Манташиада (Дорошевич)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| Манташіада |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 264. |
Герой дня — г. Манташевъ.
Впрочемъ, это невѣрно.
Г. Манташевъ былъ героемъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ.
Будущій историкъ, когда будетъ писать о пораженіяхъ русской публики, назоветъ эти года «Манташевскими».
— Это было еще до Манташева.
— Это было при Манташевѣ.
— Это было хоть и послѣ Манташева, но публика снова была поражена на биржѣ. Публика неисправима.
Историческая дата!
Къ стыду и къ сожалѣнію, я никогда даже не видѣлъ г. Манташева.
Да это было и невозможно.
Онъ былъ всегда такъ окруженъ, что разсмотрѣть г. Манташева было невозможно.
Вы только чувствовали трепетнымъ сердцемъ, что близко, около васъ, въ центрѣ этой толпы, проходитъ «онъ», «самъ», «ille[1]», какъ говорили римляне.
— Фонтанъ! — какъ подобострастно шептали кругомъ.
Вы догадывались объ его близости, скользя взглядомъ по согнутымъ подъ прямымъ угломъ спинамъ.
Когда онъ шелъ по коридору театра, — впереди бѣжали люди съ испуганными лицами и расталкивали народъ:
— Манташевъ! Манташевъ!
Какъ будто за ними шелъ звѣрь, ребенокъ или римскій папа.
Затѣмъ вы видѣли движущіяся спины, чтобъ выразиться не точно, но мягко. Люди шли странно, по-рачьи.
Особое искусство!
Можетъ-быть, они практиковались дома: какъ ходить передъ Манташевымъ.
И весь этотъ ураганъ проносился мимо, съ головами, устремленными къ центру, съ согнутыми спинами. Мнѣ казалось даже, отмахивая любопытную публику фалдочками фраковъ.
Такъ ходятъ табуны въ степяхъ.
Головы въ центръ табуна. Съ какой стороны ни подойдите, — одни крупы.
И человѣкъ, который захотѣлъ бы увидать Манташева, обойдя кругомъ, увидалъ бы только цѣлую звѣздочку фалдочекъ.
Я не видалъ г. Манташева, и ничего не могу разсказать вамъ о немъ.
Слыхалъ только, что г. Манташевъ не кончилъ университета, потому что не поступалъ въ гимназію.
Но я зналъ цѣлую уйму людей, которые говорили:
— Со слѣдующей недѣли перестаю платить за обѣды.
— Почему?
— Пріѣзжаетъ Манташевъ.
И не потому, чтобъ это были люди, которые не въ состояніи сами платить за свои обѣды.
Ихъ не радовало, что за нихъ заплатятъ.
Но за нихъ заплатитъ:
— Манташевъ!
Какое счастье!
Мнѣ разсказывалъ одинъ изъ нихъ:
— Большой оригиналъ этотъ Манташевъ! Ужинали вчера вчетверомъ. Манташевъ спрашиваетъ: «Будемъ ѣсть рябчиковъ?» Говоримъ: «Будемъ». Спросилъ на четверыхъ двухъ рябчиковъ, раздѣлилъ руками и положилъ всѣмъ на тарелки.
Я чувствую, что профанирую разсказъ, передавая его печатно. Тутъ все былъ тонъ!
Только приближенный шахскаго двора можетъ такъ разсказывать:
— Повелитель вселенной обглодалъ баранью косточку и положилъ мнѣ на тарелку: «обсоси!»
— Манташевъ ѣдетъ! — для Петербурга, что это было!
Кажется, мнѣ кто-то разсказывалъ:
— Благодаря Манташеву, не удалось жениться.
— Какъ такъ?
— Назначили свадьбу передъ масленицей. Вдругъ извѣстіе: пріѣзжаетъ Манташевъ. До свадьбы ли тутъ! Сказалъ роднымъ невѣсты. Тѣ согласились отложить. А тамъ масленица, Великій постъ. На пятой недѣлѣ невѣста влюбилась въ другого! Не вовремя пріѣхалъ и помѣшалъ жениться.
И что всего замѣчательнѣе, кажется, молодой человѣкъ, который мнѣ это разсказывалъ, не имѣетъ никакого отношенія ни къ нефтянымъ ни къ биржевымъ дѣламъ.
Но быть знакомымъ съ Манташевымъ!
Кажется, были даже визитныя карточки:
«Иванъ Ивановичъ Ивановъ, знакомый Манташева».
«Ѣду ли ночью по улицѣ темной», въ Петербургѣ вы могли зайти въ первый попавшійся незнакомый домъ, гдѣ освѣщены окна, и послать такую карточку:
«Знакомый Манташева».
Васъ приняли бы немедленно.
Если бы это была свадьба, родители приказали бы новобрачному уступить вамъ свое мѣсто.
Если бъ это были именины, прогнали бы съ мѣста виновника или виновницу торжества и стали бы чествовать васъ.
Если бы, наконецъ, вы позвонились въ домъ, гдѣ ни одно окно не освѣщено, — ничего не значитъ!
«Знакомый Манташева».
Хозяева вскочили бы съ постели, освѣтили всѣ окна, моментально созвали знакомыхъ и стали бы праздновать свадьбу, именины или что-нибудь подобное.
Да что «знакомый Манташева».
Это я хватилъ слишкомъ, надо сознаться.
Если бъ кто-нибудь въ манташевскіе годы написалъ такой громкій титулъ на своей визитной карточкѣ, не имѣя къ тому основаній, — его, я увѣренъ, привлекли бы къ отвѣтственности:
— За присвоеніе непринадлежащаго званія.
И судъ, я убѣжденъ, отнесся бы очень строго къ такому наглецу.
Я ухаживалъ въ Петербургѣ за одной дамой. Разсказывалъ ей объ Индіи, Китаѣ, Японіи. Какъ Отелло «о каннибалахъ злыхъ, которые ѣдятъ другъ друга».
«Съ участьемъ мнѣ внимала Дездемона».
Какъ вдругъ однажды какой-то прыщъ, невзрачный, прескверный, сѣвши около дамы, ни съ того ни съ сего въ срединѣ самаго увлекательнаго моего разсказа о браминахъ, баядеркахъ и чудесахъ, которыя дѣлаютъ факиры, вставилъ:
— А вотъ Манташевъ…
Дама моментально отвернулась отъ чудесъ, баядерокъ, факировъ, браминовъ и меня.
Она вся превратилась въ трепетъ и вниманіе.
— А вы знакомы?
Прыщъ приподнялся съ мѣста и отвѣчалъ съ достоинствомъ:
— Я знакомый знакомаго Манташева!
Съ тѣхъ поръ мое дѣло было проиграно разъ и навсегда.
Я разсказывалъ о Саррѣ Бернаръ, объ Эдиссонѣ, объ Эдуардѣ VII, котораго видалъ, когда онъ былъ принцемъ Уэльскимъ, въ Парижѣ, — прыщъ произносилъ:
— А вотъ Манташевъ, такъ тотъ…
Дама поворачивалась ко мнѣ спиной, кушала его глазами, и отъ любопытства у нея полымемъ вспыхивали уши.
«Знакомый знакомаго».
Меня какъ-то въ банкѣ заставили слишкомъ долго дожидаться денегъ по переводу.
Тогда я пошелъ на героическое средство:
— Я знакомый знакомаго одного знакомаго г. Манташева!
Мнѣ выдали, кажется, на пять рублей больше чѣмъ слѣдовало.
И притомъ немедленно.
А дверь, кажется, мнѣ отворялъ вмѣсто швейцара самъ директоръ и взялъ двугривенный на чай, чтобъ сдѣлать изъ этого двугривеннаго женѣ брошку на память.
Все это происходило такъ въ лучшемъ обществѣ.
Да и кто нынче играетъ на биржѣ?
Главнымъ образомъ лучшее общество. Барство и чиновники.
Купцы предпочитаютъ другіе способы наживы.
У барства и чиновниковъ страсть къ биржѣ, это — икота послѣ крѣпостного права.
При крѣпостномъ правѣ баринъ говорилъ:
— Я, милостивый государь мой, дворянинъ, и посему на меня работаютъ. И священная обязанность моя заключается въ томъ, чтобъ, не давая вдаваться въ праздность и лѣность, заставлять на меня работать. Ибо на семъ все зиждется!
И поднималъ палецъ.
Чиновникъ мечталъ:
— Деревеньку, и пускай на меня работаютъ!
Крѣпостное право пало, но потребность. въ крѣпостномъ правѣ, — у одной стороны, — осталась.
И люди увидали въ акціяхъ новый видъ оброка.
Вотъ причина, почему гг. Манташевы имѣютъ такой огромный успѣхъ въ «лучшемъ обществѣ».
Желаніе играть навѣрняка.
Отсюда эта нѣжность къ «знакомому знакомаго со знакомымъ».
Отсюда эта притягательная сила знакомства хотя бы въ четвертой степени. Хотя бы даже пятиюродное знакомство!
Все-таки, кажется, какъ будто у человѣка на фракѣ есть нѣсколько брызгъ отъ «фонтана».
И блескъ этихъ брызгъ ослѣплялъ больше, чѣмъ блескъ всѣхъ звѣздъ.
— Знакомый знакомаго знакомаго знакомаго…
Все-таки отъ человѣка какъ будто пахнетъ нефтью.
Это былъ самый модный запахъ.
И чтобъ имѣть успѣхъ у дамъ, надо было душиться нефтяными остатками.
О, это время «фонтаніады».
Въ Петербургѣ ко мнѣ зашелъ одинъ знакомый литераторъ:
— Хотите вмѣстѣ писать пьесу?
— Идетъ.
— Названіе «Мужчины отъ Кюба».
— Великолѣпно. Если увѣковѣчена «Дама отъ Максима», почему не увѣковѣчить «Мужчинъ отъ Кюба»? Это тоже типъ.
— Ну, знаете, такъ какъ особенно-то серьезно неудобно задѣвать, — напишемъ въ формѣ фарса.
— Въ формѣ фарса, такъ въ формѣ фарса. Напишемъ въ формѣ фарса эту высокую комедію изъ русской жизни!
— Такъ что-нибудь легонькое! Qui pro quo[2]. Помѣщикъ, что ли. У него въ деревнѣ въ саду фонтанъ. Говоритъ: «Надо, между прочимъ, купить трубы для фонтана». Услыхавъ знакомое слово, его спрашиваютъ: «А у васъ есть фонтанъ?» — «Есть». Отсюда путаница. Его принимаютъ за владѣльца нефтяного фонтана.
— Садимся и пишемъ.
Мы сѣли.
Мой пріятель написалъ:
«Дѣйствіе I. Явленіе I. Вечеръ. Залъ у Кюба. Полно. Кавалеры и дамы. Входитъ владѣлецъ фонтана…»
Я всталъ.
— Баста! Больше ничего написать нельзя!
— Какъ такъ?
— Всѣ задавлены. Наивный вы человѣкъ! Вы пишете: «Входитъ владѣлецъ фонтана». И спрашиваете: «Что послѣ этого происходитъ?» Что послѣ этого можетъ происходить? Ничего! Всѣ кидаются. Столы летятъ кувыркомъ, посуда вдребезги. Кавалеры, дамы, — все давитъ другъ друга. Что жъ дальше? Этого не одинъ театръ не поставитъ!
Мой другъ подумалъ:
— Вы правы. Дѣйствительно, такъ должно происходить, разъ появился человѣкъ съ фонтаномъ. Этого нельзя изобразить на сценѣ!
И пьеса не была написана во избѣжаніе давки на сценѣ.
Манташевъ былъ тѣмъ человѣкомъ, около котораго люди давили другъ друга:
— Фонтанъ!
И вдругъ оказывается, что главный фонтанъ г. Манташева билъ не гдѣ-то тамъ на Кавказѣ, а у насъ изъ кармана.
Г. Манташевъ открылъ нефтеносный слой въ нашихъ тощихъ карманахъ и сверлилъ, сверлилъ, сверлилъ.
И мы этого не замѣчали.
И мы же ему кланялись!
Сверленіе нефтеносныхъ дыръ въ нашихъ карманахъ происходило при помощи бухгалтеріи.
Я всегда боялся бухгалтеріи.
Въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ самъ «отецъ бухгалтеріи» г. Езерскій на одномъ изъ процессовъ на отчаянный вопросъ прокурора:
— Да что же, наконецъ, такое, эта самая бухгалтерія? Наука или искусство?!
Подумалъ и отвѣтилъ:
— Бухгалтерія, это — искусство!
Ужъ если самъ отецъ такъ о дочери отзывается!
Когда мнѣ приходится входить въ банкъ или просто въ крупное промышленное учрежденіе, — я иду спокойно.
Но только, проходя мимо бухгалтера, и невольно уклоняюсь на полшага въ сторону.
Какъ въ звѣринцѣ.
Вы мужественно проходите мимо запертыхъ медвѣдей. Хоть бѣлыхъ, хоть черныхъ. Вамъ все равно!
Пусть слонъ протягиваетъ къ вамъ хоботъ, вы даже протянете ему руку, если разстояніе не менѣе двухъ саженъ.
Вы даже оглянетесь на льва. Онъ прищурился и вы прищурились:
— Въ клѣткѣ. И не боюсь…
Но, проходя мимо полосатаго бенгальскаго тигра, вы почему-то невольно дѣлаете хоть четверть шага въ сторону.
Хоть и въ клѣткѣ!
Но ужасно непріятно, что имѣется «такая гадость».
Директоръ банка! Очень милый господинъ. Если быть знакомымъ, можно выкурить всегда очень хорошую сигару.
Кассиръ. Мастодонтъ, который получаетъ съ сосѣда сто тысячъ и выдаетъ вамъ десять рублей съ однимъ и тѣмъ же видомъ:
— А мнѣ въ высокой степени наплевать, отдаешь ты или получаешь.
Клеркъ. Тоже славный малый. Разбитной, живой и франтъ. Отъ него пахнетъ слегка увеселительнымъ садомъ, загороднымъ рестораномъ. Его можно спросить, прищуривъ одинъ глазъ:
— Какая «шансонетка» нынче больше въ ходу?
И онъ всегда дастъ на этотъ счетъ даже болѣе точныя свѣдѣнія, чѣмъ относительно сегодняшняго курса.
Но бухгалтеръ!
Когда я прохожу мимо того отдѣленія, надъ которымъ крупными золотыми буквами по черному фону написано:
— Бухгалтерія.
Я чувствую, какъ послѣдняя рублевая бумажка свертывается у меня въ карманѣ, словно береста на огнѣ.
Не знаю, почему, но всякій разъ, когда я вижу бухгалтера, погруженнаго въ гроссъ-бухъ, мнѣ приходитъ въ голову:
«Злой чеченъ ползетъ на берегъ, |
Что онъ сдѣлаетъ въ области своего искусства при помощи ловкости и проворства рукъ съ тѣмъ вкладомъ, который я сейчасъ внесу?
Можетъ-быть, окажется, что я окажусь долженъ банку сто тысячъ рублей!
Напишетъ «nostro[3]», и конченный я человѣкъ.
— Бухгалтеръ все можетъ! — какъ воскликнулъ экспертъ тоже въ одномъ процессѣ,
Лучшая бухгалтерія — итальянская бухгалтерія. Какъ и кинжалы.
Я думаю, что ее изобрѣлъ предокъ Муссолино.
Въ бухгалтеріи «точили».
«Единственно при помощи быстроты и ловкости рукъ» что-то откуда-то списывали, потомъ куда-то приписывали, затѣмъ на что-то отписывали.
А въ результатѣ публика потеряла, — одни говорятъ, десять, другіе — пять, но все-таки милліоновъ.
Пять или десять милліоновъ публикиныхъ денегъ провалились въ отверстіе манташевскаго фонтана безо всякой надежды быть когда-нибудь выброшенными обратно.
Все, что меня утѣшаетъ въ этомъ общественномъ несчастіи, это — прыщъ! Тотъ самый прыщъ, который съ такимъ достоинствомъ рекомендовался:
— Знакомый знакомаго г. Манташева!
Какъ онъ прыгаетъ теперь, когда люди соскабливаютъ съ визитныхъ карточекъ профессію:
— Знакомый Манташева.
— Ты что жъ это? — спрашиваетъ его моя Дездемона. — Теперь…
«Знакомый знакомаго Манташева». Конечно, они давнымъ-давно на ты.
— Женщина отдаетъ тебѣ все! Мужъ играетъ на Манташева. Проигрываетъ жалованье, свое, жалованье своихъ знакомыхъ. Занимаетъ деньги! Я проигрываю кольца, серьги, браслеты. Дѣтскія серебряныя запонки и чайныя ложечки, негодный ты человѣкъ! Еще бы, въ семьѣ есть «знакомый знакомаго Манташева». Черезъ него мы знаемъ все! А ты!
Вмѣсто правды говорилъ мнѣ бухгалтерію?! Бухгалтерію любимой женщинѣ?!
Пари, что прыщъ вывертывается:
— Позволь, душечка! Рѣшительно не понимаю, о чемъ ты говоришь! Душечка, ты путаешь! Это не я! Я говорилъ тебѣ про Индію, про Китай, про Сарру Бернаръ. Когда же я говорилъ, что я знакомый знакомаго Манташева?! Я?! Никогда! Это тотъ, высокій, дылда, непріятнаго такого вида… ну, этотъ… литераторъ, который за тобой ухаживалъ! Это онъ говорилъ, что онъ знакомый знакомаго Манташева! Онъ!!! Ты насъ спутала! Онъ долженъ былъ предупредить тебя! Онъ! Журналистъ! Это его обязанность! Онъ во всемъ виноватъ!
И я увѣренъ, что дама, совершенно искренно считаетъ меня источникомъ всѣхъ несчастій.
— Журналистъ! И не предупредилъ! Какова гадость!
«Не съ чего, такъ съ бубней».
У насъ принято ругать журналистовъ:
— Журналистика занимается пустяками и не предупреждаетъ публику о серьезныхъ опасностяхъ. На кой шутъ существуютъ эти люди!
Мы на скамьѣ подсудимыхъ по обвиненію «въ бездѣйствіи власти».