[5]Пѣвецъ гражданской скорби.
Въ началѣ 18 столѣтія два крупныхъ явленія свидѣтельствуютъ о начинающемся политическомъ и умственномъ пробужденіи армянскаго общества.
Эти два явленія не имѣютъ ничего общаго между собой; одно носитъ чисто литературный характеръ, другое политическій.
Группа борцовъ во главѣ съ Израилемъ Ори, меликами, Давидъ-бекомъ возымѣли мечту о политической свободѣ, но какъ извѣстно программа этихъ самоотверженныхъ борцовъ за свободу не осуществилась.
Пробужденіе на другомъ, на литературномъ поприщѣ мы видимъ въ основаніи о. Мхитаромъ монастырскаго братства въ Венеціи; цѣлью этого братства было изученіе необходимыхъ наукъ для духовныхъ нуждъ армянскаго народа, а впослѣдствіи дѣятельность этого братства суживается и носитъ чисто академическій характеръ; такъ что эти два явленія не могли непосредственно воздѣйствовать на общественную жизнь, не могли быть руководителями общества на пути его общественнаго развитія и не могли быть вожаками армянскаго народа на пути его національнаго самосуществованія.
[6]
Тѣмъ не менѣе заслуга венеціанскаго братства очень велика; если оно, запершись въ своей скромной обители, не хотѣло вмѣшиваться въ суетную жизнь, въ мірскія дѣла, то оно тамъ не бездѣйствовало; за это время тамъ подготовлялся тотъ обширный, богатый матеріалъ, который впослѣдствіи весьма понадобился пробудившемуся отъ сна армянскому обществу; тамъ, въ этой скромной обители, впервые начали изучать древнюю классическую литературу, тамъ извѣстнымъ историкомъ о. Чамчьяномъ былъ составленъ большой трудъ по исторіи Арменіи, тамъ былъ составленъ въ продолженіе 50 лѣтъ первый армянскій академическій словарь, въ которомъ объяснены почти всѣ армянскія слова, (грабаръ) текстами изъ классическихъ авторовъ; единственный этотъ драгоцѣнный вкладъ мхитаристовъ въ родную литературу могъ бы доставить имъ славное имя.
Увлеченіе чистой наукой на западѣ за этотъ періодъ, какъ мы видимъ, отразилось и въ армянской дѣйствительности. Въ началѣ XIX столѣтія въ Индіи(?), кромѣ періодической печати появляются ученые труды по ариѳметикѣ, исторіи, живописи, переводятся на армянскій языкъ Гомеръ, Виргилій, Шатобріанъ, Рассинъ и др., кромѣ того появляются самостоятельныя поэтическія произведенія, какъ то Багратуни „Князь Гайкъ“, „Золотой вѣкъ“ Овнана Ванаденца и друг.
Но все это писалось и переводилось на классическомъ армянскомъ языкѣ—грабарѣ, такъ что дѣлалось достояніемъ только немногихъ. Только немногіе избранные могли заниматься литературой.
Такое ненормальное положеніе не могло продолжаться долго. Появилась, естественно потребность замѣнить мертвый, классическій языкъ, живымъ, понятнымъ для всѣхъ языкомъ,
[7]такія попытки мы видимъ еще въ XII вѣкѣ. Но какъ первая, такъ и послѣдующія за ней попытки были нерѣшительны и робки. Сторонники классическаго языка чувствовали еще подъ собой твердую почву и продолжали отстаивать первенствующее господство классическаго языка; хотя за этотъ періодъ мы встрѣчаемъ нѣсколько книгъ и практическихъ руководствъ, написанныхъ для народа на понятнымъ для него языкѣ, но все это носило единичный, и случайный характеръ.
Особенно острый оборотъ принялъ вопросъ о новомъ литературномъ языкѣ въ 60 годахъ прошлаго столѣтія въ литературѣ русскихъ армянъ.
Дѣятелямъ этого періода, отдавшимъ себя на служеніе обществу и своему народу, пришлось много работать надъ выработкой общаго и понятнаго для всѣхъ языка. Благодаря изобилію нарѣчій, они не могли остановиться на какомъ нибудь изъ нихъ и сдѣлать его литературнымъ; имъ пришлось выработать новый общій языкъ. Въ основу этого языка они положили не народный языкъ, какъ слѣдовало ожидать, (хотя попытка въ этомъ направленіи была, именно въ 1842 г. Х. Абовьяномъ была написана извѣстная поэма „Раны Арменіи“, изданная въ 1858 г.; она имѣла большой успѣхъ) а классическій армянскій языкъ—грабаръ. Такая постановка вопроса врядъ-ли можетъ быть признана правильной. Насколько бы богатъ и обработанъ ни былъ классическій языкъ—грабаръ, онъ ужъ не могъ развиваться дальше потому, что это не живой языкъ, а мертвый, тѣмъ болѣе поэтому онъ не могъ служить основаніемъ новаго литературнаго языка; таковымъ долженъ былъ быть народный армянскій языкъ, отличающійся богатствомъ и гибкостью. Такая ошибка произошла потому, что люди, рѣшающіе этотъ вопросъ, не были
[8]хорошо знакомы съ народнымъ языкомъ въ разнообразныхъ его проявленіяхъ; изученіемъ послѣдняго занялись потомъ. Прельстившись правильностью и богатствомъ грабара они предпочли его живому—народному языку.
Нельзя не отмѣтить заслугъ въ вопросѣ о выработкѣ новаго литературнаго языка профессора С. Назарьянца, который своими публицистическими статьями защищалъ права гражданства послѣдняго, но онъ былъ скорѣе теоретикомъ, чѣмъ практикомъ. Онъ хорошо сознавалъ, что классическій языкъ отжилъ свой вѣкъ, но не способенъ былъ создать новаго. Заслуживаютъ вниманія также труды талантливаго публициста М. Налбандянца и поэта Шахъ-Азиза, который своими красивыми стихами способствовалъ развитію новаго языка.
Долженъ былъ появиться крупный поэтическій талантъ который силой своего творчества вдохновилъ-бы и далъ права гражданства тому новому языку, который долженъ былъ господствовать въ литературѣ.
Недолго пришлось ждать этого добраго генія.
Въ началѣ 50 годовъ прошлаго столѣтія на литературное поприще выступаетъ Р. Патканьянъ своей поэмой „Смерть полководца Зармайра“. Поэма эта написана на понятномъ для всѣхъ языкѣ; это была едва-ли не первая попытка въ этомъ направленіи.
Въ этой поэмѣ, да и вообще въ стихотвореніяхъ перваго періода, мы замѣчаемъ еще вліяніе классическаго языка; поэту трудно было сразу отрѣшиться отъ языка, такъ долго господствовавшаго въ литературѣ.
Впослѣдствіи въ произведеніяхъ поэта мы замѣчаемъ уже вліяніе народной рѣчи и мѣстнаго говора. Поэтъ обращается къ богатому народному языку и здѣсь таланту его
[9]представляется большой просторъ. Благодаря крупному поэтическому дарованію и удивительному поэтическому чутью поэтъ очень умѣло пользуется всѣми нарѣчіями.
Слова и выраженія изъ того или другого нарѣчія, употребленныя поэтомъ въ своихъ произведеніяхъ, имѣютъ красивую и понятную литературную форму.
Прежде чѣмъ сказать нѣсколько словъ о произведеніяхъ Р. Патканьяна, съ поэзіей котораго мы намѣрены настоящимъ сборникомъ познакомить русскую читающую публику, скажемъ нѣсколько словъ о тѣхъ внѣшнихъ факторахъ, которые такъ сказать давали толчекъ и способствовали быстрому и успѣшному развитію національно-общественнаго самосознанія армянскаго общества.
Возгорѣвшееся на югѣ Италіи въ половинѣ прошлаго столѣтія освободительное гарибальдійское движеніе оказало большое вліяніе на армянскую дѣйствительность; идея свободы нашла здѣсь для себя болѣе подходящую почву, чѣмъ гдѣ-либо въ другой странѣ. Этой святой свободы страстно жаждалъ порабощенный армянскій народъ.
Не маловажную роль сыграли въ исторіи развитія армянскаго общественнаго самосознанія свѣтлыя страницы русской общественной жизни.
Важное мѣсто занимаетъ въ армянской исторіи, въ особенности въ поэзіи Р. Патканьяна, русско-турецкая кампанія. Освобожденіе славянскихъ народностей отъ варварскаго ига много способствовало поднятію національнаго духа армянъ. Они ждали что и ихъ коснется освободительная рука и они тогда будутъ дышать свободно и жить по человѣчески.
Всѣ эти ожиданія, надежды и пожеланія конечно должны были отразиться въ литературѣ, и здѣсь высказывается вся
[10]чуткость души этого поэта. Въ то время, какъ одни поэты были заняты воспѣваніемъ личныхъ чувствъ, величественная фигура пѣвца свободы стояла на виду у всѣхъ, на стражѣ національно-общественныхъ интересовъ.
Струны его лиры звучатъ сильнѣй; лучшія произведенія имъ написаны за этотъ періодъ. Онъ жилъ вмѣстѣ съ народомъ, съ обществомъ, онъ являлся выразителемъ лучшихъ ихъ стремленій и пожеланій.
„Спѣшите дѣти мои, спѣшите, насталъ часъ свободы“ восклицаетъ онъ, „если жива еще въ васъ душа храбраго Вардана, вы спасете свою родину“.
Но не осуществились радужныя мечты великаго поэта-патріота; какъ извѣстно, результатомъ русско-турецкой кампаніи для армянъ явилась до нынѣ мартвая 61 статья берлинскаго трактата; къ великому стыду просвѣщенной Европы, подписавшей этотъ трактатъ, многострадальный армянскій народъ до сихъ поръ тяготится подъ зловѣщимъ, варварскимъ игомъ и ждетъ свободы отъ своихъ храбрыхъ сыновъ……
Р. Патканьянъ, болѣе популярный подъ псевдонимомъ Гамаръ-Катипа, родился въ 1830 г. въ Нахичевани н/д. Родъ Патканьяна знаменитъ; эта семья дала многихъ самоотверженныхъ и энергичныхъ дѣятелей армянскому народу. Дѣдъ Р. Патканьяна, Серовпэ Патканьянъ, былъ учителемъ въ Константинополѣ. Во время религіозныхъ распрей между о. Давидомъ и о. Даніиломъ онъ былъ горячимъ сторонникомъ послѣдняго и въ литературѣ извѣстенъ какъ авторъ стихотворенія протестующаго противъ о. Давида. Отецъ Патканьяна, Габріэль Патканьянъ, былъ однимъ изъ самыхъ образованныхъ и умныхъ священниковъ. Нѣкоторое время онъ исполнялъ обязанности инспектора при нерсесіанской духовной семинаріи.
[11]Въ литературѣ Р. Патканьянъ извѣстенъ какъ авторъ многихъ стихотвореній и статей, какъ редакторъ журнала „Араратъ“ (отъ 1849—51 г.) и какъ сотрудникъ „Кавказа“ (1845 г.).
Двоюродный братъ поэта, Керовпэ Патканьянъ, былъ профессоромъ Петербургскаго университета по кафедрѣ армянской словесности.
Первоначальное свое образованіе Патканьянъ получилъ у отца; въ 1840 г. его привезли въ Москву и помѣстили въ Лазаревскій институтъ, гдѣ онъ окончилъ свое среднее образованіе. Здѣсь у Патканьяна впервые пробудилось влеченіе къ поэзіи.
Окончивъ курсъ въ 1850 г. онъ возвратился въ Тифлисъ и служилъ въ качествѣ учителя въ нерсесіанской семинаріи. Но жажда просвѣщенія не даетъ ему покоя, и въ 1852 году мы видимъ его въ Дерптѣ, вмѣстѣ съ К. Патканьяномъ, слушающимъ лекціи въ университетѣ. Въ Дерптѣ за это время образуется, подобно нѣмецкимъ студенческимъ корпораціямъ, армянскій студенческій кружокъ, который занимается изученіемъ родного языка и литературы; къ этому кружку примыкаетъ и поэтъ.
Черезъ нѣкоторое время мы видимъ его въ Петербургскомъ университетѣ. Въ 1856 г. поэтъ издалъ первый сборникъ своихъ юношескихъ стихотвореній подъ псевдонимомъ „Гамаръ-Катипа“; книжка имѣла большой успѣхъ, черезъ годъ онъ выпустилъ вторую и національный армянскій пѣсенникъ. Въ 1858 г. въ Москвѣ начинаетъ издаваться на армянскомъ языкѣ при сотрудничествѣ поэта журналъ „Сѣверное сіяніе“.
Въ 1865 г. Патканьянъ начинаетъ издавать свой журналъ „Сѣверъ“, но журналъ долженъ былъ скоро прекратить свое существованіе, благодаря недостаточному числу подписчиковъ.
[12]Къ этому времени относится и издательская его дѣятельность: на свои скудныя средства онъ открываетъ типографію и начинаетъ печатать книжки для дѣтскаго чтенія на армянскомъ языкѣ.
Въ 1867 г. поэтъ возвращается на родину и открываетъ частную школу. Столкнувшись лицомъ къ лицу съ печальной дѣйствительностью, онъ воочію убѣждается, какъ отстало армянское общество отъ европейской культуры и здѣсь ему приходится вести упорную борьбу съ предразсудками и съ общественнымъ невѣжествомъ. Но другая болѣе сильная борьба приковала вниманіе поэта; я имѣю въ виду борьбу славянскихъ народностей за свободу. Съ этого момента поэтъ начинаетъ жить иными чувствами, другіе идеалы начинаютъ волновать его.
Съ 1880 г. поэтъ занимаетъ должность инспектора основанной имъ же ремесленной школы. За это время имъ написаны нѣсколько повѣстей и стихотвореній, которыя печатались въ издаваемомъ въ Москвѣ журналѣ и въ журналѣ „Араксъ“. Въ 1881 г. армянское издательское общество издаетъ произведенія Патканьяна. Въ концѣ 80 годовъ появились роковые признаки той болѣзни, которая медленно и безжалостно подтачивала жизненныя силы больного поэта. Въ 1893 г. не стало великаго армянскаго баяна, который жилъ и страдалъ для своего народа.
Патканьянъ поэтъ-публицистъ; поэзія его тенденціозна, въ лучшемъ значеніи этого слова.
Вы рѣдко встрѣтите его на парнасѣ безпечно воспѣвающимъ свои чувства, вы рѣдко встрѣтите въ его твореніяхъ отголоски и личной его жизни, такихъ стихотвореній нѣсколько и ихъ легко перечислить.
[13]
Муза его прикована къ родной дѣйствительности; онъ считаетъ за преступленіе для поэта заниматься личнымъ чувствомъ и отдаваться общечеловѣческимъ идеямъ въ то время, когда родина такъ страдаетъ, въ то время, когда родной народъ и общество живутъ во тьмѣ и невѣжествѣ. По его мнѣнію каждый мыслящій армянинъ долженъ жить для своего народа и отдавая себя на служеніе обществу, стараться проводить въ общественное и народное самосознаніе свѣтлые и великіе идеалы о свободѣ…
Патканьянъ во всѣхъ своихъ произведеніяхъ обрисовывается какъ великій поэтъ-патріотъ, какъ гражданинъ, который сознаетъ свои обязанности и неустанно работаетъ во имя своей любимой родины, то воспѣвая свою гражданскую скорбь по любимому народу, то приглашая насъ работать и надѣяться „на то, что придетъ и наша весна, и для насъ заблеститъ солнце“.
Въ произведеніяхъ перваго юношескаго періода вы встрѣтите разнообразные мотивы; поэтъ отдаетъ дань шаловливой музѣ; воспѣвая то любовь, то вино, то безпечную студенческую жизнь, но все это носитъ у поэта случайный характеръ. За этотъ періодъ у него замѣчается много подражаній. „Пѣснь матери Агаси“ написана подъ вліяніемъ Лермонтовскаго „Колыбельная пѣснь“; подъ вліяніемъ того же автора написано стихотвор. „Облачный Масисъ“.
Прощальныя слова изъ стихотворенія „Насильственная свадьба“ напоминаютъ слова Іоанны изъ „Орлеанской дѣвы”; но здѣсь словамъ этимъ приданъ народный колоритъ.
Большое вліяніе имѣлъ на поэта Некрасовъ. Патканьянъ часто цитируетъ его. „Невредный человѣкъ“ написано подъ вліяніемъ стихотворенія „Нравственный человѣкъ“, подъ
[14]вліяніемъ произведеній того же поэта написано стихотвореніе „Два поэта“.
Стихотвореніе „Разцвѣла роза“ подражаніе Гетевскому „Sah ein Knab ein Röslein“. Стихотвореніе „Армянское вино“, „Студентъ“, „Жизнь студента“ написаны подъ вліяніемъ нѣмецкихъ студенческихъ пѣсенъ. Патканьянъ подпадалъ подъ вліяніе и своихъ соотечественниковъ: „Смерть Вардана Мамиконьяна“ написана подъ вліяніемъ поэмы „Соловей Аварайра“ извѣстнаго историка и поэта изъ мхитаристовъ о. Алишана. Стихотвореніе „Утро поселянина“, „Вечерняя пѣснь поселянина“, поэма „Керъ-Оглы“, „Жалоба на судьбу“ и другія написаны въ подражаніе народному эпосу. Стихотворенія эти написаны какъ разъ послѣ появленія изданнаго въ Москвѣ Ахвердовымъ сборника народныхъ пѣсенъ извѣстнаго ашуга—народнаго пѣвца „Сайтъ нови“.
Подражая тому или другому поэту, Патканьянъ не теряетъ своей самобытности; въ его подражаніяхъ нѣтъ рабскаго подчиненія; мотивы изъ того или другого автора наводятъ его на размышленія о печальной родной дѣйствительности, и пользуясь этими мотивами, онъ воспроизводитъ родную дѣйствительность и вы видите передъ собой смѣлаго гражданскаго пѣвца, скорбящаго о любимой родинѣ.
Нѣкоторые утверждаютъ, что вѣнецъ его твореній—„Слезы Аракса“ есть подражаніе. Мнѣ не приходилось читать этого первоисточника; но если допустить предположеніе о его существованіи и даже и то, что Патканьяну онъ былъ извѣстенъ, все это не лишаетъ чарующей прелести и огромнаго художественнаго и общественнаго значенія этого перла его твореній.
[15]
Каждая строка въ „Слезахъ Аракса“—отголосокъ изстрадавшей души армянина! Каждое слово, произнесенное матерью Аракса, есть вопль страдающаго народа! Это бурное негодованіе въ устахъ Аракса негодованіе честнаго армянина-гражданина!
Въ этомъ стихотвореніи поэтъ излилъ свою гражданскую скорбь; мотивы этого стихотворенія проходятъ красной нитью по всѣмъ его произведеніямъ.
Мнѣнія о творчествѣ Патканьяна нѣсколько расходятся. Лейпцигскій ученый, знатокъ армянскаго языка, Артуръ Лайста, въ статьѣ[1] по поводу сорокалѣтней литературной его дѣятельности, называетъ Патканьяна пѣвцомъ любви и тоски и считаетъ его романтикомъ. Заключеніе это безусловно сдѣлано по недоразумѣнію. Основаніемъ для такого заключенія послужили такія стихотворенія, какъ „Пѣснь любви“, „Завтра“ и нѣкоторыя другія; какъ я уже замѣтилъ выше, эти стихотворенія носятъ случайный характеръ; центромъ поэтическаго творчества Патканьяна являются его гражданскіе мотивы. Другой обозрѣватель литературной дѣятельности Патканьяна Гр. Чалхушьянъ называетъ его народнымъ поэтомъ. По моему Патканьяна нельзя назвать народнымъ поэтомъ ужъ потому, что онъ не зналъ, въ прямомъ смыслѣ слова, армянскаго народа, онъ никогда не бывалъ въ сердцѣ Арменіи, онъ не ѣздилъ въ турецкую Арменію и лично не изучалъ нужды своихъ собратьевъ. Патканьянъ не вышелъ изъ народныхъ слоевъ, онъ жилъ и воспитывался въ интеллигентной семьѣ; зналъ свой народъ только теоретически. Но за то онъ вѣрно понялъ запросы времени.
[16]
Въ статьяхъ Е. Мадатьяна и К. Кусикьяна точка зрѣнія на поэзію Патаканьяна поставлена правильнѣе.
Потерявъ политическую самостоятельность, армяне начали объединяться вокругъ церкви; она служила центромъ національнаго объединенія; но мало-по-малу церковь начинаетъ терять свой авторитетъ и отсутствіе объединяющаго фактора начинаетъ грозить существованію армянскаго народа большою опасностью. Этотъ критическій моментъ хорошо понялъ Патканьянъ. Единственное спасеніе изъ этого труднаго положенія Патканьянъ видѣлъ въ гражданской свободѣ и въ процвѣтаніи родной литературы.
Политическая свобода, родной языкъ и литература одни только могли, сплотивъ весь армянскій народъ вывести его на путь самостоятельнаго національнаго существованія.
Въ семидесятыхъ годахъ, когда заблестѣла заря свободы славянскимъ народностямъ, поэтъ началъ лелѣять мысль и объ освобожденіи родины; съ этого періода лира поэта обогащается патріотическими мотивами: то вы слышите стонъ турецкаго армянина; то пѣсню матери ванца, которая провожаетъ своего сына на войну; то вы видите передъ собой молодца ванца, готоваго „горы разрушать и корни вырывать“, и итти противъ тысячи и вернуться побѣдителемъ; то вы слышите пѣснь крестьянина, собирающагося отдать соху и плугъ кузнецу, чтобъ онъ сдѣлалъ изъ нихъ сабли, чтобъ этой саблей спасти свою родину; то слышите вызовъ армянскимъ воиномъ султана на бой, на бой за освобожденіе родины.
То поэтъ негодуетъ противъ Европы, которая, позабывъ историческія заслуги армянъ, отдаетъ ихъ въ руки палачамъ.
[17]
Помнишь ли Европа, тотъ ударъ ужасный,
Что Исламъ готовилъ для твоихъ дѣтей,
Но тебя армяне жалкой несчастной
Не хотѣли видѣть съ горестью твоей.
|
Почему мы, армяне, не родились негодяями, подлецами, тогда Европа уважала бы насъ! восклицаетъ поэтъ. Въ стихотвореніи Illusion онъ иронизируетъ надъ европейской дипломатіей: намъ не нужны пушки, ружья, бастіоны,—все это лишнее:
О, если бъ Бисмаркъ взоръ гуманный
На нашъ несчастный бросилъ край,
Для насъ насталъ бы мигъ желанный
И наша жизнь была бы рай.
|
Какая ѣдкая иронія! Судьба цѣлаго народа рѣшается въ угоду желѣзному канцлеру!
Въ другомъ стихотвореніи поэтъ устами странствующаго мушца проситъ своихъ собратьевъ армянъ пожертвовать для блага родины не денегъ, нѣтъ, пусть этотъ презренный металлъ они оставляютъ у себя,—дайте имъ по ружью, по пушкѣ, по саблѣ, чтобъ они спасли бы свою родину.—Но армяне остались глухими къ этимъ воззваніямъ, „Клянусь Богомъ мы побѣдили бы, если бы имѣли самоотверженнаго человѣка“ восклицаетъ поэтъ. Можно было бы привести еще много подобныхъ стихотвореній, въ которыхъ поэтъ-гражданинъ воспѣваетъ родину и лелѣетъ мысль о свободной матери—Арменіи. Но приведенныя выше стиховоренія слишкомъ ярко характеризируютъ истинный поэтическій обликъ поэта-патріота.
[18]
Быть можетъ нѣкоторымъ односторонность поэзіи Патканьяна покажется скучной и неинтересной, но людямъ, которые требуютъ отъ искуства, отъ поэзіи не только удовлетвореніе личныхъ, эстетическихъ чувствъ, но и предаютъ ей общественное значеніе, поэзія Патканьяна представляетъ собой большой интересъ. Въ самомъ дѣлѣ, бросьте бѣглый взглядъ на исторію общественной армянской жизни за послѣдніе полвѣка—и вы увидите, какую громадную роль сыграло въ ней творчество поэта. Оно предугадывало каждое явленіе, оно удивительно тонко улавливало темныя стороны родной дѣйствительности и безпощадно бичевало ихъ.
Обладая большимъ лирическимъ талантомъ, поэтъ не имѣлъ возможности пользоваться имъ; гражданско-національные мотивы душили всякія проявленія лиризма. Но подавить въ себѣ этотъ даръ поэтъ не могъ и вотъ по временамъ въ его поэзіи проявляются лирическія изліянія:
Не изъ тщеславнаго мечтанья
Мои рыданія звучатъ,
Пустой толпы рукоплесканья
Мой гордый духъ не соблазнятъ.
Я пѣлъ, и скорбной лиры звуки
Въ сердца ударили какъ стонъ,
И съ кровью сердца вызвавъ муки,
Съ глазъ храбрецевъ прогнали сонъ.
Зачѣмъ? Не знаю; нѣтъ отвѣта,
Зачѣмъ, скажите, тѣшитъ взоръ
Краса цвѣтовъ, и въ блескѣ свѣта
Журчатъ ручьи по склонамъ горъ?
|
[19]
Зачѣмъ съ листа на листъ порхаетъ
Зефиръ, какъ легкая мечта,
И нѣжно соловей рыдаетъ
У пышной зелени куста?
|
Пер. М. Михаловской.
Такія чисто лирическія мѣста вы встрѣтите еще въ поэмѣ „Смерть Вардана Мамиконьяна“. Сюжетомъ этой поэмы является столѣтняя война армянъ съ персами за религіозную и политическую свободу. Герой поэмы—Варданъ, неукротимый и безстрашный рыцарь, съ малолѣтства привыкъ къ шуму войны и къ звону мечей. Благородная душа Вардана не вынесла надменной дерзости персовъ. И вотъ онъ поклялся мечемъ и крестомъ побѣдить невѣрныхъ и возвратить странѣ свободу. Съ горстью храбрыхъ воиновъ онъ идетъ на дикія полчища врага, побѣждаетъ ихъ, но самъ, тяжело раненый въ грудь, возвращается въ лагерь. Въ лагерѣ общее уныніе, всѣ въ отчаяніи: раненъ единственная опора отечества—храбрый Варданъ. Съ любовью всѣ окружаютъ его. Вотъ онъ очнулся, открылъ глаза и заговорилъ. Ему больно разставаться не съ жизнью, нѣтъ, ему больно разставаться съ любимыми воинами. Горе имъ, если эти храбрые воины устрашаться врага, бросятъ мечъ и стрѣлы и сдѣлаются добровольными рабами персовъ, тогда изъ могилы встанетъ самъ Варданъ и взявши мечъ перерѣжетъ всѣхъ трусовъ…
Большое художественное мастерство выказалъ здѣсь Патканьянъ. Чудесны здѣсь боевыя картины и обращеніе великаго полководца къ своимъ солдатамъ. Особенно выдается въ этой поэмѣ воззваніе Вардана. Герой требуетъ протеста и активнаго
[20]дѣйствія противъ насилій врага, чтобы не дать права Европѣ сказать, что армянскій народъ свой удѣлъ по заслугамъ несетъ.
Пусть нѣмой иль калѣка безсильный молчитъ,
Или тотъ, кто позорнымъ ярмомъ дорожитъ!
Но безъ трепета вступимъ въ рѣшительный бой
Мы съ врагомъ ненавистнымъ за край дорогой.
Чтобъ хоть смертью свободу отчизнѣ отдать.—
И… навѣки молчать!…
|
Перейдемъ теперь къ неменѣе важной особенности творчества Патканьяна, къ его сатирѣ.
Свои обличительно сатирическія произведенія, Патканьянъ началъ писать подъ вліяніемъ Гоголя и Щедрина.
По возвращеніи на родину поэту пришлось лично столкнуться съ тѣми преградами, которыя тормозили общественное развитіе. На уничтоженіе этихъ преградъ онъ направилъ свою ѣдкую сатиру: онъ смѣло началъ изобличать общество въ его отсталости; его обличительно-сатирическая поэзія, какъ искусный ножъ хирурга, раскрыла самый источникъ нашей болѣзни: невѣжество духовенства, десподизмъ аги (ага—баринъ, армянскій Титъ Титычъ) и дурное воспитаніе молодежи. Надо ихъ уничтожить, тогда общество вступитъ на новый обновленный путь.
Современное духовенство не оправдываетъ его надеждъ, оно не стоитъ на той нравственной высотѣ, на которой оно должно быть. Въ то время, какъ славные ихъ предки, Месропъ, Хевондъ и Саакъ, стояли на стражѣ національныхъ интересовъ и изъ устъ ихъ всегда лилась свободная проповѣдь, призывающая къ борьбѣ и работѣ,—ихъ недостойные потомки заняты теперь своимъ личнымъ матеріальнымъ
[21]благополучіемъ; они слишкомъ глубоко погрузились въ житейскую тину, общественный и національные интересы для нихъ не существуютъ.
Большое мѣсто занимаетъ въ сатирическихъ стихотвореніяхъ поэта изобличеніе типа аги.
Патканьянъ первый изъ армянскихъ поэтовъ бросилъ смѣлый вызовъ этому классу общества, который успѣлъ уже утвердиться въ своемъ положеніи. Общество боялось ихъ, всѣми руководилъ онъ, „этотъ тормазъ ага“; опираясь на свой капиталъ онъ душилъ всякое, искреннее хорошее начинаніе въ его зародышѣ.
Погрузившись въ развратъ и порокъ, эти люди потеряли всякое человѣческое достоинство; принося все въ жертву Мамонѣ, они преслѣдовали и угнетали тѣхъ честныхъ гражданъ, которые пытались изобличить ихъ, предпочитая общественные интересы личнымъ. Чуткая душа поэта не могла примириться съ этимъ, и вотъ онъ объявляетъ войну, войну на жизнь и смерть, этимъ агамъ. Онъ начинаетъ обличать ихъ въ литературѣ, онъ показываетъ своимъ талантливымъ перомъ ихъ нравственное банкротство онъ талантливо рисуетъ уродство ихъ порочной, фарисейской души.
Въ стихотвореніи „200,000“ поэтъ рисуетъ идеалъ аги: чтобы онъ сдѣлалъ, если бы выигралъ 200,000? Вы думаете онъ позаботился бы о родномъ народѣ, о его просвѣщеніи, вы думаете, онъ открылъ бы богадѣльню, или пріютъ для бѣдныхъ? нѣтъ, онъ выписалъ бы спеціально мебель изъ Москвы, изъ Тамбова хорошихъ рысаковъ, новую пролетку съ фабрики, накупилъ бы драгоцѣнностей для своей милой. Но если нужно пожертвовать что нибудь на общественное дѣло,
[22]ага нашъ дѣлается неимовѣрно скупымъ, онъ начинаетъ жаловаться на то, что дѣла его идутъ плохо и т. д.
На словахъ онъ патріотъ; его стремленія и пожеланія очень высоки и похвальны, но только на словахъ. Онъ желалъ бы видѣть родину освобожденной, онъ желалъ бы, чтобъ народъ родной былъ бы просвѣщенъ, однимъ словомъ онъ желаетъ всего хорошаго для своего народа, но только на это у него не спрашивали денегъ.
Своими нападками поэтъ достигъ своего: авторитетъ аги пошатнулся. Противъ нихъ началась открытая борьба; дотолѣ робкіе и несмѣлые голоса начали раздаваться сильнѣй.
Не прошло, конечно, все это для борца безнаказанно, они начали преслѣдовать его. Въ предисловіи къ „Нахичеванской Лирѣ“ поэтъ объясняетъ это презрѣніе къ нему со стороны аги:
„Я давно знаю, что ты меня не любишь, ты проклинаешь меня и страшно ненавидишь. Ты врагъ пера моего, ты преграда мнѣ потому что мое перо ѣдко, чернило мое ядовито, и окунаю я тебя въ помои, грязь и вотъ за это меня не любишь… Ты меня не любишь. Почему? сказать?—Я напоминаю тебѣ твой святой долгъ. Чтобъ быть хорошимъ человѣкомъ и стать гордостью націи надо много трудиться и много приносить въ жертву… Пожалѣй о себѣ, о своихъ дѣтяхъ, сохрани свою вѣру, языкъ, знай свой долгъ, и тогда мое сердце не будетъ болѣть отъ того, что ты меня не любишь, презираешь…
Когда пройдутъ вѣка и не останется даже слѣда отъ моихъ костей, тогда, несчастные ваши дѣти прибѣгутъ на моей могилѣ будутъ замаливать грѣхи своихъ отцовъ“…
[23]
Всѣ эти изобличенія вызвали среди этого класса бурное негодованіе; сомкнувшись они начали преслѣдовать его. Но, конечно, у нихъ не хватило гражданскаго мужества вести открытую борьбу, они начали подкапываться подъ его и устраивать ему разныя непріятности. Возстановить свой авторитетъ они уже не могли, они безвозвратно потеряли его, одного только добились эти „живые пасквили на человѣчество“ ускоренія его смерти: надломленное здоровье поэта не могло вынести этой подлой подпольной травли!
Свои мѣткія стрѣлы поэтъ направляетъ также и въ молодежь.
Въ стихотвореніяхъ „Въ столицѣ воспитанный молодой армянинъ“ и „Въ столицѣ воспитанная молодая армянка“, поэтъ осмѣиваетъ то чуждое національному духу воспитаніе, которое они получаютъ. Типъ такого юноши талантливо выведенъ въ разсказѣ „Честолюбецъ“: Въ этомъ разсказѣ Патканьянъ съ особеннымъ гнѣвомъ изобличаетъ карьериста Алтмазова, который не брезгаетъ никакими средствами для достиженія своихъ низкихъ намѣреній и стрѣляется въ тотъ именно моментъ, когда видитъ, что цѣль его не достигнута.
Сколько жизненной правдивости въ этомъ разсказѣ, какъ вѣрно выхваченъ и переданъ типъ Алтмазова. Сколько мы встрѣчаемъ такихъ Алтмазовыхъ!
Въ разсказѣ этомъ есть много талантливо написанныхъ картинъ.
Во многихъ другихъ сатирическихъ стихотвореніяхъ поэтъ нападаетъ и на интеллигенцію, которая все время занята картами, кутежами, предавая забвенію служеніе обществу.
Укажемъ кстати на другую слѣдующую особенность творчества Патканьяна. Поэтъ все время обращаетъ наше вниманіе
[24]на отрицательныя явленія родной дѣйствительности. Положительныя явленія мало отразились въ его поэзіи, мы не замѣчаемъ въ его произведеніяхъ отраженія культурной дѣятельности писателей 70 и 80 гг.
Почти всѣ сатирическія стихотворенія написаны на нахичиванскомъ нарѣчіи и носятъ чисто мѣстный характеръ, такъ что это немного сузило его сатиру.
Благодаря этому немногіе хорошо знакомы съ его сатирой. Вѣроятно, поэтъ руководствовался тѣмъ, что молодой литературный языкъ былъ еще слишкомъ бѣденъ и не эластиченъ; онъ не могъ передать всей прелести его ѣдкой сатиры.
Осмѣивая недостатки, пороки своихъ собратьевъ, указывая на умственную и духовную отсталость общества, поэтъ скорбитъ объ этомъ; онъ смѣется, но смѣхъ его полонъ искренной душевной горечи и печали: поэтъ не только разрушаетъ, но онъ и указываетъ тотъ путь; который можетъ повести къ спасенію: безпощадно разскрывая наши глубокія язвы, поэтъ предлагаетъ и лѣкарство для излѣченія.
При видѣ всѣхъ этихъ печальныхъ явленіяхъ поэтъ не унываетъ:
О нѣтъ, еще никто пропѣть не смѣетъ,
Пѣснь лебединую странѣ моей,
Источникъ силъ въ себѣ она лелѣетъ,
Пѣснь возрожденья носится надъ ней!
|
Въ этомъ онъ убѣжденъ.
Поэзія Патканьяна не потеряла до сихъ поръ своей оригинальности и современности: откройте любую странницу его книги, и вы встрѣтитесь тамъ съ описаніями фактовъ, которые какъ будто происходили вчера.
[25]
То-же рабское состояніе армянъ, тѣ-же грабежи, тѣ-же насильственныя мѣры, тѣ же неоднократно повторяемыя „Двѣ картины“.
Поэтъ какъ будто былъ пророкомъ явленій армянской жизни.
Если для своего времени поэзія Патканьяна, быть можетъ не сыграла той важной роли, которую она должна была играть, за то она имѣла большое значеніе для послѣдующихъ поколѣній. Подъ вліяніемъ его музы находятся всѣ молодые поэты. Свободныя его пѣсни оставили свой слѣдъ и пустили глубокіе корни въ національную жизнь. Призывъ старца Масиса дошелъ до самоотверженныхъ храбрыхъ его сыновъ и они сплотились вокругъ него, чтобы спасти свою родину, а благодарное армянское общество воздвигло 23 сент. 1901 г. своему любимому пѣвцу надгробный памятникъ въ монастырѣ „Сурпъ-Хачъ“, около Нахичевани, увѣковѣчивающій его незабвенное имя. На это крупное общественное національное торжество собрались представители всѣхъ городовъ, населенныхъ армянами.
Сороколѣтняя литературно-общественная дѣятельность, вооруженная наукой и неудержимымъ патріотическимъ чувствомъ великаго пѣвца гражданской скорби, создала новую эру въ армянско-общественной исторіи—эру національнаго и общественнаго обновленія.
О, пусть же голосъ пѣснопѣвца
Звенитъ свободною струной,
Гремя разливомъ перекатнымъ
По всей Арменіи родной!
|
[26]
Пусть эта проповѣдь живая,
Любви не знающей веригъ
Журчитъ и плещетъ, какъ во вѣки
Неизсякающій родникъ![2]
|
Аракелъ Дервишъ.
См. также одноимённые страницы.
Пѣвецъ гражданской скорби — М: Т-во «Печатня С. П. Яковлева», 1904.