Легенды о происхождении власти (Доувес Деккер; Чеботаревская)/ДО
| Легенды о происхожденіи власти |
| Оригинал: нидерландскій. — Перевод опубл.: 1861. Источникъ: Мультатули. Повѣсти. Сказки. Легенды. — СПб.: «Дѣло», 1907. — С. 25. • Отрывокъ изъ «Любовныхъ писемъ» |
Первая легенда о власти[править]
— Братъ мой, о, ты, который выше меня, достань мнѣ съ дерева гранату. Она, какъ красавица съ полуоткрытыми устами, улыбается мнѣ изъ-за огненныхъ цвѣтовъ и темной зелени. Видишь, она вполнѣ созрѣла и даже раскололась, и пурпуромъ горятъ края раны, которою она старается привлечь меня. Мнѣ страстно хочется достать эту гранату, о, братъ мой! Ты, который выше меня, протяни руку и сорви, чтобы я могъ ее съѣсть!
Братъ исполнилъ просьбу, и младшій могъ ѣсть.
Вскорѣ послѣ этого старшій братъ пошелъ бродить по полямъ и увидѣлъ дикую козу, спустившуюся съ горъ въ долину, и искавшую своего козленка.
— Не видалъ ли ты моего козленка, — сказала коза, обращаясь ко льву, — ты живешь въ долинѣ и знаешь всѣ тропинки, столь мучительныя для моихъ слабыхъ ногъ, съ раздвоенными копытами?
— Брось искать козленка, — отвѣчалъ левъ, — и приди ко мнѣ, чтобы я тебя съѣлъ.
И левъ сдѣлалъ, какъ сказалъ.
— Зачѣмъ ты съѣлъ козу, искавшую своего козленка? — спросилъ у льва старшій братъ.
— Ты слышалъ, какъ она жаловалась на неприспособленныя ноги, — отвѣчалъ левъ. — Развѣ я поступилъ неправильно, съѣвъ ее?.. Посмотри на мои когти, какъ они «приспособлены»! Взгляни, какіе у меня зубы! Вотъ почему я съѣлъ козу!
Юноша задумался и посмотрѣлъ на свои руки, которыя были длинны, крѣпки и мускулисты. Онъ счелъ ихъ настолько «приспособленными», что… рѣшилъ заставить младшаго брата служить себѣ.
Когда младшій братъ снова попросилъ нарвать плодовъ, то онъ ему отвѣтилъ:
— Взгляни на мои руки! Не сказалъ ли ты, что твоими ты не можешь достать гранаты? Служи мнѣ, а не то я тебя съѣмъ!
Съ этой минуты младшій братъ сталъ служить старшему. Но онъ не радовался открытію, которымъ старшій братъ былъ обязанъ льву.
Такъ это осталось и до сихъ поръ.
Вторая легенда о власти[править]
Вольтеръ сказалъ: «Если бы не было Бога, то пришлось бы его выдумать». Само собою разумѣется! Всякая власть отъ Бога. Кто хочетъ власти, хочетъ Бога. Кто нуждается во власти, въ авторитетѣ, тотъ создаетъ себѣ Бога. Такъ поступали Моисей, Конфуцій, Зороастра, Нума, Колумбъ, Кортецъ. Такъ поступали народные вожди, авгуры, волшебники, жрецы. Такъ поступаетъ и въ наше время всякій, кто хочетъ властвовать. Количество боговъ, поэтому столь же велико, какъ число желаній. Для каждаго новаго желанія новый богъ.
Голлоуэй превращаетъ въ боговъ неизвѣстныхъ врачей, которые приказываютъ вамъ покупать его пилюли. «Такъ хочетъ Господь», говоритъ Моисей; «такъ хочетъ докторъ Такой-то», говоритъ Голлоуэй. «Будьте послушны и покупайте». И оба прибавляютъ: «Иначе вы погубите душу».
Одна служанка пошла гулять съ дѣтьми своего господина. Ей приказали хорошенько смотрѣть за ними. Но, подите-жъ, дѣти были непослушны и разбѣжались, такъ что ея присмотръ и заботы были ни къ чему.
Тогда она изъ «ничего» создала черную собаку, которая должна была искусать каждаго ребенка, не желавшаго оставаться вблизи нея. И дѣти страшно испугались этой собаки, и стали послушны, и не отходили отъ нея. Въ глубинѣ сердца она взглянула на бога, котораго создала и нашла, что онъ хорошъ.
Дѣти же, вслѣдствіе постояннаго страха передъ собакой, лишились разсудка.
Въ такомъ видѣ они остались и по сей день.
Третья легенда о власти[править]
Одинъ путникъ везъ много золота и серебра. Изъ боязни разбойниковъ онъ запасся оружіемъ. За нимъ во множествѣ слѣдовали его слуги, которыхъ было больше, чѣмъ всѣхъ разбойниковъ въ странѣ, вмѣстѣ взятыхъ. Онъ былъ такъ хорошо вооруженъ, и у него была такая хорошая свита, что цѣлое войско не могло бы отнять у него его сокровищъ.
Нѣкоторые разбойники, не знавшіе этого, пробовали нападать на него, но потомъ долгое время раскаивались, если не погибали отъ меча тутъ же.
Одинъ разбойникъ, умудренный примѣромъ собратьевъ, попросилъ совѣта у святого отшельника, который зналъ все, такъ какъ долго прожилъ въ одиночествѣ.
— Что мнѣ дѣлать, святой человѣкъ, чтобы овладѣть сокровищами путешественника?
— Средство простое, — отвѣчалъ благочестивый отшельникъ. — Накинь ему на шею веревку, которую я тебѣ дамъ, и тогда онъ не сможетъ оказать никакого сопротивленія. Онъ повелитъ слугамъ преклониться передъ тобою до земли и дать тебѣ то, чего ты хочешь.
Какъ предсказалъ святой отшельникъ, такъ и случилось. И путнику, и всѣмъ, сопровождавшимъ его, пришлось при этомъ очень плохо.
Эта веревка звалась «вѣра», и сохранила свою силу вплоть до нынѣшняго дня.
Четвертая легенда о власти[править]
— Скажи, отецъ, почему солнце не падаетъ внизъ?
Отецъ смутился, потому что не зналъ, почему солнце не падаетъ, и наказалъ сына за то, что сынъ его смутилъ.
Дитя испугалось отцовскаго гнѣва и никогда не спрашивало больше родителя ни о томъ, почему солнце не падаетъ, ни о многихъ другихъ вещахъ, которыя ему однако страстно хотѣлось знать.
Это дитя никогда не превратилось въ мужчину, не смотря на то, что прожило на свѣтѣ шесть тысячъ лѣтъ… нѣтъ, даже гораздо больше.
Дитя осталось тупымъ и неразумнымъ и по сей день.
Пятая легенда о власти[править]
— Куда, о Филоиносъ? — спросилъ Гидоръ товарища, котораго встрѣтилъ на улицѣ Аѳинъ.
— Тороплюсь выпить три мѣры плохого вина, которое ожидаетъ меня у безобразнѣйшей изъ моихъ трехъ любовницъ, — отвѣчалъ Филоиносъ, пошатываясь.
Онъ былъ пьянъ.
— Пойдемъ со мною, вина съ тебя достаточно, а любовницъ, боюсь, черезчуръ много.
— Три, Гидоръ, три! Такъ сказалъ учитель. Три… сказалъ онъ!
— Учитель говорилъ не о винѣ и не о гетерахъ, пойдемъ со мною…
— Онъ сказалъ: три!
И Филоиносъ упалъ въ третій разъ за этотъ вечеръ. Но на этотъ разъ онъ уже не поднялся.
Въ такомъ положеніи онъ остался и по сей день.
Шестая легенда о власти[править]
У родителей появился на свѣтъ первый ребенокъ. Мать была въ восторгѣ, отецъ также не могъ на него насмотрѣться.
— Но, скажи мнѣ, Геній, всегда ли онъ останется маленькимъ? — спросила мать, и прибавила: — сама не знаю, хочу ли я этого, или нѣтъ! Я очень желала бы видѣть его взрослымъ, но мнѣ было бы жаль, если бы онъ измѣнился настолько, что я не смогла бы уже носить его на рукахъ и кормить грудью.
— Твое дитя станетъ взрослымъ человѣкомъ, — сказалъ Геній. — Оно не долго будетъ питаться твоею грудью. Настанетъ время, когда ты не сможешь носить его на рукахъ.
— О, Геній, — воскликнула испуганная мать, — неужели мое дитя уйдетъ отъ меня? Научившись бѣгать, оно уйдетъ отъ меня? Что сдѣлать мнѣ, чтобы дитя не ушло отъ меня, когда научится ходить?
— Люби твое дитя, — сказалъ Геній, — и оно не уйдетъ отъ тебя.
Такъ оно и было! Такъ оно въ теченіе нѣкотораго времени и оставалось. Но въ концѣ концовъ народилось много дѣтей. И многимъ родителямъ было тяжело любить всѣхъ этихъ дѣтей.
Тогда выдумали заповѣдь, которая, какъ многія заповѣди, должна была замѣнить собою любовь. Легче дать заповѣдь, чѣмъ дать любовь. «Чти отца твоего и матерь твою»!
Но несмотря на это, дѣти покидали родителей, какъ только выучивались ходить. Къ заповѣди прибавили обѣщаніе: «Да долголѣтенъ будешь на земли».
Послѣ этого нѣкоторыя дѣти остались у родителей. Но они остались не такъ, какъ разумѣла первая мать, когда спрашивала у Генія: «Что мнѣ дѣлать чтобы дитя не покинуло меня, какъ только выучится ходить?»
Такъ все это осталось и по сей день.
Седьмая легенда о власти[править]
«Первымъ королемъ былъ счастливый воинъ», — сказалъ Вольтеръ, но я не знаю, правда ли это.
Столь же возможно, — даже болѣе, чѣмъ столь же, — что первымъ королемъ былъ нѣкто, водившій знакомство съ отшельниками, одолжавшими веревки.
Слѣдующій разсказъ однако вполнѣ согласенъ съ истиной.
Кратесъ обладалъ громадной силой. Большимъ или среднимъ пальцемъ онъ ломалъ брустверы изъ дубовъ и могъ однимъ ударомъ убить тринадцать враговъ. Отъ его кашля загорался воздухъ, а луна начинала колебаться уже при одной мысли его о движеніи.
Въ силу всѣхъ этихъ заслугъ Кратесъ сдѣлался королемъ.
Поцарствовавъ нѣкоторое время, онъ умеръ.
У маленькаго Кратеса, его сына, была англійская болѣзнь, что однако не помѣшало ему пожелать сдѣлаться королемъ послѣ отца, обладавшаго такою силой.
Онъ сѣлъ на кресло, назвалъ его трономъ и сказалъ:
— Я — король!
— Почему ты — король? — спрашивалъ народъ, который былъ еще глупъ и не имѣлъ понятія о престолонаслѣдіи.
— Потому что моя мать жила въ одной хижинѣ со старымъ Кратесомъ, который теперь умеръ.
Онъ собственно сказалъ: дворцѣ, но то была хижина.
Народъ не былъ знакомъ съ логикой, и когда Кратесъ II говорилъ: «Идите ко мнѣ!», всѣ разбѣгались. Когда онъ говорилъ: «Уходите!», то всѣ бѣжали къ нему сломя голову. Короче говоря, авторитетъ былъ расшатанъ, а Кратесъ № 2 былъ слишкомъ недогадливъ, чтобы проводить свою волю путемъ противоположныхъ приказаній.
Въ оппозиціонной газетѣ того времени было написано слѣдующее:
«Зачѣмъ, о кривоногій и неразумный Кратесъ № 2, зачѣмъ занимаешь ты мѣсто человѣка, который двадцать лѣтъ тому назадъ жилъ въ одной хижинѣ съ женщиной, тебя родившей? Встань и освободи мѣсто и не говори „уйди“ или „подойди“, словно ты настоящій, старый Кратесъ! Гдѣ ограды изъ дубовъ, которыя ты сломалъ однимъ пальцемъ? Мѣсяцъ не двигается съ мѣста, хотя бы ты въ эту минуту думалъ о разверстіи всей вселенной! Ты не можешь убить и блохи, и твое чиханіе не причиняетъ пожара. Сойди и предоставь мѣсто другому, который умѣетъ продѣлывать всѣ эти полезныя вещи!»
Такъ говорила оппозиція.
Кратесъ, по всей вѣроятности, былъ бы принужденъ покинуть стулъ, названный имъ трономъ, если бы старая нянька не обратилась со слѣдующими словами къ народу:
— Внимай мнѣ, о народъ, ибо я няньчила маленькаго Кратеса, когда онъ былъ еще гораздо меньше, чѣмъ теперь! Когда онъ родился, его отецъ помазалъ себѣ голову масломъ, и одна капля масла упала также на голову моего питомца. Поэтому нѣтъ нужды въ томъ, чтобы онъ ломалъ стѣны, шаталъ мѣсяцъ, причинялъ кашлемъ пожары. Говорю вамъ…
Но краснорѣчивой нянькѣ не пришлось кончать. Выводъ было сдѣлать такъ легко, что весь народъ (и редакція оппозиціонной газеты всѣхъ громче) воскликнулъ въ одинъ голосъ:
«Да здравствуетъ помазанникъ!»
Кратесъ остался на креслѣ, которое онъ назвалъ трономъ.
На немъ сидитъ онъ и по сей день.
Восьмая легенда о власти[править]
Тюгатеръ доила коровъ отца и доила ихъ хорошо, ибо молоко, приносимое ею домой, давало больше масла, чѣмъ то молоко, которое приносили домой ея братья. Я открою тебѣ причину, слушай внимательно, Фэнси, чтобы ты знала, если тебѣ когда-нибудь придется доить коровъ. Разсказываю это однако не для того, чтобы побудить тебя доить коровъ, какъ Тюгатеръ, а чтобы указать тебѣ на примѣръ ея братьевъ, доившихъ хуже, чѣмъ сестра, а поступавшихъ вслѣдствіе этого лучше, или по крайней мѣрѣ умнѣе!
Задолго до прибытія на пастбище доильщицъ коровы толпятся у рѣшетки, съ нетерпѣніемъ ожидая минуты, когда ихъ освободятъ отъ излишка молока, который онѣ накапливаютъ въ сущности для телятъ. Люди же съѣдаютъ телятъ, считая себя вправѣ на это, и тогда у коровъ образуется излишекъ молока въ вымени.
Что же случается, когда коровы тупо ожидаютъ у рѣшетки? Въ это время наиболѣе легкія части молока: сливки, жиръ, масло, поднимаются кверху, удаляясь отъ сосцовъ. Тотъ, кто выдаиваетъ терпѣливо, до конца, приноситъ домой жирное молоко; тотъ же, кто торопится, оставляетъ сливки.
Тюгатеръ никогда не спѣшила, а ея братья торопились вѣчно.
Каждый изъ нихъ претендовалъ на нѣчто бо́льшее и лучшее, чѣмъ доеніе отцовскихъ коровъ. Она же никогда объ этомъ правѣ не думала.
— Отецъ выучилъ меня стрѣлять изъ лука, — говорилъ одинъ изъ братьевъ. — Я могу жить охотой и хочу постранствовать по свѣту и поработать на себя.
— Меня онъ выучилъ ловить рыбу, — говорилъ другой. — Я былъ бы глупъ, если-бы доилъ вѣчно чужихъ коровъ.
— Мнѣ онъ показалъ, какъ дѣлаются лодки, — восклицалъ третій. — Я срублю дерево, сяду въ него и поплыву по водѣ. Мнѣ хочется узнать, что лежитъ по ту сторону озера!
— Мнѣ хочется жить съ бѣлокурой Гюной, — заявлялъ четвертый, — и имѣть собственный домъ и доильщицъ, которыя доили бы моихъ коровъ.
Такимъ образомъ, у каждаго брата было свое желаніе, свое стремленіе, была своя воля. Планы эти такъ увлекали ихъ, что у нихъ не оставалось времени выдаивать сливки, которыя коровы меланхолически должны были хранить въ себѣ, безъ пользы себѣ и людямъ.
Что касается Тюгатеръ, то она выдаивала все, до послѣдней капли.
— Отецъ, — воскликнули однажды братья, — мы уходимъ отъ тебя!
— А кто же будетъ доить коровъ? — спросилъ отецъ.
— Но… Тюгатеръ!
— А что, если и у нея явится желаніе постранствовать по свѣту, половить рыбу, поохотиться? Если ей также придетъ въ голову поселиться вмѣстѣ съ какимъ-нибудь бѣлокурымъ или темноволосымъ человѣкомъ и имѣть собственный домъ со всѣмъ, что съ этимъ связано? Безъ васъ я могу обойтись, а безъ нея нѣтъ… потому что молоко, приносимое ею, — самое жирное.
Послѣ нѣкотораго раздумья, сыновья отвѣтили:
— Отецъ, не учи ее ничему! Тогда она всю жизнь будетъ доить твоихъ коровъ. Не показывай ей, какъ натянутая тетива, будучи спущена, выбрасываетъ стрѣлу: и у нея не явится желанія охотиться. Пусть она не знаетъ, что рыба проглатываетъ острый крючекъ, когда онъ искусно скрытъ въ приманкѣ, — и ей не захочется закидывать удочки или сѣти. Не учи ее, какъ выдалбливаютъ дерево, чтобы переплыть въ немъ на другой берегъ озера, и она не будетъ стремиться на противоположную сторону. Пусть она никогда не узнаетъ, что совмѣстно съ бѣлокурымъ или темноволосымъ человѣкомъ можно имѣть свой домъ и все, что къ нему относится! Не разсказывай ей никогда объ этомъ, отецъ, и она останется навсегда съ тобою, и молоко твоихъ коровъ будетъ жирно по-прежнему. А сыновей твоихъ отпусти, отецъ, каждаго въ ту сторону, куда его тянетъ!
Такъ говорили сыновья. Но отецъ, человѣкъ очень осторожный, сказалъ:
— Эхъ, развѣ можно помѣшать ей узнать то, чему я не буду ее учить? Что будетъ, когда она увидитъ голубую стрекозу, плывущую по водѣ на древесной вѣточкѣ? Когда натянутая нитка на ея станкѣ, внезапно оборвавшись, отброситъ съ силою челнокъ? Когда на берегу ручья она сама увидитъ рыбу, которая съ неловкостью прожоры, желая схватить юркаго червячка, поймается на колючій узелъ прибрежнаго тростника? Когда, наконецъ, весною она найдетъ гнѣздышко, свитое жаворонками въ душистомъ клеверѣ?
Снова задумались сыновья, и затѣмъ сказали:
— Все это ничего ей не раскроетъ, отецъ. Она слишкомъ глупа, чтобы отъ знанія перейти къ желанію. И мы ничего не знали бы, если бы ты не просвѣтилъ насъ.
— Нѣтъ, Тюгатеръ не глупа, — возразилъ отецъ. — Я боюсь, какъ бы она сама не узнала того, что вы узнали только съ моей помощью. Нѣтъ, Тюгатеръ, вовсе не глупа!
Послѣ раздумья, на этотъ разъ болѣе продолжительнаго, сыновья сказали:
— Отецъ, внуши ей, что для дѣвушки знать, понимать и желать — грѣхъ!
На этотъ разъ осторожный отецъ остался доволенъ. Онъ отпустилъ сыновей, кого на рыбную ловлю, кого охоту, кого на поиски приключеній, кого жениться…
Но Тюгатеръ онъ запретилъ знать, понимать и желать. И она въ наивности и простотѣ своей продолжала доить его коровъ.
Такъ все это осталось и по сей день.
Девятая легенда о власти[править]
Гассанъ торговалъ финиками на улицахъ Дамаска. Говоря, что онъ торговалъ, я собственно хочу сказать, что онъ ихъ не продавалъ, ибо его финики были такъ мелки, что никто не хотѣлъ ихъ покупать.
Съ досадой и завистью глядѣлъ онъ на то, какъ покупатели поддерживали богатаго Ауледа, жившаго на цыновкѣ неподалеку отъ него. Всѣ, имѣвшіе высокія хоромы, жили въ Дамаскѣ на цыновкахъ, такъ какъ не имѣли надъ собою крыши. Богатство Ауледа заключалось также не въ домахъ, а въ садѣ, который былъ такъ плодороденъ, что росшіе въ немъ финики были втрое крупнѣе обыкновенныхъ. Поэтому всякій, кто проходилъ мимо, покупалъ финики у Ауледа, а не у Гассана.
Въ это время въ городъ пришелъ дервишъ, обладавшій большою мудростью, но не имѣвшій пищи. По крайней мѣрѣ ему приходилось свои познанія обмѣнивать на кушанья, и мы увидимъ, какую пользу извлекъ изъ этой мѣны Гассанъ.
— Дай маѣ поѣсть, — повелѣлъ ему дервишъ, — тогда я сдѣлаю для тебя то, чего не въ состояніи сдѣлать ни одинъ калифъ. Я устрою, что народъ будетъ покупать у тебя финики, ибо я сдѣлаю ихъ болѣе крупными, чѣмъ финики Ауледа. Какъ велики они у Ауледа?
— Увы, о дервишъ, посланный мнѣ Аллахомъ — цѣлую твои ноги, — финики Ауледа — да пошлетъ ему Аллахъ судороги! — втрое крупнѣе обыкновенныхъ финиковъ. Вступи на мою цыновку, сядь, скрестивъ ноги, будь благословенъ и научи, что мнѣ сдѣлать, чтобы мои финики были крупнѣе, и чтобы народъ покупалъ ихъ у меня.
Гассанъ могъ бы спросить, почему дервишъ, одаренный такою силой, нуждается въ пищѣ. Но насмѣшничать Гассанъ не любилъ. Онъ поставилъ передъ гостемъ вареную кожу — все, что у него оставалось отъ украденнаго козленка.
Дервишъ поѣлъ, и насытившись, сказалъ:
— Финики твоего сосѣда втрое крупнѣе обычныхъ… какъ же должны быть велики твои финики, о Гассанъ, сынъ невѣдомаго мнѣ отца?
Гассанъ подумалъ съ минуту и сказалъ:
— Да пошлетъ тебѣ Аллахъ дѣтей и скота! Я хотѣлъ бы, чтобы мои финики были втрое крупнѣй тѣхъ, въ какіе ты могъ бы ихъ превратить.
— Хорошо, — сказалъ дервишъ. — Взгляни на эту птицу, привезенную мною съ далекаго Востока. Скажи ей, что каждый изъ твоихъ финиковъ равняется тремъ твоимъ финикамъ.
— Да наградитъ тебя Аллахъ женами и верблюдами, о дервишъ, — но развѣ поможетъ, если я скажу птицѣ то, чего нѣтъ?
— Дѣлай, какъ тебѣ говорятъ, — отвѣтилъ мудрецъ. — На то я и дервишъ, чтобы ты меня не понималъ.
Гассанъ пожелалъ птицѣ, чтобы у нея выросли длиннѣйшія перья и назвалъ ее птицею-Рокъ. Но то не была гигантская птица-Рокъ восточной миѳологіи. То была маленькая птичка, похожая на ворону, съ болтливымъ языкомъ и подпрыгивающей походкой. Дервишъ вывезъ ее съ о. Суматры, куда она была завезена купцами, пріѣхавшими моремъ изъ страны, гдѣ люди похожи на негровъ, хотя это и далеко отъ Африки. Гассанъ назвалъ ее птицей-Рокъ, такъ какъ зналъ что всякій, отъ кого чего-нибудь ждутъ, дѣлается важнымъ. И наоборотъ. Когда кому что-либо нужно отъ другого, то онъ съеживается и унижаетъ себя. Таковъ въ Дамаскѣ былъ обычай.
— Я — твой рабъ, о птица Рокъ! Отецъ мой былъ собака, а каждый изъ моихъ финиковъ по величинѣ равняется тремъ моимъ финикамъ!
— Хорошо, — сказалъ дервишъ. — Продолжай такъ и чти Аллаха!
Гассанъ такъ и сдѣлалъ. Онъ боялся Аллаха и твердилъ птицѣ постоянно о томъ, что его финики непомѣрно крупны.
Добродѣтель вскорѣ была награждена. Не успѣлъ еще калифъ въ третій разъ повелѣть лишить жизни всѣхъ обитательницъ своего гарема… не успѣла еще ни одна мать снарядить какъ слѣдуетъ свою дочь на рынокъ въ Константинополь… не успѣлъ еще Гассанъ поймать ни одного заблудшаго козленка, какъ вдругъ птица сказала:
— Мой отецъ — собака…
Этого не нужно было говорить, по она повторила слова Гассана…
Отецъ мой собака… да вырастутъ у тебя длиннѣйшія перья… финики Гассана-сына…
Не знаю, какъ звали отца Гассана, да дѣло и не въ этомъ…
Финики Гассана втрое крупнѣе самихъ себя!
Были въ Дамаскѣ люди, возражавшіе противъ этого. Но это продолжалось не долго. Въ голосѣ птицы было нѣчто, колебавшее воздухъ особеннымъ образомъ, и вліявшее на преломленіе лучей. Финики росли, росли… въ глазахъ публики!
А птица продолжала твердитъ:
— Финики Гассана втрое крупнѣе своей обычной величины!
И финики все росли! Люди чуть не давили другъ друга, чтобы добиться случая поѣсть этихъ финиковъ.
Ауледъ впалъ въ бѣдность. Гассанъ накупилъ много козловъ и козлятъ и построилъ крышу надъ своей цыновкой. Онъ сталъ очень честенъ и считалъ позоромъ, когда кто-нибудь, не имѣя собственныхъ козлятъ, съѣдалъ у него козленка. Онъ продолжалъ по прежнему бояться и чтить Аллаха.
Своимъ благочестіемъ и богатствомъ онъ обязанъ былъ маленькой птичкѣ, твердившей безпрестанно одно и то же и превращавшей, благодаря частому повторенію, — ложь въ правду. Всѣ находили финики Гассана крупными, всѣ спѣшили ихъ покупать, всѣ…
За исключеніемъ самого Гассана, который втихомолку запасался ими у Ауледа, у котораго онъ былъ теперь единственнымъ покупщикомъ.
Такъ все это осталось и по сей день.
Десятая легенда о власти[править]
На берегу моря, между Восточной Фризландіей и рѣкою Шельдой, лежитъ разбойничье государство…