И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, «НАУКА» 2013
Мнение по поводу поэмы З. Красиньского «Ночь на Рождество Христово»[править]
По представлению Московского цензурного комитета, для газеты «День».
«Ночь на Рождество Христово», поэма Красинского.
Вот вкратце содержание поэмы.
В ночь на Рождество Христово к берегам Италии пристает последняя дружина польской шляхты, идущая в храм Петра на последний праздник Рождества Спасителя, который, по словам печального ангела, посланного шляхте, уже не родится и не умрет ни разу более, а будет пребывать с людьми до скончания века. Храм наполнился пилигримами со всех концов земли, от всех народов. Явился Папа, изнеможенный, умирающий: его поддерживает и возводит на трон, в виде кардинала, евангелист Иоанн. При освящении Св. Даров проходит через храм величественная фигура Христа и исчезает, возвестив: «Я здесь».
Иоанн взывает к гробнице Петра, и Петр встает на зов его и, выслушав, что ему, Иоанну, повелено от Бога жить вечно на земле и водворить между людьми царство любви и мира, восклицает: «Горе мне» — и падает опять в могилу.
Тогда храм начинает разрушаться, колонны трескаются, своды колеблются: все в ужасе спешат вон; Иоанн подпирает главой своды до тех пор, пока вышел последний из людей. Одна польская шляхта, с скорбию, но без трепета, смотрит на общее разрушение и, отказавшись, по зову Иоанна, выйти вон, остается умереть с Папой.
Иоанн благословляет Папу и шляхту и выходит из храма, который рушится; за ним рушится Ватикан; народы бегут в ужасе прочь, между ними первые римляне.
Иоанн воссел на холме, на развалинах храма, с книгой, обнял взглядом весь мир и возвестил пребывание Христа на земле и вечное царство мира и любви.
Из этого краткого очерка видно, что поэма есть не что иное, как выражение в поэтических образах и мистической картине политического протеста против папской власти. За это пророчество о падении католицизма, а также об окончательной гибели шляхты, или последних богатырей, как называют ее в поэме все народы, Красинский, по объяснению газеты «День» (№ 51), утратил популярность в Польше, как отступник, и поляки стараются препятствовать распространению его поэмы.
На русских читателей пророчество о падении папской власти и польской шляхты, по понятным причинам, тяжелого впечатления, как на католиков и поляков, производить не может, и потому с этой стороны нет препятствия к допущению поэмы в печать.
Московский цензурный комитет также не находит ничего противного цензурным правилам и затрудняется только драматической формой этой мистерии, где действующими лицами являются апостолы Петр, Иоанн и отчасти сам Спаситель.
По моему мнению, это наименьшее из затруднений, которое могло бы помешать поэме появиться в печати на русском языке. В «Мессиаде», «Потерянном рае» и некоторых других произведениях поэзии, допущенных у нас в печать, нередко писатели влагают в уста Бога и святых христианской Церкви речи и выводят их как действующие лица; возвышенные, поэтические представления лиц Бога и святых не только не низводили их с высоты Божественного величия, но приводили в такое же высокое настроение читателей, в какое приводят слушателей исполнение духовных ораторий Гайдна, Генделя, Бетховена.
Красинский в этом отношении не погрешил против благоговения, подобающего апостолам и Спасителю, выведенным в поэме, напротив, изображения его исполнены силы и величия, и самый стиль и строй поэмы, напоминающий Данте, достоин своего предмета.
Скорее, ценсура могла бы задуматься над таким местом (стр<аница> 9), где восставшее из гроба тело апостола Петра после возвещения воли Божией остаться Иоанну на земле и водворить царство мира и любви, провозгласило: «Горе мне» — и с страшным шумом, как будто в пропасть, упало в могилу, то есть как будто погибло.
Конечно, образованный читатель не смутится этим, вспомнив, что автор католик и что в фантазии своей может допустить, с падением власти Папы, по убеждению католиков наместника Св. Петра, и падение власти апостола.
Впрочем, если выключить слова «Горе мне» и «как будто в пропасть», то место это, кажется, не представит цензурных затруднений, ибо с этим уничтожится намек на гибель Петра.
Далее может остановить на себе внимание цензуры последняя картина, где грандиозный образ Иоанна возвещает, что Христос более не умрет и не родится, а пребудет с людьми до скончания века.
Это уже не католическая фантазия: она противоречит общему христианскому догмату, по которому Спаситель явится на землю только в день Страшного Суда.
Наконец, эпиграфами к поэме выбраны изречения из 21-й главы от Иоанна, с значительными пропусками, что придает им отличный от подлинного текста и загадочный смысл. Эти эпиграфы должны быть приведены вполне или исключены вовсе.
Если б поэма «Ночь на Рождество Христово» предназначалась к печати на русском языке в собрании прочих сочинений автора, то цензура могла бы, по моему мнению, разрешить пропуск ее, несмотря даже на появление в ней Спасителя на земле ранее назначенного Евангелием срока. Это появление можно, между прочим, объяснить аллегорическим воцарением Христа или наступлением царства мира и любви вслед за истреблением зла, порожденного римским католицизмом. Это, кажется, поэт и хотел изобразить в своем сказании.
Немало на русском языке обращается в народе сказаний, снов, видений, отчасти в печати, заимствованных из Священного Писания и значительно измененных, иногда даже искаженных, поэтому едва ли бы могло смутить русских читателей появление фантазии католического поэта, где действующими лицами являются святые Церкви.
Но появление такой поэмы в газете могло бы произвести странное впечатление на массу разнообразных читателей не только содержанием, но даже одним только актом появления в печати. Газета «День» еще более других имеет повод поместить подобную поэму на своих столбцах как протест против вредного влияния католицизма и против польского восстания, так как она настойчивее и сильнее прочих газет ратует против того и другого и вся, можно сказать, состоит из ряда подобных протестов во всех видах и формах, следовательно, и этот протест, притом со стороны поляка и католика, был бы там более кстати, нежели где-нибудь. Но и в таком случае, то есть если бы Совет по делам книгопечатания счел возможным разрешить ей напечатать эту поэму, то, по моему мнению, редакция должна бы была сделать это не иначе как с присовокуплением от себя объяснительной статьи о цели и значении статьи в отношении к католицизму и польскому восстанию.
И. Гончаров.
16 января 1864а г<ода>.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, № 10, л. 2-4.
Впервые опубликовано: Евгеньев-Максимов 1937. С. 15—16, с существенными пропусками и неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к цензурному прохождению поэмы З. Красиньского «Ночь на Рождество Христово», предназначавшейся для публикации в газете «День», где она не была напечатана.
Зыгмунт Красиньский (Krasinski; 1812—1859), польский поэт-романтик, большую часть жизни провел за пределами Польши, оставаясь чуждым националистическим движениям на родине. В 1835 г. анонимно опубликовал прозаическую драму «Небожественная комедия» («Nie-Boska komedia»), в которой изобразил борьбу старой аристократии, последней носительницы рыцарских идеалов, с наступающими демократическими силами; и хотя первая исторически обречена на поражение, автор отдает ей моральное и эстетическое предпочтение, а вождя демократии заставляет преклониться перед Христом. В последние десятилетия жизни Красиньский развивал ре-лигиозно-мессианистские идеи, однако в ином, чем то свойственно полонизму, направлении, призывая к единению шляхты и народа перед лицом грядущей революции («Przedswit», «Psaimy przysiosci»), что вызвало резкую критику со стороны поляков и многих католиков вне Польши. В русле позднего творчества возникла в 1840-е гг. и прозаическая поэма «Trzy mysli pozostaie po s. p. Henryku Ligenzie zmariym w Morreale, 12 kwietnia 1840 roku». Третья часть ее, «Legenda», и представляет собой текст, названный в русском переводе «Ночь на Рождество Христово», о котором идет речь в документе. Именно в ней господству апостола Петра и его наместника Папы Римского противопоставляется эсхатологическое торжество «Иоаннова христианства».
Гончаров, видимо весьма заинтересованный в том, чтобы это произведение не попало на страницы газеты И. С. Аксакова, не ограничился служебным отзывом о поэме Красиньского и разъяснил свой взгляд на нее в неофициальном письме к товарищу министра внутренних дел Александру Григорьевичу Тройницкому (1807—1871):
«…Прошу покорнейше извинения, что представляю прилагаемые при сем общие заключения о журналах за шесть месяцев двумя днями позже назначенного срока. Я хотел представить их к прошедшему четвергу, но в то самое время получил другое поручение от Вашего превосходительства, и именно поспешил представить мнение о поэме Красинского „Ночь на Рождество Христово“.
Кстати, позвольте мне частным образом прибавить два слова к моему официальному рапорту об этой поэме, которые я хотел сказать изустно, полагая, что в четверг будет заседание Совета. В рапорте своем я не выразил положительно своего мнения о том, что поэма не может быть напечатана в газете, полагая, между прочим, что Совет, ознакомившись с ее содержанием, придет неминуемо к этому решению; если бы Совет решил противное, то я долгом бы счел сообщить одно замечание или, лучше сказать, догадку, которую не решился включить в рапорт именно потому, что она догадка. Поэма своими мистическими образами, аллегориями, фантастическим колоритом и торжественным языком подает повод к разнообразным, даже противоречащим одна другой, догадкам, и никто, я думаю, не возьмется отыскать настоящий ключ к ее истинному значению и намерениям автора. Одному читателю покажется, что автор предсказывает только падение римского католицизма и папской власти; другой, напротив, заподозрит, что автор подрывается под католичество вообще, говоря, что Христос не будет ни рождаться, ни умирать, а пребудет вечно с людьми и что настанет царство мира и любви, и таким образом как будто рисует будущее по ренановскому взгляду, без догматической христианской религии, с одними только евангельскими нравственными истинами, преподанными великим человеком.
Ни подтвердить, ни опровергнуть этих догадок положительно невозможно, но нельзя сомневаться, что те и другие будут приходить в голову читателям, и потому помещение такой поэмы, по одной этой причине, в газете я считаю совершенно неудобным.
Не написал я в рапорте своем об этом еще и потому, что подозрение на автора может заставить подозревать и редакцию газеты в желании напечатать поэму с дурным умыслом, чего, я убежден, ей в голову не приходило…»
(РГИА, ф. 774, оп. 1, № 10, л. 5-6 (копия); впервые опубликовано: Евгеньев-Максимов 1937. С. 16, с существенными пропусками и неточностями.)
Говоря в этом письме о могущем возникнуть у читателей подозрении, что «автор подрывается под католичество вообще», Гончаров, несомненно, допускает оговорку, — он хотел сказать: «под христианство вообще» — и тем самым указать на недопустимый с цензурной точки зрения характер поэмы. Отсылая к «ренановскому взгляду», Гончаров имел в виду, что французский историк и филолог Жозеф Эрнест Ренан (Renan; 1823—1892) в своих сочинениях «Vie de Jésus» (1863) и «Histoire des origines du christianisme» (Paris, 1863. Vol. 1) рассматривал Иисуса Христа как историческую личность, совершившую моральный переворот в развитии человечества, который не нуждался ни в религиозно-мистическом обосновании, ни в церковных формах его осуществления. Разумеется, такая отсылка к Ренану была уместна лишь как современное Гончарову истолкование поэмы, замысел которой у Красиньского возник в 1839 г. — до начала научной деятельности Ренана.
Данный отзыв Гончарова о поэме Красиньского собирался опубликовать (видимо, в 1930-е гг.) филолог В. Г. Чернобаев. Однако эта публикация не состоялась; отзыв был опубликован в 1937 г. В. Е. Евгеньевым-Максимовым. В сопроводительной статье Чернобаев, характеризуя творчество польского поэта и преимущественно «Легенду», указывал на связь ее с романом Жорж Санд «Спи-ридион», с творчеством Жан-Поля, Новалиса; он также высоко оценил литературно-критические достоинства гончаровского отзыва (см.: Чернобаев В. Отзыв Гончарова о «Легенде» Красинского: По неопубликованным материалам Архива цензуры // ИРЛИ, p. I, on. 5, № 643).
С. 75. …по объяснению газеты «День» (№ 51) ~ и поляки стараются препятствовать распространению его поэмы. — И. С. Аксаков в передовой статье № 51 газеты «День» от 21 декабря 1863 г. в заключение своих рассуждений о возможном разрешении русско-польской коллизии писал: «Не можем здесь кстати не вспомнить поэмы польского поэта Красинского, — поэта мессианизма, последователя Товианско-го, — Красинского, автора „Адской комедии“ (т. е. „Небожественной комедии“), пользующегося такой огромной известностью и авторитетом у поляков. Он действительно обладает огромным поэтическим даром и может считаться талантливейшим представителем того мистического отношения польской мысли к судьбам Польши, которое и теперь составляет едва ли не главную нравственную силу восстания. Красинский во всех своих произведениях, воспевая подвиги шляхты, называл ее не иначе как святою, призванною пострадать за человечество, — обетованной мессией народов. Но под конец своей жизни он написал небольшую поэму в прозе, под названием „Ночь на Рождество Христово“, за которую поляки назвали Красинского отступником, апостатом, и которой распространению стараются мешать всеми способами, особенно же в настоящее время». Именно последнее названное Аксаковым обстоятельство побудило его перевести поэму для публикации в своей газете. Текст поэмы «Trzy mysli pozostale po s. p. Henryku Ligenzie zmarfym w Morreale, 12 kwietnia 1840 roku» впервые вышел отдельным изданием в Париже в 1840 г.
С. 75. В «Мессиаде», «Потерянном рае»… — «Мессиада» (1751—1773) — поэма Ф.-Г. Клопштока; «Потерянный рай» (1667) — поэма Дж. Мильтона.
С. 75. …духовных ораторий Гайдна, Генделя, Бетховена. — Имеются в виду оратория^ «Сотворение мира» (1798) австрийского композитора Франца Йозефа Гайдна (Haydn; 1732—1809); оратория «Мессия» (1742) немецкого композитора Георга Фридриха Генделя (Händel; 1685—1759); оратория «Христос на Масличной горе» (1803), «Торжественная месса» (1823) немецкого композитора Людвига ван Бетховена (Beethoven; 1770—1827).
С. 76. …что Христос более не умрет и не родится, а пребудет с людьми до скончания века. ~ противоречит общему христианскому догмату… — Это представление, выступающее как еретическая доктрина у гностика Керинфа и его последователей, в том числе эбиони-тов, получило позднее не еретическое, но апокрифическое воплощение в христианском хилиазме (учение о тысячелетнем царстве Христа на земле), не находившемся в прямом догматическом конфликте с католицизмом, который в Средневековье не признавал, но и не осуждал это учение. Борьба Реформации с «антихристом», воссевшим на римский престол, способствовала возрождению хилиастических идей, что, возможно, нашло отзвук у Красиньского, хотя гораздо большее влияние на него оказали идеи итальянского аббата, богослова Иоахима Флорского (Joachimus Florensis, Gioacchino da Fiore; ок. 1132—1202).
Центральные идеи иоахимизма о неизбежной смене церковно-исторических эпох и смене жизненных форм христианства, глубоко воспринятые Красиньским, впоследствии развивал Ф. М. Достоевский. Кроме интеллектуального усвоения этих идей у обоих писателей есть общий пункт художественного их выражения. У Красиньского в «Легенде» и у Достоевского в «Легенде о Великом Инквизиторе» кульминацией религиозно-нравственного сюжета становится явление Христа в критический момент — на границе двух периодов истории человечества: старой эпохи Петровых преемников, подчинивших церковь земным целям, и грядущей эпохи свободного принятия человеком идеалов любви и истины (подробнее см.: Котельников В. А. Теология истории Иоахима Флорского в рецепциях Ф. Достоевского и З. Красиньского // Вопросы философии. 2011. № 4). Достоевский мог быть знаком с «Легендой» Красиньского по упомянутому выше неопубликованному переводу Аксакова.