Новая выставка Алексея Парыгина уже названием своим навевает театральные ассоциации. И это не случайно. Игра всегда занимала важное место в творчестве художника. В контексте же представленных на выставке работ, игровой элемент в его творчестве быть может, воспринимается более театрально, чем это было раньше. Проявляясь в характере композиции живописных полотен, в сюжетном ряде в графике.
Впрочем, мы и сами зачастую воспринимаем весь мир как театр. Это привычно. Игра так игра, театр так театр, а можно еще и кино и т. д. Театр, без сомнения, игра. Ну а что за ней: иллюзия или же действительность? А может быть, нам уже просто не хватает языковых возможностей и следует понимать по старинке еще и «МIР» — т. е. люди, и нам что-нибудь станет понятнее. Пожалуй, проблема в том, что по большой части мы склонны воспринимать себя как актеров, чем окружающую среду как развертывающееся действие. И если творчество Парыгина ассоциируется с театром, то, безусловно, с театром вещей, с театром вокруг нас. Задача художника и задача зрителя здесь — задача чисто созерцательная и от того — чрезвычайно сложная.
Работы, представленные на выставке, знаменуют новый этап в творчестве художника. Это, если можно так выразиться, чистая живопись. Парыгин говорит в них исключительно изобразительным языком, который доводит до мельчайшим образом интонированных нюансов. Чтобы понять такой язык нужно длительное, углубленное вживание, вчувствование в картину. Художник говорит с нами посредством пластических форм, через взаимодействие цветовых тонов, посредством ритма. Задача, решаемая сугубо живописными средствами, создает законченный изобразительный объект, художественный образ, который в принципе не может быть отображен иными средствами.
Алексей Парыгин — художник, которому свойственно созерцательное мировосприятие. Результатом созерцания как отношения к предмету является возможность увидеть его как бы изнутри. Это есть образ, включающий форму, предмет и то, что традиционно выражается термином «сущность».
Объектный мир в произведениях Парыгина это уже не есть реальность, а есть видение реальности. Если попытаться описать работу художника в театральных терминах, то он, лишь «выбирает пьесу», предоставляет все необходимое: холст, набор красок и кое-какие «декорации» (скажем, координаты предметной плоскости). А дальше все идет как будто само собой. Художник не вынуждает предмет к действию, он наблюдает. Иногда лишь слегка изменяя местоположение предметов, «добиваясь» того, чтобы картина «ожила», т. е. чтобы изображение на ней пришло к взаимодействию. Так создается замкнутое пространство картины, своего рода сцена, и вы, зрители, тоже, пожалуйста, наблюдайте, если на то есть ваше желание, конечно.
Вот, например, две композиции: «Созерцание предметов» /1, 2/. Уже своим названием они весьма характеры и может быть даже в какой-то мере программны. В них есть все, что было важно выразить художнику: и завершенность композиции, замкнутость ее в себе самой, и взаимопритягивание-взаимоотталкивание предметов, внутренняя напряженность, разрешаемая в спокойствие и особый ритм. Все это создает движение, основное выражение которого в данном случае именно в ритме, и движение это сродни действию. Движение имеет значение само по себе, независимо от исходной точки и итога его – это придает работам художника глубокий философский смысл. Так и все в мире, вокруг и внутри нас имеет значение само по себе. Нужно только увидеть.
«Созерцание предметов» /1/ более декоративно, что усиливает ощущение театральности и вместе с тем иллюзорности пространства. Здесь соседствуют геометрически строгие линии и округлые формы, законченные ритмически и текучие плоскости. В этом полотне присутствует некое противопоставление умозрения и созерцания.
«Созерцание предметов» /2/ на первый взгляд — обыкновенный натюрморт, но в отличие от традиционного восприятия произведений этого жанра, работа Парыгина не несет в себе элемента повествовательности и, соответственно, не может быть переведена на другой, не живописный язык. Это не значит, что она не поддается трактовке, отнюдь. Но для правильного восприятия данного произведения нужно «войти» в картину, ощутить составляющие ее внутренние взаимоотношения, то, что на языке физики называется энергией. Нужно уловить ритм, почувствовать, как форма предмета изменяется, или же из каких-то невыразимых изменений вновь возникает-исчезает предмет, одновременно знакомый и незнакомый. Форма перетекает в иную форму, один цветовой тон — в другой, внутри картины — движение, динамичная жизнь красок, разговор, а между тем холст совершенно статичен и может остаться таковым, если не привлечет или, вернее, не вовлечет в себя. Чем-то близка эта работа Парыгина к иконописной традиции: увидьте мир, который есть, найдите согласие в противоположном, — как бы говорит она. И у меня невольно возникают ассоциации с изображением Святой троицы, которая, исчезая, оставляет вновь лишь бутылки и плоды.
Нельзя не обратить особого внимания на картину, которая по чистоте формы и точности выражения может быть названа классической, это — «Белый куб и черная ваза». Композиционно она очень сложна и для построения и для восприятия. Здесь все взаимодействует и все взаимоуравновешивает друг друга: простая и сложная формы, прямые и изогнутые линии, черный и белый цвет, абстракция и реальность. Внутренняя энергия одного предмета уравновешивается внутренней энергией другого и возникает ощущение покоя. Покой в данном случае не есть ощущение отсутствия движения, а есть восприятие его закономерности. Это как символическое выражение мужского и женского начала в мире: для того, чтобы быть в единстве, им необходимо ощущение противоположности, для того, чтобы взаимоуравновешиваться, необходимо точно определить свое местоположение. Эта работа чистотой формы порождает достаточно редкую для восприятия современной живописи чистоту ощущений, напоминающую нам о катарсисе, к которому, по мнению древних, должны были приводить театральные шедевры.
Парыгин стремится войти в предмет, увидеть, наконец, что-то новое, что давно уже казалось привычно-обыденным. Не значит ли это хотя бы отчасти понять мир? Так берет художник стоящие в мастерской вазы, кувшины, бутылки, ракушки и из их взаимодействия рождается композиция картины. Художник переставляет предметы так, что впечатление усиливается. Оказывается, иногда нужно просто взять предмет и долго смотреть на него, а затем взять другой, третий. Все просто, только не нужно торопиться, а побольше ожидать — созерцать. И вот уже нет предмета как такового, но есть новый мир. Войдите в него, и увидите…
Елена Григорьянц, май 1997.
|
Разрешение на использование этого произведения было получено от владельца авторских прав для публикации его на условиях лицензии Creative Commons Attribution/Share-Alike 4.0 и лицензии GNU Free Documentation License. Вы можете использовать одну из них, либо обе лицензии. Разрешение хранится в системе VRTS. Его идентификационный номер 2021060910013026. Если вам требуется подтверждение, свяжитесь с кем-либо из участников, имеющих доступ к системе.
|