Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Осенней порой[править]
Уже конец октября. Грустное время — осень. Небо покрыто мрачными тучами, день стал короче, облетели клены и липы, поседел сад.
Гостил у меня приятель — архитектор Василий Сергеевич и художник С. А. Виноградов. Оба они ходили на реку ловить рыбу. Оба одеты в одинаковые меховые куртки из суслика.
Я получил телеграмму из Петербурга, и мне надо было экстренно уезжать из деревни.
Приятелям предстояло остаться одним в глуши.
Перед отъездом они спрашивали меня:
— К кому здесь, в случае чего, обратиться?.. Герасим — человек хороший, кажется, — говорил Василий Сергеевич, — но только всегда зубоскалит, а с Ленькой сладу нет. Спрашиваешь одно — он делает другое.
— Сосед же, Феоктист, всегда к вашим услугам, — ответил я. — Хороший человек. Да и дедушка-сторож.
— Дедушка стар, — сказал Виноградов.
— Да в чем дело? — спросил я.
— А в том, что вы уезжаете — все будут знать. Место здесь глухое — лес и лес, и кругом — до станции семь верст — дорога — проселок, деревня не рядом, надо знать, в случае чего….
По моем отъезде, как рассказывал мне впоследствии Ленька, Василий Сергеевич осмотрел запоры у дверей и сказал Виноградову, что надо зарядить ружья и окна завесить.
— А то к нам все видно, а на улицу ничего не видно.
Ленька к вечеру, с гвоздями во рту, с молотком, приставляя лесенку, закрывал окна летними одеялами, пледами…
— Чего… — говорил дедушка, — зря это. Тута никогда ничего не бывает. Вон на террасе оставят на всю ночь самовар, ложки серебряные. Воров-то нет. А ежели Ступишин, барин прежний, — верно, выходит из могилки. Я и сам его видал тут. Идет в халате, пройдет мимо, тихо, смирно. Да ведь он неживой, через его все видно. Он чисто как дым. Вреда от его нет — попугивает, более ничего. Скажет, ругнет: «Мать вашу, неверное отродье…» — и более ничего.
Василий Сергеевич и Виноградов смотрели пристально на дедушку. Окна завесили.
— «И более ничего»… — сказал Виноградов, посмотрев многозначительно на Василия Сергеевича и на Леньку.
— Благодарю, — сказал приятель Вася.
— Ступишина-то часто тут видют… — процедил Ленька, — да от него не завесишься… Феоктист говорил — он сквозь стены проходит. Я летом в беседке сидел один — тоже все уехали, — вот как сейчас сумерки были, а он в маленькое окошко на меня и глядит… Рожу-то к стеклу притиснул — есть противная!.. Глаза закрыты, и лысый… Я сказал: «Сгинь, рассыпься…» Он и пропал. Он ведь ничего… Вот если разбойники — это хуже. В прошлом-то году пастуха зарезали…
— Вот за то, что ты рассказываешь, будешь всю ночь ходить с штуцером вокруг дома.
Из деревни пришла тетенька Афросинья. Поставила на стол ужин.
— Уехали Кинстинтин Лисеич, вам, поди, скушно, время-то не летнее, ночи долгие… Герасим-то хотел прийти, вам повадней будет, и по охоте он мастак. Хитрый мужик, умственный. Привык с господами-охотниками…
— Тетушка Афросинья, — спросил художник Виноградов, — что, ты видала когда Ступишина?
— Нет, где ж, он ведь давно помер. И-и-их, рассказывают, ну и барин же был! Сердит и здоров драться. Могила-то его тута, в саду, — вон, на краю. Вон Дарья по лету чернику собирала, а он из могилки-то ее рукой за юбку-то и ухвати!.. Вот она голосила!.. Насилу вырвалась. Он когда и живой-то был, так говорят — ни одну девку не пропустил. А я неча не видала. Слыхала в ночи, шла отселе, как он ругался: «Всех вас на конюшне запорю…» А не видала…
Наступила ночь.
Далеко за моховым болотом взошел мутный месяц.
Ленька у террасы надел на колья мокрые охотничьи сапоги Василия Сергеевича, чтобы проветрились.
— Днем, — говорил Василий Сергеевич, — заметьте, никогда этих рассказов не рассказывают, а всегда к ночи… И веришь! Вот сейчас до реки дойти не очень приятно.
— За рекой-то лес на сто четыре версты идет. Тут все есть, — сказал Ленька. — На Ремжу я ходил ночью-то — вот где правда страшно… Там омут и лес еловый по буграм. Там и днем-то ты идешь, а будто за тобой кто гонится. Оглянешься — никакого нет…
В завешанное окно кто-то постучал снаружи.
— Слышите? — сказал Виноградов. — Стучит…
Ленька отодвинул на окне занавеску, и приятели увидели, что кто-то прижался лбом к стеклу.
Оба взяли ружья.
Рожа исчезла. И почти тотчас же раздался стук в кухонную дверь.
— Вот смотрите — что делается!.. — закричал Василий Сергеевич.
— Кто тут? — спросил Василий Сергеевич.
— Сенька Поп.
— Не отворяйте, — сказал Виноградов. Опять послышался стук, но снова в окно.
Художник Виноградов, приоткрыв занавеску, посмотрел вбок, в окно, и, побледнев, сказал:
— Посмотри-ка, Вася, — вон там, у террасы, кто-то кверх ногами ходит…
— Вот… Он уехал… Смотрите — что начинается…
Василий Сергеевич взял ружье и крикнул в коридоре:
— Я вот стрелять стану, тогда узнаете, какой Сенька Поп.
— Полно, Василий Сергеевич, ведь это, может, Герасим пришел. Он завсегда смеется.
— Нет, это не Герасим, — сказал мрачно Виноградов. — Может быть, это Ступишин. Ну его к черту, не надо отворять…
— Эй, кто дома-то, отворяй! — послышалось у крыльца.
— Да чего вы — ведь это Герасим! — уговаривала тетушка Афросинья и отодвинула засов на двери.
На пороге стоял, весело улыбаясь, Герасим и держал зайца в руках. Он лукаво посмотрел на стоящих с ружьями приятелей.
— Герасим, — обрадовался Василий Сергеевич. — А мы думали, кто…
— Чужой бы, так ведь Феб бы залаял, — сказал Герасим.
— На Ступишина-то собаки не лают… — глубокомысленно заметил Ленька.
— А Кинстинтина-то Лисеича нету?
— Уехал в Петербург, — сказали приятели.
— Герасим, а это вы смотрели и стучали в это окно? — спросил серьезно художник Виноградов.
— Нет, что вы, Сергей Арсентьич, — как же стучать-то? Ведь тут от земли высоко — не достанешь…
Оба приятеля, побледнев, посмотрели друг на друга.
— Вот чудно-то… — удивился Ленька.
— Вам показалось, — сказал Герасим.
Приятели оделись — идти смотреть на улицу — как это человек мог заглянуть в окно с земли и постучаться.
Сбоку окна, у желоба, стояла бочка. Ленька, вскочив на нее, посмотрел в окно и постучал.
— Разгадали… — засмеялся Герасим, — а вы что ж, и впрямь испугались?
— Вот какой Ступишин, — сказала тетушка Афросинья.
— Смотрите-ка, это кто? — закричал Василий Сергеевич.
Он прицелился, выстрелил и сказал:
— Не ходи кверх ногами!
Кол с сапогом упал.
— Что вы, Василий Сергеич, ведь это я ваши сапоги проветрить надел… — крикнул Ленька.
— Черт с вами, — ворчал Василий Сергеевич. — Ступишин… не поймешь, что у вас тут делается…
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Осенней порой — Впервые: Возрождение. 1938. 11 ноября. Печатается по газетному тексту.