больше птицъ пѣло вмѣстѣ, тѣмъ слаще казалась музыка. Правда, что у всѣхъ у нихъ на сердцѣ была одна мечта о любви, которая, быть можетъ, и давала такую гармонію ихъ общей пѣснѣ. Леди не ожидала видѣть Льюка въ это утро, зная, что онъ долженъ былъ ѣхать за нѣсколькими сваленными деревьями, убранными съ участка, вслѣдствіе желанія фермера, чтобъ ихъ свезли прежде, чѣмъ подымется отава, а такъ какъ участокъ этотъ находился въ десяти или двѣнадцати миляхъ, то Льюку слѣдовало встать рано. Не будучи особенно на сторожѣ, она, казалось, еще глубже погрузилась въ свои грезы, которыя продолжались, пока она не достигла другой стороны лужайки, когда болонка вдругъ выскочила изъ-за плетня и стала передъ нею прыгать и ластиться, почти испугавъ ее этой выходкой. Въ эту самую минуту ей показалось, что она слышитъ звукъ подковъ по дорогѣ — это могъ быть Льюкъ — и вслѣдъ затѣмъ дѣйствительно донесся его долгій, пронзительный и своеобразный свистъ отъ воротъ у бука. Она побѣжала что было силы, сопровождаемая лающей болонкой, и черезъ двѣ-три минуты была уже у воротъ но Льюка тамъ не оказалось. Его не было и на дорогѣ, она хорошо могла видѣть въ обѣ стороны черезъ низкія ворота. Не найдя ее, онъ вѣроятно прошелъ въ домикъ. Но и дома она узнала, что его не видали: онъ не заходилъ. Немножко обиженная, что Льюкъ такъ спѣшно ускакалъ, она занялась домашними дѣлами, рѣшившись не думать больше о немъ въ это утро и надуть ему губки, когда онъ пріѣдетъ вечеромъ. Но онъ не пріѣхалъ и вечеромъ: ясное дѣло — что нибудь задержало.
Деревья Льюка лежали въ высокой травѣ возлѣ зарости, и задача состояла въ томъ, чтобы взять ихъ съ участка, перевезти черезъ полотно прилегающей желѣзной дороги и сложить на лужайкѣ въ аллеѣ, куда онъ могъ послать за ними на досугѣ. Фермеръ былъ сильно озабоченъ поскорѣе убрать ихъ съ покоса, и Льюкъ сдѣлалъ все возможное для исполненія его желанія. Когда Льюкъ прибылъ къ мѣсту, прискакавъ прямо сюда, онъ нашелъ, что почти все дѣло было сдѣлано и оставалось не свезеннымъ только одно дерево. Когда рабочіе вкатывали его на роспуски, Льюкъ слѣзъ съ лошади и сталъ имъ помогать. Приладивъ дерево, онъ велѣлъ его, какъ послѣднее, везти прямо на пристань. Пришелъ фермеръ посмотрѣть, какъ идетъ дѣло, съ нимъ былъ и его маленькій сынъ, ребенокъ лѣтъ пяти или шести. Мальчикъ, увидавъ большое дерево привязаннымъ, сталъ кричать, чтобъ его посадили на него «прокатиться верхомъ», но такъ какъ оно было слишкомъ толсто, то работники уговорили его сѣсть лучше на лошадь. Подъѣхавъ къ пересѣкающей дорогу заставѣ — бѣлому шлагбауму съ надписью крупными черными буквами «опущенъ», они услыхали приближеніе курьерскаго поѣзда и остановились пропустить его. Какъ только миновалъ поѣздъ, шлагбаумъ былъ поднятъ, и лошади начали переходить черезъ полотно. Когда онѣ напрягались отъ чрезмѣрной тяжести, мальчикъ, наскучивъ своимъ неудобнымъ положеніемъ, закричалъ, а добродушный Льюкъ подошелъ и сталъ поддерживать ребенка. Не слыхали ли они предупрежденія за крикомъ погонщиковъ, или хлопаньемъ бича, или за грохотомъ колесъ, или ужъ Богъ знаетъ отъ чего, но только вдругъ фермеръ, перешедшій уже рельсы, закричалъ «товарный»! Кривой линіей изъ-за зарости и до сихъ поръ скрытый за нею вытягивался товарный поѣздъ ярдахъ въ тридцати разстоянія. Льюкъ могъ бы спастись, если бъ не мальчикъ. Онъ схватилъ ребенка съ лошади, бросилъ его — буквально бросилъ — на руки отца, и въ одно мгновеніе былъ обращенъ въ безобразную массу. Сцена слишкомъ ужасна для передачи ея подробностей. Эта катастрофа произошла, какъ показалъ потомъ машинистъ товарнаго поѣзда, именно въ восемь минутъ двѣнадцатаго.
Это было въ самое то время, когда подруга Льюка, замечтавшись среди буквицъ, услыхала стукъ копытъ и его долгій, пронзительный и своеобразный свистъ у воротъ подъ букомъ. Она хорошо запомнила время по слѣдующимъ примѣтамъ: во первыхъ она видѣла, какъ голубокъ прилетѣлъ, на букъ какъ разъ передъ ея выходомъ; во вторыхъ она помнила что ей поклонился старый рабочій, приходившій домой каждое утро въ этотъ часъ за своимъ элемъ; въ третьихъ, особа съ медленной поступью, какъ леди, должна была употребить восемь или десять минутъ на проходъ этой части лужайки; и въ четвертыхъ, когда она вернулась въ домъ узнать, не здѣсь ли Льюкъ, часы показывали четверть двѣнадцатаго, и извѣстно было что они немного бѣжали. Не могло быть никакаго сомнѣнія, что она слышала знакомый свистъ, донесшійся какъ казалось отъ воротъ, въ тотъ самый моментъ, когда бѣдный Льюкъ былъ раздавленъ на разстояніи двѣнадцати миль отъ ея дома.
III.
Римскій ручей.[править]
Ручей позабылъ меня, но я не забылъ ручья. Много лицъ отразилось съ тѣхъ поръ въ его свѣтлой водѣ, много ногъ перешло по его не глубокому песчаному дну. Едва ли кто можетъ видѣть его, какъ я, такой цѣльной картиной предъ своими глазами, блестящей и яркой, какъ деревья, которыя ночью внезапно озаритъ широкій зигзагъ молніи. Всѣ листья, и вѣтви, и птицы въ гнѣздахъ бываютъ видны въ этотъ свѣтлый мигъ. Это бываетъ всего секунду, но кажется много долѣе. Память, подобно молніи, воскрешаетъ въ умѣ картины. Каждый изгибъ рѣки, и берегъ, и отмель также памятны мнѣ и теперь, какъ въ тѣ времена, когда я такъ часто ходилъ по берегамъ извилистаго потока. Когда поспѣвала луговая трава, вы не могли далеко уходить отъ берега; она росла такая густая, высокая и такъ была переполнена всевозможными злаками, что тяжело доставалось колѣнямъ. Жизнь луговой растительности рвалась къ ручью лѣтомъ, спѣша къ живительной влагѣ и упиваясь ею. Здѣсь лютики были выше и росли чаще, а золотая гвоздика — въ такомъ обиліи, что за нею не видать зелени. Безчисленные стебельки выставляли въ темнотѣ все богатство зелени, подобно рудокопамъ, выбрасывая на поверхность свои лепестки чистаго золота. Кусты боярышника съ ихъ густою листвою растутъ крупнѣе — деревья отступаютъ дальше — и подъ такимъ навѣсомъ листьевъ и вѣтвей, плотно стиснутый травой и злакомъ, ручей исчезалъ на небольшемъ пространствѣ и потомъ былъ не узнаваемъ отъ плотинъ и плетней. Онъ терялся въ равнинѣ луговъ, и только одни цвѣты видѣли его искрившуюся зыбь.
Притаившись въ этихъ кустахъ и высокой травѣ, высоко на деревьяхъ и внизу на землѣ, цѣплялись гнѣзда счастливыхъ птицъ. Въ боярышникѣ свивали ихъ дрозды, и эти гнѣздышки часто свѣшивались надъ самой рѣкой, и птенцы выпархивали въ цвѣтущую траву. Здѣсь, между стеблями зонтичныхъ растеній, въ путаной густой муравѣ, пищуха скрывала свое сокровище, выбравъ для этого береговую нору, чтобы коса скользила мимо. Вверху, на подстриженной рябинѣ и мнѣ вили гнѣзда горлинки и ворковали на небольшихъ запрудахъ, гдѣ ручей дѣлалъ крутой, почти обратный поворотъ. Если встрѣчалось дупло на дубу, его выбирала парочка скворцовъ, за неимѣніемъ болѣе удобнаго уголка, который бы не былъ уже занятъ другими. Внизу ивовыхъ побѣговъ вили стрепеты; на выступахъ канавъ, среди водорослей, устраивались рѣчныя курочки. Ласточки, порхая взадъ и впередъ надъ лугами на разстояніи многихъ миль, отдыхали на верхушкахъ рябинъ и весело щебетали. Подобно цвѣтамъ и травѣ, птицы также тянутъ къ ручью. Подлѣ него вьютъ гнѣзда, сюда прилетаютъ пить; по вечерамъ жаворонокъ чирикаетъ въ кустѣ боярышника. Ночью, надъ пѣшеходнымъ мосткомъ, звѣздочка сверкала въ зеркальной водѣ. По утреннимъ и вечернимъ зарямъ крестьянскія дѣвушки приходили сюда за водой, онѣ протоптали тропинку на лугу, и у спуска въ ручей былъ положенъ плоскій камень, на который удобно было становиться. Хотя дѣвушки бывали плохо одѣты, лишены красивыхъ, приглядныхъ формъ и живаго румянца, но въ самомъ черпаньи воды есть что-то античное, гомерическое, что напоминаетъ нашему воображенію первобытныя времена. Съ дѣвушками всегда приходили маленькія дѣти; они, подобно травѣ и птицамъ, тоже любили смотрѣть, какъ рыбки ускользали и скрывались въ зеленыхъ водоросляхъ берега, бросали маргаритки и лютики въ потокъ, смотрѣли, какъ они плыли, цѣплялись за водоросли и опять вырывались и уносились, подобно друзьямъ нашего дѣтства, прочь изъ виду. Съ прилегавшаго пастбища приходили на водопой рыжеватая скотинка и неугомонныя лошади, которыя по цѣлымъ часамъ стоятъ у берега подъ тѣнью ясеневыхъ деревъ. Какъ весело прыгнула въ воду прямо изъ водорослей лягушка! — Вы можете прослѣдить за нею въ хрустальной водѣ по мелькающей спинкѣ. Вся окружавшая жизнь любила ручей.
Далеко въ сторонѣ отъ дорогъ и деревушекъ красовался небольшой садикъ на самомъ берегу ручья, и я, пользуясь порою, когда трава не была еще слишкомъ высока для ходьбы, заглянулъ какъ-то за ограду поболтать съ хозяиномъ садика. Съ лопатой въ рукѣ, онъ былъ занятъ очисткой сада и ворчалъ, что зайцы не оставляютъ его въ покоѣ, не смотря на всю эту массу кормовой травы. А тутъ еще грачи и рѣчныя курочки донимаютъ; горлицы летаютъ за горохомъ, роютъ норы водяныя крысы, и это всѣхъ ихъ нѣтъ отбоя. Пока хозяинъ болталъ со мной, позабывъ про свое дѣло, какъ это обыкновенно бываетъ со стариками, мнѣ думалось, — какъ стоявшую передъ нами яблоню, мало занимали люди, смотрѣвшіе на ея красу. Вѣтви всюду покрыты цвѣтами и на верхушкѣ, и по сторонамъ; только наверху никто не могъ ихъ видѣть, кромѣ ласточекъ. Яблони растутъ не для человѣческихъ восторговъ; это не входитъ въ ихъ цѣли; это личное наше дѣло — мы навязываемъ мысль дереву. На ея короткомъ суку, въ самомъ низу ствола, висѣла искалѣченная бурей ручка какаго-то глинянаго сосуда; старикъ объяснилъ, что это былъ кувшинъ изъ тѣхъ, что употреблялись въ древности: онъ часто выкапывалъ ихъ. Иные оказывались разбитыми, другіе же довольно хорошо сохранились; много ихъ было выброшено для трамбовки большой дороги, и тамъ, въ кучѣ сорныхъ травъ, было много такихъ осколковъ. Эти черепки были остатками англо-римской глиняной утвари. Находили и монету — разъ съ полгаллона набрали — только всю почти растащили ребятишки. Старикъ досталъ изъ своего кармана одну такую монету, вырытую нынѣшнимъ утромъ; онѣ не имѣютъ никакой цѣны: не звенятъ. Рабочіе хотѣли получить за нихъ хоть элю, и того не добились: никто не бралъ этихъ мѣдныхъ кружковъ. Вотъ и все, что онъ зналъ о цезаряхъ. А каково ныньче яблони зацвѣли: не наглядѣться!
Пятнадцать вѣковъ тому назадъ была римская станція, на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ дорога пересѣкаетъ ручей. Здѣсь центуріоны ставили на роздыхъ свои легіоны послѣ утомительнаго перехода черезъ горы, такъ какъ проселокъ, обросшій теперь терновникомъ и изрытый колеинами, былъ тогда римскою военною дорогой. Здѣсь были и виллы, и купанья, и укрѣпленія; объ этомъ вы можете прочесть въ книгахъ. Сооруженія эти исчезли теперь подъ плетнями, цвѣтущей травой, ясеневыми заростями и давно забыты по проселку и пѣшеходной тропѣ, гдѣ зацвѣтутъ іюньскія розы на смѣну отцвѣтающихъ яблонь. Но въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ пересѣкаетъ ручей старинная военная дорога, растутъ самыя прелестныя, крупныя, голубыя незабудки, которыя когда либо срывалъ любовникъ для своей возлюбленной.
Старичекъ, замѣтивъ мое любопытство къ остаткамъ гончарныхъ издѣлій, пожелалъ показать нѣчто въ другомъ родѣ, тоже недавно открытое. Онъ повелъ меня къ тому мѣсту, гдѣ ручей былъ глубокъ, и нѣсколько подкопанъ берегъ. Дѣло въ томъ, что лошадь, наклонившись съ берега напиться, сдвинула кусокъ обрыва въ рѣчку и обнаружила человѣческій скелетъ, лежавшій на береговой отмели. Тутъ я взглянулъ вверхъ по рѣкѣ и вспомнилъ лютики и высокую траву и цвѣты, которые сбѣгали къ самому берегу; мнѣ вспомнились гнѣзда и воркованіе голубей, вспомнились дѣвушки, приходившія за водой, дѣти, бросавшія цвѣты въ воду. Вѣтеръ сдувалъ распустившійся цвѣтъ яблонь, и онъ падалъ хлопьями живописнаго снѣга. Весело распѣвали на деревьяхъ щеглы: издали, изъ дубовой рощи, доносился крикъ кукушки. На самомъ краю живительной воды, воды, веселящей все окружающее, на ея ласкающемъ плескѣ и подъ яркимъ блескомъ солнечныхъ лучей лежали эти грустные останки…