Я уже въ преклонныхъ лѣтахъ и, зная, что Шекспиръ и мистеръ Эммонсъ скончались, считаю возможнымъ, что и мнѣ придется умретъ. Въ виду этого я надумалъ удалиться съ литературнаго поприща и почить на лаврахъ. Но я настолько честолюбивъ, что желаю ознаменовать мое отреченіе отъ литературнаго скипетра какимъ-нибудь важнымъ даромъ потомству; и, пожалуй, лучшее, что я могу сдѣлать, — это описать мою прежнюю жизнь. Въ самомъ дѣлѣ, мое имя такъ долго и упорно фигурировало передъ глазами публики, что я не только признаю вполнѣ естественнымъ внушаемый имъ интересъ, но и готовъ удовлетворить крайнему любопытству, которое оно возбуждаетъ. Прямая обязанность того, кто достигъ вершины величія, отмѣтить свой путь вѣхами, которыя помогутъ другимъ сдѣлаться великими. Итакъ, я намѣренъ въ настоящемъ сообщеніи (я думалъ было озаглавить его «Матеріалы къ исторіи литературы въ Америкѣ») описать подробно тѣ важные, хотя еще нетвердые и робкіе первые шаги, которые въ концѣ концовъ помогли мнѣ взобраться на вершину человѣческой славы.
О моихъ очень отдаленныхъ предкахъ не стоитъ распространяться. Отецъ мой, Томасъ Васъ, эскв. въ теченіе многихъ лѣть съ честью занимался профессіей цирюльника въ городѣ Нарядномъ. Его лавка служила сборнымъ пунктомъ важнѣйшихъ представителей города, преимущественно журналистовъ, сословія, которое внушаетъ всѣмъ и каждому глубокое почтеніе и страхъ. Я съ своей стороны видѣлъ въ нихъ боговъ и съ жадностью впивалъ потоки мудрости и остроумія, безпрерывно струившіеся изъ ихъ устъ во время операціи «намыливанія». Мой первый моментъ положительнаго вдохновенія относится къ той вѣчнопамятной эпохѣ, когда блестящій редакторъ «Овода», во время перерывовъ вышеозначенной важной операціи, читалъ вслухъ передъ конклавомъ нашихъ служащихъ неподражаемую поэму въ честь «Настоящаго Масла Васа» (названнаго такъ по имени его талантливаго изобрѣтателя, моего отца), за каковое усердіе и былъ вознагражденъ по-царски фирмой Томасъ Васъ и Ко, цирюльники.
Геніальныя строфы «Масла» впервые вдохнули въ меня божественный afflatus. Я тутъ же рѣшилъ сдѣлаться великимъ человѣкомъ, а для начала — великимъ поэтомъ. Въ тотъ же вечеръ я бросился на колѣни передъ моимъ отцомъ.
— Отецъ — сказалъ я, — простите меня! но духъ мой стремится дальше намыливанія. Я твердо рѣшилъ покончить съ лавкой. Я хочу быть редакторомъ, хочу быть поэтомъ, хочу писать стансы въ честь «Масла Васа». Простите мнѣ и помогите сдѣлаться великимъ человѣкомъ!
— Мой милый Какбишь, — отвѣчалъ отецъ (я былъ окрещенъ Какбишь въ честь одного богатаго родственника, носившаго это прозвище), мой милый Какбишь, — сказалъ онъ, — поднимая меня съ колѣнъ за уши — Какбишь, дитя мое, ты молодецъ, и какъ я вижу, пошелъ въ отца. У тебя тоже огромная голова и въ ней должно быть много мозгу. Я давно это вижу и потому разсчитывалъ пустить тебя по юридической части. Впрочемъ, это ремесло теперь не въ модѣ, а профессія политика не даетъ денегъ. Въ общемъ ты разсудилъ правильно, профессія редактора самая лучшая, а если ты можешь быть въ тоже время поэтомъ, какъ большинство редакторовъ, такъ и отлично: разомъ убьешь двухъ зайцевъ. Я не оставлю тебя безъ помощи; я дамъ тебѣ коморку на чердакѣ, перо, чернила, бумагу, словарь рифмъ и экземпляръ «Овода». Полагаю, ты врядъ-ли можешь требовать большаго.
— Я былъ бы неблагодарная скотина, если бы вздумалъ требовать, — отвѣчать я съ восторгомъ. — Ваша щедрость безгранична. Я отплачу за все, сдѣлавъ васъ отцомъ генія.
Такъ кончилась моя бесѣда съ лучшимъ изъ людей, и тотчасъ по окончаніи ея я ретиво принялся за поэтическіе труды, такъ какъ на нихъ главнымъ образомъ основывалась моя надежда добиться редакторскаго кресла.
При первыхъ попыткахъ творчества стансы къ «Маслу Васа» оказались скорѣе помѣхой, чѣмъ пособіемъ. Ихъ велерѣчіе ослѣпляло, а не просвѣщало меня. Ихъ роскошныя строфы обезкураживали меня, когда я сравнивалъ ихъ съ своими собственными произведеніями, такъ что долгое время я трудился безуспѣшно. Наконецъ мелькнула въ моей головѣ одна изъ тѣхъ рѣдкихъ, оригинальныхъ идей, которыя время отъ времени зарождаются въ мозгу генія. Она заключалась — или, точнѣе, она была приведена въ исполненіе — слѣдующимъ образомъ. Въ дрянной книжной лавчонкѣ, въ глухомъ кварталѣ города, я отыскалъ въ грудѣ разнаго хлама нѣсколько старинныхъ и совершенно неизвѣстныхъ или забытыхъ книгъ. Букинистъ уступилъ мнѣ ихъ за безцѣнокъ. Изъ одной — стихотворнаго перевода поэмы «Адъ» какого-то Данте — я выписалъ какъ можно красивѣе отрывокъ о нѣкоемъ Уголино, у котораго была куча дѣтей. Изъ другой, сборника старинныхъ піэсъ (имя автора я забылъ), я также старательно выписалъ много стиховъ объ «ангелахъ», «священникахъ, исполненныхъ благодати» и тому подобныхъ вещахъ. Изъ третьей, написанной какимъ-то слѣпымъ грекомъ или индѣйцемъ — мнѣ не припомнить всѣхъ мелочей — я заимствовалъ пятьдесятъ начальныхъ стиховъ о «гнѣвѣ Ахиллеса». Наконецъ, изъ четвертой, тоже сочиненной какимъ-то слѣпцомъ, я взялъ страницу или двѣ о «градѣ» и «святомъ свѣтѣ», который былъ описанъ очень недурными стихами, хотя слѣпому, кажется, не пристало писать о свѣтѣ.
Переписавъ чистенько эти стихи, я подмахнулъ подъ ними «Оподельдокъ» (прекрасное звучное имя) и отравилъ, каждое въ отдѣльномъ конвертѣ, въ редакцію четырехъ нашихъ главныхъ журналовъ съ просьбой напечатать немедленно и уплатить приличный гонораръ. Однако, результатъ этого остроумнаго плана (успѣхъ котораго избавилъ бы меня отъ многихъ дальнѣйшихъ затрудненій) убѣдилъ меня, что съ иными редакторами каши не сваришь, и нанесъ coup-de-grâce (какъ выражаются французы) моимъ зарождающимся надеждамъ (какъ говорятъ въ странѣ трансценденталистовъ).
Дѣло въ томъ, что всѣ до единаго журналы, о которыхъ идетъ рѣчь, отнеслись къ «Оподельдоку» съ полнымъ презрѣніемъ въ своихъ «Почтовыхъ ящикахъ». «Пустомеля» отдѣлалъ его въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
— «Оподельдокъ» (кто бы онъ ни былъ) прислалъ намъ длинную тираду о полоумномъ по имени Уголино, отце многочисленных детей, которыхъ слѣдовало бы высѣчь и уложить спать безъ ужина. Вся эта исторія крайне скучная, чтобъ не сказать пошлая. «Оподельдокъ» (кто бы онъ ни былъ) совершенно лишенъ воображенія, а воображеніе, по нашему скромному мнѣнію, не только душа Поэзіи, но и ея сердце. У «Оподельдока» (кто бы онъ ни былъ) хватило духу предлагать «напечатать немедленно» эту ерунду и «уплатить приличный гонораръ». Мы не печатаемъ подобныхъ вещей и не платимъ за нихъ. Впрочемъ, онъ, безъ сомнѣнія, можетъ получить деньги за всякую чушь, которую ему вздумается настрочить, в редакціи «Скандалиста», «Леденца» или «Белиберды».
Какъ видите, къ «Оподельдоку» отнеслись очень жестко, — но всего обиднѣе было слово Поэзія, напечатанное крупнымъ шрифтомъ. Боже, сколько оскорбительнаго таилось въ этихъ шести буквахъ!
Но «Оподельдокъ» получилъ такую же нахлобучку отъ «Скандалиста», который написалъ о немъ слѣдующее:
«Ны получили крайне странное и нахальное посланіе отъ господина (кто бы онъ ни былъ), подписавшагося «Оподельдокъ» и оскорбившаго такимъ образомъ величіе знаменитаго римскаго императора Оподельдока. Къ письму этого господина приложены нелѣпѣйшія и безсодержательнѣйшія вирши объ «ангелахъ и священнослужителяхъ, исполненныхъ благодати», — вирши, какія могъ сочинить только полоумный въ родѣ «Оподельдока». И за эту квинтэссенцію галиматьи онъ желаетъ получить «приличный гонораръ». Ну, нѣтъ, милостивый государь! Мы не платимъ за такія вещи. Обратитесь въ «Пустомелю», въ «Леденецъ», въ «Белиберду». Эти журналы, безъ сомнѣнія, примутъ всякій хламъ, который вы думаете имъ послатъ — и, безъ сомнѣнія, пообѣщаютъ заплатить вамъ».
Какъ видите, и тутъ досталось бѣдному «Оподельдоку»», — но въ данномъ случаѣ сатира обрушилась главнымъ образомъ на «Пустомелю», «Леденецъ» и «Белиберду», которые очень ѣдко названы журналами (курсивомъ), что, конечно, уязвило ихъ до глубины души.
Почти такую же свирѣпость проявилъ «Леденецъ», отозвавшійся обо мнѣ въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
«Какой-то индивидуй, подписавшійся «Оподельдокомъ» (для какихъ низкихъ цѣлей употребляются, къ сожалѣнію, слишкомъ часто имена знаменитыхъ покойниковъ!), доставилъ намъ пятьдесятъ или шестьдесятъ стиховъ, начинающихся такъ:
etc. etc. etc. etc.
Имѣемъ честь почтительнѣйше замѣтить «Оподельдоку» (кто бы онъ ни былъ), что любой мальчишка наборщикъ въ нашей типографіи сочинитъ стихи получше. Вирши «Оподельдока» лишены размѣра. «Оподельдоку» слѣдовало бы поучиться метрикѣ. Но съ чего онъ взялъ, что мы (именно мы, а не кто другой!) вздумаемъ пачкать наши страницы такой невыразимой, несказанной чепухой. Эта нелѣпая болтовня едва-ли годится даже для «Пустомели», «Скандалиста», «Белиберды» — гдѣ печатаются «Жалобы Гусыни» въ качествѣ оригинальной лирики. И этотъ «Оподельдокъ» (кто бы онъ ни былъ) еще требуетъ денегъ за свое вранье. Знайте, «Оподельдокъ» (кто бы вы ни были), что мы и за деньги не напечатаемъ его».
Перечитывая эти замѣтки, я чувствовалъ, что становлюсь все меньше и меньше, когда же редакція прошлась насчетъ «стиховъ» (курсивомъ), во мнѣ осталось вѣсу не болѣе унціи. Бѣднягу «Оподельдока» я пожалѣлъ отъ всей души. Но и «Белиберда» проявила еще меньше снисходительности, чѣмъ «Леденецъ». Вотъ что было сказано въ «Белибердѣ»:
«Какой-то жалкій риѳмоплетъ, подписавшійся « Оподельдокомъ», забралъ въ свою глупую голову, что мы не только напечатаемъ, но и заплатимъ гонораръ за невозможную, безграмотную дичъ, присланную намъ этимъ господиномъ и начинающуюся такимъ удобопонятнымъ стихомъ:
— «Hail, Holy Light! Offspring of Heaven first born»[1]. Мы говоримъ «удобопонятнымъ». Быть можетъ, «Оподельдокъ» (кто бы онъ ни былъ) соблаговолитъ растолковать намъ, какъ это «градъ» можетъ быть «святымъ свѣтомъ». Мы всегда думали, что градъ — это замерзшій дождь. Не объяснитъ-ли онъ также, какимъ образомъ замерзшій дождь можетъ быть одновременно «святымъ свѣтомъ» (что это за штука?) и «отпрыскомъ». Этотъ послѣдній терминъ (если только мы знаемъ англійскій языкъ) примѣняется исключительно къ младенцамъ не старше шести недѣль. Но о подобныхъ благоглупостяхъ и говорить не стоитъ — хотя «Оподельдокъ» (кто бы онъ ни былъ) доходить въ своемъ невѣроятномъ нахальствѣ до того, что разсчитываетъ не только напечатать свои невѣжественныя бредни, но и (вообразите!) получить за нихъ гонораръ.
— Это прелестно, восхитительно! — признаться, мы было хотѣли наказать юнаго писаку за самомнѣніе, напечатавъ verbatim et litteratim его вирши. Да это было бы худшимъ наказаніемъ — и мы напечатали бы — если бъ не жалѣли нашихъ читателей.
— Совѣтуемъ «Оподельдоку» (кто бы онъ ни былъ) отсылать свои будущія творенія въ томъ же родѣ въ «Пустомелю», «Леденецъ» или «Скандалистъ». Они «помѣстятъ». Они ежемѣсячно «помѣщаютъ» подобную же дичь. Посылайте къ нимъ. Мы же не позволимъ оскорбить себя безнаказанно».
Эта замѣтка доканала меня; что до «Пустомели», «Леденца» и «Скандалиста», то я рѣшительно не понимаю, какъ могли они остаться въ живыхъ. Напечатать ихъ миньономъ (язвительная насмѣшка надъ ихъ ничтожествомъ), и тутъ же рядомъ поставить мы гигантскими заглавными буквами — это, это слишкомъ злобно — это сама полынь, сама желчь! Будь я на мѣстѣ котораго-нибудь изъ этихъ журналовъ, у жь я бы доѣхалъ «Белиберду»! — я бы притянулъ ее къ суду! — Я бы подвелъ ее подъ статью закона «о жестокомъ обращеніи съ животными»! Что касается «Оподельдока» (кто бы онъ ни былъ), то этотъ молодецъ мнѣ надоѣлъ и я утратилъ всякое сочувствіе къ нему. Рѣшительно, малый былъ глупъ (кто бы онъ ни былъ) и получилъ по заслугамъ.
Результатъ моего опыта съ старинными книгами показалъ мнѣ: во-первыхъ, что «честность — лучшая политика», во-вторыхъ, что «если я не научусь писать лучше г. Данте, упомянутыхъ выше слѣпцовъ и всей вообще старой клики, то во всякомъ случаѣ врядъ-ли напишу что-нибудь хуже. Итакъ, я воспрянулъ духомъ и рѣшился написать нѣчто «вполнѣ оригинальное» (какъ выражаются на обложкахъ журналовъ), какихъ бы трудовъ и потугъ мнѣ это ни стоило. Я снова обратился къ блестящимъ стансамъ, къ «Маслу Васа» и рѣшился сочинить оду на ту же возвышенную тему. Первый стихъ дался мнѣ легко. Вотъ онъ:
«Писать стихи въ честь «Масла Васа» |
Но, пересмотрѣвъ риѳмы на «Васа», я рѣшительно не могъ ничего придумать дальше. Въ этомъ затруднительномъ положеніи я обратился къ отцу; и послѣ нѣсколькихъ часовъ основательнаго размышленія, мы — мой отецъ и я — сочинили слѣдующее стихотвореніе,
«Писать стихи въ честь «Масла Васа» — |
Конечно, это произведеніе не отличалось длиною, но «я никогда еще не слыхалъ» (какъ выражаются въ «Эдинбургскомъ Обозрѣніи»), чтобы достоинство сочиненія находилось въ зависимости отъ его объема. Въ общемъ я былъ доволенъ успѣхомъ моей дѣвственной попытки и недоумѣвалъ только, какъ съ ней распорядиться. Отецъ совѣтовалъ послать въ «Оводъ», — но противъ этого говорили два соображенія. Я боялся зависти редактора — и зналъ навѣрное, что онъ не платитъ за стихи. Итакъ, въ здравомъ обсужденіи вопроса, я отправилъ свое произведеніе въ редакцію «Леденца», и съ безпокойствомъ, но покорно, ждалъ результатовъ.
Въ слѣдующемъ же номерѣ я съ гордостью увидѣлъ свою поэму въ сопровожденіи слѣдующихъ многозначительныхъ словъ, напечатанныхъ курсивомъ и въ скобкахъ.
„Обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на превосходное стихотвореніе «Масло Васа». Намъ незачѣмъ распространяться о его лиризмѣ и паѳосѣ; невозможно читать эти стихи безъ слезъ. Тѣмъ, у кого хватило духа одолѣть тошнотворныя разглагольствованія на ту же возвышенную тему, напачканныя гусинымъ перомъ редактора «Овода», — совѣтуемъ сравнить оба произведенія.
«P. S. — Мы сгораемъ отъ нетерпѣнія узнать, кто скрывается подъ псевдонимомъ «Снобъ»? Можемъ-ли надѣяться на личное свиданіе?».
Все это, конечно, было только справедливо: но, признаюсь, я и того не ожидалъ, — да послужитъ это замѣчаніе упрекомъ моей родинѣ и человѣчеству. Какъ бы то ни было, я, не теряя времени, отправился къ редактору «Леденца», и, къ счастью, засталъ этого джентльмена дома. Онъ привѣтствовалъ меня съ видомъ глубокаго уваженія, къ которому примѣшивалось отеческое и покровительственное изумленіе, возбужденное, по всей вѣроятности, моей крайней юностью и неопытностью. Предложивъ мнѣ сѣсть, онъ тотчасъ же завелъ рѣчь о моемъ стихотвореніи, но скромность не позволяетъ мнѣ повторить тысячу комплиментовъ, которыми онъ меня осыпалъ. Но похвалы Краба (фамилія редактора) отнюдь не были приторными общими мѣстами. Онъ разбиралъ мнѣ стихотвореніе вполнѣ откровенно и съ большимъ вкусомъ, указалъ на кое-какіе мелочные недостатки, что крайне возвысило его въ моихъ глазахъ. «Оводъ», разумѣется, явился на сцену, и я надѣюсь, что мои произведенія никогда не подвергнутся такой ѣдкой критикѣ, такимъ безпощаднымъ насмѣшкамъ, какимъ подверглось несчастное твореніе моего соперника, со стороны мистера Краба. Я привыкъ считать редактора «Овода» существомъ почти сверхъестественнымъ, но мистеръ Крабъ скоро разубѣдилъ меня. Онъ очертилъ литературный и личный характеръ овода (какъ мистеръ Крабъ сатирически называлъ своего коллегу), изобразивъ ихъ въ надлежащемъ свѣтѣ. Онъ, оводъ, былъ ничтожество. Онъ писалъ омерзительныя вещи. Онъ былъ грошовый писака и шутъ. Онъ былъ подлецъ. Онъ сочинилъ трагедію, надъ которой вся страна помирала со смѣху, и фарсъ, отъ котораго вселенная утопала въ слезахъ.
Кромѣ всего этого, у него хватило безстыдства настрочить пасквиль на самого мистера Краба и назвать его (мистера Краба) «осломъ». Если мнѣ вздумается когда-нибудь высказать мое мнѣніе о г. Оводѣ, страницы «Леденца» къ моимъ услугамъ. Тѣмъ временемъ, такъ какъ я, безъ сомнѣнія, подвергнусь нападкамъ Овода за мое стихотвореніе, онъ (мистеръ Крабъ) берется защищать мои интересы. Если я не выйду въ люди, такъ не по его (мистера Краба) винѣ.
Тутъ мнетеръ Крабъ остановился (послѣднюю часть его рѣчи я не совсѣмъ понялъ), и я воспользовался паузой, чтобы намекнутъ на вознагражденіе, котораго ожидалъ за свои стихи согласно объявленію на обложкѣ «Леденца», увѣрявшему, будто онъ («Леденецъ») «настойчиво предлагаетъ чудовищныя суммы за присылаемые ему матеріалы, нерѣдко уплачивая за коротенькое стихотвореніе сумму, превышающую годовой расходъ «Пустомели», «Скандалиста» и «Белиберды» вмѣстѣ взятыхъ».
Какъ только я произнесъ слово «вознагражденіе», мистеръ Крабъ выпучилъ глаза, а затѣмъ разинулъ ротъ до изумительныхъ размѣровъ, — напоминая въ этомъ состояніи взволнованную утку, которая собирается крякнуть. Въ такомъ видѣ онъ оставался (схватываясь по временамъ за голову, точно въ отчаянномъ недоумѣніи), пока я не кончилъ свою рѣчь.
Когда я замолчалъ, онъ откинулся на спинку кресла, безсильно опустивъ руки, но по прежнему разинувъ ротъ на манеръ утки. Я не зналъ, что сказать, изумленный такимъ страннымъ поведеніемъ. Вдругъ онъ вскочилъ и кинулся къ звонку, но, подбѣжавъ къ нему, повидимому одумался, и оставилъ свое намѣреніе, каково бы оно ни было, а полѣзъ подъ столъ и тотчасъ явился обратно съ палкой. Замахнулся (рѣшительно не понимаю, съ какой цѣлью) — но въ ту же минуту благосклонная улыбка озарила его лицо и онъ спокойно усѣлся въ кресло.
— Мистеръ Ваеъ, — сказалъ онъ (я послалъ ему карточку) — мистеръ Васъ, вы еще молодой человѣкъ, — очень молодой?
Я согласился, прибавивъ, что мнѣ еще не исполнилось восемнадцати лѣтъ.
— Ага! — отвѣтилъ онъ, — очень хорошо! Понимаю, въ чемъ дѣло! Ваши замѣчанія насчетъ вознагражденія весьма справедливы — въ высшей степени! Но, э — э — первая статья — я говорю, первая, за первую статью журналъ никогда не платитъ, понимаете, а? Дѣло въ томъ, что въ подобныхъ случаяхъ мы обыкновенно являемся получателями. (Мистеръ Крабъ умильно улыбнулся при словѣ «получателями»). Въ большинствѣ случаевъ намъ платятъ за помѣщеніе первой статьи, — тѣмъ болѣе стиховъ. Во-вторыхъ, мистеръ Васъ, не въ обычаѣ журналовъ отсчитывать то, что называется во Франціи argent comptant.
— Вы, конечно, понимаете меня. Мѣсяца черезъ три или черезъ шесть, или спустя годъ-другой послѣ напечатанія, мы охотно выдаемъ вексель на девять мѣсяцевъ, если только увѣрены, что «лопнемъ» черезъ полгода. Надѣюсь, мистеръ Васъ, что это объясненіе вполнѣ удовлетворитъ васъ, — заключилъ мистеръ Крабъ со слезами на глазахъ.
Глубоко раскаяваясь, что причинилъ, хотя бы и неумышленно, такое огорченіе знаменитому и достойному мужу, я поспѣшилъ успокоить его, выразивъ свое полное согласіе съ его взглядами, равно какъ и сочувствіе его щекотливому положенію. Высказавъ все это въ изящной рѣчи, я откланялся и ушелъ.
Въ одно прекрасное утро, вскорѣ послѣ вышеприведеннаго разговора, я «проснулся знаменитостью». Степень моей славы лучше всего опредѣляется мнѣніями тогдашнихъ редакторовъ. Мнѣнія эти, какъ увидитъ читатель, явились въ формѣ критическихъ замѣтокъ, посвященныхъ номеру «Леденца», въ которомъ было напечатано мое стихотвореніе, — замѣтокъ совершенно удовлетворительныхъ, убѣдительныхъ и ясныхъ, за исключеніемъ, быть можетъ, гіероглифическихъ письменъ. «Sep. 15—1t» въ концѣ каждой критики.
«Сычъ», журналъ извѣстный глубиною и остроуміемъ своихъ литературныхъ приговоровъ, — «Сычъ», говорю я, писалъ такъ:
— «Леденецъ!» Октябрьская книжка этого восхитительнаго журнала оставляетъ за собою предшествующія и стоитъ рѣшительно внѣ конкурренціи. По красотѣ шрифта и бумаги, но количеству и качеству иллюстрацій, равно какъ и по литературному достоинству статей, «Леденецъ» въ сравненіи съ своими ничтожными соперниками тоже, что Гиперіонъ въ сравненіи съ Сатиромъ. Правда, «Пустомеля», «Скандалистъ», «Белиберда» непобѣдимы въ искусствѣ молоть вздоръ, но во всемъ остальномъ — давайте намъ «Леденецъ!» Какъ ухитряется этотъ знаменитый журналъ выносить свои чудовищные расходы, мы рѣшительно не постигаемъ. Правда, у него было 100.000 подписчиковъ, а въ теченіе послѣдняго мѣсяца подписка увеличилась на 25%; но съ другой стороны онъ платитъ за статьи поистинѣ невообразимыя суммы. Говорятъ, будто мистеръ Остолопъ получилъ тридцать семь съ половиной центовъ за свою безподобную статью о «Свиньяхъ». Съ такимъ редакторомъ, какъ мистеръ Крабъ, и съ такими сотрудниками, какъ Снобъ и Остолопъ, «Леденецъ» не можетъ не имѣть успѣха. Идите и подпишитесь. «Sep. 15—1t».
Признаюсь, я былъ крайне польщенъ такой замѣткой со стороны такого почтеннаго органа, какъ «Сычъ». Помѣстивъ мое имя, то есть мое nom de guerre — впереди великаго Остолопа, онъ оказалъ мнѣ столь же высокую, сколько заслуженную честь.
Затѣмъ вниманіе мое было привлечено замѣтками «Жабы» — органа, извѣстнаго своей прямотой и независимостью, рѣшительно неспособнаго къ сикофантству и прихлебательству.
— Октябрьская книжка «Леденца» вышла ранѣе всѣхъ другихъ журналовъ и безконечно превосходитъ ихъ роскошью иллюстрацій и интересомъ содержанія. Конечно, «Пустомеля», «Скандалистъ» и «Белиберда» непобѣдимы въ искусствѣ молоть вздоръ, но во всемъ остальномъ — давайте намъ «Леденецъ». Какъ ухитряется этотъ знаменитый журналъ выносить свои чудовищные расходы, мы рѣшительно не постигаемъ. Правда, у него было 200.000 подписчиковъ, а за послѣднія двѣ недѣли подписка увеличилась на одну треть, но съ другой стороны онъ выплачиваетъ ежемѣсячно сотрудникамъ страшныя суммы. Говорятъ, будто мистеръ Мямля получилъ пятьдесятъ центовъ за свой «Гимнъ изъ Лужи».
— Въ числѣ именъ, украшающихъ послѣдній номеръ, мы находимъ (кромѣ самого редактора, даровитаго мистера Краба) имена Сноба, Остолопа и Мямли. Но послѣ статей редактора самое замѣчательное произведеніе въ этой книжкѣ поэтическій перлъ Сноба о «Маслѣ Васа». Но да не подумаютъ наши читатели, что эта несравненная bijou имѣетъ что-нибудь общее съ ерундой, напачканной на ту же тему презрѣннымъ субъектомъ, самое имя котораго невыносимо для ушей порядочнаго человѣка. Это «Масло» возбудило всеобщее любопытство и желаніе узнать имя автора, скрывающагося подъ псевдонимомъ «Снобъ». Къ счастью, мы имѣемъ возможность удовлетворить этому любопытству, «Снобъ» — nom de plume мистера Какбишь Васъ — уроженца нашего города, родственника великаго мистера Какбишь (въ честь коего онъ и названъ) и другихъ знатнѣйшихъ фамилій Штата. Его отецъ Томасъ Васъ, эскв., богатый коммерсантъ въ Нарядномъ. «Sep. 15—1t».
Это великодушное одобреніе растрогало меня до слезъ, тѣмъ болѣе, что исходило изъ такого завѣдомо баснословно чистаго источника, какъ «Жаба». Слово «ерунда», примѣненное къ «Маслу Васа», сочиненному Оводомъ, показалось мнѣ чрезвычайно ѣдкимъ и мѣткимъ. Но выраженія «перлъ» и «bijou» въ примѣненіи къ моему произведенію я нашелъ слабоватыми. Они показались мнѣ недостаточно выразительными, недостаточно prononcés (какъ говорятъ во Франціи).
Едва я окончилъ статью «Жабы», какъ одинъ изъ моихъ друзей сунулъ мнѣ въ руки «Крота», ежедневную газету, заслужившую общее уваженіе остроуміемъ своихъ сужденій вообще и открытымъ, свободнымъ, честнымъ тономъ редакторскихъ статей. «Кротъ» отзывался о «Леденцѣ» въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
— Мы только что получили октябрьскую книжку «Леденца» и должны сознаться, что никогда еще ни одна книжка какого бы то ни было періодическаго изданія не доставляла намъ такого высокаго наслажденія. Мы не зря говоримъ. Совѣтуемъ «Пустомелѣ», «Скандалисту» и «Белибердѣ» поберечь свои лавры. Безъ сомнѣнія, эти органы превосходятъ всѣхъ и вся крикливымъ чванствомъ но во всемъ остальномъ — давайте намъ «Леденецъ». Какъ ухитряется этотъ знаменитый журналъ выносить свои чудовищные расходы, — мы рѣшительно не постигаемъ. Правда, у него было 300,000 подписчиковъ, а за послѣднюю недѣлю подписка увеличилась на половину, но суммы, выдаваемыя имъ ежемѣсячно, достигаютъ умопомрачительныхъ размѣровъ. Намъ извѣстно изъ достовѣрныхъ источниковъ, что мистеръ Стукбрякъ получилъ шестьдесятъ два цента за свою послѣднюю повѣсть изъ семейнаго быта ««Кухонное Полотенце».
— Находящійся передъ нами номеръ украшенъ произведеніями мистера Краба (даровитый редакторъ журнала), Сноба, Мямли, Стукбряка и другихъ; но послѣ неподражаемыхъ твореній самого редактора первое мѣсто принадлежитъ поэтическому алмазу начинающаго писателя, скрывшаго свое имя подъ псевдонимомъ «Снобъ» — nom de guerre, которому суждено затмить славу «Боза». Подъ этимъ псевдонимомъ, какъ намъ извѣстно, скрывается нѣкто Какбишъ Васъ, эскв., единственный сынъ и наслѣдникъ богатаго здѣшняго коммерсанта, мистера Томаса Васа, эскв. и близкій родственникъ знаменитаго мистера Какбишь. Удивительное стихотвореніе мистера В. озаглавлено «Масло Васа» — заглавіе, замѣтимъ мимоходомъ, не совсѣмъ удачное, такъ какъ одинъ презрѣнный бродяга, представитель уличной прессы, уже настрочилъ отвратительную чепуху на ту же тему. Впрочемъ, нельзя опасаться, что кто-нибудь смѣшаетъ два эти произведенія. Sep. 15—1t».
Благосклонный отзывъ такой просвѣщенной газеты привелъ меня въ восхищеніе. Я находилъ только, что вмѣсто «презрѣнный бродяга» слѣдовало бы написать «ненавистный и презрѣнный мерзавецъ, подлецъ и бродяга». Мнѣ кажется, такъ было бы изящнѣе. «Поэтическій алмазъ» тоже врядъ-ли выражалъ вполнѣ то, что «Кротъ» думалъ о достоинствахъ «Масла Васа».
Въ тотъ же вечеръ, когда я прочелъ замѣтки «Сыча», «Жабы» и «Крота», мнѣ попался номеръ «Караморы», журнала вошедшаго въ пословицу своимъ глубокомысліемъ. И вотъ что говорилъ «Карамора»:
— «Леденецъ»! Октябрьская книжка этого великолѣпнаго журнала уже вышла въ свѣтъ. Вопросъ о преимуществѣ можетъ считаться рѣшеннымъ и со стороны «Пустомели», «Скандалиста и «Белиберды» было бы нахальствомъ продолжать свои судорожныя попытки соперничать съ «Леденцомъ». Эти журналы превосходятъ его крикливостью, но во всемъ остальномъ — давайте намъ «Леденецъ»! Какъ ухитряется этотъ знаменитый журналъ выносить свои чудовищные расходы, мы рѣшительно не постигаемъ. Правда, у него было ровно полмилліона подписчиковъ, а за послѣдніе два дня подписка увеличилась да 75%; но суммы уплачиваемыя имъ сотрудникамъ, по истинѣ невѣроятны; намъ доподлинно извѣстно, что mademoiselle Пискунья получила восемьдесятъ семь центовъ съ половиной за свой прекрасный революціонный разсказъ «Что случилось въ Іоркъ Тоунѣ и чего не случилось въ Бункеръ Гиллѣ».
— Лучшія статьи этого номера принадлежатъ перу редактора (даровитаго мистера Краба), но въ немъ помѣщены также превосходныя произведенія такихъ авторовъ, какъ Снобъ, mademoiselle Пискунья, Остолопъ, мистриссъ Визгунья, Мямля, мистриссъ Лепетунья, и напослѣдокъ, но не изъ послѣднихъ! — Стукбрякъ. Пусть представитъ міръ другую такую же плеяду геніевъ.
— Стихотвореніе, за подписью «Снобъ», возбудило общій восторгъ и, надо сознаться, заслуживаетъ еще большаго. «Масло Васа» — такъ называется этотъ образчикъ краснорѣчіе и художественнаго вкуса. Кое-кто изъ нашихъ читателей, быть можетъ, сохранилъ смутное, хотя и отвратительное, воспоминаній о стихотвореніи (!) подъ тѣмъ же заглавіемъ, принадлежащемъ перу жалкаго писаки, проходимца и мазурика, состоящаго, если не ошибаемся, въ роли прихвостня одной неприличной газетки, издаваемой на потѣху распивочныхъ. Просимъ ихъ Бога ради не смѣшивать два эти произведенія. Авторъ этого «Масла», какъ мы слышали, Какбишь Васъ, эскв., джентльменъ, одаренный геніемъ и ученый. «Снобъ» только nom de guerre. Sep. 15—1t».
Я съ трудомъ сдерживалъ негодованіе, читая заключительную часть этой діатрибы. Снисходительный, чтобы не сказать ласковый, тонъ отзыва «Караморы» объ этой свиньѣ, редакторѣ «Овода», слишкомъ ясно изобличалъ пристрастіе къ «Оводу», тайное намѣреніе возвысить его на мой счетъ. Всякому понятно, что если бы намѣренія «Караморы» были въ дѣйствительности таковы, какими онъ старался ихъ выставить, то онъ («Карамора») употребилъ бы выраженія болѣе прямыя, болѣе ѣдкія и болѣе умѣстныя. Очевидно, не безъ умысла прибѣгнулъ онъ къ такимъ слабымъ и двусмысленнымъ эпитетамъ, какъ «жалкій писака», «мазурикъ», «прихвостень» и «проходимецъ», въ примѣненіи къ автору мерзѣйшихъ виршей, когда-либо напачканныхъ человѣкомъ. Всѣмъ намъ извѣстно, что такое «поносить притворными хвалами», и наоборотъ, кто не увидитъ, что тайный умыселъ «Караморы» былъ возвеличить притворною бранью.
Впрочемъ, мнѣнія «Караморы» объ «Оводѣ» до меня не касаются. Другое дѣло, его отзывъ обо мнѣ. Послѣ благородныхъ и прочувствованныхъ статей «Сыча», «Жабы» и «Крота» каково было мнѣ выслушать отъ какого-нибудь «Караморы» холодную фразу: «Джентльменъ, одаренный геніемъ и ученый». Да, джентльменъ! Я рѣшилъ добиться отъ «Караморы» письменнаго извиненія или вызвать его на дуэль.
Остановившись на этомъ рѣшеніи, я сталъ обдумывать, кому бы изъ знакомыхъ поручить переговоры съ «Караморой», и такъ какъ редакторъ «Леденца» отнесся ко мнѣ очень внимательно, то я, въ концѣ концовъ, рѣшился обратиться къ его помощи.
Я никогда не буду въ состояніи объяснить себѣ удовлетворительнымъ образомъ крайне страннаго поведенія и манеръ мистера Краба въ то время, какъ я излагалъ ему мой планъ. Онъ повторилъ выходку съ колокольчикомъ и палкой, и снова разинулъ ротъ на манеръ утки. Одно время я думалъ, что онъ закрякаетъ. Впрочемъ, припадокъ прошелъ, какъ и раньше, и онъ сталъ говорить и дѣйствовать, какъ разумный человѣкъ. Онъ, однако, отклонилъ мою просьбу и убѣдилъ меня отказаться отъ вызова, хотя откровенно согласился, что отзывъ «Караморы» возмутителенъ, особливо эпитеты «джентльмена и ученаго».
Въ заключеніе нашей бесѣды мистеръ Крабъ, относившійся ко мнѣ съ чисто отеческимъ участіемъ, намекнулъ, что я могу зашибить копѣйку и въ то же время сильно подвинуться впередъ, если соглашусь взять на себя роль Томаса Гавка для «Леденца».
Я попросилъ мистера Краба объяснить мнѣ, что это за Томасъ Гавкъ, и какимъ образомъ я могу взять на себя его роль.
При этомъ вопросѣ мистеръ Крабъ снова «сдѣлалъ большіе глаза» (какъ выражаются въ Германіи), но въ концѣ концовъ, опомнившись отъ изумленія, объяснилъ, что слова Томасъ Гавкъ употреблены имъ вмѣсто условнаго выраженія Томми Гавкъ или томагавкъ, и что «играть роль томагавка» значитъ пробирать, разносить и всячески допекать враждебныхъ авторовъ.
Я отвѣчалъ моему патрону, что если въ этомъ все дѣло, то я охотно возьму на себя роль Томаса Гавка. Мистеръ Крабъ предложилъ мнѣ, въ видѣ опыта, пробрать редактора «Овода» самымъ свирѣпымъ слогомъ, на какой только я способенъ. Я тутъ же принялся за дѣло, написавъ статью въ тридцать шесть страницъ о «Маслѣ Васа» моего соперника. Я убѣдился, что профессія Томаса Гавка гораздо легче поэзіи; у меня быстро выработалась система, такъ что я могъ дѣйствовать совершенно увѣренно и методически. Вотъ какъ я поступалъ. Я купилъ на аукціонѣ (за дешевую цѣну): «Рѣчи лорда Брума», «Полное Собраніе Сочиненій Коббета», «Новый списокъ похабныхъ словъ», «Искусство собачиться», «Самоучитель базарнаго языка» (in folio) и «Льюисъ Г. Кларкъ объ языкѣ». Эти произведенія я изодралъ въ клочки скребницей, а затѣмъ просѣялъ сквозь сито, отсѣявъ все мало-мальски приличное (такого оказалось немного) и оставивъ только грубости. Эти послѣднія я пересыпалъ въ оловянную перечницу съ продольными скважинами, сквозь которыя могли проходить цѣлыя фразы. Послѣ этого смѣсь была готова въ употребленію. Когда требовалось сыграть роль Томаса Гавка, я намазывалъ листокъ бумаги яичнымъ бѣлкомъ (отъ яйца гусака), затѣмъ, изодравъ подлежавшую разбору статью такимъ же порядкомъ, какъ перечисленныя выше книги, только на еще болѣе мелкіе клочки, такъ чтобы на каждомъ было по одному слову, смѣшивалъ ихъ съ предыдущими, завинчивалъ перечницу, встряхивалъ ее и посыпалъ намазанную бѣлкомъ бумагу, къ которой и прилипали лоскутья. Эффектъ получался великолѣпный. Статьи выходили увлекательныя.
Да, этимъ простымъ способомъ я создавалъ рецензіи на удивленіе міру. Въ первое время меня немножко смущала, вслѣдствіе застѣнчивости, неразлучной съ неопытностью, нѣкоторая безсвязность изложенія — общій видъ статей, не лишенныхъ чего-то bizarre (какъ говорятъ во Франціи). Не всѣ фразы были прилажены какъ слѣдуетъ (какъ говорятъ англо-саксы). Многія стояли наискосокъ, иныя даже вверхъ ногами, и эта поза нѣсколько портила впечатлѣніе. Только сентенціи мистера Льюиса Кларка обладали такой энергіей и самоувѣренностью, что не смущались никакими позами и выглядѣли одинаково весело и самодовольно, — все равно, стояли-ли какъ слѣдуетъ или вверхъ ногами.
Трудно опредѣлить, что сдѣлалось съ редакторомъ «Овода» по напечатаніи моего разбора. Самое вѣроятное предположеніе, — что онъ умеръ, изойдя слезами. Во всякомъ случаѣ, онъ исчезъ съ лица земли, и никто больше не видалъ даже его призрака.
Когда это дѣло было приведено къ концу и фуріи утолены, я сдѣлался довѣреннымъ лицомъ мистера Краба. Онъ посвятилъ меня въ свои дѣла, предложилъ мнѣ постоянное сотрудничество въ качествѣ Томаса Гавка въ «Леденцѣ» и, не имѣя возможности выплачивать жалованье, разрѣшилъ мнѣ пользоваться его совѣтами à discretion.
— Любезный Какбишь, — сказалъ онъ мнѣ однажды послѣ обѣда, — я высоко цѣню ваши способности и люблю васъ, какъ сына. Вы мой наслѣдникъ. Я откажу вамъ «Леденецъ». А пока сдѣлаю васъ богачемъ, сдѣлаю, только слушайтесь моихъ совѣтовъ. Прежде всего нужно избавиться отъ стараго кабана.
— Кабана? — повторилъ я пытливо, — свинья, э?.. aper? (какъ говорятъ по латыни)… кто?.. гдѣ?
— Вашъ отецъ, — сказалъ онъ.
— Именно, — отвѣчалъ я, — свинья.
— Вамъ надо сдѣлать карьеру, — продолжалъ мистеръ Крабъ, — а этотъ субъектъ виситъ у васъ на шеѣ словно мельничный жерновъ. Вы должны зарѣзать его. (При этихъ словахъ я досталъ изъ кармана ножикъ). — Вы должны зарѣзать его, — заключилъ мистеръ Крабъ, — разъ и навсегда. Онъ не подходитъ, не подходитъ. А то, пожалуй, лучше надавать ему пинковъ или побить тростью.
— А что вы скажете, — замѣтилъ я скромно, — если я сначала надаю ему пинковъ, потомъ поколочу тростью, а тамъ приведу въ порядокъ, ущипнувъ за носъ.
Мистеръ Крабъ задумчиво смотрѣлъ на меня въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній, потомъ сказалъ:
— Я думаю, мистеръ Васъ, что вашъ планъ довольно хорошъ, даже замѣчательно хорошъ, но цирюльники народъ неподатливый — и, мнѣ кажется, вамъ слѣдуетъ, продѣлавъ надъ Томасомъ Васомъ указанныя вами операціи, — какъ можно аккуратнѣе и тщательнѣе подбить ему глаза кулаками, чтобы онъ не могъ видѣть васъ на фешенебельныхъ прогулкахъ. Послѣ этого, съ вашей стороны, кажется, все будетъ сдѣлано. Можно будетъ, впрочемъ, упрятать его въ жолобъ и поручить попеченіямъ полиціи. На слѣдующее утро вы можете явиться въ участокъ и заявить о нападеніи.
Я былъ очень тронутъ нѣжными чувствами ко мнѣ мистера Краба и не замедлилъ воспользоваться его превосходнымъ совѣтомъ. Въ результатѣ я избавился отъ стараго кабана и началъ чувствовать себя независимымъ джентльменомъ. Недостатокъ денегъ служилъ для меня въ теченіе нѣсколькихъ недѣль источникомъ нѣкоторыхъ неудобствъ, но въ концѣ концовъ, пріучившись внимательно глядѣть въ оба и замѣчать все, что творится у меня подъ носомъ, я нашелъ способъ обладить эту вещь. Я говорю «вещь», замѣчу мимоходомъ, такъ какъ слыхалъ, будто по латыни это называется rem. Кстати, по поводу латыни, — можеть-ли кто-нибудь объяснить мнѣ, что значитъ quocunque и что значитъ modo?
Мой планъ былъ крайне простъ. Я купилъ за безцѣнокъ шестнадцатую долю «Сварливой Черепахи» — вотъ и все. Я сдѣлалъ это, — и положилъ деньги въ карманъ. Конечно, для этого потребовались кое-какія дальнѣйшія ухищренія, но они не входили въ общій планъ. Они были его послѣдствіемъ, результатомъ. Напримѣръ, я купилъ перо, чернилъ и бумагу, и пустилъ ихъ въ ходъ съ бѣшеной энергіей. Написавъ журнальную статью, я озаглавилъ ее «Тра-ла-ла» автора «Масла Васа», и послалъ въ «Белиберду». Когда же этотъ журналъ назвалъ мое произведеніе ерундой въ «Почтовомъ Ящикѣ», я перемѣнилъ заглавіе на «Ишь-ты-подижь-ты» Какбишь Васа, эскв., автора Оды къ «Маслу Васа» и издателя «Сварливой Черепахи». Съ этой поправкой я снова отправилъ статью въ «Белиберду», а въ ожиданіи отвѣта сталъ ежедневно печатать въ «Черепахѣ» по шести столбцовъ разсужденій, посвященныхъ философическому и аналитическому разбору литературныхъ заслугъ «Белиберды» и личнаго характера его редактора. Спустя недѣлю «Белиберда» объявила, что вслѣдствіе какого-то страннаго недоразумѣнія, «смѣшала нелѣпую статью какого-то безвѣстнаго невѣжды, озаглавленную «Ишь-ты-поди-жь-ты», съ великолѣпной литературной жемчужиной, подъ такимъ же заглавіемъ, произведеніемъ Какбишь Васъ, эскв., знаменитаго автора «Масла Васа». «Белиберда» выражала глубокое «сожалѣніе по поводу этой весьма естественной случайности» и обѣщала напечатать настоящее «Ишь-ты-поди-жь-ты» въ ближайшемъ нумерѣ журнала.
Фактъ тотъ, что я думалъ — взаправду думалъ — думалъ въ то время — думалъ тогда (и не имѣю никакого основанія думать иное теперь), что «Белиберда», дѣйствительно, ошиблась. Я не знаю никого, кто бы такъ часто впадалъ въ самыя странныя ошибки съ наилучшими намѣреніями, какъ «Белиберда». Съ этого дня я возымѣлъ большую симпатію къ «Белибердѣ», и вскорѣ основательно ознакомился съ ея литературными заслугами, распространяясь о нихъ въ «Черепахѣ» при каждомъ удобномъ случаѣ. И вотъ странное совпаденіе, одно изъ тѣхъ, дѣйствительно, замѣчательныхъ совпаденій, которыя заставляютъ человѣка серьезно задуматься; — такой же рѣшительный переворотъ мнѣній, такое же полное bouleversement (какъ говорятъ по французски), такой же радикальный шиворотъ-на-выворотъ (если позволено будетъ употребить это довольно сильное индѣйское выраженіе), какой произошелъ, pro и con, между мною съ одной стороны и «Белибердой» съ другой, совершился въ самомъ непродолжительномъ времени и при подобныхъ же обстоятельствахъ въ моихъ отношеніяхъ къ «Скандалисту» и къ «Пустомелѣ».
Такъ, мастерскимъ ухищреніемъ генія, я наконецъ добился тріумфа, «набивъ кошелекъ деньгами», и съ трескомъ и блескомъ началъ блестящую и достославную карьеру, которая сдѣлала меня знаменитымъ и даетъ мнѣ возможность сказать вмѣстѣ съ Шатобріаномъ: «Я дѣлалъ исторію» — j’ai fait l’histoire.
Да, я «дѣлалъ исторію». Со времени той свѣтлой эпохи, о которой я говорю, мои дѣла, мои творенія принадлежатъ человѣчеству. Они извѣстны всему міру. Въ виду этого мнѣ нѣтъ надобности разсказывать, какъ, поднимаясь все выше и выше, я получилъ въ наслѣдство «Леденецъ», — какъ я соединилъ этотъ журналъ съ «Пустомелей», какъ я купилъ «Скандалиста», сливъ въ одно цѣлое три журнала, какъ, наконецъ, я вступилъ въ сдѣлку съ единственнымъ остававшимся соперникомъ и соединилъ всю мѣстную литературу въ одинъ всемірно-извѣстный великолѣпный журналъ
Да, я дѣлалъ исторію. Мое имя пользуется всемірной славой. Оно гремитъ изъ края въ край земли. Въ любомъ номерѣ газеты вы обязательно встрѣтите имя безсмертнаго Какбишь Васъ. Мистеръ Какбишь Васъ сказалъ то-то, мистеръ Какбишь Васъ написалъ то-то, мистеръ Какбишь Васъ сдѣлалъ то-то. Но я кротокъ и смиренъ сердцемъ. Въ концѣ концовъ, что это такое? — это неизъяснимое нѣчто, упорно называемое людьми «геніемъ»? Я согласенъ съ Бюффономъ, съ Гогартомъ, — въ концѣ концовъ это просто терпѣніе.
Посмотрите на меня! — какъ я работалъ! — какъ я корпѣлъ! — какъ я писалъ! — Боги, я-ли не писалъ! — Я не зналъ, что такое «отдыхъ». Днемъ я сидѣлъ за письменнымъ столомъ, а съ наступленіемъ тьмы — блѣдный труженикъ! — зажигалъ полночную лампаду. Стоило бы вамъ поглядѣть на меня, стоило бы! Я облокачивался на правую руку. Облокачивался на лѣвую. Я сидѣлъ, нагнувшись надъ столомъ. Я сидѣлъ откинувшись на спинку стула. Я сидѣлъ выпрямившись. Я сидѣлъ, tête baissée (какъ говорятъ на языкѣ Кикапу), склонивъ голову къ алебастровой страницѣ. И во всѣхъ этихъ позахъ я… писалъ. Въ радости и въ горѣ я… писалъ. Въ мукахъ голода и жажды я… писалъ. Въ болѣзни и здоровьи я… писалъ. При солнечномъ свѣтѣ и при лунномъ свѣтѣ я… писалъ. Что я писалъ, о томъ не стоитъ говорить. Стиль!.. вотъ что важно. Я заимствовалъ его у Стукбряка — вжи! — кши! — и представилъ вамъ его образчикъ.
Примѣчанія[править]
- ↑ «Привѣтъ тебѣ, Свѣтъ небесный! Перворожденный отпрыскъ Неба». Слово hail значить также градъ.
