На живорыбномъ садкѣ.[править]
Живорыбный садокъ. Утро. Въ рубкѣ, около прилавка съ вѣсами, сидитъ на скамейкѣ прилично одѣтый, полный мужчина съ гладкобритымъ подбородкомъ и пьетъ чай. Противъ него, тоже съ стаканомъ чаю въ рукахъ, стоитъ хозяинъ садка, въ наваченной сибиркѣ и передникѣ, и отгрызая маленькіе кусочки сахару, со звукомъ прихлебываетъ чай. Въ одномъ углу рубки, мальчишки перетряхиваютъ изъ корзинки въ корзину рыбу, въ другомъ прикащикъ продаетъ какой-то кухаркѣ соленую рыбью тешку.
— Такъ это бѣлужья тешка, а не осетровая? спрашиваетъ та.
— Бѣлужья.
— То-то. У насъ барыня такъ и сказала: возьми говоритъ, бѣлужью. Какъ съѣздила лѣтомъ въ Зоологическій садъ, посмотрѣла на осетра, такъ и апетиту къ нему лишилась, совсѣмъ перестала осетрину ѣсть.
— Это еще отчего? Что въ немъ такого постыднаго?
— Да, говорятъ, на человѣка мертваго похожъ. Опять-же тутъ слухъ прошелъ, что онъ будто мужика съѣлъ. Она и раковъ изъ-за того не ѣстъ, что тѣ на мертвечину садятся.
— Ври больше! Ну, ракъ туда сюда. А осетръ, гдѣ-жъ ему мужика съѣсть? У него ротъ такъ себѣ — махонькая дырка.
— А, можетъ быть, по кускамъ съѣлъ. Спервоначалу одно мѣсто отгрызъ, потомъ другое. Такъ бѣлужья тешка-то? — снова задаетъ она вопросъ.
— Бѣлужья, бѣлужья. Смѣло бери,
— Дай-ко понюхать-то свѣжая-ли она?
— Самая свѣжая; что ее нюхать? Мы нюхать не даемъ. Что за модель? Вѣдь это товаръ. Одинъ понюхаетъ, другой понюхаетъ и выйдетъ обнюханный кусокъ. Кому обнюханную тешку нужно? Вѣдь за нами тоже полиція смотритъ, чтобъ въ чистотѣ… Вотъ тутъ какъ-то бѣлорыбицу нюхали, нюхали, а она и провоняла! Бери такъ.
— Ну, ладно, только смотри, коли не свѣжая будетъ, обратно принесемъ.
Хозяинъ обращается къ сидящему покупателю.
— Ну, а вамъ что пособрать, Ардаліонъ Никитичъ? — спрашиваетъ онъ.
— Да сегодня «самъ» уху заказалъ, отвѣчаетъ покупатель. Шесть персонъ приглашено, и между ними какой-то англійскій попъ, такъ хочетъ его ухой кормить. «Смотри, говоритъ, Ардальонъ, не осрамись». «Помилуйте, говорю, ваше сіятельство, какой-же я, говорю, поваръ, коли осрамлюсь? Мы графовъ и князей кормимъ, а нетокма, что англійскаго попа». Такъ вотъ отпусти-ка ты мнѣ налимчика, продолжаетъ онъ, да ершей съ полсотни для навару, да стерлядку вершковъ десять-одиннадцать: ну, сижка…
— Стерлядка-то не мала-ли будетъ?
— Нѣтъ, что ихъ баловать! Раковаго масла подпущу, за тотъ же стерляжій наваръ уйдетъ.
— Эй, молодцы! — кричитъ хозяинъ. Соберите Ардальону Никитичу, что они требоваютъ. Угря для маринаду не надо-ли?
— Нѣтъ. Вотъ, братъ, рыба! что твой турокъ! произноситъ поваръ. Теперича изрѣжь его въ куски — живъ.
— Ну, а что про турку у васъ слышно?
— Да разное. Главное, окопался теперь; весь въ землѣ сидитъ и только головешку высовываетъ. Какъ въ него попасть? Только нацѣлишься, а онъ подъ землю и нырнетъ. Флигель-адъютантъ одинъ обѣдалъ, такъ сказывалъ. Лакей слышалъ.
— А правда, что туда изъ Москвы царь пушку повезутъ?
— Нѣтъ, про это разговору не было. Да и что въ ней? Теперича она совсѣмъ расхлябана. Вотъ ежели бы изъ Адмиралтейства пушку туда… Да не довести, тяжела очень.
— Богъ знаетъ, что тамъ творится, — разводитъ руками хозяинъ. Теперича мы «Новое Время» покупаемъ. Читаешь — ничего понять невозможно. Такая газета, словно они ее ваксой смазываютъ. Черна и въ пятнахъ.
— Нарочно такъ печатаютъ, отвѣчаетъ поваръ. Потому у нихъ корреспондентъ невѣроятный, вретъ много, ну они и замазываютъ, чтобъ не такъ замѣтно было. Потомъ станутъ ихъ уличать, а они отопрутся. «Вы, говоритъ, не такъ по замазанному прочли. Это совсѣмъ въ противоположномъ видѣ понимать должно». У нихъ одинъ корреспондентъ изъ трубочистовъ.
— Зачѣмъ-же это?
— Своя заводка торговая. Сегодня читатель ничего не понялъ, завтра опять покупаетъ. «Авось, говоритъ, теперь пойму». Ну, а газета модная. Неловко сказать, что «Новое Время» не читалъ. Я такъ ее приравниваю, что все равно, что итальянская опера. Иной и плачетъ, а идетъ, потому скука, каждый разъ одну и ту-же канитель панихидную поютъ, а модно. Я вотъ «Голосъ» читаю. Очень явственно пишутъ. Теперь насчетъ политики у господъ, вотъ какая мода завелась.
Поваръ лѣзетъ въ карманъ и торжественно вытаскиваетъ набивной платокъ съ изображеніемъ карты Турціи.
— Это что-же такое? — спрашиваетъ его хозяинъ, наклоняясь къ платку.
— Сморкальный платокъ и въ тоже время карта Турціи съ городами. Вонъ Плевна, вотъ Константинополь, Рущукъ, Систово. — Какой Константинополь-то маленькій; ничего не видать, дивятся прикащики, заглядывая на платокъ.
— Дурьи головы! это для примѣра только, обрываетъ ихъ хозяинъ. Тутъ и видѣть ничего не надо, а знаешь что въ этомъ самомъ мѣстѣ Константинополь долженъ быть, ну, и довольно съ тебя. На бумагѣ я эти самыя карты видалъ, а зачѣмъ-же онѣ на платкѣ? — обращается онъ къ повару.
— А вотъ зачѣмъ. Теперича сижу я и читаю въ «Голосѣ», что турки на Шипкѣ звѣрства турецкія производятъ, разсердился я и сморкнулся прямо въ Шипку.
— Такъ вѣдь отъ этого не легче будетъ.
— Не легче-то не легче, это точно, да мода такая.
— Ну, а ежели въ такое мѣсто попадешь, гдѣ русскія войска стоятъ? И непріятно, что на своихъ сморкнулся.
— Зачѣмъ я буду на своихъ сморкаться? Я знаю, что русскіе на шипкинскомъ перевалѣ стоятъ, ну, я это мѣсто и берегу.
— Ну, а Плевна? Тамъ теперь и русскіе, и турки? допытывается хозяинъ садка.
— Ежели осторожно будешь сморкаться и съ разборомъ, завсегда можно въ турецкое войско попасть и свои позиціи уберечь, — продолжаетъ поваръ. Ты вотъ давеча говорилъ, что отъ этого не легче будетъ, ежели сморкнешься. Нѣтъ, не скажи… Теперича ежели человѣка, врага своего обругать, такъ вѣдь сердцу легче? Такъ и тутъ. Сморкнулся на какого-нибудь Осману-пашу, плюнулъ въ него, ну, какъ будто и отлегло, сорвалъ свой гнѣвъ.
— Да, это дѣйствительно, — соглашается хозяинъ. И графы въ эти платки теперь сморкаются?
— Вся аристократія. Однако, заболтался. Надо еще въ мясную лавку сходить, да на Щукинъ въ курятную… фазана поискать. Такъ пришлите рыбу-то.
Поваръ встаетъ и протягиваетъ хозяину руку.
— А молоковъ налимьихъ съ печенками, Ардальонъ Никитичъ, не прикажете на растегаи напотрошить? — предлагаетъ хозяинъ.
— Нѣтъ, не стоитъ. Дороги печенки-то. Что баловать гостей-то. У хорошаго повара и пѣтушьи гребешки съ сладкимъ мясомъ за налимьи печенки съ молоками уйдутъ. Растегай, вѣдь, начинка нарублена, — разбери, что въ немъ, заканчиваетъ поваръ, и простившись, важно идетъ къ выходу.