Так как противоположности объясняют одна другую, то здесь будет уместно заметить, что истинной противоположностью возвышенного является нечто такое, чего на первый взгляд за это, пожалуй, не примешь: именно — прелестное. Но я разумею под этим то, что возбуждает волю, непосредственно предлагая ей удовлетворение, исполнение. Если чувство возвышенного проистекает из того, что какой-нибудь прямо неблагоприятный для воли предмет становится объектом чистого созерцания, которое поддерживается только постоянным отрешением от воли и возвышением над ее интересами (в чем и состоит возвышенность настроения), то прелестное, наоборот, низводит зрителя из чистого созерцания, неизбежного для каждого восприятия красоты, неодолимо прельщая его волю непосредственно-приятными ей вещами, — отчего он перестает уже быть чистым субъектом познания, а становится нуждающимся и зависимым субъектом хотения. Все прекрасное в веселом роде обыкновенно называют прелестным; но это слишком широкое понятие, созданное недостатком правильного различения, и я должен отнестись к нему неодобрительно и совершенно устранить его. В указанном же мною и объясненном смысле я нахожу в области искусства только два рода прелестного, — и оба они его недостойны. Один из них, совсем низменный, это те картины — nature morte — нидерландцев, извращенным сюжетом которых служат съедобные вещи: такие обманчивые изображения неминуемо возбуждают аппетит, т. е. стремление воли, — а оно кладет конец всякому эстетическому созерцанию объекта. Написанные плоды еще допустимы, так как они являются дальнейшим развитием цветка и своею формою и цветом представляют красивый продукт природы, не возбуждая непременно мысли о съедобности; но, к сожалению, часто попадаются у нидерландцев с иллюзорной естественностью сервированные и приготовленные кушанья — устрицы, сельди, омары, бутерброды, пиво, вино и т. д., — что совсем не годится. В исторической живописи и скульптуре прелестное заключается в обнаженных фигурах: их поза, неполное одеяние и самая манера изображения рассчитаны на то, чтобы вызвать у зрителя похоть, — а этим эстетическое созерцание сейчас же уничтожается, т. е. цель искусства встречает себе противодействие. Этот недостаток совершенно соответствует тому, который мы только что осудили у нидерландцев. От него почти всегда свободны античные произведения, несмотря на всю красоту и полную обнаженность фигур, потому что сам художник создавал их в чисто-объективном настроении, исполненном идеальной красоты, а не в субъективном и презренном вожделении. Таким образом, прелестного надо в искусстве везде избегать.
Существует и отрицательно-прелестное, которое еще менее допустимо, чем рассмотренное только что положительно-прелестное: это — отвратительное. Как и собственно-прелестное, оно пробуждает в зрителе волю и нарушает этим чисто-эстетическое созерцание. Но вызывает оно сильное нежелание, отпор: оно пробуждает волю тем, что ставит перед ней объекты ее отвращения. Поэтому уже искони признано, что оно в искусстве совершенно недопустимо, — между тем как безобразное, покуда оно не отвратительно, в своем месте может быть терпимо, как мы это увидим ниже.