15[править]
Ранним утром, когда на озерах, подобно голубым лебедям, отдыхают усталые туманы, он покинул стойбище Нанук. Белая собака с длинной мордой, обнюхивая кочки, бежала впереди него, и лемминги с пронзительным свистом скрывались перед ней в своих норах.
И чтобы ноги веселее шли по сопкам, пересекая речки и болота, Таули помогал им песенками, выдуманными на ходу:
Камнем, лежащим у чума,
Ветром, поющим у чума,
Солнцем, стоящим над чумом, —
Вот кем хотел бы я быть,
Если бы чум был твой…
И, тряхнув сердито головой, он смотрел на солнце, такое большое, что каждому озерку доставалось по маленькому солнцу. Он пел песню, а за ней другую, пока не набредал на что-нибудь интересное.
Звездой ты стала на пути,
Куда идти, зачем идти?
Я б землю семь раз обошел,
Чтобы тебя найти…
Но ты стоишь большой рекой,
Ты взяла лодку у меня,
Разбила весла у меня,
Отняла силы у меня,
Не полюбив меня.
И я, слепой, один в пути,
Иду, а силы нет…
Так, дойдя до стойбища у Мертвого озера, он увидел толпу и посреди нее человека в русской одежде. Женщины, обступив, плевали ему в лицо, дети бросали в него палки, а мужчины кричали ему:
— Двуязыкий! Ты подохнешь на наших глазах, чтобы этим искупить свою вину.
Таули подошел ближе и вгляделся в лицо юноши. Рассеченные чем-то тяжелым, губы его подрагивали. Острые скулы бледно-землистого цвета делали его лицо широким и похожим на полярную сову. Оттопыренные уши и широкий нос еще более подчеркивали это сходство.
— Кто ты? — тихо спросил Таули.
Но не успел пленник ответить, как женщины подбежали к нему и кусками прокисшего мяса, каким они приготовились кормить собак, стали хлестать его по лицу, радуясь необычному зрелищу.
Гнев наполнил сердце Таули. Он выхватил нож и, оттолкнув женщин, освободил пленника от ремней. Мужчины с ножами и хореями обступили Таули. Но Таули спокойно спросил юношу:
— Кто ты?
— Самоедский толмач Исай. Меня украли русские, крестили, потом сделали двуязыким, — сказал юноша и глухо, с надрывом закашлял. Выплюнув сгусток крови и облизав рассеченную губу, он прижался к Таули и, как лисенок, пойманный в западню, острыми черными глазами следил за гневно-молчаливой толпой.
— Кто твой бог? — сердито спросил Таули.
— Великий Нум — главный бог моих родителей-безоленщиков, — сказал юноша, дрожа всем телом, точно в предсмертный час.
Таули быстро скинул со своей шеи деревянного болванчика и повесил его на шею «двуязыкого». Пастухи с недоумением следили за ним. А Таули уже снял с себя малицу и, отдав ее пленнику, взял себе его одежду.
— Ха! — сказал он весело. — Теперь я русский и уже говорю на их змеином языке…
Пастухи улыбнулись. Лица их потеряли напряженность гнева. Но Таули нахмурился и сердито крикнул юноше:
— А ну, покажи свой язык!
Юноша покорно открыл рот и показал язык.
— Всем покажи, всем…
Пастухи удивленно рассматривали красный язык толмача.
— Ну, видите! — торжественно сказал Таули. — У него самый обыкновенный язык.
— А какой же у русских? — растерянно спросили пастухи.
— А у русских необыкновенный, — сказал Таули.
— Вот беда-то! — закричали в толпе. — А мы его хотели убить.
— В языке все и дело-то, — убежденно сказал Таули и повел толмача в самый широкий чум, где его накормили и перевязали ему раны.
Утром Таули вместе со спасенным толмачом спокойно покинул стойбище.
