Николай Иванович Тургенев (Тургенев)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поиску
Николай Иванович Тургенев
автор Иван Сергеевич Тургенев
Дата создания: Париж, 17/29 ноября 1871. Источник: Тургенев И. С. Собрание сочинений. В 12-ти томах. — М.: «Художественная литература», 1976—1979. Т. 12

29 октября (10 ноября) нынешнего 1871 года скончался в своей вилле Вербуa (Ver-Bois — или «Зеленая роща», как называл ее покойник), возле Буживаля в окрестностях Парижа, один из самых замечательных и — прибавим смело, как бы отвечая перед нелицемерным судом потомства, — один из благороднейших русских людей, Николай Иванович Тургенев.

Мы не намерены входить теперь в подробную оценку покойного как политического деятеля, ученого и публициста: превосходные статьи г. Пыпина, в которых он столь часто опирается на свидетельство Николая Ивановича и цитирует его, снова обратили в последнее время внимание мыслящей части публики на этого изгнанника особого рода, который, проведя почти полстолетия в отдалении от родины, жил, можно сказать, только Россией и для России. Конечно, ни один будущий русский историк, когда ему придется излагать постепенные фазисы нашего общественного развития в XIX столетии, не обойдет молчанием Н. И. Тургенева; он укажет на него, как на одного из самых типических представителей той знаменательной эпохи, которой присвоено название Александровской и в течение которой были заложены или возбуждены зачатки преобразований, совершившихся при другом Александре.

Мы ограничимся сообщением некоторых биографических, библиографических данных и посильным воспроизведением личного характера и образа человека, к которому чувство глубокого сердечного уважения привязывало нас более, чем узы отдаленного родства.

Николай Иванович родился не в 1787 и не 1790 году как было ошибочно показано в нескольких биографиях, — а 11 (22) октября 1789 года — от Ивана Петровича Тургенева и Екатерины Александровны, урожденной Качаловой. Родился он в Симбирске, где и провел первое свое детство, но воспитывался в Москве, на Маросейке, в доме, принадлежавшем его семейству (ныне это дом — собственность гг. Боткиных). У него было три старших брата: Иван, умерший в детстве, Андрей, скончавшийся в 1803, Александр, скончавшийся в 1845, и один младший, Сергей, скончавшийся в 1827 году. Отец, Иван Петрович, недолго пережил своего любимца, Андрея, друга Жуковского; мать скончалась гораздо позже. Значение всего этого семейства Тургеневых достаточно известно: оно не раз служило предметом литературных и критических изысканий. Можно без преувеличения сказать, что они сами принадлежали к числу лучших людей и тесно соприкасались с другими лучшими людьми того времени. Их деятельность оставила заметный и не бесполезный, не бесславный след. Николай Иванович, по примеру брата своего Александра, учившегося в Гёттингенском университете, также в 1810 и 1811 году слушал в том же университете лекции у тогдашних знаменитых профессоров — Шлецера, Геерена, Гёде и других; он занимался преимущественно политической экономией, финансовыми и камеральными науками. Посетив в 1811 году Париж, где он видел Наполеона на вершине своей славы, но уже предчувствовал его падение, 12-й год он npoвел в России, а в 13-м году был, как известно, прикомандирован к знаменитому Штейну, память которого он до старости чтил как святыню; сам Штейн питал чувство дружелюбия к молодому своему помощнику: имя Николая Тургенева, по его словам, было «равносильно с именами честности и чести». Николай Иванович сопровождал в качестве комиссара от правительства нашу армию в кампании 14-го и 15-го годов, и в начале 1816 года вернулся в Россию, несмотря на убеждения Штейна, который хотел удержать его при себе. Скоро потом он издал свой «Опыт теории налогов». В этом сочинении, доставившем ему немедленно почетную известность, он, говоря его собственными словами, пользовался всякой представлявшейся ему возможностью для нападения, с государственной и финансовой точки зрения, на крепостное право или бесправие, на этого врага, с которым он боролся целую жизнь — боролся дольше всех и, быть может, раньше всех своих современников. Назначенный статс-секретарем при Государственном совете, Николай Иванович в 1819 году представил императору Александру, через графа Милорадовича, записку, озаглавленную: «Нечто о крепостном состоянии в России». Мысль, проведенная им в этой записке, состояла в том, что конец рабству может положить одно самодержавие, что оно одно может избавить Россию от подобного позора. Мысль эта поразила императора, и он сказал графу, что возьмет лучшее из этой записки, благородная откровенность которой не прибегала ни к каким уловкам и оттенкам, и «непременно сделает что-нибудь для крестьян». Истории ведомы причины, почему это обещание осталось без исполнения. Мы не станем вдаваться в них. Н. И. Тургенев занимал должность статс-секретаря до 1824 года. Выехав из России, для поправления своего здоровья, в апреле месяце того же года, он увидел ее только в 1857 году — уже старцем. Известны также причины, превратившие человека, которому, казалось, все сулило блестящую карьеру, которого ожидал министерский портфель, о котором сам император Александр не однажды выражался, что он один может заменить ему Сперанского, — превратившие, говорим мы, этого человека в государственного преступника, осужденного на смертную казнь. Известна также та настойчивость, с которою Н. Тургенев, опровергая доводы доклада следственной комиссии, утверждал свою неповинность в деле 14 декабря. Его неявка на вызов из-за границы решила его судьбу, хотя в наших законах в то время за неявку не существовало определенного наказания. Несчастье Н. Тургенева было велико, силен был удар, обрушившийся на него; но и в самом своем несчастье он мог утешиться тем, что Штейн, друг и наставник его молодости, решительно и постоянно отказывался допускать легальность его осуждения… То же думал и так же высказывался Гумбольдт. Мнение Штейна и Гумбольдта впоследствии было разделено даже некоторыми из осудивших Н. Тургенева!

Подтвердить справедливость этих последних слов могут, кроме книги «La Russie et les Russes», письма Александра Тургенева к брату Николаю, собранные покойником и уже почти оконченные печатаньем в Лейпциге (укажем, между прочим, на те письма, где А. И. Тургенев приводит слова князя Козловского). Семейство Н. И. Тургенева почитает своей обязанностью исполнить его намерение, и эти письма скоро появятся в свет. Корректурный экземпляр находился в наших руках, и мы можем свидетельствовать об их занимательности и важности для изучения эпохи, последовавшей за 1825 годом. Письма эти являют в весьма привлекательном свете самого А. И. Тургенева — человека, который, сколько мы можем судить, не вполне верно оценен нашим поколением.

Николай Тургенев, лишившись за границей нежно любимого им брата Сергея (глубокая привязанность всех членов тургеневского семейства друг к другу составляет как бы отличительную их черту), удалился сперва в Англию, потом в Швейцарию, где он познакомился с будущей своей супругой, Кларой, дочерью сардинца, маркиза Виарис, храброго офицера наполеоновских войск, которому товарищи на поле сражения при Прейсиш-Эйлау единогласно присудили предоставленный их дивизии титул барона империи. Н. Тургенев женился на девице Виарис в Женеве, в 1833 году, и прижил с нею двух сыновей и дочь. В 1857 году он в первый раз, в 1859 году во второй раз посетил Россию, а в 1864 увидел ее снова с чувством Симеона, взывающего: «Ныне отпущаеши!..» Ненавистное рабство наконец прекратилось! Благополучно царствующий государь возвратил ему чины и дворянское достоинство, но если сердце старца было преисполнено чувством благодарной любви к монарху, то, конечно, не столько за эту милость, которая в глазах Тургенева была не что иное, как акт правосудия, сколько за совершение, силой царского самодержавия, всех заветных его надежд и мечтаний! Впрочем, вот собственные его слова:[1]

«Если… я был так предан Александру Первому за одно его желание освободить крестьян, то каковы должны быть мои чувства к тому, кто совершил это освобождение, и совершил столь мудрым образом? Ни один из освобожденных не питает в душе более любви и преданности к освободителю, нежели сколько я питаю, видя наконец низвергнутым то зло, которое мучило меня в продолжение всей моей жизни!»

В 1871 году Н. Тургенев скончался тихо, почти внезапно, без предварительной болезни. Два дня перед тем он еще, несмотря на свои восемьдесят два года, делал прогулку верхом.

Н. И. Тургенев безустанно, со всем жаром юноши, со всем постоянством мужа, следил за всем, что совершалось в России хорошего и дурного, радостного и печального, — и отзывался живым словом и печатной речью на все жизненные вопросы нашего быта. Вот по возможности полный перечень изданных им книг и брошюр:

а) Опыт теории налогов. 1818.

б) La Russie et les Russes (3 части). 1847.

в) La Russie en presence de la crise Europeenne. 1848[2].

г) Пора! 1858.

д) О силе и действии рескриптов 20-го ноября <1857 г.> 1859.

е) Вопрос освобожденья и вопрос управления крестьян. 1859.

ж) О суде крестьян и о судебной полиции в России. 1860.

з) Un dernier mot sur l’emancipation des serfs. 1860.

и) О новом устройстве крестьян. 1861.

i) Взгляд на дела России. 1862[3].

к) О разноплеменности населения в русском государстве. 1866.

л) Ответ Е. Ковалевскому и на статью в «Инвалиде». 1866.

м) Чего желать для России? 1868.

н) О нравственном отношении России к Европе. 1869.

Сверх того, в «Колоколе» было помещено письмо H. Тургенева к А. И. Герцену. Он был также один из основателей (в 1854 году) в Париже ассоциации под названием: «Всеобщий христианский союз» (Alliance chretienne universelle). Николай Иванович, как и все его семейство, был проникнут глубоко религиозным чувством, не исключительно фанатическим, но свободным и широким.

Скажем теперь несколько слов о нем самом, об его характере. Есть отличное английское выражение: «А single-minded man, singleness of mind», которое как нельзя лучше определяет самую сущность Н. И. Тургенева. В устах англичан эти выражения звучат особой похвалой: они обозначают ими не одну лишь неизменяемость, «одинаковость» убеждений, но и правдивость и искренность их. Сам Н. Тургенев говорит о себе — и с полным на то правом: «Я остался верен моим убеждениям. Мнения мои никогда не переменялись» («Русский заграничный сборник». Часть V-я, предисловие). Существует французское изречение:

L’homme absurde est celui qui ne change jamais… —

но Н. Тургенев не страшился быть этим «homme absurde». Впрочем, не должно думать, чтоб он оставался глух и слеп перед истиной; не отступая ни на шаг от своих принципов, он готов был допустить различность способов к их применению. Он слишком был добросовестен, в нем слишком было мало личного эгоизма и самомнения, чтобы не признать превосходства способа чужого перед придуманным. Не зная еще, каким образом разрешит его правительство, он предлагал уступить крестьянам безвозмездно одну треть всей земли, и на этом основании устроил в 1859 году, в полученном им по наследству имении, добровольный раздел с крестьянами. Они остались довольными, — но это не помешало, однако, Николаю Ивановичу впоследствии признать превосходство системы, введенной правительством. Эта «одинаковость» и всецелость убеждений придавала, конечно, Николаю Ивановичу некоторую если не исключительность, то односторонность… Но все почти дельные умы — односторонни. Беллетристика и художество его интересовали мало: он был человек по преимуществу политический, государственный, в высокой степени одаренный чувством равновесия и меры. Граф Каподистриа, хороший судья, отзывался о нем, что он был бы государственным человеком даже в Англии. Вместе с твердостью и неизменяемостью убеждений в душе Николая Ивановича жила несокрушимая любовь к правосудию, к справедливости, к разумной свободе — и такая же ненависть к угнетению и кривосудию. Человек с сердцем мягким и нежным, он презирал слабость, дряблость, страх перед ответственностью. Грубость, неуважение человеческой личности, жестокость возмущали его несказанно. «Je hais cruellement la cruaute» — мог он сказать вместе с Мойтеньем. Сострадание ко всякому несчастью было тоже выдающеюся чертою его характера, и не пассивное сострадание, а деятельное, почти ретивое; не было человека, который бы давал охотнее, щедрее и скорее. Он действительно, в точном смысле слова, приносил жертвы с радостью, почти с благодарностью тому, кто доставлял ему случай приносить эти жертвы. На все великое, великодушное сердце его откликалось с той силой чувства, с тем порывом и пылом, которых в нашу эпоху как-то не встречаешь! Подобно многим своим сверстникам, этот старик остался юноша душою, и трогательна и изумительна для всех нас, столь рано устающих и столь слабо увлекающихся, была свежесть и яркость впечатлений этого неутомимого борца! Мы уже упомянули выше, говоря о чувствах его к государю, как горячо умел он любить тех, в ком видел благодетелей своей родины… Мы можем прибавить, что нам редко случалось видеть нечто более умилительное, как Н. Тургенева, предстоявшего с бегущими по щекам слезами в церкви парижского посольства во время молебна за государя, в день, когда пришло известие о появлении манифеста 19 февраля; редко случалось слышать нечто более искренне вырвавшееся из глубины растроганной души, как его восклицание: «Я не думал, чтобы после Штейна я мог полюбить кого-нибудь так, как полюбил Николая Милютина!»

«Le trait caracteristique de la vie de l’etre vraiment excellent a qui nous rendons les derniers devoirs», — справедливо сказал на похоронах H. Тургенева г-н M. П., сорокалетний друг его семейства. «Ce fut sa perseverante et inebranlable fidelite, son ardent et infatigable devouement a toutes les causes justes et humaines. Toutes et partout lui tenaient a coeur… Ce qu’un apo;tre disait jadis: „Oa souffre-t-on que je ne souffre, oa se rejouiton que je ne me rejouisse?“ N. Tourgueneff le pouvait dire aussi. Qui ne l’а surpris et souvent, pleurant d’indignation au recit d’une iniquite, ou pleurant de joie, comme d’un bonheur personnel, au spectacle d’une delivrance?»

Прибавим еще несколько слов о нем.

Несмотря на многолетнее пребывание за границей, Н. И. Тургенев остался русским человеком с ног до головы — и не только русским, московским человеком. Эта коренная русская суть выражалась во всем: в приеме, во всех движениях, во всей повадке, в самом выговоре французского языка — о русском языке уже и упоминать нечего. Бывало, находясь под кровом этого радушного, гостеприимного хозяина-хлебосола (он жил на большую ногу — известно, что брат его, Александр Иванович, сохранил ему все его состояние), слушая его несколько тяжеловатую, но всегда искреннюю, толковую и честную речь, ты невольно удивлялся, что почему ты сидишь перед камином в убранном по-иностранному кабинете, а не в теплой и просторной гостиной старозаветного московского дома где-нибудь на Арбате, или на Пречистенке, или на той же Маросейке, где Н. Тургенев провел свою первую молодость? Он говорил охотно; но все мысли его до того были обращены на современное или на будущее, что о прошедшем он распространялся мало; а о своем собственном прошедшем — уже вовсе никогда. Никогда из уст его не исходило жалобы; отсутствие личной озабоченности, личной требовательности привлекало к нему сердца домашних, друзей, самих слуг. Вот уж про него нельзя было сказать, что он «хвалитель старины» — laudator temporis acti. Всякое известие с родины подхватывалось им на лету: он слушал рассказы о ней с жадностью, с страстным увлечением; он верил в нее, в наш народ, в наши силы, в наше будущее, в наши дарования. «Как теперь стали писать!» — говаривал он, бывало, указывая иногда на довольно обыкновенную, но благонамеренную — и, главное, независимую журнальную статью! Зато ничто так не возмущало его, как известие о несправедливости, совершенной в нашем пространном отечестве. Она казалась ему анахронизмом в царствование Александра Второго. Он не допускал ее, он волновался, он горячился, он гневался «праведным гневом» — his righliteous anger, как выразилась про него одна знакомая англичанка; он негодовал, быть может, даже более, чем те, которых эта несправедливость самих постигла. Изгнанник, постоянный житель Франции, он был патриотом по преимуществу… В польском вопросе, в вопросе об остзейском крае патриотизм этот выказывался, быть может, даже с излишней резкостью…[4]

И такому-то, вполне русскому человеку суждено было и жить и умереть за границей!

Но не будем слишком жалеть о нем… Воодушевимся скорей его примером! Пример человека, неуклонно преданного тому, что он признал за правду, полезен и нужен всем нам, русским! Из возможных благ, доступных людям, многие достались на его долю: он вкусил вполне счастье семейной жизни, преданной дружбы; он узрел, он осязал исполнение своих заветнейших дум… Будем надеяться, что и для тех из них, которые еще не исполнились и которым он посвятил свой последний труд, со временем так же настанет черед и что свершение их обрадует его хотя в могиле новою зарею счастья, которое оно принесет столь любимому им русскому народу!

Память его останется навсегда драгоценной для всех, кто знал его; но и Россия не забудет одного из лучших своих сынов!


Париж

17/29 ноября 1871

Примечания[править]

  1. «Чего желать для России?» Предисловие, стр. XXVI—VII. (Примеч. И. С. Тургенева.)
  2. А не в 1869 году, как сказано в некрологической статье, помещенной в «Голосе». В этой брошюре находится замечательное Предсказание Крымской войны. (Примеч. И. С. Тургенева.)
  3. Тут помещена, между прочим, и Записка 1819 года. (Примеч. И. С. Тургенева.)
  4. За час до смерти он читал 3-й том «Окраин России» г. Самарина. (Примеч. И. С. Тургенева.)


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.