Биографический очерк Рай Дзё[править]
Каждый, отмеченный историей деятель на том или ином поприще общественной жизни является, с одной стороны, продуктом своей эпохи, но вместе с тем он же и представляет собой, с другой стороны, одну из тех сил, воздействием которых создается его эпоха. Рай Дзё, автор «Нихон гайси», появился в такую эпоху японской исторической жизни, которая не может быть обойдена молчанием. Ко времени Рай Дзё японская философская мысль, воспитанная в течение многих столетий на принципах, хотя и заимствованной, но нашедшей для себя в Японии благоприятную почву, натуральной конфуцианской философии, развернулась во всю ширь. Существование многих, расходившихся между собой во взглядах философских школ привело в конце концов к сознанию необходимости объединения их на почве главнейших принципов, результатом чего и явилась философия эклектическая, совместившая в себе выборки из разных систем. По отношению к конфуцианской мудрости эклектизм был уже последним словом. Весь небогатый сравнительно запас конфуцианских принципов был исчерпан до конца, разработан детально, прокомментирован во всех направлениях. Идти дальше в разработке этих доктрин становилось опасным: могло рухнуть все здание, воздвигаемое так старательно в течение целых столетий. Но пытливая мысль не могла уже остановиться совершенно. Она стала искать себе выхода и нашла его, обратившись к исследованию, с одной стороны, национальной жизни, исторического прошлого страны, а с другой — к изучению естественных явлений окружающего мира. В результате появился энциклопедизм. И вот под влиянием эклектизма и энциклопедизма стал вырабатываться в нации определенный угол зрения, критический взгляд на свой государственный строй. Темным пятном на фоне этого строя выделялся, на взгляд нации, или, по крайней мере, более интеллигентной части ее, сёгунат, на который особенно и обращено было пытливое внимание критической мысли. Невозможные прежде по своей неслыханной дерзости еретические, антисёгунские идеи стали все более и более расширять круг своего воздействия. В эту то именно эпоху и появился ей же вскормленный яркий выразитель ее, поборник антисёгунских идей, Рай Дзё, родившийся в 1780 г. и умерший в 1832 г.
Фамилия Рай происходит из земледельцев области Бинго, откуда эта фамилия переселилась в область Аки, где и обосновалась в деревне Такэхара, продолжая по-прежнему заниматься земледелием и мелкой торговлей. Рай Сюнсуй (у него много было других имен и псевдонимов), отец автора «Нихон гайси», с детства обнаружил большие способности к книжным занятиям, и родители задумали сделать из него конфуцианского ученого. Получив первоначальное образование под руководством деревенского врача, он в дальнейших поисках учителей стал переходить с места на место, побывал в Киото и Осака, свел знакомства с известными в его время конфуцианскими учеными и наконец перешел в Эдо (Токио), где открыл школу, преподавая в ней конфуцианскую этику, чем и добывал себе средства к существованию. Отсюда он был приглашен Асано, владетельным даймё области Аки, в качестве официального конфуцианского ученого в его удел и переселился в Хиросима, главный город этой области. Затем он был переведен в Эдо, где в течение 11 лет и был домашним учителем сына Асано. Закончил он свою карьеру на почетной должности официального конфуцианского ученого на службе у сёгунского правительства, приобретя вместе с ним известность и популярность в качестве ученого, поэта и каллиграфа. В бытность свою в Осака Сюнсуй женился на дочери одного жившего частным образом самурая. От этого брака у него было три сына и одна дочь; старшим из них был родившийся в 1780 г. Кютаро, знаменитый автор «Нихон гайси», известный под именем Рай Дзё или Рай Санъё.
С детства Рай Дзё обнаружил глубокую вдумчивость и пытливость мысли, останавливавшейся с серьезным вниманием на таких явлениях, которые проходили незаметно перед глазами его сверстников. Учение свое он начал рано и рано пристрастился к чтению, причем любимым его чтением были военно-исторические рассказы, доступные его пониманию. Чтение было настолько любимым его занятием, что он предавался ему при всяком возможном случае. Это вредно отразилось на его здоровье: у него серьезно разболелись глаза. Отец запретил ему читать, но мальчик не мог удержаться и продолжал читать украдкой, несмотря на болезнь глаз. Игры Рай Дзё всегда носили на себе военный отпечаток. Он то строил замки и укрепления, то составлял планы сражений, то производил примерные бои. Следуя за отцом, он переселялся вместе с ним, и когда Сюнсуй приглашен был на должность ученого в Аки, он переселился вместе с ним в Хиросима, где и остался, когда отец его вторично переехал в Эдо воспитателем молодого Асано. Здесь в Хиросима мальчик усиленно стал заниматься науками, налегая особенно на историю и интересуясь едва доступной еще его пониманию политическою жизнью страны. Учение шло успешно, и развитие его подвигалось быстро вперед. Так как отец его был конфуцианским ученым, образование которого основывалось на китайской науке, то и Рай Дзё по обычаю того времени пришлось пойти по дороге отца, занявшись изучением китайской философии, китайской стилистики и т. п. — всего, что входило в понятие «китайской науки». Но живой, острый ум мальчика не мог успокоиться на омертвелых, гнетом ложившихся на жизнь доктринах китайской философии и неподвижно схоластических приемах китайской науки. Он изучал это поневоле, относясь даже с явным отвращением к некоторым предметам, как, например, к каллиграфии, считавшейся также в числе наук и ценившейся в ученом мире того времени; его естественные склонности влекли его к другому: истории и политике, к практическому, а не умозрительному только разрешению задач социальной жизни. В 13-14 лет Рай Дзё недурно уже владел стилистикой. Как-то он послал в Эдо своему отцу написанное им стихотворение. Когда один из приятелей Сюнсуй, также конфуцианский ученый Сибано Рицудзан прочел это стихотворение, то сказал Сюнсуй: «Твой сын, несомненно, талантлив и даровит; ум его практического направления, и надо дать возможность развиться его природным склонностям; из него может выйти практический деятель общественной жизни; пусть он изучает хорошенько историю». Рай Дзё был очень обрадован такой поддержкой и еще с большим рвением, чем прежде, принялся за изучение исторических сочинений китайских и японских, поглощая их одно за другим. Юноша решил, что он не должен пройти в мире незаметно и бесследно, и в назидание себе, в подкрепление своей решимости он составил надпись, которую и повесил в своей комнате. Надпись гласила: «Хочешь ли ты сгнить бесследно, как гниют деревья и трава?» Так в непрерывных занятиях прожил Рай Дзё в Хиросима до восемнадцати лет.
На девятнадцатом году Рай Дзё отправился вместе со своим дядей в Эдо. Там он поступил в частную школу с пансионом некоего Бито. Этот Бито часто превращал свои лекции в историко-политические собеседования с учениками. Но ученикам это не нравилось; один только Рай Дзё слушал внимательно, не отрывая горящих глаз от учителя. Заметив интерес, возбуждаемый такими беседами в Рай Дзё, учитель стал зазывать его к себе по вечерам после ужина и вести с ним беседы на разные исторические и политические темы, делая критический разбор явлений, обсуждая состояние современной политической жизни. Собеседники так увлекались своими беседами, так забывали все окружающее, что почти всегда засиживались за полночь, за что им доставалось от жены Бито, приходившейся теткой Рай Дзё, которая в конце концов и разгоняла ненасытных собеседников спать. Эти беседы, эта критическая оценка и прошлой, и современной политической жизни оказали громадное влияние как на расширение умственного горизонта Рай Дзё, так и на начавшее отливаться в определенную форму его миросозерцание. Здесь впервые заронено было в его душу зерно протеста против узкомертвящего шаблона сёгунского режима, крепко сдавившего всю жизнь нации. Здесь впервые тронута была нива, взрастившая потом дерзко-своевольного, упрямо-непокорного, вольного историка Японии. Год пробыл Рай Дзё в Эдо и возвратился в Хиросима продолжать свои занятия.
Пребывание в Эдо, беседы с Бито, разнообразное чтение дали свои результаты. Юноша быстро развился, и миросозерцание его установилось. Сёгунский режим дал стране мир и покой, прекратил постоянные до того междоусобия, но он же и сковал всю страну, как оковами. Вся жизнь нации протекала под полицейским надзором, опекой сёгунского правительства. Все было отрегулировано до мелочей, определено на каждый случай, обставлено неизменными правилами, нивелировано в нескольких разновидностях. В этом строе, в этом укладе не было гражданина, не было человека, были только объекты сёгунского режима, перед которым все были равны: и талантливые, даровитые, способные, деятельные и бесталанные, убогие духом, заурядные, инертные; здесь не требовалось, да и невозможно было проявить свою индивидуальность, наоборот, она скорее могла служить помехой и потому глушилась. Страстная, кипучая, нервная натура Рай Дзё с его широким умственным кругозором, с его жаждой деятельности, с его порывами проявления своей индивидуальности, с его эрудицией, дававшей ему возможность критически относиться к явлениям жизни, не могла примириться с прочно установленными рамками клановой жизни, сулившими в будущем отсутствие всякой самодеятельности, обещавшими ему заурядно однообразную жизнь служилого человека. Он с ужасом смотрел на этот грозящий гнет, давивший собой личность. Порывистый и впечатлительный, он не мог примириться с ним. Достигнув совершеннолетия, он бежал из своего родного клана, из области Аки. Но бегство было неудачным: за ним была послана погоня; он был отыскан, схвачен, возвращен домой и за свою попытку бежать поплатился несколькими месяцами домашнего ареста. Вероятно, эта реально проявленная им неблагонадежность в связи с действительно его болезненным состоянием и послужила причиной, что он был освобожден от службы в своем даймиате, обязательной для каждого члена клана. Отныне от мог жить как частный человек, человек не у дел. Это не было почетно, зато свободно, а этого именно жаждала свободолюбивая душа Рай Дзё. Исключение Рай Дзё послужило причиною того, что отец его усыновил вместо него своего племянника Гэнтэй, сделав его за смертью своих других детей, братьев Рай Дзё, наследником своей линии, чтобы иметь продолжателя наследственно-родовой службы своей фамилии, как установлено было сёгунатом для всех кланов.
Так жил Рай Дзё в Хиросима частным человеком, пока не был приглашен в область Бинго неким Сугэ Тядзан в качестве воспитателя в частную школу последнего. Год пробыл там Рай Дзё и переселился в Киото, решив остаться там навсегда и жить совершенно частным образом, отдавшись своим научно-историческим трудам. В это время ему было уже 32 года. Для того, чтобы иметь средства к существованию, Рай Дзё пришлось пробавляться уроками. Он открыл свою частную школу, в которой преподавал конфуцианскую философию, и слава его учености привела к его воротам не одного ученика, в том числе и женщин. В бытность Рай Дзё в Киото умер его отец Сюнсуй. Известие о болезни его отца пришло к Рай Дзё как раз в тот момент, когда он толковал своим ученикам учение китайского философа Чжуанцзы. Он бросил книгу и немедленно отправился в Хиросима, где находился его отец. Но отца он не застал уже в живых. Это сильно отозвалось на впечатлительной натуре Рай Дзё. В течение 3 лет он выдерживал суровый траур, не прикасаясь ни к мясу, ни к вину, и с тех пор ни разу не решался брать в руки Чжуанцзы. Еще раньше, до переезда в Киото, живя в Хиросима, Рай Дзё женился на дочери одного самурая, с которой потом развелся. От этого брака у него был сын Гэнкё, ставший наследником своего деда Сюнсуй после смерти Гэнтэй, которого усыновил Сюнсуй.
Выбрав Киото своим постоянным местопребыванием, Рай Дзё прожил в нем до конца своей жизни, выезжая только в путешествия. Он вообще очень любил путешествовать и по окончании траура предпринял большое путешествие с образовательною целью, объехав весь юг Японии и посетив, обследовав разные исторические места. Но и кроме этого путешествия он периодически совершал поездки в разные места Японии то с научной целью, то просто для отдыха. В эти путешествия он иногда брал с собой свою мать, жившую постоянно в Хиросима, которую Рай Дзё очень любил, всячески стараясь доставлять ей удовольствие, для чего тратил свой последний трудовой грош. Однажды ему удалось исполнить заветное желание матери — свести ее на гору Ёсино, знаменитую пышным цветением деревьев сакура, полюбоваться видом которых составляет предмет вожделения почти каждого японца. Мать пришла в восторг, выражая свою радость, почти счастье, что ей привелось-таки посмотреть знаменитый в Японии ёсиноский пейзаж. И впервые, единственный, может, в жизни раз, появилась на хмуром, сурово-бесстрастном лице Рай Дзё улыбка довольства.
Прожив в Киото некоторое время на приемных квартирах, Рай Дзё скопил, наконец, денег настолько, что мог позволить себе приобрести свой собственный клочок земли. Тут же в Киото, на берегу реки Камогава, купил он земельный участок, с которого открывался чудесный вид на близлежащие окрестности и горы, представлявшие, особенно весной, в период цветения, красивый прихотливо пестрый ковер зелени, цветов и деревьев. Свою новую резиденцию он назвал Суйсэйсё, что значит дословно «вилла, обращенная к западной воде». В этой вилле прожил Рай Дзё до конца своих дней, читая лекции своим ученикам, занимаясь своими научно-историческими исследованиями и сочинениями и отдыхая среди окружавших его красивых ландшафтов и мирных поэтических картин. Здесь же он и умер. В одном из углов своей виллы он устроил беседку, которую назвал Санси Суймэйсё, что в переводе значит «место, откуда видны фиолетовые горы и чисто прозрачные воды». Эта беседка сыграла немаловажную роль в жизни Рай Дзё. В ней именно он чаще всего работал, в ней отдыхал, любуясь окружающими видами, но в ней же и устраивал он свои гомерические попойки, сведшие в конце концов его в преждевременную могилу.
Давно уже начал пить Рай Дзё. Его горячая, неуравновешенная натура, жаждавшая развернуться во всю ширь, но встречавшая повсюду отпор и противодействие в шаблонном, однообразном укладе окружавшей жизни, искала какого-нибудь выхода, забвения. И Рай Дзё нашел этот выход, это забвение в кутежах и попойках, чередовавшихся с периодами его усиленно напряженной работы. Эти попойки и вообще неумеренный образ жизни в связи с громадной затратой сил при его ученых работах сильно подорвали его здоровье. Он стал харкать кровью. Приглашенный врач констатировал сильную степень чахотки, заявив при этом, что надежды на излечение нет никакой. Но другой врач взялся лечить его. Рай Дзё ясно понимал, что надежды на спасение нет и что лечение, в лучшем случае, может отдалить только момент его смерти на некоторое небольшое время. Но он спокойно отнесся к этому и согласился подчиняться требованиям врача. «Я знаю, — сказал он, — что смерть близка. Но у меня на руках старуха мать, которую я поддерживаю; кроме того, я не окончил еще своей работы. Я должен протянуть, хотя немного, и потому буду лечиться, но в то же время и буду готовиться к смерти». В это время Рай Дзё работал как раз над своим историческим сочинением «Нихон сэйки», которое должно было дополнить написанную им раньше еще «Нихон гайси», и которое с лихорадочной поспешностью он старался во что бы то ни было довести до конца. Рай Дзё больше всего боялся, чтобы о его болезни не узнала его мать, которую он не хотел огорчать таким ужасным известием. Он строго-настрого запретил своим домашним сообщать ей что-нибудь о себе, уведомив ее сам, что он прихворнул лишь немного. И как ни тяжело ему бывало подчас, он собственноручно писал ей письма, чтобы не дать ей возможности заподозрить что-либо. Он действительно подчинился предписаниям врача и начал лечиться, перестав в то же время пить. Но все же он не мог совершенно удержаться от попоек, и хотя это уже не было прежним регулярным почти пьянством, тем не менее с ним случались срывы, в период которых он не знал никакого удержу.
А ужасная болезнь настойчиво делала свое дело, и дни Рай Дзё были сочтены. Он был уже очень слаб. Но его неукротимый дух, его энергия, его рвение в работе не хотели, казалось, покинуть его до последнего момента. Споря, горячась, волнуясь, из последних сил продолжал он работать над отделкой «Нихон сэйки», выправляя текст и добавляя новые рассуждения, новые заключения, являвшиеся часто результатом его ожесточенных споров со знакомыми и приятелями. Во время одной из таких работ над отделкой текста в присутствии его учеников Рай Дзё почувствовал приступ необыкновенной слабости. «Не шумите! — сказал он. — Я вздремну немного». Отложив в сторону кисть, которую держал в руках, не успев даже снять очков, он откинулся немного назад, глубоко вздохнул и уснул навеки непробудным уже сном. Окружающие бросились к нему, начали тормошить, тереть, но все было напрасно. Он был уже мертв, этот неутомимый труженик науки, не покинувший своего поста до последнего момента жизни. Рай Дзё умер в 1832 г. на 52-м году своей жизни.
Отличительной чертой характера Рай Дзё была его независимость, проявленная им почти с самого детства. Эта независимость мешала ему идти торным путем, заставляя отыскивать для себя пути все новые. Она спасала его от погружения в бездну схоластики китайской мудрости, направив его на исторические исследования. Она подстрекнула его к совершению побега из своего клана, побега, имевшего такое решающее значение в его жизни; и впоследствии она же сделала из него гордого, замкнутого в себе отшельника, не преклонявшегося ни перед кем и даже обращавшегося резко и надменно с лицами, стоящими в общественном положении выше его, как бы в инстинктивном стремлении наперед предохранить себя от возможного с их стороны гнета. Эта же независимость, несмотря на весьма резкие подчас формы ее проявления, прибрела ему уважение со стороны сильных современного ему японского мира. Однажды он получил приглашение на парадный обед к известному в то время придворному Хино, почитателю наук, собиравшему всегда около себя ученых, литераторов, поэтов. На приглашение Рай Дзё ответил: «Я человек простой, захолустный и приноравливаться к этикету не привык. Я приду, если вы согласны на то, чтобы я явился в своем обыденном грубом платье; я приду, если вы согласны на то, что я не буду выполнять никаких церемониально-благодарственных установлений в случае, если мне будет сделан подарок. Но если рыба на обеде будет не из озера Бива, то я не стану есть; если сакэ будет не из Итами, я не стану пить». Хино согласился на все требования Рай Дзё. На следующий день Хино послал Рай Дзё денежный подарок. Взглянув на надписи, Рай Дзё сказал: «Это еще что такое? Свою фамилию он написал большими знаками, а мою маленькими; свою поместил выше, мою же — ниже». «Возврати подарок назад!» — приказал он своему ученику. С этого времени Хино, несмотря на всю резкость выходки Рай Дзё, проникся глубоким уважением к нему.
Лишив сам себя возможности служить в своем родном клане, Рай Дзё не хотел уже служить нигде и никогда, оставаясь верен этому принципу всю свою жизнь. Он сам говорил: «Если я не служу в своем родном даймиате своему даймё, законному своему сюзерену, то тем более не могу я служить кому-либо другому; никогда не надену я чиновничьего платья, никогда не переступлю я порога знатных и сильных». Свое служение Рай Дзё понимал как служение всей своей стране, всему своему народу. И это служение отлилось у него в форму необычайно сильной лояльности, проявившейся как в его ученых трудах, с которыми он выступил против сёгуната, так и в его частной жизни. Признавая прежде всего законного своего сюзерена в лице своего даймё, он все же не находил возможным выразить ему свою преданность в присутствии последнего, он не решался даже в силу своего независимого характера явиться к нему, но тем не менее, когда этому самому даймё приходилось проезжать мимо Киото, Рай Дзё надевал свои лучшие одежды, выходил на окраину города и торжественно совершал самое лояльное поклонение в сторону, где должен был двигаться невидимый ему пышный поезд его феодала.
Независимость и самобытность характера Рай Дзё обострялись еще его нервностью и впечатлительностью. Он был необыкновенно впечатлителен и чуток ко всем явлениям окружающей жизни. Как-то в раннем детстве он обратился к своей матери с вопросом: «Что такое небо?» «Небо, — отвечала мать, — это нечто безостановочно вращающееся». Рай Дзё выбежал в сад и пристально стал вглядываться в небо. Вдруг он разразился рыданиями. Впечатлительный ребенок живо представил себе картину вечного, ни на минуту не останавливающегося, необъяснимого движения таинственных недосягаемых высот, и эта грандиозная, моментально созданная его воображением картина потрясла всю его натуру. Рай Дзё был смел, прямолинеен и резок в своих суждениях. Малоразговорчивый вообще, он тем не менее слишком увлекался в спорах, нисколько не поступаясь своими убеждениями и доходя в отстаивании их до резкости. Не проходили бесследно для него такие споры. Долго еще после них не мог он успокоиться, долго еще волновался, продолжая мысленно спорить с отсутствующим уже собеседником, подыскивая новые аргументы и делая иногда даже целые научные исследования в затронутой области.
Рай Дзё был вообще богато одаренной натурой; натурой широкой, с размахом, в которой удивительным образом совмещались самые разнородные, противоположные даже друг другу качества и свойства. Он был в одно и то же время и ученый-исследователь, и поэт, и художник, и философ-мыслитель, и любитель природы, и кутила, и развратник. Экономный и бережливый, скуповатый даже в обыкновенное время он тем не менее безумно швырял деньгами в некоторых случаях, тратя их до последней копейки, пока его не останавливали. Особенно не жалел он денег, чтобы доставить какое-нибудь удовольствие своей матери. Трудовая, суровая отшельническая почти жизнь его сменялась вдруг самыми безумными кутежами и оргиями, в которых он не знал уже никакого удержу; но проходило время, он прекращал свои оргии и снова становился неутомимым тружеником-монахом. В своих кутежах и оргиях Рай Дзё искал забвения, но в них была и примесь поэзии, так присущей его размашистой сложной натуре. Особенно резко сказывалось это, когда приходилось ему быть в общении с природой, которую он так любил и в которой действительно забывался. Как-то Рай Дзё отправился в горы Ябакэй. Там он случайно встретился с жившим в тех местах горным отшельником, товарищем своего детства. И вот, разлегшись на зеленой траве в тиши горного уединения, они начали любоваться окружающими видами, усиленно прикладываясь к фляжкам с сакэ, пока запасы ее не истощились. Но природа была так хороша, кругом царила такая тишина, было так свободно, дышалось так легко, что у них не хватило решимости уйти отсюда. Монах послал вьючную лошадь за новыми запасами сакэ, и они опять стали наслаждаться природой, пока не был опорожнен последний бочонок. Попойка чисто эпического стиля.
Все разнородные свойства, присущие сложной натуре Рай Дзё, не повреждали, однако, основных поставленных им себе принципов. А принципов этих, по существу, было два кардинальных: лояльность и служение своему народу. Незадолго перед смертью Рай Дзё один из его учеников нарисовал его портрет, и сам Рай Дзё сделал на этом портрете собственноручные надписи, запечатлев в них свои заветные стремления. Одна надпись гласит: «Телом я нахожусь в этой одной коморке, но мыслью и душой я с веками прошедшими, с веками грядущими. Я не думаю о своей скудной пище, не забочусь о самом себе, но печалуюсь я о других, радею о стране. Ах! Что ты за глупый муж! Но настанет время, и вспомнят тебя, и подумают о тебе глупом». В другой надписи он говорит: «Эти колени не сгибались перед князьями, но преклонились в воздаяние за благодеяния покойного моего властителя. Эти глаза истощены над книгами, и не остались пустыми для меня заветы предшественников. Эти ноги, служа матери, два раза ходили на Ёсино, три раза к Бива и четыре раза к Осака, но никогда еще не вступали они в палаты знатных и сильных мира. Этому рту не хватало вдосталь даже остывшего сакэ и холодной рыбы, но все же эти руки хотели бы спасти бедноту от голода и холода».
Рай Дзё жил в период наибольшего процветания в Японии китайской науки — кангаку, под чем, в общем, надо разуметь учение древних китайских мудрецов и преимущественно конфуцианскую натурально-этическую философию. Но в описываемое время эта философия, безостановочно толкуемая и комментируемая разными последователями ее, распалась на несколько школ или, вернее, толков, из которых каждый, хотя и стремившийся, по-видимому, дать ясное комментированное изложение древнего учения, давал, по существу, вновь скомбинированную систему натуральной философии, и вместе с ней также этики и принципов социальной жизни, или вернее, принципов управления государством как отраслей этой философии, естественно вытекающих из нее же. Все эти толки, все эти школы, хотя и имевшие под собой одно общее основание — конфуцианскую философию, все же резко расходились между собой; расходились до несовместимости, так что признание одного из них неизбежно влекло за собой непризнание, отрицание даже других. Так именно и случилось в Японии. И хотя общественно-философская мысль, которая не могла примириться с противоречиями и расхождением разных философских систем, исходящих, по существу, из одних и тех же принципов, и попыталась примирить и согласить их между собой, создав эклектизм, но эклектизм не мог по самому свойству его ответить точно и определенно на многие весьма существенные вопросы; он являлся системой шаткой, неустойчивой и официальным признанием потому не пользовался. Правоверным учением, непогрешимой доктриной в то время признано было учение школы китайского философа Чжуцзы, или в японском чтении Сюси. Этика по учению Сюси является естественно заложенной в человеческое существо, и главнейшие ее принципы следуют неизменным законам — ри, точно так же, как следуют им и все естественные явления существующего мира и сама даже энергия — ки, производящая мировые явления. Принципы же сводились к следующим пяти обязанностям человеческих взаимоотношений: лояльность по отношению к властителю, покорность по отношению к родителям, почтительность по отношению к старшему брату, привязанность в отношении мужа и доверие в отношении друга. Из них главное значение придавалось первым двум, и особенно первой, т. е. лояльности. Этим, собственно, и объясняется официальное признание правоверным учением толка Сюси в те сёгунские времена. Такое учение служило хорошим орудием сёгуната, обеспечивая ему верных слуг и преданных сторонников из масс, воспитанных в духе лояльности, лояльности, главным образом, в отношении сёгуна. Учение Сюси было признано официально и официально проповедовалось повсюду под покровительством сёгунского правительства, тогда как другие толки находились под запретом и преследовались как еретические. Как и всегда в таких случаях, официально покровительствуемое учение, открывавшее заманчивую перспективу почетного положения и видных должностей для сторонников его, нашло себе много горячих поборников. В числе последних был и Сюнсуй, отец Рай Дзё, положивший это учение в основу образования сына, который предназначался к тому, чтобы стать впоследствии кангакуся, т. е. ученым, образование которого заключалось, главным образом в знании китайской философии и, конечно, главным образом в то время, толка Сюси в его японском приложении.
Таково было основное образование Рай Дзё, оставившее по себе неизгладимый след на всю его жизнь. Он ревностно изучал Сюси, да и вообще китайскую философию во всех ее умозрительных тонкостях, и впоследствии даже добывал себе средства к существованию преподаванием ее, но при этом он далеко не был поборником этого учения, которое он признавал слишком умозрительным и малоприложимым к практической жизни. Его самобытный, самостоятельный характер спас его, не дав ему совершенно погрузиться в бездонную пропасть конфуцианско-схоластической мудрости, как случилось с другими. Но все же дух времени сильно отразился на нем, и он не мог совершенно освободиться от тенденции этой схоластической учености. Ученость эта по тогдашнему времени не ограничивалась одним только знанием китайской философии; в понятие ее входила и камбунная стилистика, т. е. умение гладко и красиво писать японо-китайским стилем — камбуном, и китайское стихосложение — умение слагать стихотворение по китайским образцам опять-таки тем же камбуном, и даже каллиграфия, как особая наука, — искусство писать китайские иероглифы одним из существовавших разнородных начертательных стилей писания, а то и несколькими разом. Таким образом, кангакуся являлся ученым, совмещавшим в себе и философа-метафизика, и камбунного стилиста, и поэта, и каллиграфа.
Такую именно научную подготовку получил Рай Дзё, оставивший после себя сочинения в каждой из этих областей вплоть до его каллиграфических манускриптов, которые приводятся даже и сейчас как образцы каллиграфии. Но чем особенно овладел он, так это камбунной стилистикой. Обладавший от природы художественным чутьем, изучивший основательно камбун, он является действительно великим мастером камбунного стиля, ставшего в его руках сильным и гибким орудием выражения тончайших оттенков мысли. Про его стиль можно сказать, что он не пишет, а живописует, как художник. И по странной игре судьбы этот камбунный стиль, служивший, вообще, прежде всего целям китайской философии, послужил у Рай Дзё иным целям. Правда, Рай Дзё писал и философские трактаты, и сочинения, и писал китайские стихи, но этим он только заплатил неизбежную дань своему времени. То, чем послужил он своей стране, то, на чем стяжал он неувядаемую славу, то, что сделало его имя громко известным по всей Японии, — не его философские трактаты, не его стилистические этюды, не китайские стихи, китайские рисунки и каллиграфия. Это его исторические сочинения. Природные склонности Рай Дзё с детства влекли его к политике и истории, и занимаясь в силу неизбежности философской метафизикой, он все больше и больше интересовался этими двумя предметами. Вначале он отдавался более политике с примесью политической экономии и приобрел в этом отношении громадную эрудицию, оставив в этой области трактаты и сочинения, из которых самым капитальным является «Цуги», т. е. «Сборник политических трактатов, касающихся задач внутренней политики, социального строя государства, организации верховного управления, организации правительственных органов, народного управления, военной организации и т. п.». Но чем дальше, тем более и более стал склоняться Рай Дзё к чисто историческим исследованиям, специализировавшись в конце концов в истории. Среди многих его исторических трудов главнейшими являются «Нихон сэйки» — «История японских императоров» и «Нихон гайси» — «История японского сёгуната», та самая «Нихон гайси», которая сделала имя Рай Дзё незабываемым для Японии.
Рай Дзё начал писать «Нихон гайси» еще в молодых летах и работал над ней в течение двадцати лет. По окончании этого труда он держал его в секрете, понимая, что такое сочинение с резко выраженными в нем антисёгунскими взглядами вряд ли обошлось бы без тяжелых последствий для автора его при тогдашнем сёгунском режиме. О «Нихон гайси» знали весьма немногие, в том числе и некоторые из его учеников. И вот как-то один из них обратился к Рай Дзё с просьбою дать на некоторое время «Нихон гайси». Рай Дзё согласился. Но когда он уже хотел передать сочинение ученику, тот проговорился, что хочет показать «Нихон гайси» одному знатному лицу. Рай Дзё переменился в лице. «Эта история написана вовсе не для того, чтобы с помощью ее снискать расположение знатных лиц!» — с гневом ответил он и спрятал «Нихон гайси» обратно. Но удержать дело в секрете ему все же не удалось. Об «Нихон гайси» узнал каким-то образом тогдашний премьер-министр сёгунского правительства, сам принадлежавший к роду Токугавской династии, Мацудайра Саданобу, почитатель наук и искусств, и сам ученый и писатель. Приложив богатые подарки, он почтительно просил у Рай Дзё «Нихон гайси» для прочтения. Рай Дзё всегда с уважением относился к Мацудайра Саданобу и не мог ответить отказом на его почтительную просьбу. Он отдал в руки Саданобу судьбу своего многолетнего труда, который вскоре и был издан последним для всеобщего пользования.
Двадцать лет работал Рай Дзё над «Нихон гайси», перечитывая одно за другим разные исторические сочинения, делая исследования, наводя справки. Для этого сочинения он использовал все имевшиеся в его распоряжении ресурсы как в области истории, так и философии, этики и т. п. В одном только перечне сочинений, служивших материалом для «Нихон гайси», указано более двухсот разных, исторических преимущественно, сочинений. «Нихон гайси» явилась плодом, результатом всей учености, разносторонней эрудиции Рай Дзё, и его чисто философская эрудиция внесла туда также свою, и притом далеко не бедную лепту, отделившись в резко очерченную форму лояльности. Но подобно тому как камбунный стиль, тесно связанный с китайской философией, наименее послужил у Рай Дзё этой последней, так и лояльность, проповедываемая в отношении сёгуната правоверной философией Сюси, легшей в основу воспитания и образования Рай Дзё, пошла совсем по другому направлению. Свою лояльность Рай Дзё направил не на сёгуна и сёгунат, а на то установление, которое он считал освященным давностью веков, а потому и правомерным, исторически законным носителем верховной власти над страной, — на императорский дом.
Некоторые японские критики не придают особенно большого значения «Нихон гайси» как достоверной истории, усиленно подчеркивая неверности в изложении некоторых исторических фактов, дат, имен и т. п. Но какая же из японских историй может похвалиться своей непогрешимой достоверностью? Да и из японских ли только? В «Нихон гайси» есть действительно неверности, встречаются искажения, есть местами муссировка, сгущение красок, но это ничуть не умаляет ее исторической ценности. «Нихон гайси» — вовсе не хронологическая таблица исторических фактов, не фотографический снимок их. И хорошо, что так; иначе ее скучно и утомительно было бы читать. Она представляет собой художественно-историко-этическое повествование, написанное вдумчиво, смелыми штрихами, обрисованное сильными художественно красивыми образами и фигурами. Она дает живую, в сильных красках картину исторического былого. И в этом ее ценность и глубокий интерес.
У Рай Дзё, как и у большинства японцев, особенно проявивших себя на каком-нибудь поприще, было несколько разных имен и прозвищ, приуроченных к тем или другим моментам жизни. Его родовая фамилия (сэй) — Рай. Личное его имя (цусё), употреблявшееся преимущественно в семье и интимном кругу, — Кютаро, что значит «вечный старший сын». В обществе вместо этого имени он пользовался другим (адзана), официальным, так сказать, прозвищем, принятым в среде ученых, писателей, общественных деятелей; таким прозвищем для него было — Сисэй, что значит приблизительно «творящий муж». Как историк, он известен под псевдонимами (го). Один из этих псевдонимов — Санъё гайси, что значит «вольный историк из Санъёдо», причем под последним словом разумеется его родина, область Аки, расположенная на территории Санъёдо. Первая часть этого псевдонима в соединении с фамилией дает то именно популярнейшее в Японии имя — Рай Санъё, под которым наиболее и известен автор «Нихон гайси». Другой его псевдоним — Сандзю роппо гайси, что значит «вольный историк тридцати шести горных вершин». В этом псевдониме кроется намек на Киото, в котором и писал Рай Дзё, главным образом, свою историю. Из его дома в Киото видна была прилегающая цепь гор, ясно вырисовывавшаяся на фоне своими тридцатью шестью пиками. Наконец, его посмертное имя (имина), данное ему уже после его смерти, есть Дзё. Это имя по значению находится в связи с его прозвищем Сисэй и значит приблизительно «творящий». Рай Дзё и есть то его полное имя, которое проставляется большей частью теперь на его ученых трудах.
Такова в общих чертах жизнь, такова деятельность Рай Дзё, непокорного, свободолюбивого, верного своим принципам вольного историка Японии, до конца дней своих крепко державшего в детстве данный еще самому себе обет, и не прешедшего действительно бесследно в мире, как преходят деревья, как преходит трава.
В. Мендрин