НѢСКОЛЬКО СЛОВЪ Г-НУ ШЕВЫРЕВУ НА ЗАМѢЧАНІЯ ЕГО О КРИТИКѢ «ОТЕЧЕСТВЕННЫХЪ ЗАПИСОКЪ» ПО ПОВОДУ СОЧИНЕНІЯ КНЯЗЯ ВЯЗЕМСКАГО.[править]
журнальная полемика не выходила изъ
Что ни говорите, сколько желаній ни посылайте въ пользу будущаго нашей литературы, а въ настоящее лѣтнее время она представляетъ не совсѣмъ отрадный видъ. Сочиненій ученыхъ появляется мало, произведеній литературныхъ почти нѣтъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ повѣстей, помѣщаемыхъ въ лучшихъ журналахъ, а критика, антикритика шумитъ, хлопочетъ, трещитъ въ уши публикѣ самыми нестройными криками, какъ-будто дѣло идетъ о вопросахъ первой важности! Такое положеніе литературныхъ дѣлъ не говоритъ ни въ пользу критиковъ, ни въ пользу тѣхъ вопросовъ, о которыхъ много шумятъ, и за которые пачкаютъ другъ друга бурыми чернилами такъ-называемой критики. Выйдите на рынокъ и посмотрите, какой тамъ шумъ изъ-за того, чтобъ продать на копейку товару! Войдите въ благоустроенный магазинъ, гдѣ продажа совершается на тысячи рублей: тамъ даже не торгуются, не спорятъ, показываютъ товаръ, не имѣя никакой нужды хвалить его, потому-что онъ самъ себя хвалитъ; тамъ принимаютъ всѣхъ одинаково-вѣжливо, и богатаго и бѣднаго, всѣмъ продаютъ за одинаковую цѣну… Литературная полемика, выходящая изъ границъ, есть первый признакъ отсутствія содержанія, за которое собственно бываютъ литературные споры; за неимѣніемъ содержанія, споръ переходитъ на личности, и тогда публика должна быть, зрительницею самыхъ непривлекательныхъ боевъ.
"Москвитянинъ " — московскій журналъ, извѣстенъ въ нашемъ историческомъ и литературномъ мірѣ тѣмъ, что его весьма-трудно найдти въ Петербургѣ, и тѣмъ еще, что издавна преподаетъ незатѣйливую теорію желаній, неизвѣстно только въ чью пользу.
Въ нынѣшнемъ году, появилось сочиненіе, замѣчательное во многихъ отношеніяхъ: мы говоримъ о книгѣ князя Вяземскаго «Фонъ-Визинъ». Читатели наши помнятъ, что мы имѣли удовольствіе хвалить эту книгу. Мы говорили, что князь Вяземскій въ біографіи Фонвизина разсматриваетъ не одного этого писателя, во цѣлый періодъ нашей литературы, онъ положилъ во главу его изреченіе: исторія литературы народа должна быть вмѣстѣ и исторіею его общежитія. — «Москвитянинъ» вѣрный своимъ желаніямъ, не пропустилъ и этого удобнаго случая; онъ сказалъ, т. е. пожелалъ слѣдующаго: "Французы болѣе смотрятъ на литературу съ той стороны, какъ она отражаетъ въ себѣ развитіе общественное. Нѣмцы, напротивъ, видятъ въ ней болѣе жизнь индивидуальную, проявленіе личностей отдѣльныхъ (?) и ограничиваются эстетическимъ воззрѣніемъ, которое отсюда и опредѣляется. И то, и другое воззрѣніе имъ"етъ свою необходимую и прекрасную сторону, но и то и другое не полно и односторонне". (За симъ слѣдуетъ желаніе) «Желательно бы было, что бы у насъ въ Россіи они помирились и все полнили другъ друга». («Москв.» 1848 г. № 7-й, Крит. стр. 15.) Легко сказать помирились! Да извольте-ка вы ихъ помирить и восполните ихъ, какъ, на-примѣръ, вы, г. Шевыревъ, восполняете въ вашемъ журналѣ г. Погодина, а г. Погодинъ восполняетъ васъ! Посмотримъ, что тогда выйдетъ!
Авторъ этого замѣчанія, г. Шевыревъ, пожелавшій при семъ удобномъ случаѣ кой-чего русской литературѣ, былъ бы для насъ лицомъ совершенно-постороннимъ, еслибъ онъ не вздумалъ, неизвѣстно на какомъ основаніи и по какимъ побужденіямъ, обратить свое критическое желаніе и на шестую книжку" Отечественныхъ Записокъ" нынѣшняго года, въ которой былъ помѣщенъ разборъ книги князя Вяземскаго? онъ началъ за-одно разбирать и сочиненіе «Фонъ-Визинъ», и критику «Отеч. Записокъ». И это бы все еще ничего; мы къ этому уже привыкли? два достойные писателя, г. Булгаринъ и Шевыревъ, давно уже не могутъ написать ни одной статьи безъ того, чтобъ какъ-нибудь не приплесть къ ней «Отечеств. Записокъ», руководствуясь однимъ и тѣмъ же побужденіемъ, стремясь къ одной и той же общей для нихъ цѣли. Но г. Шевыревъ, въ своей критикѣ (см. 7-й No «Москвитянина») употребилъ такія выраженія на-счетъ нашего журнала, которыя мы считаемъ долгомъ довести до свѣдѣнія публики, потому-что ихъ, можетъ-быть, немногіе прочли въ «Москвитянинѣ».
Итакъ, обратимся къ дѣлу. Оно состоитъ вотъ въ чемъ. Мы уже привели выше одни слова князя Вяземскаго, именно.
«Исторія литтературы народа должна быть вмѣстѣ исторіею и его общежитія. („Фонъ-Визинъ“ кн. Вяземскаго, стр. 1).
„Можно еще допустить, что въ нѣкоторомъ отношеніи литтература бываетъ двоякая: одна для народа то, что даръ слова для человѣка; то, чѣмъ передаетъ онъ себя ближнимъ и потомству. Другую литтературу можно причислить къ искуствамъ изящнымъ: къ ваянію, къ живописи, къ музыкѣ…. Посреди безмолвія царствующаго при отсутствіи первой изъ сихъ литтературъ, можетъ возвы ситься иногда голосъ автора, который сильно подѣйствуетъ на вниманіе общества, его окружающаго: общество отвѣчаетъ ему съ силою и быстро тою потрясеннаго сочувствія; но сіе дѣйствіе случайно, скоропостижно и недолговременно: не имѣвъ предыдущаго, оно едва объемлетъ стѣсненные предѣлы настоящаго и теряется вмѣстѣ съ минутнымъ впечатлѣніемъ… Кажется не страшась нареканія въ неблагодарности и несправедливости къ литтературѣ отечественной, можно примѣнить ее ко второму разряду изъ двухъ описанныхъ выше. Такъ, она не есть жизнь народа нашего, а развѣ одна изъ блистательныхъ отраслей общежитія его: она не народный даръ слова, не народный глаголъ, а одно изящное выраженіе народа, какъ музыка или живопись.“ (Тамъ же стр. 3—4).
Приведемъ еще мѣсто, для уясненія нашей мысли;
„Русское общество не воспитано на чтеніи отечественныхъ книгъ: вы не можете найдти людей, которые чувствовали-бы по Державину, мыслили-бы по Княжнину, коихъ мнѣнія. развились-бы и созрѣли подъ вліяніемъ такихъ-то или другихъ русскихъ авторовъ. Это неоспоримо. Какое можетъ быть на народъ вліяніе литтературы, не имѣющей эпопеи, театра, романовъ, Философовъ, публицистовъ, моралистовъ, историковъ? ибо одинъ историкъ, и то историка, давно прошедшихъ столѣтій, историкъ отечества своего, какъ ни сильно выразилъ онъ умъ свой въ твореніи своемъ, какъ ни вѣрно воскресилъ онъ въ немъ наше прошедшее, но дѣйствіе его все-же должно быть одностороннее и ограничено самыми предѣлами предначертаннаго круга“ (Тамъ-же стр. 5).
Теперь, слѣдовательно, понятенъ взглядъ князя Вяземскаго на литературуона должна быть выраженіемъ общества, но у насъ нѣтъ такой литературы. Спрашиваемъ, можно ли иначе понимать приведенныя мѣста изъ книги князя Вяземскаго?
Въ другомъ мѣстѣ, самъ князь Вяземскій, по-видимому, немного уклонился отъ этой мысли; но это только видимое уклоненіе, обмолвка, а въ сущности оно не нарушаетъ единства мысли, приведенной въ сочиненіи. Князь Вяземскій сказалъ:
„Нѣтъ сомнѣнія, Русское общество еще вполнѣ не выразилось литтературою. Русскій народъ сильнѣе, плечистѣе, громогласнѣе своей литтературы. Въ сравненіи съ нимъ она нѣсколько ще душна. Мѣсто, занимаемое имъ въ литтературномъ мірѣ, не соотвѣтствуетъ тому, коимъ завладѣлъ онъ въ мірѣ политическомъ. Вы должны искать Русскихъ слѣдовъ въ исторіи Двора, въ исторіи походовъ, въ исторіи успѣховъ гражданственности: блестящія страницы могутъ здѣсь удовольствовать требованію честолюбія народнаго и явить, что сіе общество, хотя еще мало говорливое, имѣетъ во многихъ чертахъ свою физіономію, свою нравственную самобытность. Одно книжное знакомство съ нимъ увлекло-бы васъ къ заключенію, что нѣтъ общества, а есть только народонаселеніе…“ (Тамъ-же стр. 4 и 5).
Спрашивается, какъ понимать вышеприведенныя слова: русское общество еще вполнѣ не выразилось литературою — какъ неоднозначащими съ прежнею мыслію, что у насъ нѣтъ такой литературы, которая была бы выраженіемъ общества, или что у насъ есть литература, но не такая, которая выражаетъ общество.
Такимъ-образомъ, и это, по-видимому, незначительное уклоненіе князя Вяземскаго отъ прежней мысли, состоитъ въ словахъ его, а не въ сущности дѣла. Просимъ запомнить это мѣсто, потому-что на него сильно напираетъ г. Шевыревъ.
Но какая же это литература, которая не выражаетъ русскаго общества? какой ея характеръ? На это князь Вяземскій отвѣчаетъ такъ:
„Если-же захотѣть найти непремѣнно господствующую черту нашей литтературы, то должно остановиться на поэзіи лирической. Сіе соображеніе можетъ привести насъ къ заключенію, что и у насъ литтература, или то, что изъ литтературы имѣемъ, есть также однозвучное выраженіе общества. Общество наше, гражданственность наша образовались побѣдами. Не постепенными, не медленными успѣхами на поприщѣ образованности; не долговременными, постоянными, трудными заслугами въ дѣлѣ человѣчества и просвѣщенія; — нѣтъ: быстро и вооруженною рукою заняли мы почетное мѣсто въ числѣ европейскихъ державъ. На поляхъ сраженій купили мы свою грамату дворянства. Громы Полтавской побѣды провозгласили наше уже безспорное водвореніе въ семейство Европейское. Сіи громы, сіи торжественныя, побѣдныя молебствія отозвались въ поэзіи нашей и дали ей направленіе. Слѣдующія эпохи, болѣе или менѣе ознаменованныя завоеваніями, войнами блестящими, питали въ ней сей духъ воинственный, сію торжественность, которая уже была въ послѣдствіи болѣе привычка и подражаніе, и потому неудовлетворительва; но на первую пору была она точно истинная, живая и выражала совершенно главный характеръ нашего политическаго быта…“ (Стр. 5 и 6).
При этомъ мы должны припомнить, что князь Вяземскій эту сторону нашей литературы называетъ изящнымъ выраженіемъ народа, подобнымъ музыка и живописи, слѣдовательно, относить ее ко второму разряду литературы.
Далѣе онъ говоритъ:
Лирическое, торжественное, хвалебное направленіе, данное поэзіи нашей, не измѣнилось совершенно и въ новѣйшія времена, когда другія потребности, другія усилія власти и гражданственности означились появленіяхъ болѣе миролюбивыхъ, но не менѣе сильныхъ для честолюбія народа могущественнаго и повелительнаго…» (стр. 8).
Далѣе, упоминая о сношеніяхъ Россіи съ представителями европейскаго просвѣщенія, князь Вяземскій говоритъ, что эти сношенія «не были начаты и продолжаемы равными съ обѣихъ сторонъ договаривающимися „лицами: съ одной видимъ литераторовъ, съ другой Дворъ и вельможъ“. Т. е., другими словами, сами литераторы наши не могли быть представителями общества, но очень-простой причинѣ, они были ниже потребностей общества, Выраженныхъ высшимъ классомъ, и совсѣмъ не по той причинѣ, которую предполагаетъ г. Шевыревъ[1].
Послѣ всѣхъ приведенныхъ здѣсь мѣстъ, мы, полагаемъ, имѣли право сказать слѣдующее въ своей рецензіи: „Принимая за исходный пунктъ, что литература должна быть выраженіемъ общества, князь Вяземскій утверждаетъ, что у насъ нѣтъ такой литературы, потому-что русское общество еще не выражено литературою“ („ Отеч Записки“ 1848 г. № 6, „Критика“, стр. 3). Надѣемся, мы этимъ не сказали ничего преувеличеннаго. Но такъ-какъ съ этою мыслію князя Вяземскаго мы не были совершенно согласны — ибо онъ въ общемъ обзорѣ литературы утратилъ изъ вида сатиру и комедію, появившіяся у насъ вмѣстѣ, даже еще раньше лирическаго направленія, даннаго Ломоносовымъ — то и должны были сдѣлать оговорку и свое замѣчаніе противъ заключенія автора „Фонъ-Визина“. Мы и тогда сказали и теперь повторяемъ, что, если смотрѣть на литературу, какъ на выраженіе общества, то въ этомъ случаѣ никакъ нельзя упускать изъ вида сатирическаго направленія, въ которомъ выразилось много сторонъ русскаго общества: однѣ сатиры Кантемира и комедіи Фонвизина покажутъ вамъ много слоевъ общества временъ Петра и Екатерины; не говоримъ уже о Грибоѣдовѣ и Гоголѣ. А потому въ рецензіи нашей было прибавлено: „Приговоръ смѣлый и справедливый, по нашему мнѣнію, только отчасти. Все русское общество не выражено нашею литературою — согласны; но за то нѣкоторыя черты этого общества выражены уже, и потому, разсматривая русскую литературу съ той точки, которую положилъ въ основаніе князь Вяземскій, по нашему мнѣнію нельзя сказать, чтобъ русская литература вовсе не выражала русскаго общества“ („Отеч. Записки“, тамъ же). Кажется, мысль наша ясна, и читатели могутъ видѣть, что разница между нашимъ мнѣніемъ и мнѣніемъ князя Вяземскаго состоитъ въ томъ только, что мы въ нашей литературѣ даемъ важное мѣсто сатирѣ и комедіи, и что князь Вяземскій не обращаетъ на нихъ вниманія въ своемъ общемъ обзорѣ литературы.
Что жь изъ этого дѣлаетъ г. Шевыревъ, такъ ревностно читающій Отечественныя Записки» и такъ твердо запоминающій все, что въ нихъ печатается? Вотъ что:
«Въ Отеч. Зап. (№ 6) возражали автору касательно отношенія между литературою и обществомъ. Мы приводимъ это возраженіе, что бы показать, какъ От. 3. возражаютъ на чужія мысли, исказивъ лхъ, и сами потомъ скажутъ ту же мысль разбираемаго автора, но своими словами, только хуже. Ки. Вяземскій говоритъ: „Русское общество еще вполнѣ не выразилось литературою“. Слова О. 3. „Принимая за исходный пунктъ, что литература должна быть выраженіемъ общества, онъ (Кн. Вяземскій) утверждаетъ, что у насъ нѣтъ такой литературы, потому что русское общество не выражено еще литературою“. Далѣе: „разсматривая Русскую литературу съ той точки, которую положилъ въ основаніе (!) Князь Вяземскій, по нашему мнѣнію, нельзя сказать, чтобъ русская литература вовсе не выражала русскаго общества“. — Да гдѣ жь это говоритъ Кг. Вяземскій? — у него Р. общество еще вполнѣ не выразилось литературою; у О. 3. вовсе, не выражалось. Но сами О. 3. какъ объ этомъ думаютъ? — „Литература наша хотя въ малой мѣрѣ, но была выраженіемъ общества.“ — Да развѣ это не то же самое, что у Кн. Вяземскаго: не вполнѣ или въ малой мѣрѣ?» (Москв. Крит. Стр. 4).
Мы бы и не отвѣчали ничего на такое солидное возраженіе г. Шевырева, которое, можетъ-быть, многіе сочтутъ за игру словъ, еслибъ оно не было приправлено кои какимъ крѣпкимъ словцомъ, которое мы ниже сообщимъ читателямъ. И такъ, отвѣчаемъ на вопросъ г. Шевырева, «гдѣ князь Вяземскій говоритъ, что русская литература вовсе не выражала русскаго общества?»
Во-первыхъ, тамъ же, гдѣ онъ дѣлаетъ раздѣленіе литературы на два вида? на литературу, выражающую народъ, я на литературу, которую князь Вяземскій не безъ основанія причисляетъ къ искусствамъ изящнымъ. Тамъ онъ говоритъ, что отечественная литература не есть жизнь народа націею; она не народный даръ слова, не народный глаголъ, а одно изящное выраженіе народа, какъ музыка или живопись.
Во-вторыхъ, князь Вяземскій говоритъ это тамъ же, гдѣ онъ сказалъ, что у насъ нѣтъ ни эпопеи, ни театра, ни романовъ, ни философовъ, ни публицистовъ, ни моралистовъ, ни историковъ. Это долженъ помнить г. Шевыревъ, потому-что въ этомъ мѣстѣ князь Вяземскій очень-выразительно объяснилъ свою мысль, что между русскимъ обществомъ и русскою литературою нѣтъ ничего взаимнаго, князь Вяземскій сказалъ, что русское общество не воспитано на чтеніи отечественныхъ книгъ: "вы не можете найдти людей, которые чувствовали бы но Державину, мыслили бы по Княжнину «и пр.
Въ-третьихъ, князь Вяземскій говоритъ это, къ сожалѣнію вашему, въ томъ же самомъ мѣстѣ, опираясь на которое вамъ, г. Шевыревъ, угодно было сказать, что мы коверкаемъ чужія мысли.
Въ-четвертыхъ, князь Вяземскій говоритъ это тамъ же, гдѣ онъ высказываетъ свое мнѣніе, что господствующая черта нашей литературы есть поэзія лирическая, выразившаяся въ одахъ Ломоносова, Державина… поэзія, которую по всей справедливости, по мнѣнію князя Вяземскаго, должно отнести къ разряду изящныхъ искусствъ.
Наконецъ, въ-пятыхъ, князь Вяземскій говоритъ это и тамъ, гдѣ онъ упоминаетъ, что между нашими литераторами и представителями европейскаго просвѣщенія не было ничего общаго, что эти представители европейскаго просвѣщенія гармонировали болѣе съ нашимъ высшимъ обществомъ, нежели съ нашими литераторами; слѣдовательно, и наши литераторы не были представителями этого общества, даже если допустить и приводимую вами причину, что они были съ какимъ-то чутьёмъ… А потому, князь Вяземскій и говоритъ, что „между литературою нашею и нашимъ обществомъ не было ничего взаимнаго“.
Мы считаемъ эти доказательства достаточными даже для г. Шевырева, и думаемъ, что послѣ этого нельзя вывести изъ словъ князя Вяземскаго заключенія, будто наше общество еще вполнѣ не выразилось литературою, а напротивъ, если захотѣть понять смыслъ приведенныхъ нами мѣстъ, то должно заключить, что наша литература вовсе не выражала русскаго общества. Если же принять первое, то какъ согласить съ нимъ, на-примѣръ, такія положенія? между литературою нашею и нашимъ обществомъ не было ничего взаимнаго», что «наша литература принадлежитъ къ разряду изящныхъ искусствъ, а не къ народной литературѣ»? Какъ же вы, г. Шевыревъ, не хотѣли обратить вниманія на смыслъ книги, на сущность дѣла, и выбрали себѣ для нападенія на «Отеч. Записки» такую плохую позицію, укрѣпились за фразою, которая составляетъ брешу въ книгѣ князя Вяземскаго? Какъ это вы могли совмѣстить въ своемъ историко-ученомъ воззрѣніи на нашу литературу два мнѣнія, изъ которыхъ одно если не противорѣчитъ другому, то по-крайней-мѣрѣ очень ограничиваетъ его?
Впрочемъ, мы и по этому поводу не обнаружили бъі особеннаго удивленія, то ли еще видано было отъ г. Шевырева! Намъ бы не показалось страннымъ, что г. Шевыреву желательно было примирить и это разногласіе, какъ онъ желалъ многаго для нашей литературы — еслибъ такое примиреніе крайностей не вызвало со стороны г. Шевырева слѣдующихъ строкъ, которыхъ рѣшительно ни съ чѣмъ нельзя примирить. Выразивъ свое мнѣніе о томъ, какъ «Отеч. Записки» возражаютъ на чужія мысли, будто-бы исказивъ ихъ, и какъ онѣ, эти "Отеч. Записки «потомъ высказываютъ будто-бы ту же мысль, но своими словами, и только хуже, онъ, г. Шевыревъ, приходитъ въ негодованіе на „Отеч. Записки“, и изрекаетъ таковое?
„Вотъ еще образчикъ и логики и добросовѣстности, съ какими поступаютъ безъимянные критики Отеч. Записокъ. Такія обличенія можно бы“ (скажите лучше? Желательно бы) „дѣлать на каждомъ ихъ шагу, но жалко тратить на то время“ (Мы и не смѣемъ требовать такой жертвы: ваше перо очинено не для журнальной полемики, а для исторіи литературы, преимущественно древней). „Ну вотъ мы и обличили неизвѣстнаго критика въ неправдѣ.“ (И прекрасно сдѣлали, но дѣломъ ему.) „А кто онъ?“ (А! какъ вы любопытны, г. Шевыревъ! вамъ непремѣнно нужна подпись, чтобъ знать, кто пишетъ противъ васъ; но вѣдь вы знаете, что личности въ полемикѣ не годятся.) „Кто за него покраснѣетъ? Редакторъ Отеч. Записокъ, но онъ ужь, кажется, до того привыкъ краснѣть за своихъ критиковъ, что эта привычка могла въ немъ перейдти въ отвычку“. (Не г. ли Шевыревъ? Но онъ такъ привыкъ къ своимъ литературнымъ пораженіямъ… Еслибы „Москвитянинъ“ праздновалъ только годовщины этихъ несчастныхъ катастрофъ и не вызывалъ новыхъ пораженіи, то и тогда уже дни его были бы печальны… Вы, г. Шевыревъ, любите связь прошедшаго съ настоящимъ въ дѣлѣ литературы? не отвергайте же этой связи критикъ на васъ, начатыхъ еще г. Надеждинымъ, обнаружившимъ ваши глубокія свѣдѣнія въ древней литературѣ, и продолжаемыхъ по настоящее время, — въ нихъ есть послѣдовательность. Поставьте предѣломъ послѣднюю статью въ „Сынѣ Отечества“ извѣстнаго ученаго и литератора барона Розена. Оглянитесь назадъ? какая перспектива!.. Это недоброжелательство къ вамъ всѣхъ критиковъ и литераторовъ должно льстить вашему самолюбію. Вашихъ критикъ не уважалъ Пушкинъ и называлъ ихъ дѣтскими игрушками, какъ свидѣтельствуетъ баронъ Розенъ („Сынъ Отечества“, 1848 г., № 7, стр. 23), прибавляя? „одинъ только Пушкинъ могъ предвидѣть, что онѣ (т. е. ваши критики) навсегда останутся такими замашками!“ (тамъ же); ваши статьи весьма-удачно опровергалъ А. Д. Галаховъ и покойный Бѣлинскій; ваши сочиненія не разъ подвергались осужденію со стороны „Телескопа“, „Телеграфа“, Библіотеки для Чтенія», «Отечественныхъ Записокъ»; вашъ курсъ исторіи литературы былъ дѣльно разобранъ въ «Сынѣ Отечества» въ прошломъ году… Ваша слава упрочена: вы можете не краснѣть!) «А если случится умереть кому изъ его критиковъ, то онъ еще, пожалуй, съ тономъ оффиціальнаго журнальнаго прискорбія скажетъ о покойномъ критикѣ своего журнала? очень нерѣдко заблуждался онъ въ своихъ литературныхъ мнѣніяхъ: заблужденія его происходили иногда, можетъ-быть, отъ недостатка знанія»… Да вы-то, г. Редакторъ, зачѣмъ пользовались его заблужденіями и зачѣмъ такъ усердно предавали тисненію? — чтобы заблужденіями вашего сотрудника, котораго мнѣнія и труды придавали жизнь вашему изданію, вводить въ заблужденіе вашихъ читателей? — а когда его не стало, когда новому ужь его оправдывать, вы же первые объявляете нашимъ читателямъ въ его некрологѣ о его заблужденіяхъ? Грустны такія явленія въ нашей литературѣ: ихъ не было въ той, которую вы же неутомимо всегда поносили". (Ну, а если случится — чего Боже сохрани! — умереть которому-нибудь изъ литературныхъ критиковъ «Москвитянина», что тогда долженъ будетъ сказать редакторъ его, г. Погодинъ? Вѣдь онъ скажетъ съ тономъ истиннаго и душевнаго прискорбія: повѣрьте, онъ никогда не заблуждался въ своихъ литературныхъ мнѣніяхъ, но къ-сожалѣнію публика не читала ихъ, потому-что не умѣла цѣнить избытка учености; она считала ее дѣтскою игрушкою. И тогда, пожалуй, кто-нибудь, въ подражаніе г-ну Шевыреву, воскликнетъ? да вы-то, г. Погодинъ, зачѣмъ пользовались этою ученостью, и зачѣмъ такъ усердно предавали ее тисненію? чтобъ ученостью вашего сотрудника, котораго мнѣнія и труды придавали смерти вашему изданію, наводить скуку на вашихъ читателей? Грустны такія явленія въ нашей литературѣ: этой скуки нѣтъ въ тѣхъ журналахъ, которыя вы же неутомимо всегда унижаете).
Такимъ-образомъ, вопросъ о томъ? вовсе не выразилось или несовсѣмъ выразилось. русское общество въ отечественной литературѣ, составляетъ самый важный и самый главный пунктъ обвиненія «От. Зап.» въ недобросовѣстности и во многомъ другомъ, чего мы пересказать не въ-состояніи, но что мы сейчасъ привели.-Мы видѣли, что позволилъ себѣ сказать г. Шевыревъ объ «От. Зап.» въ томъ случаѣ, когда онъ самъ виноватъ — впрочемъ, виноватъ только въ томъ, что не понялъ сочиненія князя Вяземскаго.
Перейдемъ къ другимъ, не менѣе для насъ убійственнымъ, и для литературы не менѣе важнымъ пунктамъ спора г. Шевырева съ "Отеч. Записками.
Упоминало воспитаніи Фонвизина, князь Вяземскій говоритъ слѣдующее?
«Авторъ вашъ, говоря о дѣтствѣ своемъ, показываетъ, что оно было означено рѣзкими чертами характера пылкаго и рѣшительнаго. Авторскія склонности обнаружились въ малолѣтствѣ его раннею чувствительностію, раздражительнымъ воображеніемъ и жадностью, съ которою вслушивался онъ въ разсказы, пробуждавшіе его ребяческое вниманіе. Тогдашнее воспитаніе, при недостаткахъ своихъ, имѣло и свойственныя ему выгоды: ребенокъ оставался долѣе на Русскихъ рукахъ, долѣе окруженъ былъ Русскою атмосферою, въ которой знакомился ранѣе и болѣе съ языкомъ и обычаями Русскими. Европейское воспитаніе, которое уже въ возмужаломъ возрастѣ довершало воспитаніе домашнее, исправляло предразсудки, просвѣщало умъ, не искореняло впечатлѣній первоначальныхъ, которыя были преимущественно отечественныя. Укажемъ на одно свидѣтельство: большая часть переписки государственныхъ людей царствованія Екатерины велась на Русскомъ языкѣ, не смотря на господство языка Французскаго и нравовъ иноплеменныхъ. Послѣ видимъ мы совершенно противное: норные звуки, первыя понятія, кои передавали дѣтству другаго поколѣнія, были исключительно иностранныя, потому что ребенокъ съ груди кормилицы Русской обыкновенно ввѣряемъ былъ рукамъ чужеземцевъ. Уже только позднѣе въ лѣтахъ юношества, а часто и въ возрастѣ, уже перезрѣломъ для исправленія погрѣшностей вкоренившихся, Русскій гражданинъ, по собственному обратному влеченію и какъ будто по уязвленію пробудившейся совѣсти, обращался къ изученію отечественнаго. Болѣе, домосѣдства въ жизни родителей, болѣе приверженности къ исправленію частныхъ обязанностей я соблюденію обрядовъ Русскаго православія, можетъ быть, менѣе суетности, но въ семейственномъ кругу болѣе живаго участія въ дѣлахъ общественныхъ и между тѣмъ болѣе независимости въ нравахъ, способствовали тогда къ нѣкоторому практическому гражданскому воспитанію: оно имѣло свои недостатки и весьма важные; но, какъ замѣчено выше, имѣло въ себѣ что-то положительное, дѣйствовавшее въ народномъ смыслѣ. Нынѣ воспитаніе наше слишкомъ отвлеченно и, пущенное въ ростъ, ни на чемъ не упирается въ коренномъ основаніи. Напримѣръ, мы видимъ, что старикъ отецъ Фон-Визинъ заставлялъ сына читать у крестовъ во время всенощныхъ бдѣній, которыя часто отправлялись у нихъ дома; позднѣе, дѣтей другаго поколѣнія заставляли прежде всего вытвердить наизусть
La cigale ayant chanté
Tout l'été…» (Фонъ-Виз. стр. 26 и 27).
Изъ приведенной выписки читатели видятъ, что князь Вяземскій говоритъ, будто въ прежнее время, воспитаніе, не смотря на свои недостатки, имѣло больше достоинствъ, нежели наше воспитаніе, которое слишкомъ-отвлеченно, будто прежнее воспитаніе имѣло что-то положительное, дѣйствовавшее въ народномъ смыслѣ. Но какое жь это что-то положительное? — князь Вяземскій не отвѣчаетъ на это прямо. Онъ говоритъ только, что ребенокъ оставался долѣе на русскихъ рукахъ, вслушивался въ домашніе разсказы и болѣе знакомился съ языкомъ и обычаями русскими, а потомъ уже, въ возмужаломъ возрастѣ, знакомился съ европейскимъ образованіемъ, которое довершало воспитаніе домашнее, искореняя предразсудки.
Не соглашаясь съ мыслію князя Вяземскаго, будто прежнее воспитаніе имѣло больше достоинствъ, нежели наше образованіе; мы подкрѣпили свои слова примѣромъ на томъ же самомъ Фонвизинѣ, котораго привелъ князь Вяземскій. Фонвизинъ долго оставался на русскихъ рукахъ, прислушивался къ русскимъ разсказамъ, ознакомился съ русскими обычаями и языкомъ, возмужалъ, и тогда только началъ читать Французскія книги. Что жь изъ этого вышло? Это извѣстно г. Шевыреву: Фонвизинъ дотого увлекся господствовавшимъ тогда направленіемъ противорелигіозныхъ идей, что самъ раскаявался въ этомъ въ своей «Исповѣди». А отъ-чего? отъ-того, что тогда меньше, нежели теперь, были согласованы старинные наши обычаи и европейскія требованія, къ которымъ влекла насъ образованность высшаго общества. Фонвизинъ не одинъ этому примѣръ. Прочтите его "Исповѣдь, и вы увидите еще нѣсколько лицъ, которыя заблуждались столько же, если не больше Фонвизина. Все это отъ того, что тогда переходили изъ одной крайности въ другую, отъ чисто-русскаго домашняго быта, въ которомъ сердце молодаго человѣка, хотя и обогащалось запасомъ нѣжныхъ, семейныхъ чувствъ, но умъ не получалъ достаточнаго развитія, въ другую область, область литературы иностранной, гдѣ господствовали превратныя убѣжденія и стремленія…Вотъ въ чемъ все дѣло; вотъ что трудно согласить въ образованіи молодаго русскаго человѣка… На этомъ пути, конечно, ничего не было сдѣлано ни въ царствованіе Елисаветы Петровны, ни въ царствованіе императрицы Екатерины II… Если этотъ вопросъ занимаетъ русскіе умы, то не дальше, какъ со времени нынѣ благополучно царствующаго Государя Императора… Еще Карамзинъ, памятникъ славнаго царствованія императора Александра, говорилъ: «Все народное ничто предъ человѣческимъ. Главное дѣло быіь людьми, а не Славянами». — Слѣдственно, какіяжь достоинства прежняго воспитанія? Не должно забывать, что главное дѣло состоитъ не въ формѣ, не въ оболочкѣ, а въ сущности; не въ томъ важность, что молодой человѣкъ знакомился раньше съ старинными русскими обычаями, съ языкомъ, что онъ зналъ разсказы стариковъ, а въ томъ, что онъ въ душѣ, по чувствамъ, но убѣжденіямъ былъ Чисто-Русскій. Вотъ, въ чемъ все дѣло! А въ прежнее время? — Подъ Французскимъ кафтаномъ вы встрѣчали или Русскаго съ прежними понятіями, или уже подъ Французскимъ кафтаномъ не находили ничего русскаго. Поэтому мы сказали въ своей рецензіи: « Соединеніе русскаго духа и европейской образованности — одна изъ труднѣйшихъ задачъ нашего воспитанія, и мы никакъ не думаемъ, чтобъ къ рѣшенію ея сколько-нибудь приблизились въ царствованіе императрицы Екатерины».
Что жь изъ этого понялъ г. Шевыревъ? На какую мысль онъ обратилъ вниманіе?
«От. Записки и здѣсь нашли умѣстнымъ противорѣчить автору и сказали рѣшительно: „Съ этимъ мнѣніемъ мы не можемъ согласиться“. И здѣсь увидимъ, какъ умѣютъ онѣ вникать въ то, чему противорѣчатъ. Мнѣніе Князя Вяземскаго, выписанное От. Записками, касается воспитанія Фонъ-Визина, который родился въ 1744 году, слѣдов. воспитанъ былъ во время Елисаветы Петровны, а въ годъ вступленія Императрины Екатерины на престолъ служилъ уже въ Коллегіи. Отеч. Записки въ своемъ противорѣчіи Князю Вяземскому выражаются такъ: „Соединеніе русскаго духа и европейской образованности — одна изъ труднѣйшихъ задачъ нашего воспитанія, и мы никакъ не думаемъ, что бы къ рѣшенію ея сколько-нибудь приблизились въ царствованіе императрицы Екатерины. Напротивъ насъ хотѣли воспитать совершенно на европейскій образецъ…“ Да Князь Вяземскій говоритъ о воспитаніи временъ Е.шсаветинекихъ, когда воспитался и Фонъ-Визинъ, а безъимянный критикъ Отеч. Запис. возражаетъ ему временами Екатерины, о которомъ самъ Князь Вяземскій говоритъ уже другое, начиная словами: „Послѣ мы видимъ совершенно противное“, что мы привели выше и чему нисколько не противоречатъ От. Записки. Да когдажь Редакторъ ихъ позаботится о томъ, чтобы его критики читали по-крайней-мѣрѣ со вниманіемъ тѣ книги, которыя они разбираютъ?»
Да когда жь г. Шевыревъ перестанетъ смотрѣть на смыслъ того, что, онъ читаетъ, сквозь фальшивыя очки своей желательной теоріи?.. — Гдѣ онъ нашелъ, что князь Вяземскій говоритъ о воспитаніи исключительно временъ елисаветинскихъ? какимъ-образомъ можно заключить въ опредѣленные годы это воспитаніе, о которомъ онъ говоритъ? Князь Вяземскій говоритъ вообще о томъ воспитаніи, когда ребенокъ оставался болѣе на русскихъ рукахъ, проводилъ молодость въ домашнемъ быту, а потомъ уже въ возмужаломъ возрастѣ знакомился съ европейскимъ образованіемъ. Развѣ такое воспитаніе было только въ царствованіе Елисаветы Петровны? Развѣ не въ этомъ заключается все наше старинное образованіе, въ которомъ не было ничего посредствующаго между исключительно-русскою жизнію ребенка и потомъ исключительно-европейскими книжными познаніями возмужалаго человѣка? А откуда взялъ г. Шевыревъ, что будто князь Вяземскій разумѣетъ уже воспитаніе временъ Екатерины, начиная съ слѣдующихъ словъ? «послѣ видимъ мы совершенно противное…»? Какой признакъ воспитанія временъ Екатерины полагаетъ г. Шевыревъ?.. По нашему мнѣнію, воспитаніе будетъ одно и то же, начнемъ ли мы съ ученія въ чисто-русскомъ духѣ, и потомъ привьемъ къ нему чисто-европейское образованіе, или начнемъ учить наоборотъ. Пусть первые звуки, первыя понятія будутъ исключительно иностранные; по жизнь, которая есть тоже наука, и въ которую опустится молодой человѣкъ — чисто-русская. Воспитаніе въ этомъ случаѣ будетъ такъ же недостаточно, какъ и въ первомъ: не будетъ средины между тѣмъ и другимъ, и крайности будутъ слѣдствіемъ такого образованія. Сверхъ того, г. Шевыревъ долженъ бы, кажется, знать, что во времена Екатерины еще не было такого воспитанія, когда съ дѣтства начинали учить всему иностранному. тогда первые звуки, первыя понятія, передававшіяся ребенку, совсѣмъ не были иностранныя… Воспитывали такъ же, какъ и при Елисаветѣ Петровнѣ, большею частію дома, а потомъ, когда молодой человѣкъ начиналъ служить, его образовывало общество, въ которое онъ попадался…
Слѣдственно все то, что будто-бы говоритъ князь Вяземскій о воспитаніи во времена Елисаветы и о воспитаніи въ царствованіе Екатерины II, наконецъ, рѣзкое отдѣленіе мѣстъ въ текстѣ князя Вяземскаго, въ которыхъ будто-бы говорится о томъ или другомъ воспитаніи, могъ видѣть только г. Шевыревъ сквозь непонятныя для насъ очки своей желательной теоріи. Зато и возраженіе онъ сдѣлалъ достойное своего глубокаго замѣчанія. «Да князь Вяземскій говоритъ о воспитаніи временъ Елисаветинскихъ, когда воспитался и Фон-Вивинъ, а безъимянный критикъ возражаетъ ему временами Екатерины». — Можно подумать,.что во времена Елисаветы была рѣшена та трудная задача народнаго воспитанія, которую забыли въ царствованіе Екатерины… Нельзя не улыбнуться, читая это замѣчаніе. Но, къ-сожалѣнію, Это истая желательная теорія г. Шевырева! Чѣмъ далѣе идемъ въ старину, тѣмъ болѣе у насъ было рѣшено важныхъ вопросовъ; должно полагать, что при Аннѣ Іоанновнѣ вопросъ о воспитаніи былъ рѣшенъ основательнѣе даже, чѣмъ во времена Елисаветы.
Упоминая о домашнемъ воспитаніи прежняго времени, князь Вяземскій говоритъ, какъ мы Выше привели, что домосѣдство въ жизни родителей, приверженость къ исправленію частныхъ обязанностей и соблюденію обрядовъ русскаго православія, менѣе суетности, но въ семейственномъ кругу болѣе живаго участія въ дѣлахъ общественныхъ… способствовали тогда къ нѣкоторому гражданскому воспитанію… Мы недоумѣвали какимъ-образомъ посреди семейнаго круга можетъ быть болѣе или менѣе участія въ дѣлахъ общественныхъ… Лишь-только кто-нибудь принимаетъ участіе въ дѣлахъ общественныхъ, тотъ уже этимъ самымъ дѣйствуетъ на другомъ поприщѣ, совсѣмъ не семейномъ. Можно быть семьяниномъ и вмѣстѣ дѣйствовать на пользу отечества, но въ семьѣ человѣкъ дѣйствуетъ какъ семьянинъ, на поприщѣ службы общественной какъ членъ общества, а не семейства… Если же кн. Вяземскій хотѣлъ сказать, что въ семейномъ кругу было болѣе разговоровъ о дѣлахъ общественныхъ тогда мы поймемъ его. Но это будетъ уже совсѣмъ-другой вопросъ, который еще нужно доказать — именно, что прежнее дворянство принимало больше участія въ дѣлахъ общественныхъ, нежели нынѣшнее. Но вѣдь извѣстно, какъ оно тяготилось государственною службою. Не думаемъ, чтобъ оно много и разсуждало о дѣлахъ общественныхъ, потому-что такое явленіе обыкновенно бываетъ слѣдствіемъ образованія.
А г. Шевыревъ радъ нашему недоумѣнію, потому-что для него самого нѣтъ недоумѣній:
«Еще по этому случаю О. З. объявили, что онѣ не понимаютъ, какимъ образомъ посреди семейнаго круга можетъ быть болѣе или менѣе участія въ дѣлахъ общественныхъ, т. е. другими словами, что не попинаютъ онѣ, какимъ образомъ семейство можетъ быть въ большей или меньшей связи съ общественною жизнію. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, О. 3. искренни. Не поняли да и сами въ томъ сознались: это и скромно и прилично». («Москв.» Кр. стр. 12).
Понимаемъ, г. Шевыревъ, понимаемъ! Да ваши-то другія слова совсѣмъ не тѣ слова, которыя сказалъ князь Вяземскій. Вы и поняли, да совсѣмъ не то. Какъ не знать, что семейство можетъ бытъ (не можетъ быть, а есть, всегда было и будетъ) въ самой тѣсной связи съ жизнію общественною и государственною, что въ семействѣ приготовляются граждане для государства, слуги царю и отечеству, и каковъ духъ семейства, таковъ бываетъ въ-послѣдствіи и слуга отечеству, вышедшій изъ этого семейства. Ваши-то «другія слова» мы кое-какъ понимаемъ, да потрудитесь намъ объяснить: какъ это бываетъ въ семейномъ кругу болѣе или менѣе живаго участія въ дѣлахъ общественныхъ? Ваше острое словцо мы поняли и возвращаемъ вамъ, а вы будьте такъ же искренни и объясните намъ слова князя Вяземскаго, которыхъ мы и теперь не понимаемъ…,
, г. Шевыревъ замѣчаетъ въ «Отеч. Запискахъ» недобросовѣстность и себялюбивую раздражительность. (Москв., Крит., стр. 16).
Недобросовѣстность онъ находитъ въ томъ, что мы привели одно мѣсто изъ книги князя Вяземскаго, которое противорѣчитъ послѣдней главѣ, написанной авторомъ, очевидно, гораздо-позже другихъ главъ. Въ этомъ уже не мы виноваты, а самъ князь Вяземскій, который писалъ свое сочиненіе такъ долго, что его прежній образа, мыслей могъ измѣниться… На стр. 53 князь Вяземскій говоритъ: "Признаюсь, боль"шую часть такъ-называемой изящной словесности нашей отдалъ бы я "за нѣсколько томовъ записокъ, за нѣсколько несторскихъ лѣтописей, тѣхъ событій, нравовъ и лицъ, которыми «пренебрегаетъ исторія…» а въ XII главѣ своего сочиненія безпрестанно упрекаетъ Богъ-знаетъ кого за то, что не читаютъ этой изящной литературы… Признаемся, эта непослѣдовательность, какъ мы ее и показали въ рецензіи, нисколько не можетъ служить поводомъ къ обличенію въ недобросовѣстности… особенно «Огеч. Записокъ».
Наконецъ, г. Шевыревъ называетъ себялюбивою раздражительностью «От. Записокъ» то, что онѣ не могли похвалить разсѣянные по всей книгѣ, но ничѣмъ-недоказанные отзывы князя Вяземскаго о литературныхъ произведеніяхъ позднѣйшаго періода. Такъ-какъ эти обвиненія писателей не сопровождались никакими доказательствами, то мы и назвали ихъ памфлетическими выходками, не оказавъ вовсе той раздражительности, какой отличаются эти мѣста въ сочиненіи самого князя Вяземскаго. Г. же Шевыревъ очень простодушно приписалъ нашъ отзывъ тому, что будто-бы «Отечественныя Записки» приняли на свой счелъ намеки автора на неуваженіе иныхъ современныхъ журналовъ къ прошедшему русской литературы… Это, дѣйствительно, очень-простодушно, потому-что ничѣмъ не доказывается, точно такъ же, какъ и всѣ возраженія и придирки г. Шевырева… Если г. Шевыревъ удостоилъ обратить свое вниманіе на рецензію «От. Записокъ», то вѣрно онъ видѣлъ, какъ мало замѣтно въ ней раздражительности противъ сочиненія князя Вяземскаго, и какъ, напротивъ, вся она наполнена похвалами этому прекрасному труду. Пусть г. Шевыревъ посмотритъ наши отзывы о главахъ 2-й, 5-й, 6-й, 7-й, 8-й, и замѣтитъ, гдѣ больше раздражительности, въ его ли замѣчаніяхъ на рецензію "Отеч. Записокъ, " или въ самой рецензіи; онъ увидитъ, что мы съумѣли похвалить все, что есть прекраснаго въ сочиненіи, и отдать полную справедливость труду князя Вяземскаго, какъ теперь отдаемъ, также безъ всякой раздражительности, подобающее замѣчаніямъ самого г. Шевырева. Смѣемъ думать даже, что въ отзывѣ нашемъ о тѣхъ мѣстахъ сочиненія князя Вяземскаго, которыя намъ наиболѣе не нравились, соблюдено гораздо-больше литературнаго приличія, нежели въ замѣчаніяхъ г. Шевырева.
И послѣ всѣхъ этихъ вылазокъ, которыя мы вполнѣ привели выше, читатели могутъ судить, съ чьей стороны больше неуваженія личности: со стороны ли г. Шевырева, который не оскорбляется тѣмъ, что подписываетъ свое имя подъ такими критическими статейками, или со стороны Отеч. Записокъ "въ-отношеніи къ г. Шевыреву… Вотъ что, наконецъ, говоритъ Г. Шевыревъ:
«Отечеств. Записки всегда пользовались нашимъ народнымъ недостаткомъ въ отношеніи къ неуваженію личности — нападали на нее въ лицѣ нашихъ славныхъ писателей, и скрывали ее въ лицѣ своихъ безъимянныхъ критиковъ». (Стр. 17).
Что пользы, г. Шевыревъ, что вы подписываете свое имя подъ такими статьями? Вѣдь мы не имѣемъ народнаго недостатка въ-отношеніи къ вашей личности, мы не нападаемъ на нее, хотя вы и хотите, чтобъ мы сдѣлали это, потому-что мы, по вашимъ словамъ, нападаемъ на всѣхъ славныхъ писателей… И безъименный критикъ не пріобрѣтетъ себѣ славы, еслибъ онъ захотѣлъ напасть на вашу литературную личность. Бѣдный! онъ обманется: слава не такъ легко достается!
- ↑ Г. Шевыревъ, на основаніи своей извѣстной теоріи, утверждаетъ, что между нашимъ высшимъ обществомъ и нашими писателями не было ничего общаго, потому-что у послѣднихъ (писателей) „было чутье, которое сближало ихъ съ на“ родомъ и удаляло отъ общества, когда „они не могли сочувствовать сему послѣднему, въ-слѣдствіе данныхъ народной жизни“ (??!!). (Москв. Кр. стр. 9). Какимъ образомъ наблюдалъ чутье у нашихъ писателей г. Шевыревъ, и можно ли эту способность брать въ разсмотрѣніе при оцѣнкѣ людей? — рѣшеніе этого вопроса относится къ теоріи г. Шевырева.