Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XXV/ДО
Миссъ Гудъ умерла, какъ и жила, съ большимъ достоинствомъ. Старикъ Гаузеръ провелъ у ея постели безвыходно двои сутки, стараясь облегчить послѣднія минуты больной. Бургардтъ чередовался съ нимъ въ дежурствѣ и тоже почти не спалъ. Все происходившее производило на него глубокое впечатлѣніе, какимъ-то страннымъ образомъ совпадая съ собственнымъ угнетеннымъ настроеніемъ. Миссъ Гудъ уходила изъ этого міра неразрѣшимой загадкой, какъ непризнанная женщина новаго вѣка, которому нужны паръ, электричество, разныя чудеса техники и послѣднія слова науки, а человѣкъ не нуженъ. Нужна, вообще, машина, а человѣкъ подешевѣлъ, какъ сравнительно неудачный по силѣ конкуррентъ. И подешевѣла главнымъ образомъ женщина. Вѣдь на Востокѣ нѣтъ разростающагося въ гигантской прогрессіи института третьяго пола, какъ нѣтъ и жертвъ общественнаго темперамента. Восточная женщина еще сохранила свою большую цѣну и ее нужно заработать, а культурная англійская женщина является результатомъ. перепроизводства. Вѣдь это ужасное явленіе, когда дѣвушка должна уходить отъ родного очага въ далекую неизвѣстную страну и вести свою трудовую жизнь среди чужихъ людей, чужой обстановки и чужихъ интересовъ. Вѣдь это тоже смерть, смерть цѣлаго народа… На эту тему Бургардтъ и Гаузеръ проговорили двѣ ночи.
— Исторія повторяется, — думалъ вслухъ старикъ. — Мы присутствуемъ при роковомъ поворотѣ и не замѣчаемъ его. Развѣ греки или римляне замѣчали свое паденіе? У насъ останутся машины, рѣдкія изобрѣтенія и послѣднія слова науки, а человѣкъ уйдетъ, выродится. Получатся dégénères supérieurs…
— Что же дѣлать, докторъ?
Старикъ Гаузеръ краснорѣчиво разводилъ руками и закрывалъ глаза.
— Тутъ ничего нельзя подѣлать, потому что весь общественный организмъ зараженъ и болѣзнь приняла скрытую форму. Мы ищемъ только отдѣльныхъ виновниковъ, а это есть большая ошибка и непослѣдовательность. Я уже давно все это замѣтилъ, говорилъ объ этомъ и писалъ, но надо мной только много смѣялись. "Старый Гаузеръ хочетъ быть оригинальнымъ"… "Старый Гаузеръ сошелъ съ ума". Хе-хе-хе! А развѣ я виноватъ, что понимаю больше другихъ? Вотъ и сейчасъ я опять правъ, и мнѣ жаль миссъ Гудъ, которая была большая женщина.
Оказалось, что докторъ тоже былъ "третьимъ поломъ" и провелъ жизнь холостякомъ. А между тѣмъ его завѣтной мечтой было имѣть семью и маленькихъ Гаузеровъ. Но что дѣлать — когда былъ молодъ, приходилось много работать, чтобы "обставить себя", а когда вся обстановка получилась — докторъ Гаузеръ состарился.
— Конечно, я могъ жениться и въ этомъ возрастѣ, — точно оправдывался старикъ: — но я уже потерялъ аппетитъ къ семейной жизни, а затѣмъ принципіально долженъ былъ воздержаться, потому что дѣти отъ отцовъ такого возраста бываютъ склонны къ самоубійству… Да, у каждаго жизнь складывается по своему, и старый Гаузеръ остался одинокимъ.
Анита вытащила старый альбомъ миссъ Гудъ, гдѣ хранилась ея фотографія, когда она была молодой. Докторъ долго и съ особеннымъ вниманіемъ разсматривалъ ее, а когда Анита ушла, проговорилъ со вздохомъ:
— Представьте себѣ… да… если память мнѣ не измѣняетъ… Нѣтъ, именно это та самая дѣвушка, которую я лѣчилъ и… и… гмъ… если я не ошибаюсь, я былъ ей увлеченъ… да, да… Вотъ встрѣча!
Потомъ на старика напало сомнѣніе, дѣйствительно ли это была та самая дѣвушка, въ которую онъ былъ влюбленъ. Вѣдь это было такъ давно… Когда мертвая миссъ Гудъ была положена на столъ, докторъ Гаузеръ вошелъ въ комнату посмотрѣть на нее и отшатнулся. Да, это была она. Въ этомъ не могло быть никакого сомнѣнія. Послѣ смерти нѣкоторое время, особенно у женщинъ, лицо точно молодѣетъ.
— Боже мой, это она… — шепталъ старикъ въ ужасѣ, хватаясь за голову. — И я ее не узналъ… Пора старому Гаузеру умирать.
Бѣдная Анита еще въ первый разъ видѣла покойника и точно вся застыла. Мать она плохо помнила. Ей все казалось, что это неправда, что вотъ — вотъ миссъ Гудъ поднимется и сдѣлаетъ всѣмъ строгій выговоръ. Отецъ былъ особенно внимателенъ къ ней и, видимо, слѣдилъ за ея настроеніемъ. При постороннихъ Анита старалась не плакать, а убѣгала въ дѣтскую, гдѣ всякая мелочь напоминала ей миссъ Гудъ. Дѣвочка плакала не столько о самой миссъ Гудъ, сколько о томъ, что постоянно ее огорчала своимъ поведеніемъ. Теперь ей казалось, что даже неодушевленные предметы являются для нея нѣмымъ упрекомъ — любимое кресло, на которомъ всегда сидѣла миссъ Гудъ, ея рабочій столикъ, полочка съ любимыми англійскими авторами, ея чайная чашка, вывезенная еще изъ Англіи. Да, эти вещи еще жили, напоминая всѣ привычки своей хозяйки.
Сейчасъ послѣ смерти миссъ Гудъ хозяйство поступило въ полное распоряженіе человѣка Андрея, который, какъ оказалось, рѣшительно все зналъ и все умѣлъ предусмотрѣть. Онъ же заказывалъ и трауръ Анитѣ, и гробъ для покойницы, и всѣ подробности похоронъ. Человѣкъ Андрей рѣшилъ, между прочимъ, капитальный вопросъ о томъ, по какому обряду хоронить "старую барышню". Конечно, по православному, потому какъ миссъ Гудъ очень одобряла русскіе похороны, а на послѣдней недѣлѣ поста ходила въ русскую церковь. Однимъ словомъ, все нужно было устроить честь-честью, потому что покойница хотя и была строгонька, а ужъ, сдѣлайте милость, человѣкъ правильный! Дай Богъ всякому такъ-то прожить.
— Ахъ, дѣлай, какъ знаешь! — говорилъ Бургардтъ, когда человѣкъ Андрей приставалъ къ нему съ разными пустяками. — Не все ли равно, какъ и что устроимъ…
— Нѣтъ, ужъ вы извините, баринъ. Все, чтобы въ полномъ аккуратѣ… Не такой былъ человѣкъ, чтобы безпорядокъ.
— Хорошо, хорошо. Если, что нужно — спрашивай Аниту. Она теперь осталась хозяйкой въ домѣ…
— Ужъ это извѣстно…
Покойница была поставлена въ гостиной, и Бургардтъ очень удивился, когда увидѣлъ около гроба Гаврюшу, читавшаго псалтырь. Послѣ исторіи въ Павловскѣ Бургардтъ его не видалъ и даже забылъ обо всемъ. Гаврюша читалъ ровно и спокойно, крестился широкимъ настоящимъ крестомъ и походилъ на молодого послушника. Бургардту показалось, что даже въ самой фигурѣ Гаврюши есть какое-то скрытое духовное смиреніе.
Всѣ эти дни Гаврюша гдѣ-то прятался, и Бургардтъ совершенно забылъ о немъ. Сейчасъ выплыла наружу нея павловская глупая исторія, но Бургардтъ посмотрѣлъ на своего ученика совершенно другими глазами. Конечно, онъ былъ виноватъ, это вѣрно, но съ другой стороны его и обвинять было нельзя. У молодости есть свои права. Сейчасъ читающій псалтырь Гаврюша для Бургардта являлся живой совѣстью. Да, это онъ, Бургардтъ, виноватъ, что поставилъ молодого человѣка въ глупое положеніе. И голыя мраморныя женщины имѣютъ свою жизнь, а Гаврюша былъ живой человѣкъ. Бургардту съ особенной отчетливостью рисовалась его собственная жизнь, полная такихъ вопіющихъ противорѣчій и несообразностей. Бѣдный юноша, какъ созрѣвшее зерно, попалъ между вертящимися жерновами. Мысль о своей конченности, заглохшая на время, опять поднялась въ душѣ Бургардта, хотя онъ и смотрѣлъ сейчасъ на нее уже съ другой точки зрѣнія. Да, это было другое и не менѣе тяжелое. Смерть миссъ Гудъ являлась какой-то роковой поправкой, дававшей новое теченіе мыслямъ Бургардта. Онъ припомнилъ свои споры съ Шипидинымъ и мысленно согласился съ нимъ. Искусство было такъ далеко отъ дѣйствительности, выбирая только кричащіе моменты, рельефныя положенія и вызывающія позы. Вѣдь вся жизнь — трагедія. Даже вотъ этотъ Гаврюша, который сейчасъ читаетъ псалтырь — тоже трагедія. И все трагедія, трагедія мелочей, недосказанныхъ подробностей, подавленныхъ страданій и непроявившихся чувствъ. Гдѣ отвѣтъ? Куда идти? Для чего жить и работать?
Вслушиваясь въ чтеніе Гаврюши, Бургардтъ невольно началъ вникать въ смыслъ великой книги. Отдѣльныя фразы и выраженія такъ рельефно отвѣчали его собственному настроенію. Боже мой, вѣдь это болитъ его собственная душа, болитъ и мучается такими хорошими покаянными словами… А тутъ еще безмолствующая миссъ Гудъ, которая точно слушала эти слова скорби и душевнаго умиленія.
Въ одинъ изъ перерывовъ Гаврюша подошелъ къ Бургардту и проговорилъ:
— Вы на меня сердитесь, Егоръ Захаровичъ?
— Лично вы меня не обидѣли, Гарвюша, да сейчасъ и не мѣсто и не время говорить о нѣкоторыхъ вещахъ, — отвѣтилъ Бургардтъ, удивляясь собственной сухости.
Очевидно, Гаврюша ожидалъ какой нибудь вспышки и былъ доволенъ, что отдѣлался такъ дешево, хотя ему было бы легче, если бы Бургардтъ вспылилъ и "отчиталъ" его. Потомъ вся настоящая обстановка располагала къ покаянному настроенію.
Въ жизни трагедіи и комедіи идутъ рука объ руку, какъ мракъ и свѣтъ. Пріѣхалъ старикъ Гаузеръ, хотя ему, какъ врачу, рѣшительно нечего было дѣлать у покойника. Онъ и явился такимъ смущеннымъ, почти виноватымъ и даже совралъ, что заѣхалъ по пути, ссылаясь на какую-то консультацію. Бургардтъ былъ радъ его видѣть и расцѣловалъ милаго добраго джентльмэна, что вышло ужъ совсѣмъ не корректно.
— Да, да, я понимаю… — бормоталъ смущенно Гаузеръ, поправляя очки. — Я не виноватъ, что другіе не понимаютъ.
Старикъ держалъ себя своимъ человѣкомъ въ домѣ, принималъ живое участіе во всѣхъ хлопотахъ, старался развлечь Аниту и даже бѣгалъ въ переднюю отворять дверь, когда человѣка Андрея не было дома. Разъ, именно въ одну изъ такихъ критическихъ минутъ, Гаузеръ выбѣжалъ на рѣзкій звонокъ въ переднюю, разсердившись по дорогѣ на негодяя, который такъ громко звонитъ, когда въ домѣ покойница, и, отворивъ дверь, встрѣтился лицомъ къ лицу съ Сахановымъ. Они смѣряли другъ друга вызывающими взглядами, и Гаузеру показалось, что дерзкій гость принимаетъ его за новаго лакея. На послѣднемъ основаніи онъ, когда Сахановъ хотѣлъ спять верхнее пальто, спросилъ его довольно рѣзко:
— Вамъ что угодно, милостивый государь?
— Мнѣ? — пробормоталъ растерявшійся немного Сахановъ. — А вы кто такой будете?
— Я — докторъ Гаузеръ… А вы?
— Я — другъ дома, а по профессіи — критикъ, публицистъ и чуть-чуть ученый. Моя фамилія: Сахановъ…
— О, это совсѣмъ другое дѣло, — заговорилъ старикъ, протягивая руку: — хотя и друзья дома не должны такъ громко звонить, когда въ домѣ покойникъ…
— Я не буду больше, domine…
Слово "покойникъ" заставило Саханова отступить. Онъ страшно боялся покойниковъ и всякихъ похоронъ и еслибы зналъ, то, конечно, не пришелъ бы. Но сейчасъ отступать было поздно, особенно, когда докторъ объяснилъ, что умерла миссъ Гудъ и что Бургардтъ сейчасъ вернется. Если бы отворилъ дверь человѣкъ Андрей, а тутъ чортъ подсунулъ нѣмца, да еще дернуло отрекомендоваться другомъ дома.
— Удивляюсь, какъ его Васяткинъ прозѣвалъ, — ворчалъ Сахановъ, раздѣваясь. — Вы не знаете Васяткина? Тоже другъ дома и спеціалистъ по похоронной части… Очень милый мужчина вообще и въ частности.
Когда Бургардтъ, ѣздившій въ редакцію одной газеты напечатать извѣщеніе о смерти миссъ Гудъ, вернулся домой, онъ нашелъ у себя въ кабинетѣ Гаузера и Саханова, бесѣдовавшихъ самымъ мирнымъ образомъ, причемъ Сахановъ называлъ доктора domine и старикашкой, а докторъ хлопалъ его по колѣнкѣ и говорилъ:
— А вы мнѣ нравитесь, чортъ возьми, хотя рвать звонки и не полагается воспитанному человѣку…
— Я еще могу исправиться, domine…
Развеселившійся докторъ подмигнулъ и спросилъ:
— А признайтесь, г. публицистъ и критикъ, вы меня приняли за оффиціанта?
— О, это тайна, которая умретъ вмѣсто со мной, domine…