Возраженія на теорію потомственной связи разнородныхъ формъ — Переходы — Отсутствіе или рѣдкость переходныхъ разновидностей — Переходы въ образѣ жизни — Его разнообразіе въ одномъ и томъ же видѣ — Виды съ образомъ жизни, далеко разнящимся отъ образа жизни сродныхъ формъ — Органы чрезвычайно усовершенствованные — Способы перехода — Затруднительные случаи — Natura non facit saltum — Органы маловажные — Органы непостоянно достигающіе совершенства — Законъ единства типа и законъ условій существованія оба могутъ быть подведены подъ начало естественнаго подбора.
При чтеніи предъидущихъ главъ читателю должно было прійдти въ голову множество возраженій. Многія изъ нихъ такъ важны, что я не могу подумать о нихъ безъ нѣкотораго смущенія; но, по крайнему моему разумѣнію, большая часть изъ нихъ представляетъ затрудненія лишь кажущіяся, остальныя же недостаточны для опроверженія моей теоріи.
Эти возраженія и затрудненія можно раздѣлить на слѣдующіе четыре разряда: — Во-первыхъ, почему, если виды произошли отъ другихъ видовъ посредствомъ нечувствительныхъ переходовъ, не встрѣчаемъ мы повсюду безчисленныхъ переходныхъ формъ? Почему вся природа не представляетъ намъ сплошнаго ряда оттѣнковъ, вмѣсто постояннаго разграниченія отдѣльныхъ видовъ?
Во-вторыхъ, возможно ли, чтобы животное, имѣющее, напримѣръ, строеніе и повадки летучей мыши, произошло, черезъ потомственное видоизмѣненіе, отъ животнаго съ совершенно иными повадками? Можемъ ли мы повѣрить, чтобы естественный подборъ произвелъ, съ одной стороны, органы столь маловажные, какъ хвостъ жирафы, служащій мухогонкою, и съ другой стороны, органы столь дивнаго строенія, каковъ глазъ, неподражаемое совершенство котораго едва-ли до сихъ поръ вполнѣ извѣдано нами?
Въ-третьихъ, могутъ ли инстинкты пріобрѣтаться и видоизмѣняться путемъ естественнаго подбора? Какъ отнесемся мы, напримѣръ, къ дивному инстинкту пчелы, предупредившей на практикѣ, въ постройкѣ своихъ ячеекъ, открытія глубокихъ математиковъ?
Въ-четвертыхъ, какъ объяснить, что виды, при скрещеніи, поражаются безплодіемъ или производятъ безплодное потомство, между-тѣмъ какъ при скрещеніи разновидностей ихъ плодовитость не страдаетъ?
Первые два вопроса мы разсмотримъ въ этой главѣ, вопросы объ инстинктѣ и о скрещеніяхъ въ главахъ отдѣльныхъ.
Объ отсутствіи или рѣдкости переходныхъ разновидностей. — Такъ-какъ естественный подборъ дѣйствуетъ только чрезъ сохраненіе выгодныхъ видоизмѣненій, то въ мѣстности вполнѣ населенной каждая новая форма будетъ стремиться къ замѣщенію, къ истребленію своего менѣе совершеннаго родича или другихъ хуже приспособленныхъ формъ, съ которыми она приходитъ въ состязаніе. Какъ мы видѣли, вымираніе и естественный подборъ идутъ рука объ руку. Поэтому, если мы разсматриваемъ каждый видъ, какъ потомство какой-либо другой неизвѣстной формы, мы должны допустить, что въ бо̀льшей части случаевъ и родичъ и всѣ переходныя разновидности должны были истребиться самымъ процессомъ возникновенія и совершенствованія новой формы.
Но по этой теоріи должны-же были существовать когда-то эти безчисленныя переходныя формы; почему-же не находимъ мы ихъ безчисленныхъ остатковъ въ осадочныхъ слояхъ земной коры? Разборъ этого вопроса будетъ гораздо умѣстнѣе въ главѣ о неполнотѣ геологическихъ свидѣтельствъ; замѣчу тутъ только, что отвѣтъ на него, по моему мнѣнію, главнымъ образомъ заключается въ томъ обстоятельствѣ, что геологическая лѣтопись несравненно отрывочнѣе, чѣмъ обыкновенно предполагаютъ; эта отрывочность главнымъ образомъ зависитъ оттого, что органическія существа не живутъ въ моряхъ на значительныхъ глубинахъ, и что ихъ остатки заключаются и сохраняются на будущія времена лишь въ осадочныхъ массахъ, достаточно толстыхъ и пространныхъ, чтобы противустоять въ громадной степени послѣдующимъ процессамъ разрушенія; а такія массы съ органическими остатками могутъ накопляться лишь тамъ, гдѣ много осадковъ отлагается на мелкое дно моря, въ то-же время медленно опускающееся. Эти обстоятельства могли соединиться лишь рѣдко и черезъ огромные промежутки времени. Всѣ тѣ періоды, въ которые дно моря остается неподвижнымъ или поднимается, или когда отлагается очень мало осадковъ, оставятъ пробѣлы въ нашей геологической лѣтописи. Земная кора — обширный музей; но составляющія его коллекціи были собраны чрезъ громадные промежутки времени.
Но, могутъ возразить далѣе, тамъ, гдѣ множество близко-сродныхъ формъ живутъ рядомъ, въ одной странѣ, мы должны были-бы найти много и переходныхъ формъ. Возьмемъ простой примѣръ: путешествуя по материку съ сѣвера на югъ, мы обыкновенно встрѣчаемъ одинъ за другимъ близко-сродные виды, очевидно, занимающіе приблизительно одинаковыя мѣста въ природномъ строѣ страны. Эти замѣняющіе другъ друга виды часто встрѣчаются и заходятъ за взаимные свои предѣлы, и по мѣрѣ того, какъ одинъ изъ нихъ рѣдѣетъ, другой дѣлается обыкновеннѣе, пока совершенно не замѣститъ перваго. Но если мы сравнимъ эти виды тамъ, гдѣ они встрѣчаются, мы въ большей части случаевъ найдемъ ихъ столь-же рѣзко различными во всѣхъ подробностяхъ строенія, какъ и экземпляры тѣхъ-же видовъ, взятые изъ центра ихъ области. По моей теоріи, эти сродные виды произошли отъ общаго родича, и во время процесса видоизмѣненія, каждый изъ нихъ приспособился къ жизненнымъ условіямъ своей области, вытѣснилъ и истребилъ своего первоначальнаго родича и всѣ разновидности, промежуточныя между своею прежнею и настоящею формою. Поэтому, намъ нечего ожидать, что встрѣтимъ въ настоящее время многочисленныя переходныя разновидности въ каждой изъ областей, хотя онѣ и могли существовать тамъ прежде и могутъ найтись въ ископаемомъ состояніи. Но почему въ промежуточной полосѣ, представляющей среднія условія жизни, не находимъ мы и теперь среднихъ, связующихъ разновидностей? Эта загадка долго смущала меня. Но я полагаю, что она можетъ быть въ значительной мѣрѣ разрѣшена.
Во-первыхъ, мы, когда имѣемъ передъ собою непрерывную область, не имѣемъ еще правъ заключить, чтобы она была таковою и впродолженіе долгихъ временъ. Геологія свидѣтельствуетъ о томъ, что почти всякій материкъ распадался на острова даже въ позднѣйшіе третичные періоды, и на такихъ островахъ могли слагаться отдѣльные виды, безъ всякой возможности существованія промежуточныхъ разновидностей въ промежуточной полосѣ. Вслѣдствіе измѣненій въ очертаніяхъ суши и въ климатѣ, морскія области, нынѣ сплошныя, могли, въ недавнія времена, представлять условія менѣе непрерывныя и однообразныя, чѣмъ теперь. Но я не хочу напирать на этотъ способъ разрѣшать вопросъ; ибо я убѣжденъ, что многіе рѣзко-разграниченные виды возникли въ областяхъ, совершенно непрерывныхъ; хотя я и не сомнѣваюсь въ томъ, что прежняя раздѣльность областей, нынѣ непрерывно связанныхъ, играла важную роль въ образованіи новыхъ видовъ, въ особенности между животными, безпрестанно скрещивающимися и кочующими.
Изучая теперешній способъ распредѣленія видовъ по обширной области, мы по большей части находимъ, что они довольно обыкновенны на значительной площади, затѣмъ становятся, почти внезапно, рѣже у ея границъ, и наконецъ совершенно исчезаютъ. Поэтому, нейтральная полоса между двумя замѣняющими другъ друга видами по бо̀льшей части узка въ сравненіи съ исключительною областью каждаго изъ нихъ. Мы наблюдаемъ тотъ-же фактъ при восхожденіи на горы, и подчасъ, какъ замѣтилъ Альфонсъ Декандоль, разительна внезапность, съ которою исчезаетъ обыкновенный альпійскій видъ. Тотъ-же фактъ былъ замѣченъ Форбесомъ при изслѣдованіи, посредствомъ сонды, глубины моря. Тѣмъ, которые разсматриваютъ климатъ и физическія условія жизни, какъ всесильные факторы распредѣленія организмовъ по земной поверхности, эти факты должны казаться очень странными, такъ-какъ климатъ и высота или глубина представляютъ рядъ нечувствительныхъ переходовъ. Но когда мы вспомнимъ, что каждый видъ, даже въ центрѣ своей области, неимовѣрно увеличилъ-бы свою численность, еслибъ не прочіе, соперничающіе съ нимъ виды; что почти всѣ виды питаются другими видами или служатъ имъ добычею; словомъ, что каждое органическое существо прямо или косвенно, но всегда существенно связано съ другими организмами, — мы должны допустить, что предѣлы распространенія жителей данной страны нисколько не зависятъ исключительно отъ нечувствительно-измѣняющихся физическихъ условій, но въ значительной мѣрѣ и отъ присутствія другихъ видовъ; а такъ-какъ эти виды суть факторы опредѣленные (какимъ бы путемъ они ни сдѣлались таковыми), не переходящіе одинъ въ другой нечувствительными оттѣнками, предѣлы распространенія каждаго вида, завися отъ предѣловъ распространенія другихъ видовъ, будутъ склонны къ рѣзкой опредѣленности. Кромѣ того, каждый видъ, на предѣлахъ своей области, гдѣ онъ существуетъ въ меньшей численности, будетъ, при колебаніяхъ въ количествѣ своихъ враговъ или своей добычи, нерѣдко подвергаться окончательному разрушенію, и такимъ образомъ его географическая область очертится еще рѣзче.
Если я правъ, полагая, что сродные или замѣняющіе другъ друга виды, когда занимаютъ непрерывную площадь, бо́льшею частію распредѣлены такъ, что каждый изъ нихъ занимаетъ значительное пространство и узкую нейтральную полосу, въ которой онъ довольно быстро рѣдѣетъ, то такъ-какъ разновидности не разнятся существенно отъ видовъ, это правило будетъ приложимо и къ нимъ. Представимъ же себѣ, что видоизмѣняющійся видъ приспособляется въ очень обширной площади. Въ такомъ случаѣ, двѣ разновидности приспособятся къ двумъ обширнымъ площадямъ, а третья къ узкой промежуточной полосѣ. Средняя разновидность, слѣдовательно, будетъ существовать въ меньшихъ количествахъ, потому что занимаетъ меньшую площадь; и, насколько я могъ собрать свѣдѣній, это правило оправдывается на дѣлѣ. Я встрѣтилъ разительныя подтвержденія этого правила въ разновидностяхъ, среднихъ между рѣзкими разновидностями въ родѣ Balarius. Изъ сообщеній, сдѣланныхъ мнѣ мистеромъ Ватсономъ, докторомъ Аза Грейемъ и мистеромъ Волластономъ, можно заключить, что вообще разновидности среднія между двумя другими формами, когда онѣ встрѣчаются, имѣютъ численность гораздо меньшую, чѣмъ связуемыя ими формы. А если мы можемъ положиться на эти факты и выводы и заключить, что разновидности, связывающія двѣ другія разновидности, вообще существовали въ меньшей численности, чѣмъ связуемыя ими формы, тогда, я думаю, мы можемъ понять, почему среднія разновидности должны быть недолговѣчными, почему онѣ по бо̀льшей части должны истребляться и исчезать прежде формъ, связуемыхъ ими.
Ибо всякая форма, существующая въ меньшихъ количествахъ, какъ уже замѣчено, должна подвергаться большей опасности истребленія, чѣмъ форма, существующая въ большихъ количествахъ; а въ этомъ отдѣльномъ случаѣ, средняя форма была-бы въ высшей степени подвержена вторженіямъ близко-сродныхъ формъ, живущихъ по обѣимъ сторонамъ отъ нея. Но, по моему мнѣнію, еще гораздо важнѣе слѣдующее соображеніе. Во время дальнѣйшаго процесса видоизмѣненія, въ силу котораго разновидности, по моей теоріи, доводятся до степени видовъ, тѣ двѣ изъ нихъ, которыя занимаютъ въ большихъ числахъ обширныя площади, будутъ пользоваться значительнымъ преимуществомъ передъ тою, которая существуетъ въ маломъ количествѣ особей въ полосѣ промежуточной. Ибо формы, существующія въ большомъ количествѣ особей, всегда будутъ имѣть болѣе шансовъ, въ теченіе даннаго періода, на произведеніе дальнѣйшихъ полезныхъ уклоненій, которыми можетъ воспользоваться естественный подборъ, чѣмъ формы болѣе рѣдкія, существующія въ меньшемъ количествѣ особей. Поэтому, въ борьбѣ за существованіе, формы болѣе обыкновенныя, въ большей части случаевъ, будутъ побѣждать и замѣщать формы менѣе обыкновенныя, ибо эти послѣднія будутъ медленнѣе видоизмѣняться и совершенствоваться. Я могу пояснить мое мнѣніе слѣдующимъ предположеніемъ. Представимъ себѣ, что разводятся три породы овецъ, одна приспособленная къ обширной горной полосѣ, другая къ относительно узкой, холмистой полоскѣ, третья къ обширнымъ равнинамъ у ея подножія, и что жители всѣхъ трехъ полосъ трудятся, съ одинаковымъ постоянствомъ и умѣньемъ, надъ усовершенствованіемъ своихъ породъ тщательнымъ подборомъ наилучшихъ родичей. Въ этомъ случаѣ чрезвычайно вѣроятно, что крупные владѣльцы нагорной полосы или равнины усовершенствуютъ свою породу быстрѣе, чѣмъ мелкіе владѣльцы промежуточной, холмистой полосы; слѣдовательно, усовершенствованная горная или степная порода скоро займетъ мѣсто менѣе усовершенствованной породы холмовъ, и такимъ образомъ двѣ породы, первоначально существовавшія въ большихъ количествахъ, прійдутъ въ тѣсное соприкосновеніе.
Итакъ, я полагаю, что виды доходятъ до значительно рѣзкаго разграниченія и ни въ какой періодъ не представляютъ непроходимаго хаоса переходныхъ формъ, по слѣдующимъ причинамъ. Во-первыхъ, потому что новыя разновидности образуются очень медленно, ибо видоизмѣненіе — процессъ, требующій очень долгаго времени, а естественный подборъ не можетъ дѣйствовать, пока не возникнутъ полезныя уклоненія и пока въ природномъ строѣ страны не окажется мѣста, которое было-бы лучше занято видоизмѣненіемъ одного или нѣсколькихъ ея жителей. А появленіе такихъ новыхъ мѣстъ будетъ зависѣть отъ медленныхъ измѣненій климата, подчасъ отъ вторженія новыхъ жителей и, вѣроятно, въ еще большей мѣрѣ отъ медленнаго видоизмѣненія жителей первоначальныхъ и отъ взаимнодѣйствія возникающихъ такимъ образомъ новыхъ формъ съ старыми. Такъ-что въ каждой странѣ и въ данное время мы должны бы встрѣчать лишь мало видовъ, представляющихъ уклоненія сколько-нибудь постоянныя; а такъ оно и есть на дѣлѣ.
Во-вторыхъ, области, нынѣ непрерывныя, во многихъ случаяхъ должны были въ недавнее время состоять изъ отдѣльныхъ частей, въ которыхъ многія формы, въ особенности тѣ, которыя совокупляются для каждаго рожденія, могли отдѣльно пріобрѣсти особенности, достаточныя, чтобы упрочить за ними степень видовъ. Въ этомъ случаѣ, разновидности среднія между отдѣльными, замѣняющими другъ друга видами и ихъ общемъ родичемъ должны были существовать въ прежнее время въ каждой изъ частей распавшагося материка; но эти промежуточныя звенья должны были вытѣсниться и истребиться во время процесса естественнаго подбора, такъ-что не могли бы дожить до нынѣшняго времени.
Въ-третьихъ, когда двѣ или болѣе разновидностей возникали на разныхъ точкахъ вполнѣ сплошной области, среднія разновидности должны были, по всей вѣроятности, возникать въ промежуточныхъ полосахъ, но онѣ должны были но бо̀льшей части прожить недолго. Ибо эти среднія разновидности, по вышеупомянутымъ причинамъ (а именно, по извѣстнымъ намъ законамъ распредѣленія замѣняющихъ другъ друга видовъ и рѣзкихъ разновидностей), существуютъ на промежуточныхъ полосахъ въ меньшемъ количествѣ, чѣмъ формы, ими связуемыя. По одной этой причинѣ, среднія разновидности должны быть подвержены опасности случайнаго истребленія; а во время процесса дальнѣйшаго видоизмѣненія черезъ естественный подборъ онѣ почти постоянно должны быть побѣждены и вытѣснены связуемыми ими формами; ибо эти формы, существуя въ большемъ количествѣ особей, будутъ, въ цѣломъ, представлять болѣе уклоненій, болѣе совершенствоваться путемъ естественнаго подбора, пріобрѣтать болѣе преимуществъ.
Наконецъ, если принять въ соображеніе не одно опредѣленное время, но всѣ времена — то, если моя теорія основательна, безчисленныя переходныя разновидности, тѣсно связывающія между собою всѣ виды одной группы, должны были когда-то существовать; но самый процессъ естественнаго подбора, какъ уже не разъ замѣчено, постоянно ведетъ къ истребленію формы-родича и промежуточныхъ звеньевъ. Слѣдовательно, доказательства ихъ прежняго существованія могли бы найтись лишь между ископаемыми остатками, сохранившимися, какъ мы увидимъ въ одной изъ слѣдующихъ главъ, лишь въ чрезвычайно отрывочной послѣдовательности.
О происхожденіи и переходахъ организмовъ, отличающихся особымъ строеніемъ и особымъ образомъ жизни. — Противники воззрѣній, подобныхъ моимъ, не разъ спрашивали, какимъ путемъ, напримѣръ, наземный хищникъ могъ превратиться въ хищника воднаго, при невозможности представить себѣ животное въ состояніи переходномъ? Легко было-бы показать, что въ предѣлахъ одной и той-же группы часто существуютъ животныя наземныя и водныя, а также животныя, по образу жизни занимающія между ними точную середину; и такъ-какъ каждое изъ нихъ живетъ лишь борьбою за существованіе, то каждое изъ нихъ, очевидно, хорошо приспособлено своимъ образомъ жизни къ мѣсту, занимаемому имъ въ природѣ. Взгляните на сѣвероамериканскую Mustela vison: она имѣетъ перепончатыя лапы и походитъ на выдру шерстью, короткими конечностями, формою хвоста; лѣтомъ это животное питается рыбою, которую ловитъ ныряя, но во время долгой зимы оно оставляетъ замерзшія воды и, подобно прочимъ куницамъ, питается мышами и другими наземными животными. Еслибы мы выбрали другой примѣръ и спросили бы, какъ насѣкомоядное четвероногое могло превратиться въ летучую мышь, вопросъ былъ-бы гораздо затруднительнѣе, и я не могъ-бы дать на него отвѣта. Однакоже полагаю, что такія затрудненія не имѣютъ особой важности.
Здѣсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, я поставленъ въ крайне-невыгодное положеніе; ибо, изъ множества собранныхъ мною разительныхъ случаевъ, могу привести лишь одинъ или два, какъ примѣры переходныхъ повадокъ и переходнаго строенія въ близкосродныхъ видахъ одного рода, и разнородныхъ повадокъ, постоянныхъ или временныхъ, въ предѣлахъ одного вида. А мнѣ кажется, что лишь длинный списокъ подобныхъ случаевъ можетъ разъяснить недоумѣнія насчетъ какаго-либо отдѣльнаго случая, подобнаго случаю летучей мыши.
Взгляните на семейство бѣлокъ: тутъ мы имѣемъ самые тонкіе переходы отъ животныхъ съ хвостомъ лишь слегка сплющеннымъ, и отъ другихъ съ нѣсколько расширеннымъ задомъ и нѣсколько широкой кожей на бокахъ, до такъ называемыхъ летучихъ бѣлокъ; а у летучихъ бѣлокъ конечности, и даже основаніе хвоста, связаны широкою складкою кожи, дѣйствующею какъ парашютъ и позволяющею имъ переноситься по воздуху, на значительныя разстоянія съ дерева на дерево. Мы вполнѣ убѣждены, что всякому виду бѣлки полезно въ его родинѣ его особое строеніе, позволяющее ему избѣгать хищныхъ птицъ и звѣрей, собирать быстрѣе пищу, или уменьшающее опасность въ случаѣ паденія. Но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы строеніе каждой бѣлки было наилучшимъ, которое можно себѣ представить при всякихъ естественныхъ условіяхъ. Пусть климатъ или растительность измѣнятся, пусть новые соперники-грызуны или новые хищники вторгнутся въ родину нашей бѣлки, или старые жители ея видоизмѣнятся, и мы, по аналогіи, должны принять, что по крайней мѣрѣ нѣкоторыя изъ бѣлокъ стали бы малочисленнѣе или вовсе истребились, еслибъ ихъ строеніе не видоизмѣнилось и не усовершенствовалось соотвѣтственно новымъ условіямъ. Поэтому я не вижу ничего невѣроятнаго, въ особенности при измѣняющихся условіяхъ жизни, въ постоянномъ сохраненіи особей съ все болѣе и болѣе мѣшковатою кожею на бокахъ, причемъ всякое видоизмѣненіе полезно, всякое передается потомству, пока, черезъ накопленное дѣйствіе этого процесса естественнаго подбора, не сложится окончательно такъ называемая летучая бѣлка.
Взгляните теперь на галеопитека или летучаго лемура, прежде ошибочно причислявшагося къ летучимъ мышамъ. У него чрезвычайно широкая боковая перепонка, отъ угла челюсти доходящая до хвоста и заключающая въ себѣ конечности съ ихъ удлиненными пальцами; боковая перепонка снабжена также растягивающею мышцею. Хотя нѣтъ переходныхъ организмовъ, приспособленныхъ къ перепархиванію по воздуху, въ настоящее время связывающихъ галеопитека съ прочими лемуридами, но я не вижу причинъ, почему-бы не предположить, что такіе переходы прежде существовали, и что каждый изъ нихъ развился подобно несовершенно порхающимъ бѣлкамъ, и что каждая изъ этихъ степеней развитія была въ свое время полезна организму. Не вижу я также ничего невѣроятнаго въ предположеніи, что связанные перепонкою пальцы и предплечья галеопитека могли бы, черезъ естественный подборъ, пріобрѣсти гораздо большую длину; а это, въ отношеніи къ органамъ летанія, приравняю бы его съ летучею мышею. У летучихъ мышей, у которыхъ летательная перепонка протянута отъ плеча до хвоста и заключаетъ въ себѣ заднія конечности, мы, быть можетъ, видимъ слѣды аппарата, служившаго скорѣе къ перепархиванію, чѣмъ къ летанію.
Еслибы дюжина родовъ птицъ вымерла или осталась намъ неизвѣстною, кто-бы осмѣлился предположить существованіе птицъ, употребляющихъ свои крылья лишь для перепархиванія, какъ головастая утка (Micropterus Eyton), какъ плавательныя перья въ водѣ и какъ переднія ноги на сушѣ, подобно пингуину, какъ паруса, подобно штроусу, и вовсе не употребляющихъ ихъ, какъ аптериксъ. Но строеніе каждой изъ этихъ птицъ для нея полезно, при условіяхъ ея жизни, потому что каждая изъ нихъ отстаиваетъ свою жизнь борьбою; но это не есть строеніе, наилучшее при всякихъ жизненныхъ условіяхъ. Не слѣдуетъ заключать изъ этихъ замѣчаній, чтобы упомянутыя постепенности въ развитіи крыльевъ, быть можетъ всѣ зависящія отъ неупотребленія, указывали на естественный путь, которымъ птицы достигли до совершенства въ летаніи; но онѣ, по крайней мѣрѣ, доказываютъ, какіе разнообразные переходы возможны.
Принимая въ соображеніе, что нѣкоторые представители дышащихъ въ водѣ классовъ, каковы мягкотѣлыя и ракообразныя, приспособлены къ жизни на сушѣ, что существуютъ летающія птицы и млекопитающія, и летающія насѣкомыя самыхъ разнообразныхъ типовъ, а въ прежнія времена существовали летающія пресмыкающіяся, мы можемъ представить себѣ, что летучія рыбы, нынѣ перепархивающія въ воздухѣ, причемъ онѣ могутъ поворачиваться и слегка подниматься движеніемъ своихъ плавательныхъ перьевъ, могли бы видоизмѣниться въ вполнѣ крылатыя животныя. Еслибы это совершилось, кто-бы могъ подумать, что, въ раннемъ переходномъ состояніи, онѣ жили въ открытомъ морѣ и употребляли свои зачаточные летательные органы исключительно, насколько намъ извѣстно, чтобы спасаться отъ другихъ хищныхъ рыбъ!
Когда мы видимъ, что какой-либо органъ приспособленъ въ значительномъ совершенствѣ къ какому-либо отправленію, какъ напримѣръ крылья птицы къ летанію, мы должны помнить, что животныя, представляющія раннія переходныя состоянія этого органа, лишь въ рѣдкихъ случаяхъ могли дожить до нашихъ временъ, ибо ихъ долженъ былъ вытѣснить самый процессъ совершенствованія путемъ естественнаго подбора. Далѣе, мы можемъ быть увѣрены, что переходы между организаціями, приспособленными къ образамъ жизни очень разнороднымъ, рѣдко были развиты въ прежнія времена въ большихъ количествахъ особей и формъ. Итакъ, чтобы возвратиться къ гипотетическому примѣру летучей рыбы, невѣроятно, чтобы рыбы, способныя къ настоящему летанію, развили множество второстепенныхъ формъ, приспособленныхъ къ добыванію разнаго рода пищѣ въ морѣ и на сушѣ, прежде чѣмъ бы ихъ органы летанія достигли высокой степени совершенства, дающей имъ рѣшительный перевѣсъ надъ другими животными въ жизненной борьбѣ. Поэтому шансы на открытіе видовъ строенія переходнаго въ ископаемомъ состояніи всегда будутъ меньше, вслѣдствіе малочисленности ихъ особей, чѣмъ шансы на открытіе видовъ съ организаціею вполнѣ развитою.
Приведу теперь два-три примѣра измѣнившагося и разнообразившагося образа жизни особей одного и того-же вида. Въ обоихъ случаяхъ, естественному подбору легко было-бы, черезъ нѣкоторое видоизмѣненіе въ строеніи животнаго, приспособить его къ новымъ образамъ жизни, или къ одному изъ нихъ. Но трудно сказать, и для насъ несущественно, съ чего чаще начинается измѣненіе, съ образа-ли жизни, или съ строенія; по всей вѣроятности, и то и другое измѣняется обыкновенно одновременно. Изъ случаевъ измѣненнаго образа жизни достаточно указать на то, что многія англійскія насѣкомыя теперь питаются экзотическими растеніями или исключительно веществами искусственными. Что касается до разнообразія повадокъ въ предѣлахъ одного вида, то ему можно привести безчисленные примѣры. Я часто въ Южной Америкѣ наблюдалъ за ухватками тамошняго сорокопута (Saurophagus sulphuratus): иногда онъ кружится надъ одною точкою, а затѣмъ надъ другою, подобно коршуну; иногда стоитъ надъ водою, и вдругъ, какъ зимородокъ, кидается на рыбу. У насъ синица-кузнечикъ (Parus major) иногда лазаетъ по вѣткамъ, какъ пищуха; часто, какъ сорокопутъ, убиваетъ мелкихъ птицъ ударами клюва по головѣ, и я не разъ видѣлъ и слышалъ, какъ она раздробляла о вѣтки сѣмена тисса, подобно дубоносу. Въ Сѣверной Америкѣ, по наблюденіямъ Гирна, черный медвѣдь иногда цѣлыми часами плаваетъ съ широко-раскрытою пастью, ловя насѣкомыхъ, какъ китъ. Даже въ такомъ исключительномъ случаѣ я не вижу ничего невозможнаго въ томъ, что, еслибы насѣкомыхъ было постоянно вдоволь и еслибы въ той-же странѣ не находилось уже лучше приспособленныхъ соискателей, отдѣльная порода медвѣдей могла бы сдѣлаться, черезъ естественный подборъ, все болѣе и болѣе водною, ихъ пасть все болѣе и болѣе увеличиваться, пока не сложилось бы существо такое же уродливое, какъ китъ.
Такъ-какъ мы въ нѣкоторыхъ видахъ встрѣчаемъ особи, рѣзко отличающіяся своими повадками отъ прочихъ особей своего вида и даже прочихъ видовъ того-же рода, то мы могли бы, по моей теоріи, ожидать, что такія особи подчасъ произведутъ новые виды, съ особыми нравами и съ строеніемъ, слегка или значительно отступающимъ отъ первоначальнаго своего типа. А такіе случаи встрѣчаются въ природѣ. Можно-ли прибрать болѣе разительный примѣръ приспособленія, чѣмъ дятла, съ его организаціею, какъ-бы разсчитанною для лазанія по деревьямъ и ловли насѣкомыхъ въ трещинахъ коры? Однако, въ Сѣверной Америкѣ есть дятлы, питающіеся плодами; другіе, съ удлиненными крыльями, ловящіе насѣкомыхъ налету; а на равнинахъ Ла-Платы, гдѣ не встрѣтишь ни единаго деревца, водится дятелъ, во всѣхъ частяхъ своего строенія, даже въ своей окраскѣ, въ хрипломъ голосѣ, въ колеблящемся полетѣ, ясно обнаруживающій свое близкое сродство съ нашими обыкновенными видами; однакожъ, этому дятлу никогда не приходится лазить по деревьямъ!
Буревѣстники — самыя воздушныя и океаническія изъ птицъ; между тѣмъ, Puffinuria Berardi, живущая въ тихихъ заливахъ Огненной Земли, по всѣмъ повадкамъ, по удивительной способности нырять, по способу плаванія, по полету, когда она принуждена летать, можетъ быть принята за гагару или чистика; тѣмъ не менѣе, она въ сущности — буревѣстникъ, лишь глубоко видоизмѣненный во многихъ чертахъ строенія. Съ другой стороны, самый тонкій наблюдатель, разсматривая трупъ оляпки (Cinclus aquaticus), не могъ бы догадаться о ея подводныхъ повадкахъ. Однакожъ, этотъ аномальный представитель совершенно наземнаго семейства дроздовъ только и живетъ своимъ ныряніемъ, причемъ хватается ногами за камушки и гребетъ крыльями подъ водою.
Того, кто вѣритъ въ сотвореніе всѣхъ организмовъ въ настоящемъ ихъ видѣ, должны удивлять такія несоотвѣтствія между строеніемъ и нравами. Что̀ можетъ быть очевиднѣе приспособленія перепончатыхъ лапъ гусей и утокъ къ плаванію? Однакоже, есть горные гуси съ перепончатыми лапами, рѣдко или никогда не попадающіе въ воду; и никто, кромѣ Одюбона, до сихъ поръ не видалъ, чтобы фрегатъ (Tachypetes aquila), у котораго всѣ четыре пальца связаны перепонками, спустился на поверхность моря. Съ другой стороны, гагары и лысухи — птицы по преимуществу водныя, хотя ихъ пальцы только оторочены перепонкою. Что можетъ казаться очевиднѣе того, что длинные пальцы голенастыхъ птицъ сдѣланы для шаганія по болотамъ и плавающимъ растеніямъ; однакоже Ortygometra птица почти настолько-же водная, какъ и лысуха, а коростель настолько-же наземная, какъ перепелка или куропатка. Въ этихъ случаяхъ — а можно было бы привести еще много подобныхъ — нравы измѣнились безъ соотвѣтствующаго измѣненія въ строеніи. Перепончатую лапу горнаго гуся можно считать зачаточною по отправленію, хотя и вполнѣ развитою по строенію. У фрегата же глубокія выемки въ перепонкѣ между пальцевъ уже указываютъ на начавшееся видоизмѣненіе въ строеніи.
Тотъ, кто вѣритъ въ отдѣльные и безчисленные акты творенія, скажетъ, что въ этихъ случаяхъ Творцу было угодно замѣстить существо одного типа существомъ другаго типа; но мнѣ кажется, что это лишь выраженіе самаго факта высокимъ слогомъ. Тотъ, кто вѣритъ въ борьбу за существованіе и въ начало естественнаго подбора, согласится, что всякое органическое существо постоянно стремится умножить свою численность, и что если какое либо существо измѣнится хоть немного, и тѣмъ пріобрѣтетъ преимущество надъ какимъ либо другимъ жителемъ страны, оно захватитъ мѣсто этого послѣдняго, какъ бы оно ни было несходно съ его собственнымъ. Поэтому его не удивитъ существованіе гусей и фрегатовъ съ перепончатыми лапами, живущихъ на сушѣ или лишь рѣдко спускающихся къ водѣ, существованіе длиннопалыхъ коростелей, живущихъ на поляхъ, а не на болотахъ, существованіе дятловъ тамъ, гдѣ нѣтъ деревьевъ, существованіе ныряющихъ дроздовъ и буревѣстниковъ съ нравами чистика.
Органы, необычайно совершенные и сложные. — Предположеніе, чтобы глазъ, со всѣми его неподражаемыми аппаратами для приспособленія къ разнымъ разстояніямъ, къ разнымъ количествамъ свѣта, для поправленія сферической и хроматической аберраціи, могъ сложиться въ силу естественнаго подбора — такое предположеніе, сознаюсь, можетъ показаться въ высшей степени нелѣпымъ. Но если можно доказать, что существуютъ многочисленныя постепенности между совершеннымъ, сложнымъ глазомъ и глазомъ несовершеннымъ и простымъ, причемъ каждая степень совершенства полезна организму, ею одаренному; если, далѣе, глазъ хоть сколько-нибудь подверженъ видоизмѣненіямъ, и эти видоизмѣненія наслѣдственны, въ чемъ нельзя сомнѣваться; и если какое-либо видоизмѣненіе этого органа можетъ сдѣлаться полезнымъ организму при измѣняющихся жизненныхъ условіяхъ, — то, по законамъ логики, возможность образованія совершеннаго, сложнаго глаза путемъ естественнаго подбора, какъ ни безсильно сладить съ нею наше воображеніе, не можетъ быть отвергнута. Какимъ образомъ нервъ можетъ сдѣлаться чувствительнымъ къ свѣту, для насъ вопросъ столь же посторонній, какъ вопросъ о возникновеніи самой жизни; замѣчу однакоже, что, на основаніи нѣкоторыхъ фактовъ, я подозрѣваю, что всякій нервъ ощущающій можетъ сдѣлаться чувствительнымъ къ свѣту, а также къ тѣмъ болѣе грубымъ колебаніямъ воздуха, которыя производятъ звукъ.
Отыскивая постепенные стадіи, черезъ которые прошелъ, совершенствуясь, органъ, въ какомъ-либо видѣ, слѣдовало бы обращаться исключительно къ прямымъ его предкамъ; но едва-ли есть случаи, въ которыхъ это возможно, и мы постоянно принуждены обращаться къ видамъ той же группы, т. е. къ боковымъ отраслямъ той-же прадѣдовской формы, чтобы получить понятіе о томъ, какія постепенности возможны, и чтобы, при случаѣ, напасть на степень развитія, передавшуюся съ давнихъ временъ въ неизмѣненномъ или малоизмѣненномъ состояніи. Нынѣ существующія позвоночныя представляютъ намъ лишь мало постепенностей въ развитіи глаза, а ископаемые виды не могутъ доставить намъ никакихъ свѣдѣній объ этомъ предметѣ. Для того, чтобы открыть ранніе стадіи, черезъ которые прошло развитіе глаза въ этомъ обширномъ классѣ, намъ, по всей вѣроятности, пришлось бы искать глубже древнѣйшихъ извѣстныхъ намъ слоевъ, содержащихъ органическіе остатки.
Въ великомъ царствѣ членистыхъ животныхъ, мы можемъ начать нашъ обзоръ съ оптическаго нерва, просто облеченнаго пигментомъ, иногда образующимъ родъ зрачка, но совершенно лишеннаго хрусталика или какого-либо другаго оптическаго аппарата. Отъ этого зачаточнаго глаза, способнаго отличать свѣтъ отъ тьмы, но не болѣе того, мы можемъ прослѣдить усовершенствованіе зрительнаго органа по двумъ рядамъ развитія, которые Мюллеръ считалъ существенно различными. Первый рядъ составляютъ такъ называемые простые глаза (stemmata), имѣющіе хрусталикъ и роговую оболочку; второй — сложные глаза, повидимому, дѣйствующіе преимущественно или исключительно тѣмъ, что исключаютъ всѣ лучи, исходящіе изъ всякой точки созерцаемаго предмета, кромѣ пучка, падающаго отвѣсно на выпуклую поверхность сѣтчатой оболочки. Въ классѣ сложныхъ глазъ, кромѣ безконечнаго разнообразія въ формѣ, размѣрахъ, числѣ и расположеніи прозрачныхъ конусовъ, выстланныхъ пигментомъ и дѣйствующихъ исключеніемъ свѣтовыхъ лучей, мы встрѣчаемъ болѣе или менѣе совершенные аппараты для ихъ сведенія. Такъ, въ глазахъ у Meloë грани роговой оболочки «слегка выпуклы и внутрь и снаружи, т. е. чечевицеобразны». Многіе раки имѣютъ двѣ роговыя оболочки — наружную гладкую, и внутреннюю граненую, а въ этихъ граняхъ, по выраженію Мильнъ-Эдвардса, «des renflements lenticulaires paraissent s’être développés»; и иногда эти чечевички можно отдѣлить особымъ слоемъ отъ роговой оболочки. Прозрачные конусы, по мнѣнію Мюллера, дѣйствующіе лишь исключеніемъ свѣтовыхъ лучей, обыкновенно спаяны съ роговою оболочкою, но нерѣдко и отдѣлены отъ нея, и въ этомъ случаѣ ихъ свободныя основанія выпуклы и должны, я полагаю, сводить свѣтовые лучи. Притомъ, строеніе сложныхъ глазъ такъ разнообразно, что Мюллеръ распредѣляетъ ихъ на три главные класса и на семь подраздѣленій. Онъ причисляетъ къ четвертому главному классу скученные простые глаза, и присовокупляетъ, что «эти послѣдніе составляютъ переходъ между сложными, мозаичными глазами, лишенными сводящаго аппарата, и тѣми, которые снабжены такимъ аппаратомъ». Въ виду этихъ фактовъ, слишкомъ кратко и отрывочно затронутыхъ здѣсь, но указывающихъ на значительную мѣру постепеннаго разнообразія въ глазахъ раковъ, и припоминая, какъ мало количество нынѣ живущихъ видовъ въ сравненіи съ видами вымершими, я не вижу большой невѣроятности (по крайней мѣрѣ, не большей, чѣмъ въ случаѣ другихъ органовъ) въ томъ, что естественный подборъ превратилъ простой аппаратъ, состоявшій только изъ оптическаго нерва, облеченнаго въ пигментъ, и прикрытый прозрачною перепонкою, въ оптическій инструментъ, подобный наисовершеннѣйшему глазу, встрѣчаемому въ классѣ членистыхъ.
Допустивши это, читатель, который, ознакомившись со всѣмъ этимъ сочиненіемъ, убѣдится въ томъ, что обширныя группы фактовъ, иначе необъяснимыя, объясняются теоріею потомственной связи, смѣло можетъ пойти далѣе, и допустить, что даже органъ, столь совершенный, какъ глазъ орла, могъ сложиться черезъ естественный подборъ, хотя, въ этомъ случаѣ, намъ неизвѣстна ни одна изъ предшествовавшихъ ступеней развитія. Его разумъ долженъ взять верхъ надъ его воображеніемъ — дѣло нелегкое въ этомъ случаѣ, какъ я испыталъ на себѣ; поэтому, меня нисколько не удивитъ, если читатель призадумается, прежде чѣмъ дать началу естественнаго подбора такое обширное приложеніе.
Трудно избѣгнуть сравненія глаза съ телескопомъ. Мы знаемъ, что этотъ инструментъ былъ усовершенствованъ продолжительными усиліями самихъ высокихъ человѣческихъ умовъ; и мы естественно заключаемъ, что глазъ сложился вслѣдствіе процесса болѣе или менѣе подобнаго. Но не слишкомъ ли самонадѣянно такое заключеніе? Имѣемъ ли мы право предполагать, что разумъ Творца дѣйствуетъ подобно слабому разуму человѣка? Если уже сравнивать глазъ съ оптическимъ инструментомъ, мы должны представить себѣ толстый слой прозрачной ткани, съ полостями, наполненными жидкостію, и подъ нимъ нервъ, чувствительный къ свѣту. Затѣмъ мы должны представить себѣ, что каждая часть этого слоя постоянно измѣняетъ медленно свою плотность, такъ-что происходитъ распаденіе на слои разной толщины и плотности, находящіеся въ разныхъ разстояніяхъ одинъ отъ другаго и медленно измѣняющіе формы своихъ поверхностей. Далѣе, мы должны представить себѣ силу (естественный подборъ), постоянно и строго слѣдящую за каждымъ случайнымъ измѣненіемъ въ прозрачныхъ слояхъ и тщательно подбирающую всякое видоизмѣненіе, могущее, при разныхъ обстоятельствахъ, въ какой-либо мѣрѣ служить къ произведенію болѣе яснаго изображенія. Мы должны представить себѣ, что каждое новое состояніе инструмента воспроизводится въ милліонѣ экземпляровъ, и что каждый изъ нихъ сохраняется, пока не возникнетъ лучшій инструментъ, при чемъ всѣ старые уничтожаются. Въ живыхъ организмахъ, уклончивость производитъ видоизмѣненія, зарожденіе размножаетъ ихъ почти до безконечности, а естественный подборъ выхватываетъ, съ безошибочною точностію, всякое улучшеніе. Пусть этотъ процессъ продлится милліоны и билліоны лѣтъ: неужели этимъ путемъ не могъ-бы возникнуть живой оптическій инструментъ, превышающій искусственные настолько, насколько созданія Творца выше созданій рукъ человѣческихъ?
Еслибы можно было доказать, что существуетъ какой-либо сложный органъ, который никакъ не могъ-бы сложиться черезъ многочисленныя, послѣдовательныя, легкія видоизмѣненія, моя теорія окончательно-бы рушилась. Но я не могу отыскать такого случая. Конечно, существуетъ много органовъ, которыхъ переходныя состоянія намъ неизвѣстны, особенно если мы обратимся къ видамъ стоящимъ одиноко, къ тѣмъ, около которыхъ, по моей теоріи, вымерло много сродныхъ формъ. Точно такъ-же, если мы обратимся къ органу, общему всѣмъ членамъ обширнаго класса; ибо въ этомъ послѣднемъ случаѣ органъ долженъ былъ возникнуть впервые въ періодъ чрезвычайно давній, послѣ котораго развились всѣ многочисленные члены класса; и для того, чтобы открыть раннія переходныя ступени, черезъ которыя прошелъ органъ, намъ бы слѣдовало обратиться къ древнѣйшимъ прадѣдовскимъ формамъ, давно вымершимъ.
Слѣдуетъ быть чрезвычайно осторожнымъ въ заключеніи, что данной органъ не развился постепенно. Низшія животныя представляютъ намъ многочисленные примѣры органовъ, служащихъ въ одно и тоже время самымъ разнообразнымъ отправленіямъ. Такъ у личинки стрекозы и у рыбы Cobites пищевой каналъ въ одно и тоже время дышетъ, варитъ пищу и выдѣляетъ. У гидры все тѣло можетъ быть вывернуто, какъ перчатка, и тогда внутренняя поверхность станетъ дышать, а наружная варить пищу. Въ такихъ случаяхъ, естественный подборъ легко могъ бы сосредоточить, еслибы въ этомъ представлялась какая-либо выгода, дѣятельность части или органа, прежде служащаго нѣкоторымъ отправленіямъ, на одномъ изъ нихъ, и такимъ образомъ постепенно измѣнить всѣ его свойства. Извѣстныя растенія, какъ напр. бобовыя, фіалковыя, производятъ цвѣтки двухъ родовъ: одни изъ нихъ имѣютъ нормальное строеніе, другіе недоразвиты, хотя иногда и плодовитѣе вполнѣ развитыхъ цвѣтковъ. Еслибы эти растенія перестали производить цвѣтки перваго разряда — а это случилось впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ съ экземпляромъ Aspicarpa, ввезеннымъ во Францію — то въ признакахъ этихъ растеній произошло бы значительное и внезапное измѣненіе. Два отдѣльные органа иногда одновременно служатъ, въ одной и той же особи, одному отправленію; напримѣръ, есть рыбы, дышащія воздухомъ, раствореннымъ въ водѣ, посредствомъ своихъ жаберъ, и въ тоже самое время дышащія свободнымъ воздухомъ посредствомъ плавательнаго пузыря, снабженнаго воздушнымъ проходомъ и раздѣленнаго перегородками, съ обильными кровеносными сосудами. Въ этихъ случаяхъ, одинъ изъ двухъ органовъ легко могъ бы измѣниться и усовершенствоваться настолько, чтобы одинъ совершалъ дѣло обоихъ, причемъ другой органъ служилъ бы ему подспорьемъ во время процесса видоизмѣненія; а затѣмъ этотъ другой органъ могъ бы быть приспособленъ къ новому отправленію, или вовсе уничтожиться.
Примѣръ плавательнаго пузыря рыбъ очень поучителенъ, ибо ясно показываетъ, что органъ, первоначально устроенный для одной цѣли, а именно для плаванія, можетъ превратиться въ органъ, служащій совершенно иному отправленію, а именно дыханію. Плавательный пузырь также, у нѣкоторыхъ рыбъ, превратился въ придатокъ слуховаго органа, или (не знаю, которое изъ двухъ мнѣній теперь преобладаетъ) часть слуховаго аппарата превратилась въ придатокъ плавательнаго пузыря. Всѣ физіологи допускаютъ, что плавательный пузырь гомологиченъ, или «идеально сходенъ», по положенію и строенію, съ легкими высшихъ позвоночныхъ; поэтому я не вижу большой невѣроятности въ томъ, что естественный подборъ дѣйствительно превратилъ плавательный пузырь въ легкое или органъ, служащій исключительно дыханію.
Я, признаюсь, едва могу сомнѣваться въ томъ, что всѣ позвоночныя животныя, снабженныя истинными легкими, произошли потомственно отъ древняго первообраза, намъ неизвѣстнаго, но снабженнаго плавательнымъ пузыремъ. Такимъ способомъ мы можемъ, судя по интересному описанію этихъ частей профессоромъ Оуеномъ, объяснить себѣ странный фактъ, что всякая частица пищи и питья, глотаемая нами, должна пройдти черезъ отверстіе дыхательнаго горла и нѣсколько рискуетъ попасть въ легкія, несмотря на прекрасный механизмъ, замыкающій ихъ отверстіе. У высшихъ позвоночныхъ жабры совершенно исчезли — лишь скважины на бокахъ шеи и петли, образуемыя артеріями, обозначаютъ у зародыша прежнее ихъ положеніе. Но можно представить себѣ, что жабры, нынѣ совершенно утраченныя, могли быть переработаны естественнымъ подборомъ для совершенно новаго назначенія; точно такъ-же, какъ, по мнѣнію нѣкоторыхъ натуралистовъ, считающихъ жабры и спинныя чешуйки кольчатыхъ червей гомологичными съ крыльями и надкрыльниками насѣкомыхъ, органы, въ очень давній періодъ служившіе для дыханія, могли превратиться въ органы летанія.
При изученіи переходовъ въ строеніи органовъ, такъ важно имѣть въ виду ихъ переходъ отъ одного отправленія къ другому, что я приведу еще одинъ примѣръ. Усоногіе раки, снабженные ножкою, имѣютъ двѣ мелкія кожистыя складки, названныя мною яичными уздечками (ovigerous frena), служащія, посредствомъ липкаго отдѣленія, къ удержанію яицъ въ мѣшкѣ, пока они не высидятся. Эти усоногіе не имѣютъ жабръ: вся поверхность тѣла и мѣшка, со включеніемъ мелкихъ уздечекъ, служитъ для дыханія. Съ другой стороны, баланиды, или сидячіе усоногіе раки, не имѣютъ яичныхъ уздечекъ: ихъ яйца свободно лежатъ на днѣ мѣшка, внутри плотно замыкающейся раковины; но они снабжены крупными, складчатыми жабрами. Никто, я полагаю, не станетъ отвергать, что яичныя уздечки одного семейства строго гомологичны съ жабрами другаго; между ними есть постепенные переходы. Поэтому я не сомнѣваюсь въ томъ, что малыя складки кожи, первоначально служившія яичными уздечками, но, въ тоже время, слегка помогавшія дыханію, постепенно были превращены естественнымъ подборомъ въ жабры, просто черезъ увеличеніе ихъ объема и уничтоженіе ихъ липкихъ желѣзъ. Еслибы всѣ усоногіе, снабженные ножками, вымерли — а ихъ уже вымерло больше, чѣмъ сидячихъ усоногихъ — кто-бы подумалъ, что жабры этого послѣдняго семейства существовали первоначально въ видѣ органовъ, удерживающихъ яйца въ мѣшкѣ?
Хотя мы должны быть крайне-осторожны въ заключеніи, что какой-либо органъ не могъ сложиться путемъ послѣдовательныхъ переходовъ, однако встрѣчаются случаи чрезвычайно затруднительные, изъ которыхъ нѣкоторые будутъ разобраны въ слѣдующемъ моемъ сочиненіи.
Такой загадочный случай представляютъ намъ безполыя насѣкомыя, часто значительно разнящіяся въ строеніи отъ плодовитыхъ самцовъ и самокъ того-же вида. Электрическіе органы рыбъ представляютъ другой случай, крайне-затруднительный: невозможно вообразить, черезъ какія постепенности сложились эти дивные органы; но, какъ замѣтили Оуенъ и другіе, они по внутреннему строенію близко схожи съ обыкновенными мышцами, и недавно оказалось, что скаты имѣютъ органы, близко схожіе съ электрическимъ аппаратомъ, но однакоже, по свидѣтельству Маттеучи, не выдѣляющіе электричества, изъ чего мы должны заключить, что наше невѣдѣніе отнимаетъ у насъ право отвергать возможность переходовъ.
Электрическіе органы представляютъ намъ другое, даже болѣе важное, затрудненіе: они встрѣчаются въ дюжинѣ видовъ рыбъ, изъ которыхъ нѣкоторые, въ отношеніи общаго сродства, стоятъ очень далеко одинъ отъ другаго. Обыкновенно, когда одинъ и тотъ-же органъ является у нѣкоторыхъ членовъ одного класса, въ особенности у членовъ съ очень различнымъ образомъ жизни, мы можемъ считать его присутствіе наслѣдіемъ отъ общаго родича, его отсутствіе у нѣкоторыхъ членовъ — слѣдствіемъ утраты въ силу неупотребленія или естественнаго подбора. Но еслибы электрическій органъ былъ наслѣдіемъ отъ древняго родича, снабженнаго имъ, слѣдовало бы ожидать близкаго сродства между всѣми электрическими рыбами. Геологія, съ своей стороны, не представляетъ намъ данныхъ о прежнемъ существованіи многихъ рыбъ съ электрическими органами, впослѣдствіи утраченными ихъ потомствомъ. Присутствіе свѣтящихся органовъ у немногихъ насѣкомыхъ, принадлежащихъ къ разнымъ семействамъ и порядкамъ, представляетъ намъ подобный загадочный случай. Можно было бы привести еще другіе подобные случаи; такъ, напримѣръ, между растеніями, любопытныя свойства пыльцы, соединенной въ массу и прикрѣпленной ножкой къ липкой желѣзѣ, тождественны въ родахъ Orchis и Asclepias, родахъ, крайне далекихъ одинъ отъ другаго. Слѣдуетъ впрочемъ замѣтить, что въ подобныхъ случаяхъ, хотя аномальный органъ, повидимому, тождественъ въ двухъ очень разнородныхъ видахъ, однакоже большею частію можно открыть въ немъ и существенныя различія. Я склоненъ предполагать, что какъ два человѣка, подчасъ независимо другъ отъ друга, доходили до одного и того-же изобрѣтенія, такъ и естественный подборъ, дѣйствуя на благо каждаго организма и пользуясь сходными уклоненіями, подчасъ видоизмѣнялъ приблизительно одинаковымъ образомъ два органа въ двухъ живыхъ существахъ, унаслѣдовавшихъ лишь мало общаго отъ общаго, отдаленнаго предка.
Хотя во многихъ случаяхъ трудно представить себѣ, черезъ какія постепенности органъ могъ дойти до настоящаго своего состоянія, однако, принявъ въ соображеніе, что количество формъ выжившихъ и извѣстныхъ чрезвычайно мало въ сравненіи съ количествомъ формъ неизвѣстныхъ и вымершихъ, я не могу не удивляться малому числу органовъ, къ которымъ не были бы намъ извѣстны переходы. Истина этого замѣчанія доказывается древностью общеизвѣстнаго правила: «Natura non facit saltum». Это правило признается всѣми опытными естествоиспытателями; по прекрасному выраженію Мильнъ-Эдвардса, природа щедра на разнообразіе, но скупа на нововведенія. Какъ объяснить это по общепринятой теоріи? Почему части и органы множества организмовъ, созданныхъ отдѣльно, для особаго мѣста въ природѣ, были бы постоянно связаны постепенными переходами? Почему бы природѣ не сдѣлать скачка отъ одного органа къ другому? По теоріи естественнаго подбора, намъ понятно отсутствіе скачковъ, ибо естественный подборъ можетъ дѣйствовать только пользуясь легкими, послѣдовательными уклоненіями; природа не можетъ сдѣлать скачка, ибо можетъ двигаться лишь самыми мелкими, медленными шагами.
Органы, повидимому, маловажные. — Такъ-какъ естественный подборъ дѣйствуетъ, давая жизнь или смерть, сохраняя особи, представляющія какое-либо выгодное видоизмѣненіе, и истребляя тѣ, которыя видоизмѣнились невыгодно для себя, то меня подчасъ приводило въ немалое недоумѣніе происхожденіе несложныхъ органовъ, которыхъ важность не кажется достаточною, чтобы обусловить сохраненіе постепенно уклоняющихся особей. Я часто въ этомъ отношеніи былъ затрудненъ такъ-же сильно, хотя и въ другомъ смыслѣ, какъ и относительно сложныхъ и совершенныхъ органовъ, каковъ глазъ.
Во-первыхъ, мы слишкомъ мало знаемъ объ обшей экономіи какаго бы то ни было организма, чтобы рѣшить, какія легкія видоизмѣненія были-бы для него важны, какія нѣтъ. Въ одной изъ предъидущихъ главъ, я привелъ примѣры тому, что самые ничтожные признаки, каковы пушистость плода или цвѣтъ его мяса, могутъ, по своей связи съ складомъ всего растенія или съ нападками насѣкомыхъ, подпасть дѣйствію естественнаго подбора. Хвостъ жираффы имѣетъ видъ искусственной мухогонки, и на первый взглядъ кажется невозможнымъ, чтобы онъ могъ приспособиться къ теперешнему своему отправленію черезъ постепенныя усовершенствованія относительно такой ничтожной цѣли, какъ отмахиваніе отъ мухъ; но мы должны остановиться, прежде чѣмъ произнести окончательный приговоръ даже объ этомъ случаѣ, ибо мы знаемъ, что распредѣленіе и существованіе рогатаго скота и другихъ звѣрей въ Южной Америкѣ положительно зависитъ отъ ихъ средствъ защиты противъ насѣкомыхъ, такъ что особи, которыя могли бы какъ-нибудь оборониться отъ этихъ мелкихъ враговъ, имѣли бы возможность распространиться на новыя пастбища, и такимъ образомъ пріобрѣли бы значительное преимущество. Конечно, крупные звѣри лишь въ рѣдкихъ случаяхъ положительно истребляются мухами, но они подвергаются отъ мухъ безпрестанному мученію, отъ котораго они ослабѣваютъ и хилѣютъ, вслѣдствіе чего, въ случаѣ голода, менѣе способны добывать себѣ пищу или спасаться отъ хищниковъ.
Органы, которыхъ значеніе нынѣ ничтожно, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, вѣроятно, были очень важны для ранняго прародителя и, медленно усовершенствовавшись въ давній періодъ, передались почти неизмѣненные потомству, хотя и утратили почти всю свою пользу; всякое же вредное уклоненіе въ ихъ строеніи должно было пресѣчься естественнымъ подборомъ. Принявъ въ соображеніе, какой важный органъ движенія хвостъ для большинства водныхъ животныхъ, мы можемъ объяснить себѣ его почти постоянное присутствіе и разнообразныя отправленія у животныхъ наземныхъ, обнаруживающихъ своими легкими или видоизмѣненными плавательными пузырями водное происхожденіе. Хорошо развитый хвостъ, сложившись у животнаго воднаго, могъ впослѣдствіи переработаться въ органы самаго разнороднаго назначенія: въ мухогонку, въ хватательный органъ, въ правило, помогающее собакамъ поворачивать на бѣгу — помощь, впрочемъ, вѣроятно, незначительная, ибо почти куцый заяцъ такъ-же быстро поворачиваетъ на скаку.
Во-вторыхъ, мы можемъ иногда придавать важность признакамъ въ сущности маловажнымъ и возникшимъ отъ второстепенныхъ причинъ, независимыхъ отъ естественнаго подбора. Слѣдуетъ помнить, что климатъ, пища и т. д., вѣроятно, производятъ нѣкоторое прямое дѣйствіе на организацію; что утраченные признаки возникаютъ вновь, по закону возвращенія; что взаимнодѣйствія развитія должны были сильно содѣйствовать видоизмѣненію многихъ органовъ; и наконецъ, что половой подборъ часто долженъ былъ значительно видоизмѣнять наружные признаки животныхъ, давая самцамъ средства къ взаимной борьбѣ и къ прельщенію самокъ. Сверхъ того, какая-либо особенность въ строеніи, возникшая отъ вышеупомянутыхъ или неизвѣстныхъ причинъ, могла въ началѣ быть совершенно безполезною виду и лишь впослѣдствіи пригодиться его потомству, при новыхъ условіяхъ жизни, при вновь пріобрѣтенныхъ повадкахъ и нравахъ.
Вотъ нѣсколько примѣровъ въ поясненіе предъидущихъ замѣчаній. Еслибы существовали одни зеленые дятлы, и мы бы не знали, что есть много черныхъ и пестрыхъ видовъ, мы, конечно, сочли-бы зеленый цвѣтъ за прекрасное приспособленіе, скрывающее этого жителя деревьевъ отъ его враговъ; слѣдовательно, сочли бы эту окраску за признакъ важный, который могъ быть пріобрѣтенъ черезъ естественный подборъ; но, при извѣстныхъ намъ данныхъ, не могу сомнѣваться въ томъ, что этотъ цвѣтъ зависитъ отъ какой-либо другой причины, вѣроятно отъ половаго подбора. Вьющійся бамбукъ Малайскаго архипелага взбирается на самыя высокія деревья при помощи превосходно-устроенныхъ крючковъ, скученныхъ у кончиковъ его вѣтвей, и это обстоятельство, безъ сомнѣнія, очень полезно растенію; но такъ-какъ мы встрѣчаемъ подобные крючки на многихъ растеніяхъ не вьющихся, то крючки бамбука могли возникнуть въ силу неизвѣстныхъ намъ законовъ развитія, и лишь впослѣдствіи пригодиться этому растенію, когда, вслѣдствіе дальнѣйшихъ видоизмѣненій, оно стало вьющимся. Голая кожа на головѣ стервятника (Cathartes) обыкновенно считается прямымъ приспособленіемъ къ копанію въ гниломъ мясѣ; быть можетъ такъ, а быть можетъ она гола вслѣдствіе прямаго дѣйствія разлагающихся веществъ. Но мы должны быть крайне осторожны во всѣхъ подобныхъ заключеніяхъ: вспомнимъ, что кожа на головѣ зернояднаго индюка также нага. Указываютъ на швы черепа у молодыхъ млекопитающихъ, какъ на прекрасное приспособленіе для облегченія родовъ; и они, безъ сомнѣнія, облегчаютъ этотъ процессъ, можетъ быть для него необходимы; но такъ какъ подобные швы встрѣчаются и на черепахъ молодыхъ птицъ и пресмыкающихся, которымъ приходится только вылупляться изъ пробитаго яйца, мы можемъ заключить, что эта черта строенія возникла по законамъ развитія и пригодилась при рожденіи высшихъ животныхъ.
Мы совсѣмъ не знаемъ причинъ, обусловливающихъ легкія и маловажныя уклоненія; чтобы сознать наше незнаніе, стоитъ только вспомнить о разнообразіи породъ нашихъ домашнихъ животныхъ въ разныхъ странахъ, въ особенности въ странахъ мало образованныхъ, гдѣ эти животныя мало подвергались искусственному подбору. Внимательные наблюдатели убѣждены, что влажный климатъ дѣйствуетъ на развитіе шерсти и что съ развитіемъ шерсти связано развитіе роговъ. Горныя породы всегда разнятся отъ породъ, свойственныхъ равнинамъ. Гористая мѣстность должна, вѣроятно, вліять на заднія конечности, изощряя ихъ болѣе, а быть можетъ и на форму таза; а затѣмъ, по закону гомологіи, должны измѣниться и переднія конечности съ головою. Форма таза также могла бы повліять, черезъ давленіе, на форму головы дѣтеныша во чревѣ матери. Усиленное дыханіе, необходимое на значительныхъ высотахъ, должно-бы, какъ мы думаемъ, увеличить объемъ груди, и затѣмъ снова начались бы взаимнодѣйствія. Животныя, содержимыя дикарями въ разныхъ странахъ свѣта, часто принуждены бороться за пищу, и должны быть подвержены въ нѣкоторой мѣрѣ естественному подбору; и особи склада, слегка различнаго, должны уживаться лучше въ разныхъ климатахъ; и есть причины предполагать связь между складомъ и мастью. Хорошій наблюдатель утверждаетъ также, что скотъ, смотря по масти, въ неровной степени подверженъ нападкамъ насѣкомыхъ и отравленію извѣстными растеніями; такъ что и масть могла бы подпасть дѣйствію естественнаго подбора. Но у насъ далеко не хватаетъ свѣдѣній, необходимыхъ для опредѣленія важности извѣстныхъ и неизвѣстныхъ намъ законовъ измѣнчивости, и я тутъ намекнулъ на нихъ только для того, чтобы показать, что если мы не можемъ объяснить характеристическихъ различій нашихъ домашнихъ породъ, и тѣмъ не менѣе не подвергаемъ сомнѣнію ихъ общаго происхожденія, мы не должны придавать слишкомъ много вѣса нашему невѣдѣнію относительно причинъ подобныхъ легкихъ различій между видами. Я могъ бы указать съ тою-же цѣлію на различія между человѣческими породами, столь рѣзко обозначенныя; могу присовокупить, что можно, повидимому, пролить нѣкоторый свѣтъ на происхожденіе этихъ различій, принявъ въ разсчетъ особаго рода половой подборъ; но было бы безполезно останавливаться на этомъ предметѣ, не сообщая обильныхъ подробностей, которымъ здѣсь не мѣсто.
Предыдующія замѣчанія даютъ мнѣ поводъ сказать нѣсколько словъ о протестѣ, поднятомъ въ послѣднее время нѣкоторыми натуралистами противъ утилитарнаго ученія, по которому каждая подробность строенія сложилась для блага одареннаго ею организма. Эти натуралисты полагаютъ, что многія черты строенія созданы лишь для того, чтобы прельщать глазъ человѣка, или просто для разнообразія. Это ученіе, еслибы оно было основательно, совершенно опрокинуло бы мою теорію. Но я вполнѣ допускаю, что многія черты строенія не приносятъ прямой пользы обладающимъ имъ организмамъ. Физическія условія, вѣроятно, имѣли нѣкоторое вліяніе на организацію, независимо отъ могущей произойдти отъ этого пользы. Взаимнодѣйствія развитія, безъ сомнѣнія, играли роль очень важную, и полезное видоизмѣненіе одной части могло повлечь за собою разнообразныя видоизмѣненія въ другихъ частяхъ, подчасъ и совершенно безполезныя. Такъ точно и признаки, прежде полезные, или возникшіе въ прежнія времена въ силу взаимнодѣйствій развитія или по другой, неизвѣстной причинѣ, могутъ явиться вновь по закону возвращенія и оказаться безполезными.
Результаты естественнаго подбора, когда они заключаются въ пріобрѣтеніи самцами новыхъ средствъ для привлеченія самокъ, могутъ быть названы полезными лишь съ нѣкоторою натяжкою. Но самое важное, безъ сомнѣнія, соображеніе заключается въ томъ, что организація всякаго живаго существа главнымъ образомъ обусловливается наслѣдственностью, и что, слѣдовательно, хотя всякій организмъ, конечно, хорошо приспособленъ къ своему мѣсту въ природѣ, многіе органы не имѣютъ прямаго соотношенія съ нынѣшнимъ образомъ жизни вида. Такъ, мы не имѣемъ поводовъ предполагать, чтобы перепонки на лапахъ горнаго гуся или фрегата могли приносить этимъ птицамъ какую-либо особую пользу. Мы не можемъ предполагать, чтобы однѣ и тѣ-же кости, встрѣчающіяся въ рукѣ обезьяны, въ передней ногѣ лошади, въ крылѣ летучей мыши и въ плавникѣ моржа, были каждая въ отдѣльности полезны всѣмъ этимъ животнымъ. Мы смѣло можемъ приписать наслѣдственности эти черты строенія. Но прародителю горнаго гуся или фрегата перепонки на лапахъ, безъ сомнѣнія, были полезны, какъ и самымъ воднымъ изъ нынѣ живущихъ птицъ. Такъ точно мы можемъ представить себѣ, что у прародителя моржа были не плавники, а лапы съ пятью пальцами, приспособленныя къ хожденію или хватанію; далѣе мы можемъ позволить себѣ предположеніе, что отдѣльныя кости въ конечностяхъ обезьяны, лошади и летучей мыши, унаслѣдованныя отъ общаго прародителя, въ прежнія времена были болѣе спеціально полезны этому прародителю, или его предкамъ, чѣмъ нынѣ этимъ животнымъ, имѣющимъ столь различные нравы. Поэтому мы можемъ заключить, что всѣ эти кости могли быть пріобрѣтены черезъ естественный подборъ, подлежавшій въ прежнія времена, какъ и теперь, разнообразнымъ законамъ наслѣдственности, возвращенія, взаимнодѣйствій развитія и т. д. Поэтому всякую подробность въ строеніи всякаго живаго существа (принявъ въ соображеніе нѣкоторое прямое дѣйствіе физическихъ условій жизни) можно разсматривать либо какъ бывшую спеціально полезною какой-либо прадѣдовской формѣ, либо какъ полезную нынѣ потомкамъ этой формы, будь это прямо — или косвенно — въ силу сложныхъ законовъ развитія.
Естественный подборъ не можетъ произвести въ какомъ-либо видѣ видоизмѣненія, клонящагося исключительно къ благу другаго вида, хотя въ природѣ одинъ видъ постоянно пользуется особенностями въ строеніи другихъ видовъ и получаетъ отъ нихъ выгоду. Но естественный подборъ можетъ производить, и часто производитъ, черты строенія, прямо вредныя другимъ видамъ, какъ напримѣръ жало змѣй, сверло ихневмона, посредствомъ котораго онъ кладетъ яйца въ живое тѣло другихъ насѣкомыхъ. Еслибы можно было доказать, что какая-либо черта строенія въ какомъ-либо видѣ сложилась лишь на благо виду другому, такой фактъ опрокинулъ бы всю мою теорію, ибо такая черта строенія не моглабы сложиться въ силу естественнаго подбора. Хотя въ естественно-историческихъ сочиненіяхъ встрѣчается много указаній на подобныя приспособленія, я не могъ отыскать между ними даже одного, которому я могъ-бы придать сколько-нибудь вѣсу. Всѣми признано, что жало летучей змѣи дано ей на собственную защиту и на уничтоженіе ея добычи; но нѣкоторые авторы предполагаютъ, что ей въ то-же время данъ гремучій аппаратъ на собственный вредъ, а именно, для предупрежденія добычи. Послѣ этого можно сказать также, что кошка, собирающаяся прыгнуть, извиваетъ хвостъ для того, чтобы спугнуть мышь. Но я не могу, за недостаткомъ мѣста, входить здѣсь въ разсмотрѣніе этого и другихъ подобныхъ случаевъ.
Естественный подборъ не можетъ произвести въ организмѣ ничего, что̀ было-бы ему вредно; ибо естественный подборъ дѣйствуетъ только на пользу организма и въ силу этой пользы. Никакой органъ, какъ замѣтилъ Пали, не можетъ сложиться для того, чтобы причинить страданіе или вредъ его обладателю. Если точно взвѣсить добро и зло, причиняемое каждымъ органомъ, всякій въ цѣломъ окажется полезнымъ. Съ теченіемъ временъ, если, при измѣнившихся жизненныхъ условіяхъ, какая-либо часть тѣла станетъ вредною для организма, она видоизмѣнится; если же нѣтъ, видъ вымретъ, какъ вымерли миріады видовъ прежде его.
Естественный подборъ стремится только къ тому, чтобы довести каждый организмъ до одинаковой степени совершенства съ прочими жителями той-же страны, съ которыми ему приходится состязаться, или до степени совершенства немного высшей. И мы видимъ, что такова именно степень совершенства, достигаемая организмами въ природѣ. Мѣстныя животныя и растенія Новой Зеландіи, напримѣръ, совершенны въ сравненіи другъ съ другомъ, но они теперь быстро отступаютъ передъ побѣдоноснымъ полчищемъ растеній и животныхъ, ввезенныхъ изъ Европы. По свидѣтельству первыхъ авторитетовъ, даже совершеннѣйшій изъ органовъ — глазъ не вполнѣ исправляетъ сферическую аберрацію свѣта. Естественный подборъ не всегда, по необходимости, ведетъ къ безусловному совершенству и, насколько мы можемъ судить, не всегда природа представляетъ намъ такое совершенство. Если нашъ разумъ заставляетъ насъ восхищаться въ природѣ множествомъ неподражаемыхъ приспособленій, тотъ-же разумъ учитъ насъ, хотя въ обѣ стороны возможны ошибки, что другія приспособленія менѣе совершенны. Можемъ-ли мы считать совершеннымъ жало осы или пчелы, которое, при употребленіи противъ разныхъ враговъ, не можетъ быть снова втянуто, вслѣдствіе загнутыхъ назадъ зубцовъ, и слѣдовательно производитъ неизбѣжно смерть насѣкомаго, вырывая его внутренности?
Мы можемъ представить себѣ, что жало пчелы было первоначально зазубреннымъ буровомъ, подобнымъ тому, которымъ обладаютъ столь многіе члены того-же обширнаго порядка, и что этотъ органъ видоизмѣнился, но не усовершенствовался, для теперешняго своего отправленія, при чемъ ядъ, первоначально назначенный для произведенія наростовъ на растеніяхъ, усилился. Съ этой точки зрѣнія, мы можемъ понять, почему употребленіе жала такъ часто причиняетъ смерть самому насѣкомому; ибо если въ общемъ итогѣ способность жалить полезна всему обществу пчелъ, она удовлетворяетъ требованіямъ естественнаго подбора, хотя-бы и причиняла смерть нѣкоторымъ отдѣльнымъ его членамъ. Если мы удивляемся по истинѣ чудному чутью, посредствомъ котораго самцы многихъ насѣкомыхъ отыскиваютъ своихъ самокъ, можемъ-ли мы восхищаться расположеніемъ, для одной этой цѣли, тысячей трутней, впрочемъ совершенно безполезныхъ обществу и ежегодно избиваемыхъ своими трудолюбивыми и безплодными сестрами? Хотя это намъ и трудно, но намъ слѣдуетъ восхищаться дикой, инстинктивной злобою пчелы-матки, уничтожающей молодыхъ матокъ, своихъ дочерей, тотчасъ по ихъ рожденіи, или погибающей въ борьбѣ съ ними; ибо это несомнѣнно полезно обществу; и материнская любовь или материнская ненависть, хотя послѣдняя, къ счастію, большая рѣдкость, — все едино передъ неумолимыми законами естественнаго подбора. Если мы восхищаемся разными тонкими приспособленіями, посредствомъ которыхъ цвѣтки ятрышника и многихъ другихъ растеній оплодотворяются насѣкомыми, можемъ-ли мы считать столь-же совершеннымъ развитіе цѣлыхъ облаковъ пыльцы на нашихъ соснахъ, для того, чтобы нѣсколько зернышекъ ея случайно донеслись вѣтромъ до яичекъ?
Заключеніе. — Мы въ этой главѣ разобрали нѣкоторыя изъ возраженій, которыя можно привести противъ моей теоріи. Многія изъ нихъ очень затруднительны. Но я полагаю, что этотъ разборъ пролилъ свѣтъ на многіе факты, совершенно необъяснимые съ точки зрѣнія отдѣльныхъ актовъ творенія. Мы видѣли, что виды во всякій данный періодъ измѣнчивы лишь въ извѣстныхъ предѣлахъ и не связаны между собою множествомъ нечувствительныхъ переходовъ, отчасти оттого, что процессъ естественнаго подбора по необходимости долженъ быть очень медленъ и дѣйствовать, въ каждый данный моментъ, лишь на очень немногія формы; отчасти-же оттого, что самый процессъ естественнаго подбора почти необходимо влечетъ за собою безпрестанное вытѣсненіе и истребленіе предшествовавшихъ и посредствующихъ переходовъ. Близко-сродные виды, нынѣ живущіе въ области непрерывной, вѣроятно, во многихъ случаяхъ, возникли когда эта область была расчленена и не представляла постепенныхъ переходовъ между разными условіями жизни. Когда двѣ разновидности возникаютъ въ двухъ полосахъ сплошной области, то, по большей части, должна образоваться и средняя между ними разновидность, приспособленная къ промежуточной полосѣ; но, по причинамъ, изложеннымъ выше, эта средняя разновидность должна обыкновенно существовать въ меньшихъ количествахъ, чѣмъ двѣ формы, связуемыя ею; слѣдовательно, эти послѣднія, въ теченіе дальнѣйшихъ видоизмѣненій, по самой многочисленности своихъ представителей, должны пользоваться значительнымъ преимуществомъ надъ менѣе многочисленною среднею разновидностію, и должны, по большей части, вытѣснить и истребить ее.
Мы видѣли въ этой главѣ, какъ осторожны мы должны быть въ заключеніи, что самые различные образы жизни не могутъ постепенно переходить одинъ въ другой; что летучая мышь, напримѣръ, не могла образоваться, черезъ естественный подборъ, изъ животнаго, первоначально лишь перепархивающаго по воздуху.
Мы видѣли, что, при новыхъ жизненныхъ условіяхъ, видъ можетъ измѣнить свой образъ жизни, или разнообразить его, причемъ могутъ оказаться различія между самыми близкими сродниками. Поэтому мы можемъ понять — принявъ въ соображеніе, что каждый организмъ стремится жить повсюду, гдѣ только можетъ — какъ случилось, что существуютъ наземные гуси съ перепончатыми лапами, степные дятлы, ныряющіе дрозды и буревѣстники съ нравами чистиковъ.
Хотя предположеніе, что органъ, столь совершенный, какъ глазъ, сложился черезъ естественный подборъ, всякаго поразитъ своею смѣлостью, но когда какой-либо органъ представляетъ намъ длинный рядъ постепенныхъ осложненій, изъ которыхъ всякое полезно его обладателю, тогда нѣтъ ничего нелогичнаго въ предположеніи, что этотъ органъ, при измѣняющихся условіяхъ жизни, можетъ, черезъ естественный подборъ, достигнуть до всякой мыслимой степени совершенства. Въ случаяхъ, когда намъ неизвѣстны среднія или переходныя состоянія, мы должны быть очень осторожны въ заключеніи, что таковыя не могли существовать; ибо гомологіи многихъ органовъ и ихъ переходныя состоянія показываютъ возможность дивныхъ превращеній, по крайней мѣрѣ, въ отправленіяхъ. Напримѣръ, плавательный пузырь, повидимому, превратился въ дышащее воздухомъ легкое. Эти переходы, какъ кажется, значительно облегчались тѣмъ обстоятельствомъ, что одинъ органъ прежде совершалъ одновременно очень различныя отправленія и лишь впослѣдствіи приспособился исключительно къ одному изъ нихъ, а также, что два очень различные органа совершали одновременно одно отправленіе, и одинъ изъ нихъ усовершенствовался, пока пользовался помощью другаго.
Мы знаемъ далеко слишкомъ мало, чтобы имѣть право сказать, хотя-бы въ одномъ случаѣ, что какая-либо часть или органъ столь маловажны для благосостоянія вида, что измѣненія въ его строеніи не могли медленно накопиться путемъ естественнаго подбора. Но мы можемъ быть вполнѣ увѣрены, что многія видоизмѣненія, обусловленныя исключительно законами развитія, и первоначально совершенно безполезныя виду, впослѣдствіи пригодились его видоизмѣненному потомству. Мы можемъ принять также, что часть, прежде очень важная, подчасъ сохранилась (какъ, напримѣръ, хвостъ водныхъ животныхъ ихъ наземными потомками), хотя она сдѣлалась столь маловажною, что не могла-бы, въ настоящее время, сложиться черезъ естественный подборъ — силу, дѣйствующую лишь черезъ сохраненіе, среди жизненной борьбы, уклоненій полезныхъ.
Естественный подборъ не можетъ произвести ничего въ одномъ видѣ исключительно на вредъ или на благо виду другому, хотя онъ и можетъ произвести части, органы и отдѣленія, въ высшей степени полезные или даже необходимые, или въ высшей степени вредные другому виду, но въ то-же время полезные и ихъ обладателю. Естественный подборъ во всякой густо-населенной странѣ долженъ дѣйствовать главнымъ образомъ черезъ состязаніе ея жителей между собою, и слѣдовательно придаетъ организмамъ совершенство, или силу въ жизненной борьбѣ, лишь въ мѣрѣ, необходимой въ этой мѣстности. Поэтому жители одной страны (по бо̀льшей части, менѣе обширной) часто должны уступать, и, какъ мы видѣли, дѣйствительно уступаютъ жителямъ другой (по бо̀льшой части, обширнѣйшей) страны. Ибо въ странѣ болѣе обширной должно было существовать болѣе особей, болѣе разнообразныхъ формъ, и соисканіе должно было быть болѣе упорно, слѣдовательно и общій уровень совершенства выше. Естественный подборъ не долженъ, по необходимости, производить формы безусловно-совершенныя; да природа, насколько намъ дано судить, и не представляетъ такого совершенства.
По теоріи естественнаго подбора, намъ ясенъ полный смыслъ древняго естественноисторическаго правила: «Natura non facit saltum». Это правило, если принимать въ соображеніе лишь нынѣшнее населеніе земли, не совсѣмъ истинно; но если присоединить къ нему всѣ вымершіе организмы, оно, по моей теоріи, должно быть истиною безусловною.
Всѣми признано, что органическій міръ подлежитъ двумъ великимъ законамъ — закону единства типа и закону жизненныхъ условій. Подъ единствомъ типа мы разумѣемъ то существенное совпаденіе въ строеніи, которое мы видимъ въ организмахъ одного класса и которое совершенно независимо отъ ихъ образа жизни. По моей теоріи, единство типа объясняется единствомъ происхожденія. Законъ жизненныхъ условій, проведенный такъ настойчиво знаменитымъ Кювье, вполнѣ заключается въ началѣ естественнаго подбора. Ибо естественный подборъ дѣйствуетъ, либо приспособляя видоизмѣняющіеся органы каждаго живаго существа къ органическимъ или неорганическимъ условіямъ его существованія, либо приспособивъ ихъ въ давно-прошедшія времена, причемъ приспособленію иногда содѣйствуетъ употребленіе и неупотребленіе органа, его слегка видоизмѣняетъ прямое вліяніе внѣшней жизненной среды и постоянно управляютъ имъ разнообразные законы развитія. Поэтому, въ сущности, законъ жизненныхъ условій — главный законъ; ибо онъ заключаетъ въ себѣ, въ силу наслѣдственности приспособленій, и законъ единства типа.