«Аполлонъ», № 9, 1910
Какъ большинству людей, и мнѣ кажется полезнымъ, чтобы каждая вещь служила опредѣленной цѣли. Молоткомъ слѣдуетъ вбивать гвозди, а не писать картины. Изъ ружья лучше стрѣлять, чѣмъ пить ликеры. Книга поваренная должна учить приготовленію разныхъ снѣдій. Книга поэзіи… Что должна давать намъ книга поэзіи?
Дѣдушка Крыловъ предостерегаетъ отъ такихъ пѣвцовъ, главное достоинство которыхъ въ томъ, что они «въ ротъ хмельного не берутъ». Вмѣстѣ съ Крыловымъ, и я отъ пѣвцовъ требую прежде всего, чтобы они были хорошими пѣвцами. Какъ относятся они къ хмельнымъ напиткамъ, право, дѣло второстепенное. Подобно этому, и отъ поэтовъ я прежде всего жду, чтобы они были поэтами.
Г. Вячеславъ Ивановъ и Александръ Блокъ, въ своихъ, взаимно дополняющихъ одна другую статьяхъ, помѣщенныхъ въ № 8 «Алоллона», повидимому, не раздѣляютъ этихъ моихъ (сознаюсь, довольно «банальныхъ») мнѣній. Оба они стремятся доказать, что поэтъ долженъ быть не поэтомъ, и книга поэзіи — книгой не поэзіи. Правда, они говорятъ: «книгой не поэзіи, а чего-то высшаго, чѣмъ поэзія», «не поэтомъ, а кѣмъ-то высшимъ, чѣмъ поэтъ». Но, вѣроятно, и Крыловскій герой, имѣвшій похвальное нерасположеніе ко хмельному, увѣренъ былъ, что его пѣвцы «выше», чѣмъ просто пѣвцы.
Резюмируя свою статью, Вячеславъ Ивановъ пишетъ. «Изъ каждой строки вышеизложеннаго слѣдуетъ, что символизмъ не хотѣлъ и не могъ быть только искусствомъ» (стр. 16). А. Блокъ, называя себя Бэдекеромъ Вячеслава Иванова, развиваетъ эту мысль въ покаянной статьѣ, въ которой исповѣдуетъ свой грѣхъ, въ томъ состоящій, что онъ, А. Блокъ, былъ «пророкъ» и унизился до того, чтобы стать «поэтомъ» (стр. 28). Это, на строгомъ языкѣ учителя А. Блока, Вл. Соловьева, будто бы значитъ: «Восторгъ души расчетливымъ обманомъ, и рѣчью рабскою живой языкъ боговъ, святыню музъ шумящимъ балаганомъ онъ замѣнилъ…».
Я весьма сомнѣваюсь, чтобы приведенные стихи Вл. Соловьева имѣли именно тотъ смыслъ, который хочетъ имъ придать А. Блокъ. Изумительно было бы, если бы Вл. Соловьевъ, при извѣстномъ его отношеніи къ поэзіи, языкъ «поэтовъ», т.-е. языкъ поэзіи, назвалъ «рѣчью рабскою». Но для А. Блока (и для Вячеслава Иванова?) — это такъ. Поэзія — «рѣчь рабская», «обманъ», «балаганъ». Отсюда выводъ: будь не поэтомъ, будь кѣмъ-то, кто выше поэта, или, какъ досказываетъ «Бэдекеръ» -А. Блокъ: «будь теургомъ» (стр. 22). Думаю, что, послѣ такихъ заявленій, весьма многіе, вмѣстѣ со мною, рѣшительно встанутъ на защиту поэзіи, хотя бы Вячеславъ Ивановъ съ А. Блокомъ и объявили ее «рѣчью рабскою». Быть теургомъ, разумѣется, дѣло очень и очень недурное. Но почему же изъ этого слѣдуетъ, что быть поэтомъ — дѣло зазорное? По-моему, напримѣръ, быть астрономомъ — почетно. Но неужели поэтому стану я поносить какого-либо историка такими словами: «Обманщикъ, рабъ, балаганщикъ, какъ не стыдно тебѣ заниматься исторіей, а не астрономіей?».
Правда, и Вячеславъ Ивановъ, и А. Блокъ говорятъ не вообще о поэзіи, но исключительно о поэзіи символической, о символизмѣ. Однако, что они разумѣютъ подъ этимъ именемъ?
Понимаютъ ли они слово «символизмъ» въ широкомъ смыслѣ, согласно съ которымъ символистами можно и должно назвать и Эсхила и Гете (ибо символизмъ — естественный языкъ всякаго искусства)? Но тогда понятіе «символической поэзіи» совпадетъ съ понятіемъ поэзіи вообще. Или же Вячеславъ Ивановъ и А. Блокъ разумѣютъ именно художественное движеніе послѣднихъ десятилѣтій? Повидимому, послѣднее предположеніе справедливѣе, такъ какъ Вячеславъ Ивановъ говоритъ о Тютчевѣ, какъ о первомъ русскомъ символистѣ, говоритъ о «международной общности этого явленія», «о сущности западнаго вліянія на новѣйшихъ русскихъ поэтовъ» и т. д. Тогда… Ну, тогда надо немного посчитаться съ исторіей.
Какъ ни уважаю я и художественное дарованіе и энергію мысли Вячеслава Иванова, все же я никакъ не могу согласиться, что «символизмомъ» можетъ быть названо то, что ему нравится. «Символизмъ», какъ «романтизмъ», — опредѣленное историческое явленіе, связанное съ опредѣленными датами и именами. Возникшее, какъ литературная школа, въ концѣ XIX вѣка, во Франціи (не безъ англійскаго вліянія), «символическое» движеніе нашло послѣдователей во всѣхъ литературахъ Европы, оплодотворило своими идеями другія искусства, и не могло не отразиться на міросозерцаніи эпохи. Но все же оно всегда развивалось исключительно въ области искусства. Вячеславъ Ивановъ можетъ указывать въ будущемъ символизму какія угодно цѣли, а его Бэдекеръ — пути къ этимъ цѣлямъ, но они не въ правѣ и не въ силахъ измѣнить то, что было. Какъ это имъ ни досадно, но «символизмъ» хотѣлъ быть и всегда былъ только искусствомъ.
Книги «символистовъ», слава Богу, еще не погибли отъ какой-либо стихійной катастрофы; ихъ можно получить въ любой библіотекѣ. Многіе «символисты», вожди движенія, еще среди насъ. Спросите Верхарна и Вьеле-Гриффина, Георге и Гофмансталя, у насъ Бальмонта, и я увѣренъ, что всѣ они скажутъ единогласно, что хотѣли одного: служить искусству. Въ имени художника, поэта они видѣли (и видятъ) свою лучшую гордость и высшую честь. Какъ же вдругъ заявлять категорически: «символизмъ не хотѣлъ и не могъ быть только искусствомъ»? При такомъ отношеніи къ историческимъ даннымъ, кто же помѣшаетъ Вячеславу Иванову завтра объявить намъ: «романтизмъ всегда былъ и могъ быть только своеобразной геологической теоріей»! Символизмъ есть методъ искусства, осознанный въ той школѣ, которая получила названіе «символической». Этимъ своимъ методомъ искусство отличается отъ раціоналистическаго познанія міра въ наукѣ и отъ попытокъ внѣразсудочнаго проникновенія въ его тайны въ мистикѣ. Искусство автономно: у него свой методъ и свои задачи. Когда же можно будетъ не повторять этой истины, которую давно пора считать азбучной! Неужели послѣ того какъ искусство заставляли служить наукѣ и общественности, теперь его будутъ заставлять служить религіи! Дайте же ему, наконецъ, свободу! Нѣтъ причинъ, конечно, ограничивать область дѣятельности человѣка. Намъ Гете дважды дорогъ потому, что былъ не только величайшимъ поэтомъ XIX вѣка, но и могущественнымъ научнымъ умомъ своего времени. Въ Дантэ Габріель Россетти насъ плѣняетъ гармоническое сочетаніе дарованій поэта и художника красокъ. Почему бы поэту и не быть химикомъ или политическимъ дѣятелемъ, или, если онъ это предпочитаетъ, теургомъ? Но настаивать, чтобы всѣ поэты были непремѣнно теургами, столь же нелѣпо, какъ настаивать, чтобы они всѣ были членами Государственной Думы. А требовать, чтобы поэты перестали быть поэтами, дабы сдѣлаться теургами, и того нелѣпѣе. А. Блокъ, въ концѣ своей статьи, спрашиваетъ: «Поправимо или не поправимо то, что произошло съ нами?» (стр. 28). Иначе говоря: есть ли возможность перестать быть «поэтомъ» и вновь сдѣлаться деургомъ'? Кажется, уже достаточно ясно, что вопросъ этотъ къ символизму вообще не относится. Не осуждая нисколько того пути духовнаго развитія, который, въ легко истолковываемыхъ иносказаніяхъ, изобразилъ въ своей статьѣ А. Блокъ, никакъ нельзя и признать этотъ путь типическимъ для современнаго поэта. Тѣхъ грѣховъ, въ которыхъ кается А. Блокъ, «символизмъ» за собой не признаетъ, и ему нечего «поправлять». Символисты останутся поэтами, какими они и были всегда.
Но, поскольку рѣчь касается самого А. Блока и Вячеслава Иванова, ихъ стремленіе что-то «поправить», притомъ самыми радикальными средствами, можетъ навести на опасенія. А что если эти поправки окажутся сродни предпріятіямъ многихъ россійскихъ городскихъ управъ, которыя часто находятъ нужнымъ снести, за «некрасивостью», то или другое старинное зданіе, а потомъ, по неимѣнію средствъ, оставлять на его мѣстѣ пустырь? Вячеславъ Ивановъ и А. Блокъ — прекрасные поэты; они намъ это доказали. Но выйдутъ ли изъ нихъ, не говорю великіе, но просто «хорошіе» теурги, въ этомъ вполнѣ позволительно сомнѣваться. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, въ ихъ теургическое призваніе что-то плохо вѣрится…
Утѣшаетъ только то соображеніе, что теоріи Вячеслава Иванова и А. Блока не мѣшали имъ до сихъ поръ быть истинными художниками. И А. Блокъ клевещетъ на себя, когда называетъ свои позднѣйшіе стихи «рабскими рѣчами». На наше счастье, на счастье всѣхъ, кому искусство дорого, это настоящая и порою прекрасная поэзія. Что же касается того, что призывъ Вячеслава Иванова и его истолкователя совратитъ на новую дорогу все развитіе современнаго символизма, т.-е. сдвинетъ поэзію съ того пути, по которому она идетъ не менѣе, какъ десятое тысячелѣтіе, то, думаю, этого можно опасаться еще менѣе. У Александра Македонскаго достало силъ повлечь пиѳію, противъ ея воли, на треножникъ; но тутъ я не вижу силъ Александра, а предпріятіе куда труднѣе!