Нефтяные неожиданности (Амфитеатров)/ДО

Нефтяныя неожиданности
авторъ Александръ Валентиновичъ Амфитеатровъ

Дата созданія: 1903. Источникъ: Амфитеатровъ А. В. Легенды публициста. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1905. — С. 147.

Редакторъ одного спеціальнаго изданія въ далекой нефтепромышленной провинціи обратился ко мнѣ съ предложеніемъ написать нѣсколько фельетоновъ для его газеты. Предложеніе смутило меня, и я съ смиреніемъ отписалъ, что въ керосиновыхъ вопросахъ слабъ — до неумѣнія хорошенько заправить лампу, висящую надъ моимъ письменнымъ столомъ… Редакторъ отвѣчалъ мнѣ въ такомъ родѣ, что — «ну, какъ, молъ, это опытный литераторъ не сможетъ выжать изъ себя нѣсколькихъ капель керосиноваго вдохновенія? Если не боги горшки обжигаютъ, то тѣмъ менѣе боги сочиняютъ!» Человѣкъ слабъ, любитъ, чтобы въ него вѣрили! Вѣра бодритъ память и придаетъ силы. (Этотъ афоризмъ — не изъ Козьмы Пруткова!) Я постарался вспомнить всѣ немногочисленные случаи, когда нефть и люди нефти встрѣчались мнѣ на пути моей пестрой, измѣнчивой жизни, и результатомъ воспоминаній являются предлагаемыя читателю «Нефтяныя неожиданности».

I

Самая удивительная изъ нефтяныхъ неожиданностей, — по крайней мѣрѣ для меня, — конечно, та, что я пишу о нефти. Съ полной искренностью предупреждаю читателя, что нѣтъ въ Россіи человѣка, слабѣе меня освѣдомленнаго по нефтянымъ вопросамъ. Я имѣю понятія о нефтяномъ дѣлѣ меньше, чѣмъ даже петербургскіе акціонеры нефтяныхъ товариществъ и компаній, а это — очень мрачная отмѣтка, потому что я знавалъ на берегахъ Невы не только простыхъ акціонеровъ, но даже сильныхъ воротилъ керосиновыхъ, которые сами искренно вѣрили и другихъ убѣждали, что главный бассейнъ русской нефти помѣщается отнюдь не въ Баку и Грозномъ, но въ Петербургѣ же, на Морской улицѣ, въ низкѣ ресторана Кюба. Я никогда не видалъ, какъ нефть превращается въ керосинъ, но мнѣ случалось наблюдать, — именно, въ вышеназванномъ всероссійскомъ бассейнѣ, — какъ изъ нефти дѣлаютъ шампанское и, наоборотъ, какъ шампанское иногда перерабатывается въ очень выгодную нефть. Я даже могу похвалиться, что лично субсидировалъ нефтяную промышленность, потому что однажды далъ двадцать пять рублей взаймы эксъ-милліонеру, у котораго фонтаны не то перестали бить вовсе, не то били ужъ черезчуръ усердно — такъ что его нефть, за перепроизводствомъ, потеряла цѣнность на всѣхъ рынкахъ земного шара, продавалась дешевле воды даже въ Буэносъ-Айресѣ и годилась только на то, чтобы топить въ ней банкротовъ, начиная съ фонтанохозяина. Мои двадцать пять рублей эксъ-милліонеръ тутъ же, на моихъ глазахъ превратилъ въ завтракъ съ двумя бутылками шампанскаго, выставленными какому-то очень черному и малоумытому господину, чье настоящее рекомендовалось драгоцѣннѣйшими перстнями на корявыхъ пальцахъ, а прошлое изобличалось страшнымъ шрамомъ подъ лѣвымъ глазомъ и пробѣлами въ желтыхъ зубахъ, обязанными своимъ происхожденіемъ, по всей видимости, не щипцамъ дантиста. Признаюсь, по неопытности, я было посѣтовалъ на легкомысленную и, казалось бы, совершенно непроизводительную расточительность эксъ-милліонера, но дня черезъ три имѣлъ удовольствіе услыхать, что мой парень понималъ свое дѣло тонко и зналъ, кого надо чествовать и угощать. По манію малоумытаго господина съ зубными пробѣлами, злополучные фонтаны не то забили снова, не то сократили свое біеніе, — словомъ, сдѣлали какъ разъ то самое, что отъ нихъ требовалось, дабы счастливый обладатель ихъ могъ сшить себѣ шубу на зиму и пріобрѣсти новые панталоны въ клѣтку. Затѣмъ, я встрѣтилъ его уже на собственныхъ лошадяхъ; затѣмъ видѣлъ издали въ ложѣ Михайловскаго театра съ прелестною женщиною, у которой, судя по брилліантамъ въ ушахъ и на пальцахъ (перчатки тогда уже переставали носить! А теперь носятъ?), не могло быть менѣе десяти друзей дома, каждый съ доходомъ тысячъ по пятидесяти, по сту въ годъ; затѣмъ рысаки моего пріятеля стали скакать и бѣгать на столичномъ ипподромѣ, а «Петербургская Газета» и «Петербургскій Листокъ» начали поминать владѣльца ихъ «о азаръ»^[1], величая его «нашимъ извѣстнымъ финансистомъ»: званіе, какъ извѣстно каждому петербуржцу, настолько зыбкое, что иные скептическіе умы принимаютъ его за ругательство. И, наконецъ, великодушный пріятель мой даже возвратилъ мнѣ мои двадцать пять рублей, что, говорятъ, — уже совсѣмъ большая и почти неслыханная нефтяная неожиданность. Вотъ — наилучшій и поучительнѣйшій примѣръ легкости, съ какою даже незначительное количество шампанскаго можетъ быть химически превращено и расширено въ резервуаръ наидоходнѣйшей нефти. Sapienti sat!^[2] «Слыши, Израиль»!

При всемъ своемъ нефтяномъ невѣжествѣ, я время отъ времени приходилъ въ случайныя соприкосновенія съ міромъ нефти, всегда чрезвычайно странныя и иногда даже какъ бы мистическія. Въ славномъ городѣ Т., вѣроятно, живы еще свидѣтели, которые, въ веселые часы свои, не безъ удовольствія вспоминаютъ и передаютъ другъ другу святочные разсказы про мою сверхъестественную двухмѣсячную службу въ контролѣ Закавказской желѣзной дороги. Необыкновенность ея создалась тѣмъ обстоятельствомъ, что я ни за что не хотѣлъ служить и былъ затащенъ въ контроль только-что не на казацкомъ арканѣ, а отказаться отъ службы, по нѣкоторымъ отношеніямъ, никакъ не могъ: начальство же, которому меня навязали, тоже съ удовольствіемъ подарило бы меня знакомому чорту, да тотъ былъ малый себѣ на умѣ и не бралъ, — и злополучное начальство должно было просить меня Христомъ Богомъ:

— Подождите! Не уходите! Послужите еще хоть малую толику! Ну, хоть дѣлайте видъ, что служите! не компрометируйте насъ предъ его высокопревосходительствомъ!

Продолжались эти препирательства недѣли двѣ или три. Въ теченіе ихъ и я, и начальство, — мы чувствовали другъ къ другу величайшую служебную ненависть и величайшую внѣслужебную симпатію, — неоднократно плакали взаимно въ жилеты другъ друга, проклиная коварство судьбы, сочетавшей насъ обоюдонепріятными узами. Положеніе напоминало тѣ злосчастныя семьи, гдѣ мужъ и жена одинаково жаждутъ свободы, но не могутъ получить развода. Наконецъ, начальство осѣнилъ геній изобрѣтательности.

— Вамъ не надо бѣжать отъ насъ, — рекло оно. — Мы найдемъ вамъ и въ нѣдрахъ нашей службы занятіе, вполнѣ согласное съ вашими литературными наклонностями.

— А именно?

— Мы будемъ поручать вамъ составленіе проектовъ, отъ насъ исходящихъ.

Я обрадовался, подумалъ, и сказалъ:

— Жоли!!!^[3]

— И вотъ вамъ, для перваго дебюта, тема: о необходимости для З—ой желѣзной дороги перейти на мазутное топливо. А вотъ-съ вамъ къ сему и матеріалы. Черезъ недѣльку будемъ ждать отъ васъ проекта. До пріятнѣйшаго свиданія!

Я ушелъ домой съ грудою документовъ. Разсмотрѣвъ ихъ данныя, я увидалъ, что задача моя легка. Надо было свести къ одному знаменателю, съ многихъ листовъ на одинъ листъ, донесенія, наблюденія и вычисленія, что мазутъ, какъ топливо, выгоднѣе: а) антрацита, б) кокса, в) торфа, г) дерева, д) кизяка, е) свѣтильнаго газа, ж) стеариновыхъ свѣчей, з) старыхъ газетъ, и) сосѣдскаго дома и, вообще, всего, что могло горѣть въ прошедшемъ, горитъ въ настоящемъ и можетъ горѣть въ будущемъ. Съ помощью готовыхъ цифръ и всетерпящей бумаги, доказать было не трудно, и я доказалъ — даже не въ недѣлю, а такъ, съ одного присѣста, часа въ полтора. Теперь мнѣ оставалась еще одна обязанность, если не служебная, то субъективной добросовѣстности: узнать изъ возможно достовѣрныхъ источниковъ, что это за штука — мазутъ, коимъ я авторитетно рекомендую отапливать З—ую желѣзную дорогу, предпочтительно предъ каменнымъ углемъ, дровами и старыми газетами.

Спрошенный мною, въ качествѣ свѣдущаго человѣка, квартирный товарищъ мой широко открылъ на меня глаза:

— Мазутъ?

— Ну, да, мазутъ! Знаешь ли ты, что такое мазутъ?

— Очень хорошо знаю. Кто же не знаетъ? Въ мазутѣ дѣвокъ топятъ.

Очередь широко открыть глаза была за мной. А онъ пустился разсказывать мнѣ грозные анекдоты о бакинскихъ персахъ, которые до того ревнивы, что, разъ обладавъ женщиною, персъ уже не въ силахъ перенести мысли, чтобы она принадлежала кому-либо другому, хотя бы самъ онъ къ ней охладѣлъ, какъ сибирскій камень. Поэтому, персидскіе Отелло изобрѣли своеобразный способъ отдѣлываться отъ опостылѣвшихъ Дездемонъ, спускал ихъ въ мазутныя ямы, что, разумѣется, вполнѣ гарантируетъ ревнивцамъ вѣрность до смерти.

Неожиданность открытія такъ поразила меня, что я даже переспросилъ:

— Да, можетъ быть, тамъ не такой мазутъ? Не та марка?

Но товарищъ возразилъ мнѣ презрительно:

— Это, любезный, смирновская водка отличается на разные нумера и марки, а мазутъ, какой гдѣ ни возьми, все — мазутъ!

Потрясенный трагическимъ сообщеніемъ, я почелъ своимъ священнымъ долгомъ приписать къ проекту о мазутномъ топливѣ приблизительно такое praeterea censeo^[4]:

— Ко всѣмъ вышеизложеннымъ доводамъ въ пользу мазутнаго топлива для службъ и тяги З—ой желѣзной дороги не лишнимъ будетъ добавить и то, — хотя не входящее въ сферу желѣзнодорожной компетенціи, но зато гуманное и согласное съ культурными запросами молодого и могущественно растущаго государства нашего, — соображеніе, что черезъ сказанное мазутное отопленіе въ нефтяныхъ мѣстностяхъ сократится опасное количество мазута, служащаго нынѣ сладострастнымъ персіянамъ для уголовныхъ и въ высшей степени предосудительныхъ цѣлей, какъ-то: для утопленія дѣвицъ, имѣвшихъ неосторожность довѣрить симъ азіатцамъ свое юное, неопытное сердце…

Читая мой докладъ, кроткое начальство охало и морщилось, точно играло самую трагическую роль въ репертуарѣ мѣстнаго артистическаго общества, котораго оно было душою и воротилою. Прочитавъ же до конца, оно посмотрѣло на меня во всѣ глаза и дико:

— Вамъ… въ самомъ дѣлѣ… ужъ такъ противно… у насъ служить? — выговорило начальство съ усиліемъ, изъ чего я могъ заключить, что проектъ мой его въ восторгъ не привелъ, и случалось ему ранѣе читывать и лучшіе проекты.

— Да, вѣдь, вы знаете…

— Ахъ, ты Господи!.. Куда же мнѣ васъ?.. Ну, ступайте!.. Я обдумаю… Богъ съ вами! До свиданья!

Но отъ дверей оно меня-таки воротило.

— Послушайте! Откуда вы… дѣвицъ… этихъ?..

— Что-съ?

— Ну, вотъ, — будто въ мазутѣ дѣвокъ топятъ?

Я разсказалъ. Начальство пощелкало языкомъ.

— Це-це-це-це-це… Не зналъ! Вотъ, бестіи! А?

— Ужасные звѣри!

— «Повсюду страсти роковыя, и отъ судебъ защиты нѣтъ»^[5]… Это, кажется, Апухтина сочиненіе?

— Пушкина.

— А! Пушкина!.. Вотъ, въ этомъ вы толкъ знаете!.. Да! Любопытный фактецъ! Вы бы о немъ разсказецъ въ газету… въ мопассаповскомъ родѣ… А?

— У меня уже у самого явилась идея… Непремѣнно!

— Да-да-да!.. Сюжетъ чудесный!.. Вы, когда напечатаете, непремѣнно пришлите мнѣ нумерокъ почитать. Я люблю этакое… съ трагическимъ движеніемъ!

— Драматическій этюдъ тоже хорошо бы! — съ аппетитомъ вообразилъ и устремился я. — Знаете, я нарочно съѣзжу въ Баку, чтобы точнѣе воспроизвести обстановку и набраться настроенія! Онъ и она, знаете… свиданіе въ Черномъ Городкѣ, у мазутной ямы… Ревнивый персюкъ подглядѣлъ — и, въ концѣ дѣйствія… кувыркъ!

— Оригинально! — съ удовольствіемъ воскликнуло начальство. — Такого конца еще ни въ одной пьесѣ не было! Вотъ, вы напишите, а мы поставимъ!

— Напишу!

— А мы поставимъ!

Мы смотрѣли другъ на друга восхищенными глазами. Но, вдругъ, стали бить часы, начальство спохватилось, что разговариваемъ мы не совсѣмъ по службѣ, и милостиво отпустило меня.

— А что мой проектъ? — осмѣлился я закинуть словечко на прощанье. — Дадите вы ему движеніе или…

Начальство посмотрѣло на меня, высоко поднявъ брови:

— Какой проектъ?.. Ахъ, да, проектъ!.. Вы называете «это» проектомъ?.. Вашъ проектъ!.. Вы не безпокойтесь: я вашему проекту огласки не дамъ, о немъ никто не узнаетъ!.. Останется между нами двоими!.. Впрочемъ, вотъ, — чтобы васъ не грызли сомнѣнія…

И начальство бросило рукопись въ каминъ. Только огненные языки забѣгали и дымокъ завился! Я смотрѣлъ на auto da fé^[6] съ чувствомъ искренняго облегченія, а милѣйшее начальство, столь черезъ меня многострадальное, съ большимъ удовольствіемъ вспоминаю и сейчасъ. Это каминное приключеніе было, кажется, первымъ случаемъ, что мазутъ, хотя косвенно, сыгралъ нѣкоторую роль въ русскомъ желѣзнодорожномъ отопленіи, въ которомъ онъ или господствуетъ, или мечтаетъ господствовать теперь.

II

Однажды въ большомъ южномъ городѣ, въ очень скверный декабрьскій вечеръ, пришелъ я въ гости къ своимъ друзьямъ — мѣстнымъ журналистамъ. Ихъ было трое, и жили они въ нумерѣ, платя, а, вѣрнѣе сказать, — охъ! не платя! — за него одиннадцать рублей въ мѣсяцъ. Когда я отворилъ дверь, она зазіяла въ освѣщенный корридоръ черною-черною дырою…

— Кой чортъ? Темно! — воскликнулъ я. — Куда они могли уйдти въ такую адскую погоду?!.

Но тутъ мракъ задышалъ элегическими вздохами, и я услышалъ:

— Мы дома, Сандро! — сказалъ имеретинъ Нигрошадзе.

— Мы дома, Сандро! — сказалъ мингрелецъ Безштанія.

— Мы дома, Сандро! — сказалъ «грузо» изъ Карталиніи Просвисталшвили. — Дома и… лежимъ!

— Садись, — продолжалъ Нигрошадзе, — но, если можешь, — не на мои ноги. Не всѣ любятъ, чтобы у нихъ на колѣняхъ лежало восемь пудовъ мяса. По замѣчанію нѣкоторыхъ ученыхъ, подъ давленіемъ тяжелыхъ грузовъ колѣна выгибаются въ обратную сторону, что неудобно и не красиво. А я — поэтъ и эстетъ.

Я сѣлъ съ осторожностью, но почувствовалъ подъ собою что-то теплое и мягкое. Прозвучалъ печальный голосъ Просвисталшвили:

— Хотя я уже нѣсколько дней не обѣдалъ, но теперь знаю, что у меня еще есть животъ.

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что ты на немъ сидишь.

— Господа! — возмутился я, — такъ нельзя! Надо лампу зажечь… Почему вы лежите безъ свѣта?

Кавказцы какъ-то язвительно безмолствовали. Я осмѣлился освѣдомиться о причинахъ. Нигрошадзе со спокойствіемъ возразилъ:

— На вопросы глупые излишни отвѣты умные.

Безштанія согласно крякнулъ, а Просвисталшвили сказалъ по-латыни:

— Sic!^[7]

Это было единственное латинское слово, которое Просвисталшвили зналъ, но за то зналъ твердо, и въ статьяхъ своихъ любилъ ставить его въ скобкахъ и съ восклицательнымъ знакомъ, что, впрочемъ, редакторъ неукоснительно вычеркивалъ.

Послѣ новаго безмолвія, полнаго тяжелыми вздохами, важно раздался меланхолическій голосъ мингрельца Безштаніи:

— Сверхъ всего прочаго, свѣтъ лампы можетъ развлечь насъ въ нашихъ политико-экономическихъ размышленіяхъ.

— О чемъ это?

— Мы обдумываемъ, какъ удешевить предметъ первой необходимости, въ просторѣчіи называемый керосиномъ или фотогеномъ.

— И организовать продажу его въ кредитъ по мелочнымъ лавкамъ, — прибавилъ Просвисталшвили.

— По крайней мѣрѣ, копѣекъ до пятнадцати! — закончилъ Нигрошадзе.

— Гм… — задумался я. — Если-бы на пятнадцать милліоновъ рублей, это, говорятъ, можно… плевое дѣло… Я самъ, всего вчера лишь, писалъ передовую статью о поощрительномъ кредитѣ… Но на пятнадцать копѣекъ… да! мудрено!

— Самое простое средство, — сказалъ Безштанія, — постучать въ сосѣдній нумеръ къ армянину Теръ-Капиталіанцу и произвести у него внутренній керосиновый заемъ до ближайшаго гонорарнаго дня.

Просвисталшвили уныло возразилъ:

— Боюсь, что такой рѣшительный шагъ съ нашей стороны будетъ принятъ за національное заигрываніе. Что скажетъ отечество?

А Нигрошадзе патетически провозгласилъ:

— Царь Давидъ и царица Тамара смотрятъ на насъ съ высотъ Гелатскаго монастыря!

Безштанія проворчалъ:

— Положимъ, — не кошки они: въ такихъ потьмахъ ровно ничего не увидятъ!

— Въ такомъ случаѣ, — вкрадчиво проектировалъ Просвисталшвили, — спросимъ мнѣнія Сандро: не окажетъ-ли посильной помощи дружественнымъ народамъ окраины богатый центръ, могучая мать — Россія?

Могучая мать — Россія, въ моемъ лицѣ, пошарила въ своихъ карманахъ, свистнула и заявила:

— У Россіи глаза болятъ! Предпочитаю сумерки. Лампа излишня! Да будетъ мракъ!

Безштанія холодно резюмировалъ:

— Желаніе ретроградное. Надъ вами будутъ смѣяться западныя державы!

— Эврика! — возопилъ Нигрошадзе, и мы слышали въ темнотѣ, какъ онъ ударилъ себя но лбу ладонью.

Никто не оживился.

— Ты, Нигрошадзе, уже въ третій разъ сегодня кричишь эврику, — скептически замѣтилъ брюзга и циникъ Безштанія, — и все ничего… Ждать отъ тебя идей — все равно, что дѣтей отъ имеретинскаго катера^[8].

— Другъ мой! — съ кротостью отвѣчалъ Нигрошадзе, — не говори дурно о катерахъ: противно слушать, когда отцы порочатъ свое потомство!.. А что до эврики, то, на этотъ разъ, дѣйствительно, эврика! самая настоящая эврика!

Ему сказали:

— Ну, если настоящая эврика, то ступай въ лавочку или посылай корридорнаго.

— «Рагинда кацо?» Отстаньте, прозаическіе люди! «Подите прочь! Какое дѣло поэту мирному до васъ»^[9]? До того-ли теперь? Я въ эмпиреяхъ! Я нашелъ способъ! Я нашелъ вѣрный способъ…

— Раздобыться керосиномъ?

Нигрошадзе сразу остылъ.

— Нѣтъ, этого я не нашелъ, — сказалъ онъ. — Но я нашелъ способъ, какъ, при помощи керосина, завоевать для Россіи Индійскій океанъ!

Послышались три зѣвка и три голоса сразу возразили:

— Нашелъ, чѣмъ удивить!..

— Я самъ, — сказалъ Безштанія, — только-что вычислилъ: сколько милліоновъ рублей было бы у меня, если бы мнѣ принадлежало Черное море и, вмѣсто воды, въ немъ текла бы чистая нефть?

— Я скромнѣе тебя, — возразилъ Просвисталшвили, — зачѣмъ гадать о несбыточномъ? Я думалъ только о Каспійскомъ морѣ.

Нигрошадзе обидѣлся и отвѣчалъ:

— Всѣ вы — нищіе зубоскалы, фантазеры и врали! Вы недостойны того, чтобы съ вами говорилъ и открывалъ вамъ свои идеи человѣкъ практическій!

Тутъ добродушный сосѣдъ нашъ, Теръ-Капиталіанцъ, — освѣдомленный отъ корридорнаго, что мы, сидя въ нумерѣ, предвкушаемъ тьму кромѣшную, по причинамъ, не весьма отъ насъ зависящимъ, — явился на порогѣ съ лампою въ рукахъ, подобно чернобородому и длинноносому ангелу, и принялся уговаривать насъ — перейти къ нему въ нумеръ, потому что у него имѣется великолѣпный греческій хлѣбъ, брынза, нѣсколько бутылокъ кахетинскаго, а къ десяти часамъ обѣщали придти въ гости двѣ «двоюродныя сестры», съ которыми онъ познакомился вчера за полночь на Г—с—омъ проспектѣ. Мы чрезвычайно быстро приняли предложеніе добраго малаго, и только Нигрошадзе счелъ нужнымъ поставить предварительно нѣкоторый политическій ультиматумъ.

— Я пойду къ тебѣ, Теръ-Капиталіанцъ, — вздыхая, говорилъ онъ, — я буду ѣсть твой хлѣбъ и пить твое вино, такъ какъ своего вина и хлѣба у меня нѣту; но ты долженъ присягнуть мнѣ, что не отнимешь у меня горы св. Давида и рѣки Куры.

На что Теръ-Капиталіанцъ хлопалъ его по плечу, скалилъ великолѣпные зубы и любезно заявлялъ:

— Ва! что ты гаварышь! Совсѣмъ пустое гаварышь! Палытыка-малытыка гаварышь! Дэлай милость: бери себѣ Святой Давидъ, — сколько унесешь, весь твой будетъ! Дэлай милость: бери себѣ водамъ Курамъ, — сколько пилъ, вся твоя будетъ!

То было милое, славное, старое, но совсѣмъ недавнее время, когда всѣ мы: русскіе, грузины, татары, армяне, поляки, евреи, нѣмцы, — овы, скіе, дзе, швили, ели, оглы, ія, іанцы, овичи, енки, штейны, берги, — отлично уживались между собою въ Закавказьѣ, не имѣя ни малѣйшей подробности въ международныхъ конкурсахъ на національную рѣзвость и злобность. Веселый князь А. М. Дондуковъ-Корсаковъ пробовалъ кахетинское одинаково изъ грузинскихъ и армянскихъ виноградниковъ и, хорошо попробовавъ, обѣщалъ примирить навсегда и осчастливить всѣ кавказскія національности, учредивъ портъ… на вершинѣ Сурамскаго перевала! Въ Баку затѣвали строить водопроводъ, и ласковый «Дундукъ» сулилъ пріѣхать на открытіе и даже, ради рекламы бакинской воды, выпить, ужъ такъ и быть, одинъ стаканъ оной! Все было очень «гемютлихъ»^[10] и патріархально! По Военно-Грузинской дорогѣ можно было путешествовать въ одиночку пѣшкомъ, не опасаясь разбойниковъ. Армяне, безъ всякихъ понужденій, очень охотно говорили и учились по-русски и не лѣзли съ кинжалами на русскихъ чиновниковъ. Кяримка грабилъ въ Делижанѣ, но еще со строгимъ рыцарствомъ, какъ и подобало будущему генералъ-адъютанту персидскаго шаха. Разными Наби и Мурсакуловыми еще и не пахло! Чествовали грузина Кипіани, чествовали армянина Арцруни, острилъ грузинъ Акакій Церетели, острилъ русскій Опочининъ, острилъ армянинъ Геничка Каргановъ… и никакихъ «революціевъ» изъ сего не выходило и не предвидѣлось. То старое Закавказье такъ рѣзко отличалось отъ кромѣшнаго ада раздоровъ національныхъ, утвердившагося, въ Закавказьѣ нынѣшнемъ, что оно не имѣло даже ни одного органа печати, охочаго обличать въ сепаратизмѣ патріарха Ноя, зачѣмъ тотъ осмѣлился пристать къ армянской горѣ Арарату, когда было рукою подать до грузинскаго св. Давида, а то и до русскихъ Воробьевыхъ горъ. Покойный Величко мирно обиталъ въ Петербургѣ, печаталъ стихи въ «Недѣлѣ», спорилъ съ Викторомъ Крыловымъ о «Первой мухѣ», дружилъ съ Владиміромъ Соловьевымъ и, вѣроятно, даже не мечталъ еще о перспективахъ «Кавказа», безлично прозябавшаго въ рукахъ чиновника Тебенькова, а тѣмъ менѣе, — потомъ, — о свѣрѣпыхъ эффектахъ русскаго собранія…

III

Прошло лѣтъ пятнадцать. Въ одномъ петербургскомъ обществѣ, дѣловомъ и сановномъ, говорили о необходимости русскимъ товарамъ, — наипаче же, конечно, какъ всегда, ситцамъ московскихъ мануфактуръ! — найти новые, дальніе рынки. Говорили о Персидскомъ заливѣ, о султанѣ Ковейта, — о томъ, какъ г. Сигма куда-то ѣздилъ на мониторѣ^[11]; о томъ, что только бы намъ найти выходъ въ Индійскій океанъ, да получить угольную станцію, а то сейчасъ же всей Чемберлэновской спѣси капутъ, — и мы защитимъ и выручимъ буровъ, увеземъ, при помощи «графа» Леонтьева, всѣ слоновые клыки изъ единовѣрной Абиссиніи, въ которой насъ терпѣть не могутъ, и чрезъ то пріобрѣтемъ средства, достаточныя, чтобы обанкротить не только рулетку въ Монте-Карло, но даже англійскій банкъ. Тогда, — будетъ слишкомъ года два назадъ! — держался въ петербургскихъ сферахъ общій тонъ такой мажорный, и даже въ газетахъ писали:

— Англія, самозванная царица морей, должна быть низведена къ тому же положенію, въ которомъ прозябаетъ нынѣ ея предшественница, отставная царица морей, Венеція.

Чемберлэна рисовалъ въ пакостнѣйшихъ видахъ г. A. Coré, коррикатуристъ «Новаго Времени», — вродѣ антихриста въ моноклѣ. А Крюгера съ сострадательною фамильярностью величали «дядею Павломъ» и строго укоряли сосѣднія державы, что онѣ бурамъ только рукоплещутъ, а на счетъ вмѣшательства отдѣлываются жестомъ — «хабенъ зи гевидѣлъ?»^[12] Укоривъ же, восклицали съ самодовольствіемъ:

— Сказано, что гнилой Западъ!.. А ты, дядя Павелъ уповай!

Именно, въ такомъ духѣ и поддерживалась бесѣда дѣлового и сановнаго кружка, начавшись отъ дальнихъ рынковъ для миткаля и дойдя до Крюгера и Ковейта:

— Слушая разговоры о Персидскомъ заливѣ, — обратился ко мнѣ сосѣдъ мой, бывшій кормчій довольно важнаго кормила, замѣтная персона двухъ прошлыхъ царствованій, — я съ удивленіемъ припоминаю проектъ, когда-то представленный въ мое вѣдомство какимъ-то… м-м-м-мъ… грузиномъ или осетиномъ… какъ ихъ всѣхъ тамъ?… м-м-м-мъ… однимъ словомъ, изъ кон-вой-ныхъ на-род-нос-тей…

Генералъ былъ старъ, памятью слабъ, рѣчью спотыкливъ. Однако, ему удалось довольно складно разсказать мнѣ суть проекта. Авторъ предлагалъ не больше, не меньше, какъ гигантскій нефтепроводъ черезъ всю Персію отъ Каспія къ Персидскому заливу.

— Увѣрялъ, что — дайте ему нефтепроводъ, и онъ рус-си-фи-ци-ру-етъ Индійскій океанъ, подчинитъ Персію русскому про-тек-то-ра-ту и, можетъ быть, если правительство найдетъ нужнымъ, даже завоюетъ Ин-до-станъ… Очень смѣлый мо-ре-пла-ва-тель!… Потому что приливъ нефти создастъ въ Персидскомъ заливѣ русскій коммерческій флотъ и колоніи, а для охраны ихъ мы должны будемъ держать въ индійскихъ водахъ пос-то-ян-ну-ю военную эс-кад-ру… Оно, конечно, стоитъ большихъ денегъ, но всемірное расширеніе рынка и вліянія за все вознаградитъ своими вы-го-да-ми… понимаете?… А на сушѣ — дикіе курды и народы Ме-со-по-та-мі-и… или… м-м-м-мъ… другихъ библейскихъ мѣстъ… не замедлятъ продырявить трубу нефтепровода, что будетъ, хотя убыточно, но опять-таки къ нашему благополучію, потому что дыра въ нефтепроводѣ дастъ намъ предлогъ потребовать отъ персидскаго шаха удовлетворенія, то есть, вполнѣ безобидно послать на линію нефтепровода нѣсколько тысячъ казаковъ для совершенно мирной и нейтральной цѣли — охранять неприкосновенность русскаго со-о-ру-же-нія… Очень, очень. курьезно и находчиво все расписалъ!… и представьте: теперь все это… м-м-м-мъ… опять въ воздухѣ!… Вы слышите, мониторъ^[11], Сигма, Ковейтъ… Да-а!.. Грузинъ предсказалъ!.. Тогда, положимъ, знаете, вообще, такое время было: поколѣніе а-ван-тю-рис-товъ и кон-квис-та-до-ровъ… Машковъ, Ашиновъ, Леонтьевъ… Но о Персидскомъ заливѣ для русской нефти — грузинъ предсказалъ!

— А какъ судьба постигла пророческій проектъ?

— М-м-м-мъ… Похвалили за остроуміе и извинились, что, не имѣя по росписи свободныхъ суммъ, казна не въ состояніи помышлять о столь грандіозныхъ предпріятіяхъ, но не препятствуетъ автору рискнуть на пользу отечества собственнымъ капиталомъ, а дальнѣйшее видно будетъ… по вы-го-дамъ…

— А у него былъ большой капиталъ?

Генералъ воззрился на меня даже съ негодованіемъ.

— Ну, вотъ!.. Я говорю вамъ: грузинъ или осетинъ… Откуда же у грузина быть капиталу?.. Грузинъ, когда видитъ во снѣ тысячу рублей, умираетъ отъ апоплексіи, не будучи въ состояніи вмѣстить такой широкой капиталистической и-де-и!.. Звали его — князь… ну, да, конечно, князь, они всѣ князья! — князь Нигрошадзе, если не ошибаюсь…

— Нигрошадзе?!

Я живо вспомнилъ декабрьскій вечеръ, темный нумеръ, вздохи трехъ голосовъ, эврику, лампу Теръ-Капитальянца. Такъ, нашъ упрямый и милѣйшій имеретинскій катеръ выдержалъ таки національный характеръ и потащилъ въ люди свою голодную эврику и Индійскій океанъ!

Генералъ мямлилъ:

— М-м-м-да-а… Отклонили!.. А вотъ слышу: Персидскій заливъ, угольная станція, мониторъ^[11], Анна на шею, Ковейтъ… м-м-да-а… Нигрошадзе предсказалъ!..

Мораль этой нефтяной неожиданности:

Нефтяники! Не презирайте фантазеровъ! Пустой желудокъ часто обостряетъ второе зрѣніе! Лежа во мракѣ своей комнаты, не освѣщенной лампою за неимѣніемъ керосина, голодный фантазеръ иногда прозираетъ мысленнымъ окомъ въ мракъ будущихъ вѣковъ и художественною интуиціей находитъ блестящія керосиновыя идеи, которыя впослѣдствіи статистикъ будетъ оправдывать цифрами, журналистъ — статьями, промышленникъ — капиталами, а политикъ — посылкою мониторовъ^[11]. Настоящее безуміе поэта часто таитъ въ себѣ зерно будущей торговой и политической реальности!

Примѣчанія

1. фр. Au hasard — Къ мѣсту и не къ мѣсту. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
2. лат. Sapienti sat! — Мудрому довольно! — Примѣчаніе редактора Викитеки.
3. фр. Joli — Красиво, пріятно. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
4. лат. Praeterea censeo — Дополнительное соображеніе (букв.: кромѣ того, я считаю). — Примѣчаніе редактора Викитеки.
5. А. С. Пушкинъ «Цыганы». — Примѣчаніе редактора Викитеки.
6. порт. Auto da fé — Аутодафе. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
7. лат. Sic! — Да! — Примѣчаніе редактора Викитеки.
8. Катеръ — мулъ, безплодная помѣсь осла съ кобылицею, а если вѣрить совершенно фантастическимъ имеретинскимъ повѣрьямъ, то катера родятся и отъ буйволицъ, и даже верблюдицъ. Любопытно, что эту небылицу повторяютъ и многіе интеллигентные туземцы, а талантливый грузинскій журналистъ покойный Илико Хонели (И. Л. Бахтадзе) защищалъ дѣйствительность факта даже печатно въ своемъ блистательномъ юмористическомъ очеркѣ о нравѣ и привычкахъ имеретинскаго катера — животнаго, полезнѣйшаго изъ ѣздовыхъ и вьючныхъ чуть не на цѣломъ свѣтѣ, но несноснѣйшаго по упрямству, злости и какой-то сатирической хитрости своего всегда враждебно и ехидно настроеннаго ума. О курьезныхъ выходкахъ катеровъ можно написать цѣлую книгу.
9. А. С. Пушкинъ «Поэтъ и толпа». — Примѣчаніе редактора Викитеки.
10. нѣм. Gemütlich — Пріятно. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
11. См. Мониторъ. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
12. Хабен зи гевидел? — искаженіе нѣмецкой фразы: нѣм. Haben Sie gesehen? (Вы видѣли это?). Слово «гевидел» образовано изъ нѣмецкой приставки «ge» и русскаго слова «виделъ». Въ русской литературѣ встрѣчается, напр., в повѣсти Лѣскова «Полунощники». До первой мировой войны у чешскихъ пастуховъ была въ ходу присказка: «Hast du gevidel jak ty ovecky uber die kopecky gelaufen sind». — Примѣчаніе редактора Викитеки.