Меер Львович (Амфитеатров)
| Меер Львович : О сионизме |
| Источник: Амфитеатров А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 21. |
— Скажите мне, любезнейший Меер Львович: вы — сионист или нет?
Меер Львович положил на конторку пестик, которым он растирал какую-то пахучую мазь в фарфоровой ступке, пристально посмотрел на меня сквозь pince-nez[1] близорукими, выпученными глазами и ответил:
— Конечно, сионист. Разве бывают евреи — не сионисты?
— Я слыхал, будто их даже много.
— Вам сказали неправду. Евреев не-сионистов не существует и не может быть на свете. Разве — выкресты. Каждый еврей обязан помнить и чтить в Сионе свою духовную родину. Каждый еврей твердит про себя могущественный и трогательный псалом: «Им эшкохахо Иерушолойм». — «Если я забуду тебя, Иерусалим, да будет забыта десница моя!» Каждый еврей оплакивает гибель Сиона и проклинает память Тита Негодного, Адриана и прочих разорителей. Каждый еврей твёрдо уповает, что найдутся десять исчезнувших колен израильских и рассеянное вновь будет собрано воедино. Каждый еврей встречая новый год, желает своим домашним: дай Бог следующий год встретить в Иерусалиме!
— Ну, да. Всё это я знаю. Но я не о том вас спрашиваю. Я интересуюсь вашим отношением не к вечному сионистскому идеалу рассеянного еврейства, но к современному практическому движению, во главе которого стоят Нордау и Герцль.
Меер Львович помолчал, пожевал губами, поморгал глазами, потом сказал:
— Этим сионистам я очень симпатизирую, всем сердцем желаю успеха, но и всем сердцем предчувствую, что успеха не будет.
— Почему, Меер Львович? — удивился я. — Движение растёт так широко, прогрессирует с каждым годом…
Он пожал плечами и возразил:
— Я нахожу, что в нём мало энтузиазма.
— Мало энтузиазма?!
— Да. А у нас, евреев, энтузиазм — всё.
— Но, Меер Львович! Я не знаю, какого ещё энтузиазма вам надо? В течение целого месяца я следил за ходом базельского конгресса сионистов по отчётам южных газет и вынес впечатление целой бури энтузиазма, а вам его, оказывается, мало.
— Мало, — холодно сказал Меер Львович. — Поверьте: я читал подробнее и внимательнее, чем вы, и, уж разумеется, в тысячу раз более страстно и участливо: вы — русский, я — еврей, вам сионизм — чужое движение, на которое любопытно взглянуть со стороны, мне — родное, кровное дело. Мало, мало энтузиазма! Внешнее возбуждение толпы, хотя бы и самой интеллигентной, не следует смешивать с духовным энтузиазмом. Мы, евреи, — народ нервный и шумный; темперамент — наша сила; жесты и повышенный тон — наша слабость. Если смотреть так, вчуже, то и толпа виленского или минского базара покажется незнающему человеку охваченною энтузиазмом. А на самом-то деле, просто люди торг ведут и спорят за гроши… Нет, мало энтузиазма! Да и неоткуда ему быть.
— Как? Вы находите недостаточно возбуждающею идею самостоятельного еврейского государства?!
Он не дал мне докончить вопроса и язвительно спросил сам:
— В Уганде? На Синайском полуострове?
Я сказал:
— Да, покуда, если не дают вам места в Палестине, то хотя бы и в Уганде!
Он отвечал:
— Я — не слепой фанатик, способен рассуждать и убеждаться, не принадлежу к предубеждённым противникам «Уганейды», к принципиальным «нейнзагерам», как называли их на конгрессе. и, говоря за себя лично, нахожу дело с Угандою очень полезным политическим предприятием. Но в успех его мало верю. Потому что, если рассуждать вот так, как мы сейчас с вами, — спокойно и холодно, то Уганда чрезвычайно соблазнительна. Но ударить ею по сердечным струнам народа, вызвать ею общееврейский энтузиазм — немыслимо: нет в ней национально зажигающих символов и элементов. А политическое предприятие, не поддержанное энтузиазмом народа, — мертворождённый младенец. Ничего не выйдет из этой ли Уганды, из другой ли, какую сыщут ходоки сионистов, в том смысле, как надеются Герцль и Нордау. Самое большее, что явится новый обширный центр еврейской колонизации, куда временно хлынут наши юго-западные эмигранты из черты оседлости — только и всего. Конечно, спасибо и за то, огромное спасибо, но… при чём же тут сионизм? Не понимаю! Господин Нордау рекомендует нам смотреть на Уганду, как на «ночное становище», Nachtasyl, по дороге к Сиону. Nachtasyl! Вместо сионского идеала — Nachtasyl! Но что же лестного для народа в Nachtasyl? Ведь Nachtasyl, — сыграл Меер Львович словами, — это «ночлежка». Вон в Берлине «На дне» Максима Горького идёт под названием Nachtasyl! Согласитесь, что трудно возбудить народный энтузиазм, предлагая покинуть насиженные гнёзда для перекочёвки в ночлежку!
— Послушайте, Меер Львович. Ведь евреи сами немножко виноваты, что им приходится довольствоваться ночлежкою вместо дома. По словам Герцля, была возможность получить от султана берат на область в Палестине за полтора миллиона английских фунтов, но национальная подписка достигла всего лишь восьмидесяти тысяч фунтов.
Меер Львович кивнул головою.
— Знаю. Вот видите, это именно то, что я говорю: мало энтузиазма.
— Но откуда же, наконец, — спросил я с недоумением, — возникает такая странная убыль энтузиазма как раз в то время, когда, казалось бы, ему, наоборот, надо расти? Ведь, как ни спорить с сионистами, но необходимо и пора сознаться: благодаря им, сионистский идеал, к которому стремится ваш народ, впервые за все века рассеяния, приближается к осуществлению.
— Оттуда, — протяжно возразил Меер Львович, — что народ еврейский, ославленный среди вас, христиан, грубым материалистом, в сокровенных глубинах души своей есть величайший идеалист в мире. И, когда речь идёт о высших его идеалах, он страшно подозрителен. Сион — святая святых наших надежд… Вспомните, что вход в святая святых закон дозволяет только одному первосвященнику только однажды в год. Вспомните, что, дабы избрать достойного первосвященника, надо было совершиться чуду и расцвести Ааронову жезлу. Ну, вот народ и ожидает чуда и цветов на жезле первосвященника. А согласитесь, что, при всём уважении к Герцлю и Нордау, евреям трудно уподобить их двум братьям, которые некогда вывели наших предков из Египта.
— Вы, как я замечаю, не высокого мнения о Герцле и Нордау?
— Напротив, огромного! Я благоговею пред этими людьми. Но они, как и я, ваш покорный слуга, как и большинство еврейской интеллигенции, стоят на разных с народом точках зрения и говорят на разных языках. Они — слишком европейцы, слишком люди западной культуры и её логики. Обратите внимание на их диалектику. Они практичны, логичны, доказательны. Но для стремления к сионистскому идеалу еврейской массе и не нужно логики и доказательств: она и без того считает всё в нём аксиомою, не подлежащею спору. Это — еврей-интеллигент, еврей-скептик должен убеждать себя, что Сион — не утопия. Массе же нужны не доказательства, но откровение и вера. Силы доказательств, чтобы приобрести территорию для сионского царства, едва хватило на жалкую подписку в восемьдесят тысяч фунтов. Сила веры и откровения заставила бы хлынуть миллионы.
— Гм… — сказал я.
Меер Львович уловил в голосе моем ноту сомнения и спросил меня:
— Знаете ли вы, что в хронологии еврейского народа называется «годом летания», Aom-el Tajarân?
— Нет, не помню.
— Быть может, вам знакомо имя Алруи?
— Кажется, я просматривал когда-то роман Дизраэли под этим названием?
— Да, Дизраэли написал о нём роман. Дувид Ибн Алрухи, или Алруи, или ещё иначе Менахем бен Соломон, был еврейский учёный и рыцарь двенадцатого века и происходил из Адербейджана. Будучи человеком необычайно образованным и честолюбивым, пламенным патриотом и ревнителем закона, притом же красавец собою, он хотел воспользоваться неурядицами в багдадском халифате, чтобы освободить еврейский народ из-под мусульманского ига. Он овладел мощною крепостью Амадией и объявил себя Мессией, царём Израиля. Деятельность его была непродолжительна: под угрозами мусульман, закупленный амадийским комендантом, тесть Алруи умертвил своего героя-зятя, когда тот спал… Секта Алруи долго существовала потом и воевала с мусульманами. Но дело не в самом Алруи.
Однажды в Багдад явились неведомые люди — будто бы послы от Алруи из Амадии. Они предъявили еврейской общине манифест Мессии-Алруи, что вот в такую-то ночь Израиль будет освобождён и возрождён к самостоятельному существованию, полному ещё неведомого, небесного блаженства.
— Вручите всё ваше имущество послам моим, — писал пророк, — да раздадут они золото, утварь и платье бедным. Вам же теперь, в царстве праведных, ничего вещественного более не нужно. Оденьтесь в зелёные одежды, войдите с сумерками на крыши ваших домов и ждите: ночью, когда наступит урочный час, я перенесу вас по воздуху из Багдада в Иерусалим, и начнётся царство моей славы.
И никто из евреев Багдада не усомнился. Они разорили себя дотла, продав своё имущество за бесценок, отдали деньги двум послам Алруи и, в назначенную ночь, надели зелёные одежды, взошли на плоские кровли своих домов и ждали обещанного полёта. То была тревожная ночь, полная молитв и гимнов, женского плача, крика детей… Никакого полёта не совершилось, а те фанатики, которые пробовали летать, попадали с своих вышек и искалечили себя, либо разбились на смерть. Рассвело. Обманутый народ со стыдом понял своё безумие… Двух плутов, конечно, и след простыл. Нечего и говорить, что никогда Алруи не отправлял послов в Багдад и не писал подложного манифеста. Всё было обман и мошенничество. Багдадцы ведут от этого страшного разочарования эру своего летосчисления и называют её «годом летания»…
Меер Львович умолк и задумался.
— Вы хотите намекнуть, — сказал я, — что евреи так жестоко проучены историческими разочарованиями сионизма в прошлом, что не очень-то доверчиво смотрят на вождей и перспективы его в настоящем? Боятся, что опять повторится багдадская ночь летания?
— Нет, — возразил Меер Львович, — если такие скептики и имеются в еврействе, то число их невелико и не имеет влияния. Мы верим, что главы сионистского движения — искренние энтузиасты, честные и идейные люди. Я рассказал вам историю Алруи только затем, чтобы дать понятие, как легко, с какою силою и до какого самоотвержения можно увлечь Израиль даже самым голословным и фантастическим кличем в Сион, при одном условии…
— А именно?
Меер Львович усмехнулся и сказал:
— Давида Алруи, Менахема бен Соломона почитали Мессией.
— Да, это, действительно, совсем особое условие.
Меер Львович продолжал вдумчиво и с вдохновением:
— Сионистский идеал и мессианская надежда — неразделимы в народе. Ахиллесова пята нашего сионизма — в том, что прекрасные, умные, патриотические руководители его не в состоянии предложить еврейскому народу мессианской надежды. Они сами её не имеют, и народ это чувствует и знает, что не имеют. Мы евреи-интеллигенты, для него — «апикорейсы», т. е. эпикурейцы, маловеры, и он не верит, чтобы Сион достался ему волею и усилиями апикорейсов… И трудно бороться с этим предубеждением. Потому что, ещё раз говорю вам: Сион для еврейства — духовная надежда, ради которой он готов бросить все материальные блага, забыть все житейские соображения. Но в вожди и знаменосцы сионистской идеи он ищет строгих рыцарей еврейского духа и закона. Понимаете? Это — особенное, чего, не быв евреем, нельзя восчувствовать и оценить в полной мере. Вы вот удивляетесь, почему мы не очень радостно встретили мысль об Уганде, а на конгрессе люди падали в обморок, взрослые люди, — чёрствые банкиры, кремни-дельцы, — заливались слезами или приходили в бешеное негодование от одной лишь мысли: как и зачем им, евреям, смеют предлагать какую то Уганду когда наше законное упование — Сион?.. В том-то и дело, что духовный смысл сионизма удивительно трудно и туго разменивается на материальные компромиссы. А, само собою разумеется, что же, кроме материальных компромиссов, могут предложить передовые люди европейской культуры, мыслители-позитивисты, каковы Герцль и Нордау, Иоське из Смелы и Шмулю из Умани? Мы несравненно богаче Иоськи и Шмуля знанием, они бесконечно богаче нас верою. И вот наше знание идёт на компромиссы, а Иоськина вера не идёт. И вера здесь всё. Чтобы верили, что ты — носитель идеала, надо, прежде всего, чтобы ты сам верил в идеал.
Я улыбнулся.
— А самозванец Алруи?
— Ну-с?
— Что же он, достигший в еврействе такой слепой веры к своему мессианскому могуществу, что люди жертвовали по одному его слову всем своим достатком и собирались лететь по воздуху больше тысячи вёрст, что же он, по вашему, сам тоже верил, будто он — Мессия?
Меер Львович спокойно возразил:
— Об Алруи не знаю, верил ли. Думаю, что верил. Но в двенадцатом же веке в Йемене явился лже-Мессия, который настолько верил в себя, что сам потребовал, чтобы ему отрубили голову, да явит он силу свою и воскреснет. Арабов не надо было долго упрашивать: голова бедняги слетела с плеч, и он не воскрес, что не помешало сохраниться его секте. Вот это вера! Это может вызвать и вести за собою народный энтузиазм. Другой лже-Мессия, каббалист Авраам бар Самуил-Абулафия, скитался, как дон Кихот, по земному шару, в надежде найти блаженную талмудическую реку Самбатион, которая не течёт по субботам, и пересадить на её берега всех евреев. Это — тоже вера. И он имел ярых энтузиастов! Когда он назначил на 1290 год возвращение Израиля в Иерусалим, сицилийские евреи чуть-чуть было не повторили истории багдадского полёта…
— Я не думаю — сказал я, — чтобы Герцль и Нордау пожертвовали за Уганду своими головами. Да оно и жаль было бы двух умных и талантливых голов. Что же касается реки Самбатион, то, может быть, она течёт именно в Уганде?
Меер Львович улыбнулся хитро и печально.
— В Уганде она не течёт и едва ли намерена течь. Но в Аргентине и Бразилии в своё время текла. И я сам слышал лет пятнадцать тому назад в литовской корчме, как ловкий фактор эмиграции подманивал на кисельные берега Самбатиона робких и тёмных фанатиков Иосек. Теперь американские Самбатионы иссякли, потому что в Аргентине и Бразилии не нужна больше еврейская иммиграция. Нет, слава Богу, это прошедшие времена. Нет, сионизм работает без шарлатанства. Скорее он — уж слишком осторожен, слишком часто льёт холодную воду на горячие головы. Он щепетильно избегает внушать иллюзии несбыточных благ, чтобы, вместе с иллюзиями, не приготовлять материала для разочарований. Но тем труднее его тяжёлая национальная работа! Юдофобские газеты, издеваясь над Герцлем, зовут его будущим еврейским королём. Не завидую я его королевству. Вспомните, что он сам сказал о своих отношениях к сионистам:
— Я дал им Уганду, — они чуть не побили меня камнями. Когда я дам им Сион, они разорвут меня в куски.
Страшная это ответственность и задача — помирить отвлечённый и инстинктивный народный идеал с сознательно сотворяемым для народа кумиром. Мудрено, мучительно тяжко человеку положительного знания стоять во главе движения, вдохновляемого умозрительным, символическим исповеданием. Нельзя завидовать учёному политику, который взяв в руки географическую карту, чтобы показать своим соплеменникам будущие границы их автономии, ежеминутно рискует слышать истерические вопли своих:
— Эпикуреец! Обманщик! Предатель Сиона! Где же на этой карте река Самбатион? Не хотим Уганды! Мы должны жить на реке Самбатионе, — подай нам Самбатион!
Примечания[править]
- ↑ фр. pince-nez — пенсне