ЛЕГЕНДЫ.
Майя.
I.
Шумъ жестокой сѣчи стихалъ… Разбитый наголову непріятель бѣжалъ, оставивъ побѣдителю родной городъ Гунхой. Часть побѣдителей порывалась въ погоню, безъ пощады убивая всякаго, а другая часть, съ ханомъ Сарымбэть во главѣ, приготовлялась занять стѣрытый городъ. Издалѣ это быль настоящiй пчелиный сотъ изъ низенькихъ бѣлыхъ домиковъ съ плоскiми кровлями, глухими бѣлыми стѣнами и узкими грязными уличками. Отдѣльно возвышались куполы мечетей и стройныя иглы минаретовъ, отдѣльно стоялъ дворецъ бѣжавшаго хана Олоя, потонувшій въ зелени садовъ.
— Плѣнныхъ не будетъ, — говорилъ молодой ханъ Сарымбэтъ, подъзжая къ городскимъ воротамъ. — Побѣду даетъ Аллахъ… Городъ будетъ, могилой для тѣхъ, кто былъ нашимъ врагомъ больше ста лѣтъ. Развалины покажутъ нашимъ потомкамъ, какъ мы умѣли мстить нашимъ врагамъ. Плѣнныхъ не будетъ, а побѣду даетъ Аллахъ…
Красивъ ханъ Сарымбэтъ, молодъ, полонъ отваги, настоящiй молодой левъ, который въ первый разъ отвѣдалъ горячей крови. Но жестокія слова сказалъ не онъ, а ихъ придумала старая голова главнаго ханскаго совѣтника Кугэй. Беззубый старикъ точно для того прожилъ восемьдесятъ лѣтъ, чтобы внушить молодому хану жестокія слова.
— Такъ нужно, ханъ, такъ нужно, — шамкалъ старикъ, едва держась въ своемъ мягкомъ сѣдлѣ. — Аллахъ даетъ побѣду, но нужно умѣть ею воспользоваться… Недаромъ наша кровь лилась цѣлыхъ сто лѣтъ. Огонь гасятъ огнемъ, а кровь кровью.
Хищный старикъ замѣтилъ колебаніе въ лицѣ молодого хана, въ его глазахъ мелькнула жалость, и Кугэй залилъ ее ядомъ своихъ старыхъ словъ.
Молча махнулъ рукой ханъ Сарымбэтъ, и тысячи всадниковъ ринулись грабить беззащитный городъ, въ которомъ оставались старики, женщины и дѣти. Съ гикомъ неслась страшная смерть… Въ городѣ некому было даже з&щищаться, а только протягивались беззащітныя руки съ мольбой о пощадѣ. Но ханское слово законъ, и пустѣли одна улица за другой, каждый шагъ впередъ усѣянъ былъ трупаии, а по канавамъ лилась кровь, какъ вода. Кто умираль подъ ударомъ сабли, кто былъ приколоть пиками, многіе растоптаны лошадинымъ копытомъ, а дѣтей разбивали головками с каменныя стѣны родныхъ домовъ. Это была настоящая бойня, цѣлый адъ… Тысячи людей столпились на базарѣ, въ мечетяхъ и около мечетей — ихъ и убивали тысячами, точно человѣческую жизнь косила острая коса, а смерть висѣла въ воздухѣ.
Ханъ Сарымбэть смотрѣлъ на побоище изъ своей ставки и слышалъ только отчаянные вопли, заглушаемые веселымъ гиканьемъ побѣдителей. Восточная часть города уже горѣла, и некому было тушить огонь. Показалось облако дыма и въ противоположной сторонѣ.
— Я хочу видѣть городъ, — заявилъ ханъ Сарымбэть.
Старый Кугэй нахмурился, но спорить не смѣлъ.
Ханъ Сарымбэть въѣзжалъ въ Гунхой, окруженный блестящей свитой, точно всходило утреннее солнце. Несчастный городъ былъ заваленъ трупами, залитъ кровью, лютое пламя довершало жестокое дѣло человѣческихъ рукъ. Не смущалось сердце хана лыломъ кровавой сѣчи, когда онъ летѣлъ впереди другихъ, а тутъ и онъ задумался, когда рѣдкой красоты его боевой конь началъ храпѣть и шарашиться въ сторону при видѣ теплыхъ труповъ. Убитые старики, женщины и дѣти загораживали дорогу. Бѣлыя стѣны сбитыхъ изъ глины домиковъ были обрызганы кровью. Лошадь хана фыркала и дрожала. Самъ ханъ Сарымбэть опустилъ голову, пораженный страшной картиной всеобщаго избіенія. А тамъ — заваленный трупами базаръ, площадь передъ мечетью… трупы, трупы и трупы.
Оставался нетронутымъ одинъ ханскій дворецъ, оцѣпленный стражей. Въ немъ было тихо, какъ въ могилѣ.
— Ѣдемъ назадъ, — сказалъ Кугэй.
Но тутъ случилось что-то необыкновенное. Изъ дворца вырвалась цѣлая толпа женщинъ и бросилась навстрѣчу молодому побѣдителю. Онѣ бѣіжали съ распущенными волосами, обезумѣвъ отъ страха, бросались ницъ, моля о пошадѣ. Другія хватались за стремена и цѣловали ханскія ноги, полы его халата, его кривую саблю.
— Бей! — скомандовалъ Кугэй.
Началось избіеніе… Это было самое ужасное, что только видѣлъ ханъ Сарымбэть. Женщинъ и дѣтей топтали лошадьми, рѣзали и кололи. Видъ этой рѣзни отуманилъ и его голову. Вѣдь эти женщины — матери, жены, сестры и дочери его исконныхъ враговъ, онѣ родили проклятое племя Гунхой, онѣ призываютъ своими воплями и слезами только свою безсильную ненависть къ нему, онѣ, вотъ эти женщины, выкололи глаза его дѣду, попавшемуся въ плѣнъ, т. е. ихъ бабушки, онѣ народятъ еще несмѣтное число его враговъ, а счастье перемѣнчиво. Впередъ!.. Ханскій конь врѣзался въ живую толпу, а ханская сабля косила головы направо и налѣво. О, развѣ можетъ быть счастье больше, какъ видѣть поверженнаго въ прахъ своего злѣйшаго врага и наслаждаться его предсмертнымъ хрипѣньемъ… Впередъ! Бей! Плѣнныхъ не будетъ…
Ханскій скакунъ вылетѣлъ впередъ и вынесъ его къ дворцу. Вотъ оно, это проклятое гнѣздо. Ханъ Сарымбэть въ пылу погони на конѣ въѣхалъ прямо во дворецъ. Здѣсь тоже было много женщинъ… Однѣ лежали ницъ, другія, стоя на колѣняхъ, поднимали кверху маленькихъ дѣтей… Нѣтъ никому пощады! Кугэй ворвался во дворецъ слѣдомъ за ханомъ, и началась страшная рѣзня.
— Бей… бей… бей…
Въ одной изъ дальнихъ комнатъ дворца ханъ увидѣлъ сидѣвшую на коврѣ молодую женщину поразительной красоты. Она сидѣла, обнявъ колѣни руками, и не шевелилась, не молила о пощадѣ, не плакала, а съ достоинствомъ ждала своей смерти. Старый Кугэй, задыхавшійся отъ кровавой работы, подбѣжалъ къ ней и уже замахнулся саблей, но ханъ Сарымбэть протянулъ руку.
— Кто ты, женщина? — тихо спросилъ онъ.
— Я — Майя.
Она даже улыбнулась и злобно посмотрѣла на него своими темными, какъ ночь, глазами. Кугэй скрежеталъ зубами отъ ярости, а ханъ Сарымбэть сдѣлалъ уже знакъ, что даруетъ жизнь смѣлой женщинѣ, позабывъ собственный приказъ о всеобщемъ истребленіи.
II.
Городъ Шибэ торжествовалъ, ожидая возвращенія побѣдителей. Да, проклятое племя Гунхой было уничтожено, городъ Гунхой срытъ до основанія, и не осталось въ немъ камня на камнѣ. Такова воля Аллаха… Племя Шибэ и племя Гунхой враждовали издревлѣ, какъ враждуетъ собака съ волкомъ, и вотъ свершилось то, чего не могли предугадать самые умные. Гунхоя нѣтъ, а есть Шибэ…
Возвращавшійся въ свою столицу ханъ Сарымбэть былъ встрѣченъ, какъ молодой мѣсяцъ. Многотысячная толпа ликовала, вездѣ горѣли веселые огни, слышались веселыя пѣсни и клики радости.
— Да живетъ ханъ и да радуется ханское сердце!..
Грустенъ возвращался одинъ старикъ Кугэй. Воля Аллаха не была исполнена и ханское слово измѣнило самому себѣ. Много добычи взяли съ собою войска, и великая радость ожидала ихъ у себя дома. Но стараго Кугэя безпокоила плѣнница, которую везли вмѣстѣ съ добычей къ Шибэ. И для чего она понадобилась хану Сарымбэть? Развѣ не стало у него своихъ женщинъ: тридцать женъ, тридцать прислужницъ — можно еще столько же добыть. Такъ нѣтъ, увидѣлъ Майю и везетъ ее къ себѣ, точно сокровище.
— Майя была наложницей Олой-хана, — шепталъ Кугэй хану Сарымбэть, чтобы возбудить въ послѣднемъ чувство ревности.
— Знаю… — коротко отвѣчалъ молодой ханъ. — Ты можешь прибавить, Кугэй, что Майя во дворецъ Олой-хана попала уже не дѣвушкой. Она попала плѣнницей… Ея мужъ — степной батырь.
— Ея мужъ, ханъ?.. Вотъ цвѣтокъ разцвѣтаетъ въ полѣ и даетъ плодъ, — развѣ у него есть мужъ?.. Не одинъ батырь былъ у Майи… Она переходила изъ рукъ въ руки, какъ старая монета.
— Старыя золотыя монеты ты самъ любишь, Кугэй… — смѣялся ханъ. — Онѣ имѣютъ только одинъ недостатокъ, именно, принадлежатъ только тому, кто ихъ держитъ въ рукахъ.
Шибэ веселился, а Майя сидѣла въ ханскомъ дворцѣ и горько плакала. Да, у нея теперь явились и слезы… Зачѣмъ она не умерла вмѣстѣ съ другими?.. Страшно жить… она часто просыпалась ночью и вздрагивала: предъ ея глазами проносилась ужасная картина. Отчаянный крикъ матерей, защищавшихъ своихъ дѣтей, стоны раненыхъ, мольбы о пощадѣ и смерть, смерть, смерть…
У Майи было свое отдѣльное помѣщеніе во дворцѣ, куда никто не смѣлъ входить, кромѣ хана Сарымбэть. Да, онъ пришелъ къ ней, но не какъ къ плѣнницѣ, а какъ слуга.
— Не нужно-ли тебѣ чего-нибудь, Майя? У тебя заплаканные глаза… Можетъ-быть, съ тобою дурно обращаются?..
Майя сдѣлала отрицательное движеніе головой.
— Можетъ быть ты оплакиваешь хана Олой? — тише спросилъ Сарымбэть.
— Нѣтъ…
— Что же тебѣ нужно?..
— О, если бы у меня было столько глазъ, сколько у ночи звѣздъ, то и тогда я не выплакала бы всего своего горя… Вотъ ты радуешься, ты счастливъ, а мнѣ тебя жаль. Оставь меня съ моимъ горемъ… Тебѣ — радость, мнѣ — горе.
— Знаю, ты оплакиваешь своего батыря! — гнѣвно сказалъ Сарымбэть. — Женщина принадлежитъ только тому, кто первый ее взялъ… И всей крови пролитой въ Гунхоѣ не хватитъ на то, чтобы смыть съ тебя одно имя твоего батыря. Я все знаю, Майя…
— Убей меня, ханъ! Я желаю умереть…
Заскучалъ молодой ханъ Сарымбэть, и ничто ему не мило. Такъ и тянетъ его къ Майѣ, а пришелъ туда и — словъ нѣтъ. Чужими глазами она смотрѣла на него… Не то ему было нужно. Самому себѣ удивляется ханъ Сарымбэть, — такъ приворожила его полонянка Майя. Да, и ночью онъ ее видитъ, и протягиваетъ руки, и говоритъ ласковыя слова, а днемъ смѣлость оставляетъ его, и ханъ бродитъ по своимъ садамъ, какъ потерянный. Не милъ ему и собственный дворецъ, не милы и любимыя жены, и охота, и всякія другія удовольствія. Ничто не мило хану и ходитъ онъ по собственному дворцу, какъ тѣнь.
— Майя… Майя…
Иногда онъ сердится на нее, припоминая ея батыря и хана Олоя. Да, ты вотъ кого любила, Майя… Ты думаешь о своихъ любовникахъ. О, змѣя, змѣя… Мало было убить тебя, а нужно замуровать живой въ стѣну. Нужно отрубить руки, обнимавшія батыря, вырвать языкъ, лепетавшій любовныя слова, выколоть глаза, глядѣвшіе на хана Олоя ласково… вырвать живымъ это змѣиное сердце, бившееся для другихъ! И много такихъ жестокихъ мыслей роится въ головѣ хана, а увидитъ Майю, оробѣетъ самъ, чувствуя, какъ безсилѣетъ тѣло и путаются мысли въ головѣ.
— Ты меня спрашивалъ, что мнѣ нужно, — проговорила однажды Майя, глядя на него своими темными глазами. — Да, мнѣ нужно… Когда я умру, похорони меня въ степи, въ вольной степи, гдѣ гуляетъ вольный степной вѣтеръ… Есть тамъ озеро Кара-Куль, на его берегу похорони меня. Не нужно мнѣ ханской могилы, не нужно тяжелыхъ камней на могилу.
— Все будетъ исполнено, Майя, но зачѣмъ ты говоришь о смерти?..
— О, я скоро умру, ханъ… я знаю это.
И опять молчитъ Майя, только смотритъ на молодого хана своими большими глазами. Жутко сдѣлалось хану Сарымбэть, опустилъ онъ свои глаза и чувствуетъ только, какъ замираетъ въ груди его собственное сердце. Приворожила его Майя… Ахъ, если бы она хоть разъ взглянула на него ласково — онъ самъ готовъ умереть. Но смотритъ Майя попрежнему чужими глазами…
Старый Кугэй давно замѣтилъ, какъ измѣнился ханъ Сарымбэть, похудѣлъ, сдѣлался задумчивъ, пересталъ улыбаться и не желалъ ни съ кѣмъ говорить.
— Скучаетъ ханъ… — говорилъ вкрадчиво хитрый старикъ. — Позволь старому Кугэю зайти къ Майѣ, и онъ вышибъ бы изъ нея своей нагайкой память о батыряхъ и ханѣ Олоѣ… А любовь Майи въ твоихъ рукахъ. Когда я былъ молодъ, то бралъ любовь силой!..
— Ахъ, не то… — стоналъ ханъ Сарымбэть. — Мало ли у меня своихъ красавицъ? Не то, старый Кугэй… Ты поглупѣлъ отъ старости.
— Я поглупѣлъ?.. — смѣялся зло старикъ. — Я поглупѣлъ, старый Кугэй? А кто говорилъ тебѣ, чтобы не брать плѣнныхъ изъ Гунхоя? Вотъ теперь ты самъ сидишь въ плѣну у ничтожной плѣнницы… И какой ханъ — молодой, красивый, храбрый! Хочешь, добудемъ десять новыхъ красавицъ, десять новыхъ женъ… Одна другой краше, какъ цвѣты въ полѣ, а Майя пусть имъ служитъ. Вотъ какъ сдѣлаемъ, ханъ, а ты говоришь: „Кугэй — старый дуракъ“.
III.
Такъ прошло полгода, а черезъ полгода гордые глаза Майи опустились сами собой, когда вошелъ къ ней ханъ Сарымбэть.
— Чтò съ тобою, Майя? Ты нездорова?
Она отвернулась.
— Майя…
— Нѣтъ больше Майи… Зачѣмъ ты пришелъ сюда? Уходи къ своимъ женщинамъ… Тамъ каждый взглядъ купленъ, каждая улыбка — насиліе. Онѣ все готовы сдѣлать для своего повелителя, потому что рабыни не тѣломъ, а всей душой. Онѣ ждутъ тебя… иди!..
Радостно забилось сердце хана Сарымбэть. Это были знакомыя ему слова женской ревности. Майя начинала его любить и сердилась на самое себя. Да, вотъ это не берется ни насиліемъ, ни деньгами. О, велика сила любви и приходитъ она противъ воли человѣка, какъ пожаръ.
Тихо подошелъ ханъ Сарымбэть къ Майѣ, обнялъ ее и прошепталъ:
— Я давно тебя люблю, Майя… Люблю съ перваго раза, какъ увидѣлъ.
Задрожала Майя, какъ молодая зеленая травка, закрыла глаза и отвѣтила:
— Твоя любовь убьетъ меня… Я это чувствую.
— Ты скажи, Майя: ты любишь меня?
У нея не было словъ, а только протянулись теплыя руки и счастливое лицо спряталось на груди хана.
На другой день Майя сказала хану:
— Я тебя вчера любила, а сегодня ненавижу…
— За что же, моя радость?
— А помнишь, какъ ты истреблялъ Гунхой? Я смотрѣла въ окно, когда ты своимъ конемъ топталъ беззащитныхъ женщинъ, и вотъ эта рука рубила женскія головы… Да, я тебя ненавижу и вмѣстѣ съ тѣмъ люблю… Меня приводитъ въ ужасъ это двойное чувство.
— Того хана уже давно нѣтъ, Майя, какъ нѣтъ и Гунхоя. Такова воля Аллаха… Онъ даетъ и побѣду, и счастье. Да и чего тебѣ жалѣть: ты была только плѣнницей у Олой-хана…
Майя гордо выпрямилась и посмотрѣла на хана потемнѣвшими глазами.
— Я была плѣнницей Олой-хана, но не любила его… А вотъ тебя люблю и въ томъ моя погибель.
— И моя, Майя…
Какимъ счастьемъ пахнуло на хана Сарымбэть!.. Не было ни дня ни ночи, а было одно только счастье. Смѣялась Майя — и онъ смѣялся, хмурились ея темныя брови — и онъ хмурился. Она думала, а онъ говорилъ, — и наоборотъ. Они читали мысли другъ у друга въ душѣ, и это даже пугало ихъ. Иногда Майя задумывалась, и ханъ Сарымбэть хмурился, точно надъ ихъ головами проносились тяжелыя тѣни.
— Майя, о, я знаю, о чемъ ты думаешь!..
Онъ скрежеталъ зубами и падалъ на подушки въ безсильной ярости, чувствуя, что много есть такого, чтò не въ состояніи вырвать даже любовь. Ахъ, какъ много… Майя чувствовала его мысли и лицо у нея блѣднѣло, точно она умирала. Да, она страдала и за себя и за него, и чѣмъ была счастливѣе, тѣмъ сильнѣе мучилась.
— Майя, не думай ни о чемъ, — утѣшалъ ее ханъ Сарымбэть. — Чтò было, то прошло, а я счастливъ настоящимъ… О, какъ я счастливъ, Майя!.. Я до сихъ поръ даже и приблизительно не зналъ, чтò такое любовь…
Ханъ Сарымбэть часто говорилъ и думалъ о счастьи и все-таки не зналъ, чтò такое счастье… Здоровый не чувствуетъ въ полномъ объемѣ своего здоровья, такъ и счастливые люди. Онъ даже потерялъ счетъ времени, а оно шло такъ быстро, какъ колесо, которое катится по хорошей дорогѣ.
Разъ Майя припала своей красивой головкой къ груди хана и, краснѣя, проговорила:
— Мой повелитель, мое счастье, моя радость, я тебя подарю скоро величайшимъ счастьемъ, какимъ только можетъ подарить любимая женщина… Твоя радость отпечаталась въ моемъ сердцѣ, и я тебѣ подарю маленькаго хана. Да… Подарю, а сама умру. Я это чувствую…
— Майя, свѣтъ моихъ глазъ, дыханіе моихъ устъ, чтò ты говоришь?!.
— Да, да… Воля Аллаха неисповѣдима и ты скоро будешь отцомъ. Помни, что ты похоронишь меня въ степи, на берегу Кара-Куля, гдѣ носится вольный степной вѣтеръ. Это мое послѣднее желаніе…
Задумался ханъ Сарымбэть и потомъ засмѣялся. Всѣ женщины боятся родовъ, но вѣдь родятъ же бѣдныя и больныя женщины, а его Майя будетъ окружена и лучшимъ уходомъ, и всякими удобствами.
Все, чтò можно купить или достать силой — все будетъ у Майи…
Майя не обманулась. Она готовилась быть матерью, и счастливый ханъ Сарымбэть ухаживалъ за ней вдвойнѣ, какъ не ухаживала бы за ней родная мать. О, онъ все дѣлалъ для нея и спалъ въ ея комнатахъ, какъ послѣдній рабъ, чтобы ничто не нарушало покоя царицы Майи. Да, она была царица вдвойнѣ… Какъ онъ караулилъ ея сонъ, какъ угождалъ малѣйшей ея прихоти и какъ былъ счастливъ. Ожидаемый ребенокъ долженъ былъ покрыть собой все прошлое Майи, и съ нимъ рождалась новая жизнь.
— Ты меня забудешь… — говорила грустно Майя со слезами на глазахъ. — У тебя столько красивыхъ женщинъ, а Майи не будетъ. Только одна ея тѣнь пронесется вотъ здѣсь, гдѣ она была такъ счастлива… Помни это, ханъ, и впередъ всякая твоя радость будетъ отравлена. Вотъ здѣсь будетъ незримо бродить моя тѣнь… Здѣсь я была счастлива своимъ короткимъ счастьемъ.
Не вѣрилъ ханъ этимъ тяжелымъ предчувствіямъ, а случилось именно такъ, какъ думала Майя.
Она родила хану наслѣдника, а сама умерла на другой день.
Ханъ не отходилъ отъ ея постели и, когда она лежала мертвою, все смотрѣлъ на нее. Даже холодная рука смерти пощадила эту царственную красоту. Никогда Майя еще не была такъ красива, какъ мертвая — лицо такое строгое, блѣдное, точно выточено изъ слоновой кости.
— Майя… Майя… Майя… — повторялъ ханъ Сарымбэть, хватаясь за голову. — Моя Майя… Моя дорогая… Майя, ты не слышишь, не слышишь меня?!.
Майя уже ничего не слыхала.
За ханомъ ухаживалъ одинъ старый Кугэй и повторялъ:
— Такова воля Аллаха, ханъ!.. Мы всѣ умремъ…
— Отчего-же ты не умеръ, а умерла она моя Майя?.. — стоналъ ханъ, ломая руки. — Ты, старая гнилушка, живешь, а Майя умерла… Нѣтъ справедливости на землѣ. Я не вѣрю Аллаху…
Старый Кугэй въ ужасѣ затыкалъ уши отъ такого богохульства и закрывалъ глаза.
IV.
Похоронили Майю на высокомъ берегу озера Кара-Куль, и вольный вѣтеръ насыпалъ надъ ней могилу.
Ханъ Сарымбэть каждый день просыпался въ слезахъ и въ слезахъ засыпалъ. Его молодое сердце умерло вмѣстѣ съ Майей, закрылась радость, погасъ яркій свѣтъ, — ничего не осталось у хана, кромѣ глазъ, чтобы оплакивать свое черное горе. Опостылѣлъ ему и дворецъ, и зеленые сады, и красавицы жены. Нѣтъ Майи, и ничего не нужно хану… Нѣтъ Майи, слышите?..
Единственное утѣшеніе осталось хану: каждое утро онъ уѣзжалъ на могилу Майи. Пріѣдетъ, пуститъ коня пастись, а самъ сидитъ на могилѣ, горько плачетъ и все зоветъ ее, Майю.
— Майя… Майя… Майя… Слышишь-ли ты меня? Вѣдь я здѣсь, я съ тобой… Смерть насъ разлучила, но она же и соединитъ насъ. Рядомъ я лягу съ тобой, Майя… Дорогая, родная Майя, я здѣсь… Горлинка моя, свѣтъ мой, я здѣсь!..
Громко кличетъ молодой ханъ Майю, а вѣтеръ разноситъ его жалобу, — одинъ вольный степной вѣтеръ слышитъ ханское горе, да зеленая степная трава, да ясныя зори. И ни отъ кого не получалъ отвѣта ханъ… Одинъ онъ со своимъ горемъ.
По цѣлымъ часамъ сидитъ ханъ на крутомъ берегу и смотритъ на шелковую гладь степнаго озера, обложенную зелеными рѣсницами камышей, точно рамой изъ дорогаго рытаго бархата, Давно ли онъ ѣздилъ сюда на охоту, и радовалось ханское сердце молодецкой забавой, а теперь ничего не нужно хану. Майя, Майя… Все ты унесла съ собой, а оставила одно черное горе. Ханъ Сарымбэть, слышишь ли? Какой ханъ — нѣтъ и хана, какъ нѣтъ Майи, а ходитъ одно черное горе, и плачетъ, и жалуется. Нѣтъ хана — это люди придумали. Если-бы онъ былъ сильнѣе другихъ, то удержалъ бы Майю, отогрѣлъ ея холодѣвшія руки своимъ дыханьемъ, раскрылъ своими поцѣлуями ея чудные глаза и теплотой своего сердца согрѣлъ эту грудь… Вѣдь живутъ же другія женщины?.. Ахъ, Майя, Майя… Нѣтъ Майи, нѣтъ и хана!..
Такъ прошелъ и годъ, и другой, и третій.
Попрежнему горюетъ ханъ Сарымбэть, попрежнему ѣздитъ на могилку Майи и попрежнему плачетъ надъ ней и громко зоветъ ее, Майю, и попрежнему не получаетъ отвѣта. Похудѣлъ, постарѣлъ ханъ, точно прожилъ тридцать лѣтъ, а въ бородѣ уже серебрится сѣдина. Ханъ Сарымбэть старится, а молодой ханъ, сынъ Майи, растетъ: въ немъ проснулась красота матери. Но не радуетъ хана и любимый сынъ… Тошно ему у себя во дворцѣ, скучно, все надоѣло.
— Кугэй, старая лисица, мнѣ надоѣло быть ханомъ, — сказалъ Сарымбэть своему старому совѣтнику. — Да, надоѣло… Я оставляю вамъ ханомъ сына Майи, а самъ уйду. Нѣтъ моихъ силъ больше… Какой я ханъ, когда не могъ сохранить посланную мнѣ Аллахомъ, жемчужину.
Низко поклонился хитрый Кугэй, счастливый тѣмъ, что могъ управлять всѣмъ, пока ребенокъ-ханъ подросталъ. У всякаго были свои мысли…
Такъ и ушелъ ханъ Сарымбэть изъ Шибэ, распустивъ женъ и оставивъ всѣ сокровища. Даже не взялъ онъ съ собой лишней пары одежды. Для чего?.. Вѣдь и ханъ, и послѣдній нищій одинаково будутъ лежать въ землѣ, для чего же обременять себя лишнимъ платьемъ? Такъ и сдѣлалъ ханъ; надѣлъ рубище дервиша, взялъ его кошель и палку и ушелъ изъ Шибэ.
Поселился Сарымбэть на берегу Кара-Куля, около могилы Майи. Выкопалъ землянку и живетъ, какъ отшельникъ. Перечиталъ онъ много мудрыхъ книгъ, долго и много молился и тысячу разъ передумалъ всю свою жизнь, полную легкомысленныхъ радостей, суетныхъ желаній и мыслей. Онъ не видѣлъ той пропасти, которая была сейчасъ подъ ногами…
Каждый день, каждый часъ, проведенный съ Майей, былъ сокровищемъ, а онъ его не замѣчалъ, ослѣпленный собственнымъ счастьемъ. И такъ всѣ люди живутъ, обвѣянные счастливой слѣпотой…
Жилъ Сарымбэть на берегу Кара-Куля до самой смерти, пока не сдѣлался сѣдымъ и дряхлымъ старикомъ. Къ нему приходили издалека, чтобы повѣдать какое-нибудь горе и научиться мудрости. Да, состарѣлся Сарымбэть, и глаза уже плохо видѣли, а онъ все оплакивалъ свою Майю, точно она умерла только вчера. Вѣдь она открыла ему свѣтъ жизни, она отдала ему сердце и душу, и проснулось его сердце…
— Майя, слышишь-ли ты меня? — повторялъ онъ каждый день надъ могилой своей возлюбленной. — Ужъ скоро я приду къ тебѣ, Майя, мое счастье, моя радость… Скоро, скоро!..
Сарымбэть вырылъ себѣ могилу рядомъ и спалъ въ ней, чтобы быть ближе къ ней, къ Майѣ.
Разъ онъ молился и слышитъ незнакомый голосъ:
— Ханъ Сарымбэть…
— Нѣтъ здѣсь никакого хана, а есть нищій Сарымбэть.
— Ты меня не узнаешь?
Посмотрѣлъ Сарымбэть — передъ нимъ стоялъ старый-старый человѣкъ съ пожелтѣвшей отъ времени бородой.
— Я — ханъ Олой…
— А, это ты… чтò же, садись рядомъ: мѣста довольно.
Они долго сидѣли и молчали.
— Сарымбэть, много ты пролилъ напрасной крови, но и искупилъ ее своимъ подвижничествомъ. Я пришелъ мириться съ тобой…
Заплакалъ Сарымбэть, припоминая истребленіе Гунхоя, и сказалъ:
— Похорони меня рядомъ съ Майей, ханъ Олой… Я завтра умру. Видѣлъ я здѣсь на озерѣ чудо. Когда я былъ ханомъ и ѣздилъ на озеро на охоту, то убилъ лебедушку. Чудная птица лебедь… Когда я переселился сюда, то лебедь, оставшійся безъ лебедушки, каждую весну прилеталъ сюда и каждое утро выплывалъ на озеро и жалобно кликалъ свою лебедушку. Тридцать лѣтъ онъ прилеталъ, тридцать лѣтъ горевалъ, а въ послѣдній разъ прилетѣлъ, поднялся высоко-высоко и грянулся ò-земь. Я это видѣлъ и подумалъ, насколько человѣкъ хуже даже глупой птицы… Моя Майя открыла мнѣ глаза, и я знаю только одно счастье, чтобы похоронили меня рядомъ съ ней.
Сбылись слова праведнаго человѣка: когда ханъ Олой проснулся на другой день, Сарымбэть былъ уже мертвъ. Бывшій смертельный врагъ похоронилъ его рядомъ съ Майей.
Такъ было, и сейчасъ, на высокомъ берегу озера Кара-Куль красуется двойная могила хана Сарымбэть съ красавицей Майей. Издалека приходятъ люди, чтобы поклониться ихъ праху: такъ любили они другъ друга… Ровно черезъ сто лѣтъ племя Гунхой напало на Шибэ и разрушило городъ, какъ прежде былъ разрушенъ Гунхой: то сдѣлалъ внукъ Олой-хана. Все было истреблено, выжженно и разрушено. Но даже враги не тронули могилы Майи, а внукъ хана Олоя самъ пріѣхалъ посмотрѣть святое мѣсто и прослезился.
— Ханъ Сарымбэть показалъ, какъ нужно любить, — сказалъ онъ. — Все проходитъ, разрушается, исчезаетъ, а остается одна любовь…
1892.