Очень хорошо плыть по большой рѣкѣ въ лѣтнюю теплую ночь!
Звѣзды горятъ надъ вами и звѣзды горятъ подъ вами, сверху плыветъ мѣсяцъ и снизу плыветъ мѣсяцъ.
— Вотъ тамъ берега! думаете вы, всматриваясь въ темныя линіи. Вонъ тамъ непремѣнно ростетъ сосна, потому что сильно вдругъ потянуло оттуда смолистымъ запахомъ, а вотъ тамъ навѣрно пропасть цвѣтовъ, потому что порывъ теплаго вѣтра словно кинулъ вамъ въ лицо цѣлый, только что сорванный, обрызганной ночной росой букетъ.
— Ну что новаго? спросилъ бандуристъ.
— Немного, отвѣтилъ панъ Кнышъ, работая весломъ.
— А какъ немного?
— Да, такъ, что и малому дитяти двумя пальченятами захватить нечего.
— Чтожъ онъ, дома?
— Дома, каплуновъ жаритъ, прожорливыхъ гостей ждетъ.
— Ужь коли каплуновъ жаритъ, значитъ, что нибудь порѣшилъ: даромъ тратиться не будетъ,—не такой хозяинъ!
— Кто его разберетъ, что онъ замышляетъ, у него гадокъ, якъ у пса стежокъ!
— Ну, да ужь въ святое мѣсто не забѣжитъ, развѣ что нечаянно.
— Разумѣется. А тотъ?
— Э! кабы всѣ такіе были, какъ тотъ, такъ еще бы можно людямъ на свѣтѣ жить. Тотъ человѣкъ. У того душа, какъ пойдетъ на небо коржи съ макомъ ѣсть, такъ не станетъ жаловаться, что въ пнѣ жила!
— Написалъ?
— Написалъ. А не легко было ему написать! Такъ его всего и поводило, какъ бересту на огнѣ.
— Половина дѣла сдѣлана, и за то спасибо Богу. Этотъ охотникъ таки водитъ…
— Можетъ со мной немного круговъ обойдетъ: я такой карась, что трепетывался на удочкѣ… Маруся, изморилась, а? Легла бы ты да отдохнула, а? А я бы сказку сказывалъ.
— Это дѣло,—замѣтилъ Кнышъ.
— Я не хочу спать, я посижу,—начала было Маруся.
Но двѣ сильныя, ловкія руки въ одно мгновенье, однимъ махомъ, разостлали по дну лодки толстую суконную свиту, приподняли Марусю и бережно положили на это ложе.
— А я буду сказку сказывать,—повторилъ Сѣчевикъ.
— У, роскошь!—сказалъ Кнышъ.—Бѣда моя, что у меня всего на всего два уха: кабы могъ, я бы еще десятка два въ займы взялъ и всѣми бы слушалъ.
Жилъ былъ казакъ, началъ Сѣчевикъ,—казакъ добрый, благочестивый, да только дурень. Онъ съ виду то и ничего, и съ первыхъ словъ ничего, а чуть зачерпни его поглубже, такъ такая ужь тамъ дуровина, что другіе умные казаки пьянѣли отъ нея, какъ отъ какого поганаго зелья. Вотъ и задумалъ этотъ казакъ строить себѣ хату. И говоритъ онъ женѣ:
— Ну, жена, удивлю-жъ я тебя: такую хату выстрою, какой еще не бывало на свѣтѣ. И строить я ее стану, не такъ, какъ люди.
— А какъ же?—спрашиваетъ жена.
Онъ моргнулъ этакъ глазомъ: дескать, не на такого напала, не проговорюсь! засмѣялся и вошелъ въ лѣсъ руб…
— Поглядите,—вдругъ вскрикнула тихонько Маруся, поглядите!
И указала впередъ, вправо.
Но Кнышъ, сидѣвшій лицомъ туда, давно уже слегка щурилъ свои сокольи глаза, какъ бы всматриваясь и распознавая знакомые предметы.
Сѣчевикъ, при возгласѣ Маруси, не шелохнулся, а только спросилъ Кныша:
— Что тамъ?
— Они,—отвѣчалъ Кнышъ.
Рѣка въ этомъ мѣстѣ значительно съуживалась и челнокъ плылъ почти у самаго праваго берега.
На песчаной косѣ, какъ бы серебряной лентой входившей въ темныя, сверкающія звѣздами, воды, стояли два человѣка, въ свитахъ и высокихъ шапкахъ и, казалось, поджидали плывущій челнокъ.
Хотя до песчаной косы оставалось еще по крайней мѣрѣ добрыхъ четверть версты, но стоящіе на ней такъ ясно и отчетливо вырисовывались въ воздухѣ, что Маруся безъ труда узнала знакомыя фигуры Семена Ворошила и Андрія Крука.
Чѣмъ ближе подплывалъ челнокъ къ песчаной косѣ, тѣмъ яснѣе можно было различить, что поджидающіе кого-то казаки не веселы.
Андрей Крукъ стоялъ, опершись на свою дубинку, и въ мрачномъ безмолвіи глядѣлъ, не спуская глазъ, на приближающійся челнокъ; Семенъ Ворошило о чемъ-то, по видимому, разсуждалъ не радостномъ, и лѣвая рука его безпрестанно дѣлала такіе жесты, какими обыкновенно смертные выражаютъ свою раздражительность, говоря объ обманувшихъ ихъ надеждахъ, пріятеляхъ или врагахъ.
Когда челнокъ коснулся носомъ отмели, оба казака сняли шапки и проговорили:
— Будьте здоровы!
— Будьте здоровы!—отвѣчали Кнышъ и Сѣчевикъ.
Они посмотрѣли нѣсколько мгновеній другъ на друга.
Лица Сѣчевика и Кныша были спокойны, глаза ихъ внимательно были устремлены на обоихъ казаковъ и только.
Лица казаковъ были замѣтно угрюмы, а глаза не то, чтобы избѣгали встрѣчи съ приплывшими пріятелями, но какъ-то или разбѣгались, или прятались подъ нахмуренные брови.
— Челнокъ то вотъ сюда бы, къ этой сторонкѣ,—угрюмо проговорилъ Семенъ Ворошило.
И съ этими словами, усердно принялся помогать Кнышу тащить челнокъ.
— Маруся,—сказалъ Андрій Крукъ, вынимая изъ-за пазухи узелокъ, вотъ мать тебѣ прислала.
И онъ подалъ ей посылку.
— Спасибо,—отвѣтила Маруся, что они тамъ? Всѣ здоровы?
— Всѣ здоровы. И ничего, все сошло благополучно.
— А мнѣ гостинца никакого не будетъ?—спросилъ Сѣчевикъ. Коли принесли, то будьте ласковы, дайте, а коли нѣтъ, то такъ и скажите.
— Были мы всюду,—началъ Андрій Крукъ, да не такъ-то все дѣлается, какъ…
— Мы ходячи вокругъ тѣхъ ледачихъ полупанковъ пару чеботъ стоптали,—подхватилъ Семенъ Ворошило. Сказано: не такъ и сами паны, какъ тѣ полупанки!
Челнокъ былъ уже на пескѣ и теперь всѣ четверо стояли другъ противъ друга.
— Такъ дѣло не выгорѣло?—спросилъ Сѣчевикъ.
— Оно не то, чтобы совсѣмъ не выгорѣло, и не то, чтобы выгорѣло,—отвѣтилъ Семенъ Ворошило.
— Да вы видѣли Самуся?
— Нѣтъ, Самуся не видали.
— Отчего?
— Да мы ждали его, а онъ не пришелъ.
— Отчего же вы сами къ нему не пошли?
— Да мы и думали было пойдти, а потомъ разсудили, что его не застанешь, потому онъ, сказывали, въ Кіевъ уѣхалъ.
— Такъ сходка безъ него была?
— Безъ него.
— Такую сходку и сходкой срамъ назвать,—сказалъ Андрій Крукъ. Пришли семь бабъ да сказали семь радъ, а другіе сѣли на колоды, поговорили про пригоды, табаку понюхали, рады послухали да и до дому пошли!
— На чемъ-же порѣшили?
— А ни на чемъ не порѣшили. Подумаемъ, говорятъ; еще надо, говорятъ, подумать.
— А долго будутъ думать?
— Въ ту субботу опять рада оберется.
— Ну такъ вотъ что, панове казацтво, вы, не дожидаючи этой субботней рады, потрудите свои шановныя ноги, обойдите кого слѣдуетъ и скажите, что коли къ положенному сроку не будетъ все въ исправности, такъ дѣло пропадетъ. А коли теперь дѣло пропадетъ, такъ пусть ужь на насъ не разсчитываютъ.
Ни Андрей Крукъ, ни Семенъ Ворошило ничего на это не отвѣтили,—можетъ потому, что въ эту самую минуту начали разкуривать свои трубки.
Трубки, впрочемъ, какъ-то дольше обыкновеннаго раскуривались.
Наконецъ, когда уже дымъ пошелъ клубомъ, Семенъ Ворошило проговорилъ;
— Оно бы, можетъ и лучше, кабы пообождать вѣстей отъ Бруя и отъ Попика… Можетъ, оно бы надежнѣй… Ужь больше ждали… Ужь можно бы еще подождать малую толику…
— Да, оно точно бываетъ, что поспѣшишь, да людей только насмѣшишь, замѣтилъ Андрей Крукъ, застилав себя цѣлымъ облакомъ дыма.
— Скорыя-то дѣла подъ лавкой лежатъ, прибавилъ Семенъ Ворошило.
— Оно, разумѣется, всякое бываетъ, отвѣтилъ Сѣчевикъ.
— Кабы тогда не послушались вашего верховода, да не поспѣшили, такъ вотъ теперь бы, можетъ, и не попались въ дурни, сказалъ Андрей Крукъ.
— А по моему глупому разуму, такъ вы потому-то и попались, какъ вы сказываете, въ неразумные, что вы и тогда выбирались, какъ панычи за море утятъ стрѣлять.
Пока происходилъ этотъ разговоръ, Кнышъ, не теряя ни слова изъ него, набралъ сухаго очерету, зажегъ костеръ и мгновенно устроилъ все, необходимое для варева кулеша.
Нѣсколько минутъ длилось молчаніе.
Потомъ Сѣчевикъ, съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ, спросилъ:
— Такъ на чемъ же вы порѣшите, панове казацтво? Снесете вы мой поклонъ кому надо, или нѣтъ?
— Да отчего-жъ, это можно, отвѣтилъ Андрей Крукъ.
— Это можно, повторилъ Семенъ Ворошило.
— Только вотъ что, сказалъ Андрей Крукъ: напрасно вы такъ погоняете…
— Пане Андрій, отвѣтилъ Сѣчевикъ, намъ съ вами, надо полагать, не сговориться. У меня, какъ у той завзятой жинки, что мужъ ее топилъ, да не научилъ, все будетъ стрижено, а не брито. Киньте вы меня въ днѣпровскую пучину, а я, какъ пойду ко дну, еще покажу вамъ пальцами ножницы.
— Горе да и только! проговорилъ, какъ бы про себя, Семенъ Ворошило.
— А что, скоро кулешомъ угостишь? спросилъ Сѣчевикъ Кныша.
— Закипаетъ. Садитесь, да берите ложки.
Всѣ усѣлись вокругъ котелка.
— Что, Маруся, такая старая сидишь? спросилъ Сѣчевикъ.
— Изморилась, должно быть, сказалъ Андрей Крукъ.
— Нѣтъ, отвѣтила Маруся, я не изморилась.
— Заскучала по своимъ, сказалъ Семенъ Ворошило.
— Нѣтъ, отвѣтила Маруся, я не скучаю.
Глаза ея однако были съ тревогой и тоской обращены на Сѣчевика.
— А вотъ я ее развеселю, попробую, сказалъ Сѣчевикъ. Хочешь, Маруся, я тебѣ еще сказку разскажу, а? Хочешь?
— Хочу, отвѣтила Маруся.
— Ну, слушай. Я тебѣ разскажу, какъ ракъ по воду ходилъ!
Жилъ былъ ракъ. Отличный ракъ. И случилось такъ, что вся вода пересохла около его хаты и надо, хоть умирай, добыть воды.
Вотъ ракъ сидитъ и говоритъ:
— Кого послать по воду? Кого послать по воду?
— Милости просимъ, кулешъ готовъ, провозгласилъ Кнышъ.
Всѣ принялись за ужинъ.
— Такой кулешъ, друже, что хоть бы и турецкой царицѣ, такъ и она бы съ пальчиками его съѣла, сказалъ Сѣчевикъ, откидывая усы за уши.
— Добрый кулешъ, подтвердилъ Андрій Крукъ.
— Коли угодилъ вамъ, панове, значитъ, доля еще служить, сказалъ Кнышъ.
Ну, вотъ долго этакъ ракъ думалъ, разказывалъ Сѣчевикъ, кого бы это по воду ему послать и все никого не подъискивалъ: тотъ, думалъ онъ, дороги не знаетъ, а вотъ этотъ хоть и знаетъ, да ненадеженъ, одинъ не женатъ, такъ, пожалуй, застрянетъ, гдѣ на дорогѣ, другой въ церковь рѣдко ходитъ, такъ кто его знаетъ, какъ съ нимъ и связываться, пятый малосиленъ, у десятаго вѣтеръ въ головѣ,—куда ни кинь—все клинъ.
— Пойду самъ! порѣшилъ ракъ.
Взялъ посудину и пошелъ.
Шелъ, шелъ, шелъ… Идетъ и все кипятится:
— Чего это я такъ бѣгу! Эхъ сбили меня съ толку вражіе пріятели! Не будетъ проку!
— Кабы въ этотъ кулешъ, да еще перцу! сказалъ Семенъ Ворошило.
— Хорошо бы перцу! согласился Андрій Крукъ.
И ходилъ ракъ семь лѣтъ по воду, продолжалъ Сѣчевикъ, на восьмой годъ пришелъ, сталъ перелѣзать черезъ хатній порогъ и разлилъ.
— Э, горемыка! сказалъ Кнышъ.
Разлилъ да и говоритъ:
— Вотъ такъ чортъ скорую работу беретъ!
Маруся разсмѣялась, Кнышъ тоже, но Андрій Крукъ и Семенъ Ворошило сидѣли такъ чинно, какъ сидятъ только просватанныя поповны.
— Эге! мѣсяцъ-то ужь куда забрался! сказалъ Кнышъ. Пора.
Всѣ встали.
— Такое, значитъ, послѣднее ваше слово? спросилъ Андрій Крукъ Сѣчевика.
— Такое.
— Пока прощайте.
— Счастливо.
— А коли что тамъ у насъ порѣшатъ, кому вѣсть подавать?
— А вотъ Кнышу.
— Хорошо. Счастливо.
— Спасибо.
Челнокъ быстро отчалилъ, понесся снова по темному Днѣпру и песчаная отмель, съ черными фигурами и угасавшимъ костромъ, скоро скрылась изъ виду.