Мистификация (По; Уманец)/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Мистификація.
авторъ Эдгаръ Поэ (1809-1849)., пер. Левъ Игнатьевичъ Уманецъ.
Оригинал: англ. Mystification, 1837.. — Источникъ: Необыкновенные разсказы и избранныя стихотворенiя въ переводѣ Льва Уманца. Съ иллюстрацiями. Типографiя Т-ва И. Д. Сытина въ Москвѣ. 1908.

Мистификація.[править]

 

Если таковы ваши «passades» и «montantes» то мнѣ ихъ не нужно.
Ned Knowles.

 

Баронъ Ритцнеръ фонъ-Юнгъ происходилъ изъ благородной венгерской фамиліи, каждый членъ которой, по крайней мѣрѣ, насколько хватаютъ достовѣрныя воспоминанія, непремѣнно отличался какимъ-нибудь талантомъ или особенностью, главнымъ образомъ, впрочемъ, странностями, яркіе, хотя, можетъ-быть, и не самые яркіе примѣры которыхъ приводить Тикъ, потомокъ этого дома.

Мое знакомство съ барономъ Ритцнеромъ началось въ великолѣпномъ chateau Юнгъ, куда меня забросилъ лѣтомъ 18.. года рядъ забавныхъ обстоятельствъ. Здѣсь я пріобрѣлъ уваженіе барона, нѣсколько познакомился — не безъ труда — съ складомъ его ума. Въ послѣднее время, по мѣрѣ увеличения близости, которая впервые позволила мнѣ заглянуть въ его душу, я началъ понимать его яснѣе; а когда мы снова встрѣтились въ Г-нѣ, послѣ трехлѣтней разлуки, я зналъ о характерѣ барона Ритцнера фонъ-Юнга все, что мнѣ было нужно.

Я помню, какой ропотъ удивленія пошелъ по университету въ ночь на двадцать пятое іюня и помню также, что всѣ единогласно провозгласили барона «красивѣйшимъ человекомъ въ свѣтѣ», хотя никто не сдѣлалъ даже попытки привести основаніе своему мнѣнію. Его оригинальность казалась такой непреложной, что представлялось дерзостью спрашивать, въ чемъ заключалась эта оригинальность. Но оставивъ этотъ вопросъ въ сторонѣ, я только замѣчу, что съ первой минуты, какъ онъ переступилъ порогъ университета, его вліяніе не замедлило сказаться на привычкахъ, нравахъ, кошелькахъ и наклонностяхъ всѣхъ окружающихъ, и вліяніе это было обширное и деспотическое, хотя въ то же время самое неуловимое и не поддающееся опредѣленію. Такимъ образомъ короткое время пребыванія въ университете составляетъ эру въ его существованіи, которая характеризуется всѣми принадлежащими къ этому учрежденію какъ «самое необыкновенное время — время господства барона Ритцнера фонъ-Юнга».

Пріѣхавъ въ Геттингенъ, баронъ пришелъ ко мнѣ. Онъ былъ неопредѣленныхъ лѣтъ, т.-e. невозможно было угадать его возрастъ по какому-нибудь его личному замѣчанію. Ему могло быть пятнадцать или пятьдесятъ, а въ сущности было двадцать одинъ годъ и семь мѣсяцевъ. Его ни въ какомъ случаѣ нельзя было назвать красивымъ, скорѣе напротивъ. Лобъ у него былъ высокій и очень красивый; носъ — курносый; глаза большіе, съ тяжелыми вѣками, стеклянные и безъ выраженія. О ртѣ можно сказать больше: губы слегка выдавались впередъ и приходились одна на другую, такъ что казалось невозможнымъ вывести какое-нибудь, даже сложное, заключение изъ этой черты, вызывавшей представленіе о безграничной серьезности, грусти и полномъ спокойствіи.

Изъ сказаннаго, безъ сомнѣнія, становится ясно, что баронъ былъ одной изъ тѣхъ человѣческихъ аномалій, встречающихся по временамъ, для которыхъ искусство мистификаціи есть наука и дѣло всей жизни. Особенное свойство его ума инстинктивно направляло его къ этой наукѣ, между тѣмъ какъ внѣшность замечательно облегчала ему исполненіе его плановъ. Я убѣжденъ, что ни одному изъ геттингенскихъ студентовъ времени, прозваннаго эпохой господства барона Ритцнера, не пришлось вполнѣ изъяснить себѣ тайну этого характера. Я увѣренъ, что никто въ университетѣ, за исключеніемъ меня, никогда не считалъ его способнымъ на шутку въ словахъ или поступкѣ: скорѣе въ этомъ можно было бы заподозрить стараго бульдога у садовой калитки или самаго заслуженнаго профессора теологіи. Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда самыя непростительныя, замысловатыя и грандіозныя шутки выполнялись, если и не прямо имъ, то, безо всякаго сомнѣнія, при его непосредственномъ участіи и по его подстрекательству, красота — если можно такъ выразиться — его мистификаціи заключалась въ томъ необыкновенномъ искусствѣ, проистекавшемъ изъ тонкаго знанія человѣческой природы и изумительнаго самообладанія, съ которымъ онъ всегда находитъ возможнымъ придать шуткѣ, которую задумалъ, такой видъ, будто она произошла частью наперекоръ его желанію или даже вслѣдствіе похвальныхъ усилій предотвратить случившееся и сохранить порядокъ и достоинство alma mater. Глубокое, жгучее, захватывающее горе, выражавшееся въ каждой чертѣ его лица при неудачѣ такихъ похвальныхъ усилій не оставляло даже у самыхъ скептическихъ изъ товарищей ни малѣйшаго сомнѣнія въ его искренности. Не менѣе достойна замѣчанія была ловкость, съ которой онъ успѣвалъ, самъ оставаясь при этомъ въ тѣни, выставить въ смѣшномъ свѣтѣ сдѣланное имъ, и его умѣніе устраниться отъ нелѣпостей, вызванныхъ имъ. Никогда до того случая, о которомъ я говорю, я не зналъ его искусства ускользнуть отъ естественнаго слѣдствія его маневровъ — отъ опасности выказаться самому въ смѣшномъ видѣ. Постоянно имѣя на умѣ какую-нибудь затѣю, мой другъ, казалось, жилъ только для исполненія самыхъ строгихъ требованій общества и даже его собственная прислуга считала барона Ритцнера фонъ-Юнга воплощеніемъ корректности и серьезности.

Во время его пребыванія въ Геттингенѣ казалось, будто надъ университетомъ какъ какой-то кошмаръ тяготѣлъ духъ сладкой праздности. Время проводилось въ ѣдѣ, питьѣ и увеселеніяхъ. Студенческія квартиры превратились въ питейные дома, и ни одинъ изъ нихъ не славился больше и не посещался усерднѣе, чѣмъ квартира барона. Наши собранія здѣсь были частыя, шумныя, продолжительныя и всегда имѣли послѣдствіемъ какія-нибудь событія.

Однажды мы досидѣлись почти до зари и выпили необычайное количество вина. Компанія состояла человѣкъ изъ семи-восьми, кромѣ барона и меня. Большинство участниковъ были люди состоятельные, аристократы по происхожденію, гордившіеся этимъ, и всѣ одушевленные щепетильнымъ чувствомъ чести. Относительно дуэли всѣ раздѣляли крайніе германскіе взгляды. Нѣсколько статей, появившихся за послѣднее время въ журналахъ, и три-четыре отчаянныхъ встрѣчи въ Геттингенѣ, имѣвшія роковой исходъ, придали этимъ донъ-кихотскимъ наклонностямъ новую силу и стремительность. И въ тотъ вечеръ главную тему разговора составлялъ этотъ вопросъ, интересовавшій всѣхъ. Баронъ, необыкновенно молчаливый и разсѣянный въ началѣ вечера, наконецъ, какъ будто пробудился отъ своей апатіи и завладѣлъ разговоромъ, настаивая на пользѣ и, главнымъ образомъ, красотѣ традиціоннаго кодекса въ случаяхъ рѣшенія вопроса оружіемъ, съ такимъ жаромъ, краснорѣчіемъ и убѣдительностью, что вызвалъ энтузіазмъ всѣхъ своихъ слушателей вообще, и буквально поразилъ даже меня, знавшаго его ироническое отношеніе къ тѣмъ самымъ пунктамъ, за которые онъ теперь заступался, и особенно къ хвастливому этикету при дуэляхъ, возбуждавшему его заслуженное презрѣніе.

Оглянувшись во время паузы среди рѣчи барона на его слушателей, я замѣтилъ, что одинъ изъ нихъ слушаетъ больше чѣмъ съ обыкновеннымъ интересомъ. Этотъ господинъ — назову его Германомъ — былъ очень оригинальной личностью во всѣхъ отношеніяхъ, за исключеніемъ одного: что онъ былъ круглый дуракъ. Однако среди извѣстной группы студентовъ онъ пользовался репутаціей глубокаго метафизика и даже логическаго таланта. Въ качествѣ дуэлиста онъ пріобрѣлъ большую извѣстность даже въ Геттингенѣ. Не помню точной цифры жертвъ, павшихъ отъ его руки; но знаю, что ихъ было много. Но особенно онъ гордился своимъ знаніемъ до мелочей дуэльнаго этикета и своимъ щепетильнымъ чувствомъ чести. То былъ конекъ, на которомъ онъ ѣздилъ до самой смерти. Ритцнеру, всегда разыскивающему поводъ къ смѣхотворному, эти особенности часто давали пищу для мистификацій. Этого, впрочемъ, я не зналъ, хотя въ данную минуту ясно замѣчалъ, что мой пріятель подмѣтилъ что-то, чѣмъ намѣревался воспользоваться съ свойственной ему причудливостью, избравъ своей мишенью Германа.

По мѣрѣ того, какъ баронъ продолжалъ свой разговоръ, или скорѣе монологъ, я замѣтилъ, что Германъ все больше и больше волнуется. Наконецъ онъ заговорилъ, возражал на какой-то пунктъ, указанный барономъ, и подробно мотивируя свое возраженіе. Баронъ отвѣчалъ, все придерживаясь своего прочувственнаго тона, и закончилъ — по-моему совершенно не кстати — ѣдкой ироніей, сопровождаемой усмѣшкой. Конекъ Германа закусилъ удила. Это я заключилъ изъ возраженій Германа, представлявшихъ безпорядочную смѣсь всевозможныхъ тонкостей. Послѣднія слова его мнѣ ясно памятны:

— Позвольте мнѣ сказать, баронъ фонъ-Юнгъ, что ваши мнѣнія, хотя и справедливыя въ главномъ, во многихъ пунктахъ подрываютъ уваженіе какъ къ вамъ лично, такъ и къ университету, членомъ котораго вы считаетесь. Во многихъ отношеніяхъ они даже недостойны серьезныхъ возраженій. Я бы сказалъ даже еще больше, если бы не боялся оскорбить васъ — здѣсь говорившій дерзко усмѣхнулся. Я говорю, что мнѣній, подобныхъ вашимъ, я не ожидалъ услыхать отъ дворянина.

Когда Германъ окончилъ свою двусмысленную тираду, всѣ глаза обратились на барона. Онъ поблѣднѣлъ и затѣмъ весь вспыхнулъ. Потомъ онъ уронилъ свой носовой платокъ, и когда нагнулся поднять его, я увидалъ его лицо, которое не было видно никому другому изъ сидѣвшихъ за столомъ. Оно все сіяло насмѣшкой, составлявшей его естественное выраженіе, но не знакомой никому, кромѣ меня, который видалъ его, когда мы бывали одни и когда баронъ не стѣснялся. Въ следующую секунду онъ стоялъ, гордо выпрямившись, смотря прямо на Германа, и такой быстрой, полной перемѣны въ выраженіи лица мнѣ никогда не приходилось наблюдать. Въ первое мгновеніе я даже думалъ, не ошибся ли я, и не дѣйствуетъ ли баронъ дѣйствительно серьезно. Онъ, казалось, весь кипѣлъ негодованіемъ и поблѣднѣлъ какъ смерть. Съ минуту онъ молчалъ, очевидно, стараясь овладѣть собой. Повидимому, успѣвъ въ этомъ, наконецъ, онъ потянулся къ графину, стоявшему рядомъ, и, крѣпко держа его, началъ:

— Противъ всего, что вы высказали, mein Herr Германъ, можно возразить такъ многое, что я не имѣю ни времени ни желанія вступать въ препирательства. Но ваше замѣчаніе, о несоотвѣтствіи моихъ взглядовъ съ достоинствомъ дворянина настолько оскорбительно, что мнѣ остается только одинъ способъ дѣйствія. Но, какъ хозяинъ, я обязанъ быть вѣжливъ съ своими гостями и съ вами, какъ гостемъ. Поэтому, вы извините меня, если я, вслѣдствіе этихъ соображений, нѣсколько отступлю отъ обычнаго образа дѣйствія дворянина, когда ему нанесено личное оскорбленіе. Вы извините меня также, если я попрошу васъ несколько напрячь ваше воображеніе и на минуту счесть ваше отраженіе въ томъ зеркалѣ за самого Herr’а Германа. Такимъ путемъ будетъ устранено всякое затрудненіе. Я швырну этотъ графинъ съ виномъ въ ваше отраженіе въ зеркалѣ, и такимъ образомъ исполню, если не буквально, все, на что меня можетъ вызвать ваше оскорбленіе, и вмѣстѣ съ тѣмъ избѣгну физическаго насилія надъ самой вашей персоной.

Съ этими словами онъ бросилъ графинъ съ виномъ въ зеркало, висѣвшее какъ разъ напротивъ Германа. Баронъ ловко попалъ въ свою цѣль, а зеркало, само собой разумеется, разлетѣлось вдребезги. Всѣ присутствовавшіе вскочили и, за исключеніемъ Ритцнера и меня, поспѣшно удалились. Когда Германъ вышелъ, баронъ шепнулъ мнѣ, чтобъ я послѣдовалъ за гостемъ и предложилъ ему свои услуги. Я согласился, самъ не зная, какъ поступить съ такимъ смѣшнымъ порученіемъ.

Дуэлистъ принялъ мое предложеніе съ своимъ чопорнымъ и корректнымъ видомъ и, взявъ меня подъ руку, повелъ къ себѣ. Я съ трудомъ удерживалъ смѣхъ, смотря на него и слушая, какъ онъ съ глубокой серьезностью обсуждалъ «нанесенное ему, по его выражению, оскорбленіе, совершенно выходящее изъ ряда вонъ по своей утонченности». Послѣ утомительной рѣчи въ его духѣ онъ снялъ съ книжной полки нѣсколько запыленныхъ томовъ по вопросу о дуэляхъ и долгое время знакомилъ меня съ ихъ содержаніемъ, читая вслухъ и давая серьезныя объясненія. Я запомнилъ названія нѣкоторыхъ изъ этихъ книгъ. Здѣсь были постановленія Филиппа Красиваго о поединкахъ, театръ чести Февайна и трактатъ о допускаемости дуэлей Андичье. Съ великой помпой онъ развернулъ также Записки о дуэляхъ Брантома, кельнское изданіе 1666 г, напечатанное эльзевиромъ — драгоцѣнный и единственный экземпляръ на веленевой бумагѣ, съ красными заставками и въ переплетѣ Дерома. Но особенное мое вниманiе онъ обратилъ съ таинственнымъ видомъ на толстый томъ въ осьмушку на варварскомъ латинскомъ языкѣ, принадлежавшiй перу нѣкоего француза Геделенъ и носившій оригинальное названіе: Duelli Lex scripta et non; aliterque. Изъ этой книги онъ прочелъ мнѣ одну изъ самыхъ смѣшныхъ главъ въ мірѣ, касающуюся "Injuriae per applicationem, per constructionem et per se, половина которой, по его мнѣнію, была вполнѣ примѣнима къ «необыкновенному случаю», происшедшему съ нимъ, хотя я, клянусь, не понялъ въ ней ни одного слова. Окончивъ главу, онъ закрылъ книгу и спросилъ, что я считаю нужнымъ дѣлать. Я отвѣчалъ, что вполнѣ довѣряю его чувству изощренной деликатности и соглашусь на то, что онъ предложитъ. Этотъ отвѣтъ, повидимому, польстилъ ему, и онъ написалъ барону записку слѣдующаго содержанія:

"М. г., мой другъ, г. П. передастъ вамъ эту записку. Я считаю своимъ долгомъ потребовать немедленно объясненія случившагося сегодня въ вашемъ домѣ. Въ случаѣ отклоненія вами моего требованія, г. П. предлагаетъ уговориться съ тѣмъ изъ вашихъ знакомыхъ, на кого вамъ будетъ угодно указать, объ условіяхъ встрѣчи.

Съ выраженіемъ полнаго уваженія остаюсь

Вашъ покорнѣйшій слуга Іоганнъ Германъ.
Барону Ритцнеру фонъ-Юнгъ, августа 18-го 18…

Не зная, что дѣлать дальше, я отправился съ этой запиской къ барону. Онъ поклонился мнѣ, когда я подалъ ее ему, а затѣмъ важно усадилъ меня въ кресло, самъ же, прочтя вызовъ, написалъ слѣдующій отвѣтъ, который я снесъ Герману.

М. г.

Я получилъ черезъ нашего общаго знакомаго, г. П., вашу записку отъ сегодняшняго вечера. По должномъ размышленіи я призналъ вполнѣ умѣстнымъ выраженное вами желаніе получить объясненіе. Допуская это, я все же нахожусь въ большомъ затрудненіи — въ виду особенно утонченнаго случая нашей ссоры и личнаго оскорбленія, нанесеннаго мною, какъ выразить на словахъ свое извиненіе и удовлетворить всѣмъ мельчайшимъ требованіямъ и измѣнчивымъ оттѣнкамъ, которые могутъ явиться при разсмотрѣніи даннаго случая? Но во всемъ, что касается вопросовъ этикета, я безусловно полагаюсь на чрезвычайную деликатность вашихъ сужденій, которой вы такъ давно и въ такой высокой степени отличаетесь. Вполнѣ увѣренный, что буду понятъ, позволяю себѣ, вмѣсто того, чтобы высказывать какіе-либо личные взгляды, сослаться на мнѣніе сіера Геделенъ, высказанное имъ въ девятомъ параграфе главы Injuriae per applicationem, per constructionem el per se въ его Duelli Lex stripta et non; aliterque. Съ вашимъ тонкимъ пониманіемъ всѣхъ трактуемыхъ здѣсь вопросовъ вы убедитесь, я увѣренъ, что одной моей ссылки на это удивительное мѣсто достаточно, чтобы вы признали удовлетвореннымъ, какъ человѣкъ чести, ваше требованіе объясненія.

Съ почтеннѣйшимъ уваженіемъ остаюсь вашимъ покорнѣйшимъ слугою,

фонъ-Юнгъ.
Г-ну Іоганну Герману, 18 августа 18….

Германъ началъ читать это посланіе съ язвительной усмѣшкой; но она вскоре перешла въ улыбку самаго смѣшного самодовольства, когда онъ дошелъ до ссылки на Injuriae и т. д. Окончивъ чтеніе онъ съ самой любезной улыбкой попросилъ меня сѣсть, а самъ принялся за указанную книгу. Отыскавъ обозначенное мѣсто, онъ внимательно прочелъ его про себя, затѣмъ закрылъ книгу и просилъ меня, въ качествѣ близкаго знакомаго, передать барону свое восхищеніе его рыцарскимъ поведеніемъ и уверить его, что представленное имъ объяснение есть самое полное, почетное и недвусмысленное, и вполнѣ удовлетворяющее его.

Несколько сбитый съ толку всѣмъ этимъ, я вернулся къ барону. Онъ принялъ письмо Германа какъ нечто само-собой разумеющееся, и после несколькихъ общихъ словъ ушелъ въ соседнюю комнату, откуда вернулся съ тѣмъ же томомъ Duelli Lex scripta…, который передалъ мне, предложивъ прочесть нѣкоторыя мѣста. Я это сделалъ, но совершенно напрасно, не понявъ ровно ничего, что хотелъ сказать авторъ. Тогда баронъ самъ взялъ книгу и прочелъ мне главу вслухъ. Къ моему изумленію, я услыхалъ подробный разсказъ о дуэли между двумя обезьянами. Баронъ объяснилъ мне секретъ. Оказалось, что сочиненіе написано по плану стихотворной чепухи Дю-Барта, т.-е. фразы были остроумно подобраны такъ, что производили на слухъ впечатлѣніе полной непостижимости или какой-нибудь необычайной глубины, въ сущности же не содержа въ себѣ никакого смысла. Ключъ ко всему заключался въ выпускѣ каждаго второго или третьяго слова по очереди. И тогда получался рядъ смѣшныхъ шутокъ о поединкѣ въ томъ видѣ, какъ онъ практикуется въ наше время.

Баронъ разсказалъ мнѣ, что нѣсколько недѣль тому назадъ онъ нарочно подложилъ Герману эту книгу и изъ разговоровъ съ нимъ понялъ, что онъ серьезно изучилъ ее, какъ произведенiе, отличающееся необычайными достоинствами. Это послужило ему путеводной нитью. Германъ согласился бы скорѣе тысячу разъ умереть, чѣмъ признаться въ своей неспособности понять что-нибудь въ этомъ капитальномъ справочникѣ о дуэли.