H.A. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
Том восьмой. Стихотворения. Проза. Дневники
М.-Л., «Художественная литература», 1964
О ЛЮДИ, ЖАЛКИЙ РОД, ДОСТОЙНЫЙ СЛЕЗ И СМЕХА[править]
I[править]
Тем с виду он неосторожней
И в обхождении простей.
Увы, увы! О, бездна нечестия! Чувствительные сердца, приготовляйте носовые платки! Мизантропы и филантропы! Готовьте речи о крайнем развращении человечества и о средствах к уничтожению оного развращения. Недавно я слышал удивительную историю, одну из тех слезных драм, которых так много представляется ныне на сцене света. Выслушайте и возрыдайте, или, если угодно, прокляните весь род человеческий, исключая, разумеется, меня и себя.
В недавнее время в одном из губернских городов многообъятной России проживал чиновник Антон Петрович Белицкий. Служил он в должности казначея, но в каком присутственном месте, молва об этом умалчивает, и более о нем ничего не известно. Ни роду, ни племени, ни характера, ни состояния — ничего не открывает своенравная молва. В этом же городе служил и Василий Григорьич Фоминский, человек также свойств неизвестных, а по месту служения один из многочисленных начальников Белицкого. Вот, говорят, однажды приходит Василий Григорьич по должности ревизовать казначейство. Приступили к делу, только вдруг ревизор начинает уверять, что в казне недостает 500 рублей серебром. Антон Петрович побледнел от испуга; все присутствовавшие начали вновь пересчитывать деньги, считали, считали, и действительно — нет как нет 500 рублей. Испуганный казначей не знал, что делать, в отчаянии, как вдруг он схватился за голову, подошел к Василию Григорьичу, просил его выдти с ним в другую комнату. Они пробыли там около четверти часа и когда вышли, на лице Антона Петровича не было и следов прежнего отчаяния. Он сказал всем собравшимся в казначействе, что припоминает, будто отдавал кому-то эти деньги, и надеется припомнить, кому именно, в случае же совершенного забвения — берет на себя восполнение недостающих денег, а между тем просит покорнейше не доносить никуда об этом несчастном случае. Все согласились и разошлись, сожалея о несчастии казначея, которого все знали за человека необыкновенно умного и любезного и еще более необыкновенно честного. Прошло несколько дней, и в городе заговорили о необыкновенном великодушии казначея. Говорили, что он чуть не пожертвовал собой для у спокойствия своего ближнего. Кому-то в час откровенности, за стаканом пунша, удалось выманить у Антона Петровича тайну внезапной пропажи денег из казначейства.
— Василию Григорьичу, — говорил он, — однажды до зарезу нужны были деньги. Не знаю, что за коммерческие обороты были у него, но только он говорил мне тогда, что из-за этих пятисот рублей он может потерять или приобресть пять тысяч.
При этом вдруг раздался шепот удивления, и все начали судить и осуждать страсть Василия Григорьича к этим купеческим оборотам, в которых он беспощадно обманывал всех и каждого. Не могли надивиться его изворотливости, но во всем этом проглядывала неприязнь, возбужденная в благородных дворянах и чиновниках низкою купеческою страстью Фоминского.
— Так вот, — продолжал Антон Петрович, — не зная, где найти денег, он тогда обратился ко мне, слезно умолял меня, называл меня своим спасителем и тому подобное… одним словом, убедил меня дать ему денег из казначейства. Я тогда еще не знал Василия Григорьича, то есть, — прибавил он, спохватившись, — знал как честного, благородного и притом состоятельного человека. После того я напоминал ему несколько раз об этом, и он обещал заплатить в скором времени. Но вот наступило время ревизовки, и Василий Григорьич первый пристал ко мне, спрашивая, почему недостает пятисот рублей в казначействе.
Тут послышались восклицания и возгласы: «Да для чего же это? Да что же ему была от этого за выгода?.. Да неужели он не мог промолчать?.. Это уж слишком…» и т. п. Казначей, казалось, удивлялся этим вопросам и продолжал говорить голосом, в котором слышалось раскаяние в своих словах:
— Я уже, кажется, слишком много сказал вам и, таким образом, нарушил мое обещание, данное Василию Григорьичу. Надобно вам заметить, что он взял с меня слово, что я буду в тайне от всех хранить это обстоятельство, и я до сих пор держал мое слово. Но вот что значит лишний стакан этого русского грогу, — и Антон Петрович с отчаянным видом показал на новый полный стакан пуншу, только что принесенный ему… — Однако же я сказал, кажется, уже слишком много, чтоб можно было остановиться… Лучше досказать гисторию, чтоб не стали воображать чего-нибудь еще хуже, чем что есть на самом деле. Я думаю, что Василий Григорьич просто хотел испытать меня, каково я правлю свою должность, и тут на меня, как нарочно, нашел какой-то столбняк, сам не понимаю, что такое… Как будто меня что отуманило… припоминаю что-то, думаю о чем-то, но все как во сие, ничто не представляется определенно и ясно.
— Это бывает-с, — заметил глубокомысленно один из гостей, — бывает-с., — Со мной самим несколько раз бывали иодобные вещи-с.
— Да, бывает, — продолжал рассказчик. — Й надобно признаться, чрезвычайно тягостное состояние. Только вдруг — будто что-то осветило меня, и я очень ясно припомнил себе все, решительно все обстоятельства этого дела. Я тотчас подбежал к Василию Григорьичу, вызвал его в другую комнату и говорю: «Извините, Василий Григорьич, я и позабыл, что деньги-то, пятьсот рублей серебром, отданы вам еще в прошлом годе… Нельзя ли вам теперь отдать их в казначейство? Пожалуйста, выручите меня…» А он мне: «Помилуйте, говорит, что это вы вздумали! Когда я брал деньги в казне? У меня, слава богу, своих довольно… не нуждаюсь…»
— Неужели он этак сказал? Неужто заперся?.. Что за подлость!.. — послышалось со всех сторон.
— Позвольте, — перебил Антон Петрович, — выслушайте… Я испугался не на шутку и говорю: «Помилуйте, Василий Григорьич, я очень хорошо помню, что вы в прошлом годе просили у меня, чтобы я дал вам взаймы казенных денег, и после того несколько раз напоминал вам об этом долге, и вы все обещались заплатить». Он задумался немножко, да и говорит: «Вы, может быть, имеете документы…» — «Помилуйте, какие документы с вами, — отвечаю я, — ваша честность — лучший документ…» — «Ну так, говорит, может быть, я позабыл, но я не считаю за собой никаких казенных денег и надеюсь, вы не можете доказать этого вымышленного долга…» Я так и сяк, бился, бился — не брал, да и кончено. Наконец я говорю: «Тут были свидетели…» А он вдруг: «Из этих свидетелей один умер недавно, а другой неизвестно где..» — «Так, стало быть, — вскричал я, — вы сознаетесь, что брали деньги…» Как только я сказал это, он совсем переменился. «Ну, говорит, если проговорился, так уж делать нечего… А я бы вас еще помучил… Можно ли быть так забывчивым… Тут надобно каждую копейку помнить, а вы забыли пятьсот рублей. На что это похоже?» Дал мне нотацию, обещался заплатить, да и кончено. А потом прибавил еще: «Да уж не срамитесь, говорит, не сказывайте, что деньги-то за мной, а так, скажите, что поищете. Да потом уж и найдете там где-нибудь… А то нехорошо…» Я так и сделал, да только вышел ужасный дурак: все и рассказал почтенному собранию…
— Ничего, ничего, помилуйте… Мы здесь все свои люди, — возразил хозяин. — Из избы сору не вынесем… Однако хорош же Василий-то Григорьич! Какую штуку придумал!..
— Да, хорошо умел испытать мою исправность, — отвечал Антон Петрович.
— А ведь кто его знает, что у него было на уме-то, — заметил один чиновник, почему-то предубежденный против Василия Григорьича.
— Разумеется, — прибавил казначей, — чужая душа — потемки.
— Особенно, я думаю, душа Василья Григорьича, — подхватил тот же чиновник, и все поняли этот намек, и на другой день острота чиновника ходила по городу вместе с рассказом о несчастий простодушного казначея и коварстве Василья Григорьича.
II[править]
Прошло неизвестно сколько времени после вышеписанных обстоятельств, и все обстояло благополучно. Пришел как-то день именин Антона Петровича, и он решился задать пир горой и созвать к себе все, что есть лучшего в городе и что, разумеется, было ему под силу. Между гостями, собравшимися в этот день к многоуважаемому казначею, не было только Василия Григорьича, и у присутствовавших, естественно, зашел о нем разговор, в котором, между прочим, припомнилась и проделка его с Антоном Петровичем…
— Да, — заговорил Антон Петрович — довольно таинственно, и как бы нехотя, — много мне досталось от его… невнимательности. Вот и теперь — судьба моя в его руках, и если он только захочет покривить душой, я погибну совершенно.
— Что же это такое? — начали спрашивать многие, увлекаемые любопытством. — Что у вас еще за дела с ним? Какое влияние может он иметь на вашу будущность?
— Да опять коммерческие дела… Не знаю, как и быть… На пего теперь плохая надежда, а еще ждать спасенья — неоткуда. — И Антон Петрович грустно повесил голову и устремил печальный взор на свои сапоги.
— Э, Антон Петрович, — заговорил один маленький веселый старичок, — что за время нашел печалиться?.. Не бойся, беды авось большой нет… а то мы выручим…
— Ох, нет, Иван Филиппович, — возразил опечаленный казначей, — дело такого рода, что никто уж мне не поможет, если…
— Да что такое? Скажите толком; мы и подумаем, потолкуем вместе… Может быть, и в самом деле важное что-нибудь, так мы похлопочем… А может, и пустяки…
— Да опять то же, что и в прошлый раз было… Вот вам и все, — лаконически ответил Белицкий и снова задумался.
— Как же это?.. Ужели же он все еще не возвратил свой долг?.. Это уж ни на что не похоже…
— Это бы еще ничего… а то еще хуже сделалось, — ответил Антон Петрович. <Не окончено.>
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Аничков — H. A. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во «Деятель», 1911—1912.
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. И. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Дневники, изд. 1 — Н. А. Добролюбов. Дневники. 1851—1859. Под ред. и со вступ. статьей Валерьяна Полянского, М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев. 1931.
Дневники, изд. 2 — Н. А. Добролюбов. Дневники. 1851—1859. Под ред. и со вступ. статьей Валерьяна Полянского, изд. 2-е, М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1932.
«Добр. в восп. совр.» — Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. Вступ. статья В. В. Жданова. Подготовка текста, вступ. заметки и комментарии С. А. Рейсера, Гослитиздат, 1961.
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения, тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Княжнин, No — В. Н. Княжнин. Архив Н. А. Добролюбова.
Описание… В изд.: «Временник Пушкинского дома. 1913», СПб., 1914, стр. 1—77 (второй пагинации).
Лемке — H. A. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений. Под редакцией М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛН — «Литературное наследство».
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт. I—XII, Гослитиздат, 1948—1953.
«Совр.» — «Современник».
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939—1953.
Впервые — ГИХЛ, VI, стр. 647—650. Печатается по автографу ИРЛИ. На листе 1 рукою М. А. Антоновича (?) надпись красным карандашом: «1849—1850». Сбоку рукою Н. Г. Чернышевского: «Догадка о времени, когда написано это, сделана ошибочно. Почерк уже получил тот характер, какой имеет в первой редакции статьи о погоде». На том же листе 1 рукою Добролюбова сделана помета «VII/19», то есть 19 июля. В соответствии с указанием Чернышевского относим набросок к 1852 году.
В. Н. Княжнин (№ 42) считал строку «О люди…» эпиграфом к рассказу, однако по месту надписи представляется более вероятным считать ее заглавием, тем более что рядом помещен эпиграф к первой главе. Эпиграф ко второй главе отсутствует, но в рукописи место для него оставлено.
Набросок любопытен как ранняя попытка Добролюбова создать рассказ обличительного жанра — попытка, развернутая им впоследствии в рассказах «Донос» и «Делец».
1. «О люди…» и т. д. — строка из стихотворения Пушкина «Полководец» (1835).
2. «Полтава» Пушкина, 1828 (Песнь первая).