То, что все познает и никем не познается, это — субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее и всегда предполагаемое условие всех явлений, всякого объекта: ибо только для субъекта существует все, что существует. Таким субъектом каждый находит самого себя, но лишь поскольку он познает, а не поскольку он — объект познания. Однако, объектом является уже его тело, которое поэтому само, с такой точки зрения, мы называем представлением. Ибо тело — объект среди объектов и подчинено их законам, хотя оно — непосредственный объект[1]. Как все объекты воззрения, оно лежит в формах всякого познания, во времени и пространстве, благодаря которым существует множественность. Субъект же, познающее, никогда непознаваемое, не находится в этих формах: напротив, он сам всегда уже предполагается ими, и таким образом ему не надлежит ни множественность, ни ее противоположность — единство. Мы его никогда не познаем; между тем как он именно то, что познает, где только есть познание.
Итак, мир как представление — только в этом отношении мы его здесь рассматриваем — имеет две существенные, необходимые и неотделимые половины. Первая из них — объект: его формой служат пространство и время, а через них — множественность. Другая же половина, субъект, лежит вне пространства и времени: ибо она вполне и нераздельно находится в каждом представляющем существе. Поэтому единое из последних так же всецело, как и существующие миллионы их, восполняет объектом мир как представление; но если бы исчезло и это единственное существо, то мир как представление перестал бы существовать. Эти половины, таким образом, неразделимы, даже для мысли, и каждая из них имеет значение и бытие только чрез другую и для другой, существует вместе с нею и вместе с нею исчезает. Они непосредственно ограничивают одна другую; где начинается объект, кончается субъект. Общность этой границы обнаруживается именно в том, что существенные и потому всеобщие формы всякого объекта, каковы время, пространство и причинность, мы можем находить и вполне познавать, и не познавая самого объекта, а исходя из одного субъекта, — т. е., говоря языком Канта, они a priori лежат в нашем сознании. Открытие этого составляет главную заслугу Канта, и притом очень большую. Я же сверх того утверждаю, что закон основания — общее выражение для всех этих a priori известных нам форм объекта, и потому все, познаваемое нами чисто a priori, не что иное, как именно содержание этого закона и вытекающие из него следствия; таким образом, в нем выражено все наше a priori достоверное познание. В своем трактате о законе основания я подробно выяснял, как всякий объект подчиняется последнему, т. е. находится в неизбежном отношении к другим объектам, с одной стороны — как определяемый, с другой — как определяющий: это идет так далеко, что все существование всех объектов, поскольку они — объекты, представления и ничего более, вполне сводится к названному необходимому отношению их друг к другу, только в нем и состоит и потому совсем релятивно; об этом скоро будет сказано подробнее. Я показал там далее, что соответственно классам, на которые по своей возможности распадаются объекты, это необходимое отношение, обще выражаемое законом основания, проявляется все в других формах, — чем опять подтверждается правильность разделения этих классов. Я постоянно предполагаю здесь, что все сказанное там известно читателю и усвоено им; иначе, если бы все это не было там сказано, оно непременно нашло бы свое место здесь.