Островский А. Н. Полное собрание сочинений. В 12-ти т. Т. 10.
М., «Искусство», 1978.
ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ[править]
Находясь вдали от обеих столиц и даже от губернских городов, я не мог знать, что делается в русской литературе, особенно в низших слоях ее. Теперь, получив некоторые NoNo газет, я считаю своею обязанностию объясниться пред публикою по поводу статей, появившихся в «Ведомостях московской городской полиции» и «С.-Петербургских ведомостях». Фельетонисты означенных газет, рассчитывая на мое отсутствие, надеялись, что их выходки останутся безнаказанными и, по их расчету, получат некоторое правдоподобие. Но в своем расчете они ошиблись! До меня хотя поздно, а все-таки дошли №№ 97 и 135-й «Ведомостей московской городской полиции» и № 96-й «С.-Петербургских ведомостей».
Как ни тяжело отрываться от важных занятий для того, чтобы отвечать на нападки завистливой бездарности, но молчать долее я считаю неприличным.
Начну с «Ведомостей московской городской полиции», в которых, в № 97-м, помещена статья какого-то г. Правдова. По самому началу уже видно, с кем я должен иметь дело. Г. Правдов пишет: «Имена гг. Островского и Горева известны как имена лиц, подвизающихся на одном и том же поприще театральной литературы». Предоставляю публике судить, насколько тут справедливости и деликатности. Вероятно, не одному благородному человеку, прочитавшему эти строки, будет грустно за литературу. Далее г. Правдов выписывает для сравнения сцены из № 7-го «Московского городского листка» 1847 г., названные мною сценами из комедии «Несостоятельный должник», и 1-е и 2-е явления из 3-го акта моей комедии «Свои люди — сочтемся» и делает такое заключение: «Сомнения нет, что сцены, помещенные в „Городском листке“ и названные: явление IV из комедии „Несостоятельный должник“ — суть отрывок из комедии „Свои люди — сочтемся“. Но ни объявление, ни поправка (в №№ 1-м и 12-м „С.-Петербургских ведомостей“ 1856 г.) нисколько не объясняют, почему в отдельно изданной книге „Свои люди — сочтемся“ не поставлены имена обоих сочинителей; или — если предположить, что оба автора, начавши писать пьесу с середины, сочинили вместе только одно начало третьего действия, — почему об этом участии Горева умолчено в издании полной комедии?»
Один раз навсегда объяснюсь по этому предмету.
Прежде нежели пришел ко мне г. Горев (осенью 1846 г.), комедия в общих чертах была уже задумана и некоторые сцены набросаны; многим лицам я рассказывал идею и читал некоторые подробности. Кроме того, мною в это время написано было много сцен из купеческого быта. На все это я имею свидетельства весьма многих лиц, заслуживающих полное доверие.
Осенью 1846 г. пришел ко мне Горев; я прочел ему написанные мною «Семейные сцены» и рассказал сюжет своей пьесы. Он предложил начать обделку сюжета вместе — я согласился, — и мы занимались три или четыре вечера (т. е. г. Горев писал, а я большею частию диктовал). Таким образом было написано четыре небольших явления первого действия (около шести писаных листов). В последний вечер г. Горев объявил мне, что он должен ехать из Москвы. Тем и ограничилось его сотрудничество.
До 1847 г. я не принимался за комедию; весною же того года я начал обработку пьесы по измененному мною плану и поспешил напечатать написанное с г. Горевым. Я принес к редактору «Городского листка», г. Драшусову, четвертое явление и подписал под ним две фамилии, когда Горева уже давно не было в Москве; под другими же своими произведениями, напечатанными в «Городском листке», я не подписывался. Несколько строчек, несколько фраз г. Горева я не желал присвоить себе и объявил об его сотрудничестве, подписав в его отсутствие сцены и за себя и за него, а меня обвиняют в присвоении целых комедий г. Горева и кто же? — не сам г. Горев, а люди, которые не смеют подписать даже фамилии под своими статьями!
После этого в продолжение 1847, 1848 и половины 1849 гг. я писал свою комедию отдельными сценами на глазах своих друзей, постоянно читал им каждую сцену, советовался с ними о каждом выражении, исправлял, переделывал, некоторые сцены оставлял вовсе, другие заменял новыми, во время болезни, не будучи в состоянии писать, диктовал 4-й акт. Написанная прежде сцена по новому плану вошла в третье действие. Таким образом: и сюжет комедии, и отделка ее принадлежат мне, на что я имею самые ясные доказательства.
Могут меня обвинять только в том, что, печатая свою комедию «Свои люди — сочтемся», я не сделал оговорки, что в третий акт вошла сцена, напечатанная уже в «Городском листке», но я не считал этого нужным, напечатав ее прежде под общим именем.
Фельетонист «С.-Петербургских ведомостей» г. Зотов упрекает «Современник» за то, что под моей пьесой «Семейная картина» не подписано двух фамилий, якобы напечатанных под нею в «Городском листке» (№№ 60 и 61-й 1847 г.). Это клевета, заслуживающая гласного обличения. Всякий, имеющий возможность видеть «Городской листок», может убедиться, что под этою пьесой не подписано никакой фамилии. Я тогда еще не подписывался. Как назвать такой поступок? Далее фельетонист «С.-Петербургских ведомостей» спрашивает, почему я умалчиваю об участии г. Горева в последующих моих комедиях. Не далеко ли Вы зашли, г. фельетонист? Я с Горевым написал только сцены, напечатанные в № 7-ом «Московского город<ского> листка» 1847 г., и подписал фамилии обоих. Теперь я у Вас спрашиваю: по какому праву Вы объявляете печатно, что я умалчиваю о сотрудничестве г. Горева в последующих комедиях? О каком сотрудничестве? В каких последующих пьесах? На все это я требую у Вас объяснения, и будьте уверены, что об этом Вашем поступке я не буду умалчивать. Вы распространили по всей России ложный слух, бросающий на меня подозрение в присвоении чужой литературной собственности, и будете отвечать за него и за клевету, уже обличенную мною.
Фельетонист «Ведомостей моск<овской> городской полиции» (№ 135) пошел еще далее. Опираясь на «С.-Петербургские ведомости», он, между прочею галиматьей, говорит: «До сих пор автор названной сцены („Семейная картина“) для публики не был известен: в „Городском листке“ не подписано под ней ничьего имени. Любопытно было бы знать, почему он („Современник“) приписывает ее г. Островскому? Не произошла ли и тут какая-либо ошибка?»
На эту статью, обличающую в авторе, скрывшем свое имя, отсутствие всяких приличий, необходимых образованному человеку, я скажу следующее: «Современник» напечатал мое имя под пьесой потому, что я подписал его, потому что нет никакого повода и никто не смеет сомневаться в принадлежности мне статьи, по крайней мере печатно, если подписана под ней фамилия! Покорнейше прошу редакцию «Ведомостей моск<овской> городской полиции» объявить имя сомневающегося фельетониста, чтобы знать, с кем иметь дело и кого учить не сомневаться.
Гг. фельетонисты (литературные башибузуки, по выражению «Русского вестника») увлекаются своею необузданностию до того, что забывают не только законы приличия, но и те законы, которые в нашем отечестве ограждают личность и собственность каждого. Не мешает для обуздания напомнить им об этом. Не думайте, господа, чтобы литератор, честно служащий литературному делу, позволил вам безнаказанно играть своим именем!
Автор пьес: «Семейные сцены» («Семейная картина»), «Свои люди — сочтемся», «Утро молодого человека», «Неожиданный случай», «Бедная невеста», «Не в свои сани не садись», «Бедность не порок», «Не так живи, как хочется», «В чужом пиру похмелье» —
Тверь 27-го июня 1856.
КОММЕНТАРИЙ[править]
Впервые опубликовано (с сокращениями) в газете «Московские ведомости», 1856, 5 июля.
Источники текста:
копия П. О. Морозова в составе монографии об Островском (ПД).
Печатается по копии Морозова.
Слухи о том, что комедия «Свои люди — сочтемся!» написана Островским совместно с Д. А. Горевым-Тарасенковым, стали распространяться на следующий же год после опубликования комедии, то есть в 1851 г. И. Ф. Горбунов отмечал, что, по всей вероятности, сплетню распустил сам Горев (так, впоследствии он пытался присвоить себе пьесу Чернышева «Не в деньгах счастье». — См.: «Воен.», стр. 58), Островский просил Горева выступить с опровержением слухов, но он па это не согласился и продолжал распространять слухи о плагиате.
1 С апреля по август 1856 г. Островский находился в литературной экспедиции на Волге (см. наст. том, стр, 322—347 и 360—374), Нападки на него к этому времени проникли в прессу, что и заставило драматурга выступить также с печатными объяснениями, и он обратился к помощнику редактора «Московских ведомостей» В. Ф. Коршу с просьбой опубликовать его ответ (подробнее об этом см.: Лакшин, стр. 74, 247—255, 318—319).
…какого-то г. Правдова.-- Под псевдонимом «Правдов» скрывался
давний недоброжелатель драматурга — князь Н. С. Назаров.
…написано было много сцен из купеческого быта.-- Имеются в виду опубликованные в 1847 г. «Сцены из комедии „Несостоятельный должник“, „Картина семейного счастья“, „Записки замоскворецкого жителя“ и „Две биографии“ (см. наст. изд., т. 1, стр. 417—421). К этим же сочинениям примыкает хранящийся в рукописном отделе Пушкинского дома набросок „Биография Кутейника и биография студента“. Приводим его полностью:
Биография Кутейника и биография студента.[править]
Как родился, слышит слово „доход“. Лишения и муки в семействе. Длинная белая рубашка и манишка с прошивкой. Схоластическое воспитание (брат или дядя), каждую неделю розги в субботу, и сечь заставляют иногда младенцев (парта, нотата, еррор). Потом — в училище, у мещанки живет, — здесь школа жизни. Водят на кушаке. Эти-то и идут в гражданскую службу. Потом — семинария, схоластика, смешные стремления вырваться, которые иногда обнаруживаются только костюмом.
Некрасов: „Блажен, кто челн привяжет к корме большого корабля“, т. е. университет, литература или какие-нибудь научные занятия даже на службе, напр. статистика. Потом поступает на службу через протекцию (поклоны, подобострастие, глупый исправник). Дальнейшее служение (карты, водка; в Москве — клубы, лошади). Гонение всякого образования — и ничего положительного, даже русского, потому что не дано. Уважение родни и оказывание протекции. Генерал едет к дьячку, все родные кланяются и т. д. Студент».
Башибузук — здесь: грубый, необузданный, жестокий человек.