Письмо из Парижа[править]
Всякое государство, где свирепствует война или раздор, есть богатство журналов, которое можно назвать эхом сражений, ужасов и всех грозных страстей. Кто захочет успокоить сие несчастное государство, тот вооружит против себя людей, живущих бедствиями народов, и будет следственно врагом журналистов.
Когда узнали в Лондоне, что лионская консульта должна успокоить Италию, то можно было предсказать ненависть английских журналистов к ее успехам. Им уже нельзя будет писать крупными буквами на дверях своих: bloody news just arrived from Italy (известия о кровопролитных сражениях, сей час полученные из Италии)! Прошло счастливое время, в которое они ежедневно уведомляли публику о страшных убийствах, и по всему кажется, что оно не возвратится. И так мудрено ли, что сии люди рассевают новые семена зависти и несогласия?
Но издатели ведомостей не министры. Пусть они шумят и злобятся! Оставим их, и рассмотрим самое дело.
Основание чизальпинской республики может ли возмутить спокойствие Европы, и должно ли другим государствам бояться ее?
Все публицисты согласны в том, что народ, дающий себе новый политический устав, может быть опасен для соседних держав единственно тогда, когда он переменяет свои внешние к ним отношения, или когда в своем внутреннем правлении следует несогласной с общественным порядком системе.
Теперь спрашиваю, переменилась ли чизальпинская республика в ее внешних отношениях? Распространила ли свои границы в течение сего месяца? По праву завоевания она была собственностью Франции: консульта, объявив ее независимость, защитила ее покровительством французской республики: кто докажет, что она не имела на то права? Скажу еще более: без сего особенного покровительства мог ли быть надежен Люневильский мир? И желание Чизальпинской республики, объявленное первому консулу в ту минуту, когда он отказался от своей власти над ней, не имеет ли в своем предмете одно теснейшее соединение двух республик, равно полезное для их взаимной независимости? Франция может ли восставать против родственных союзов, в которые входят между собою разные дворы, и которые имеют ту же цель? — И так чизальпинская республика не переменила своих внешних отношений.
Никто не скажет и того, чтобы чизальпинская конституция заключала в себе правила несогласные с общественным порядком. Самые критики ее должны в том признаться, и знают, что нынешнее французское правление старалось во всякой земле, находящейся под его влиянием, прежде всего истребить мятежные правила, которые бесславили свободу. В сем отношении первый консул услужил обществу не менее иных европейских правлений. — Изящность политических уставов итальянской республики приобрела хвалу всех хороших умов в Европе.
Что же может пугать господ журналистов в Англии? Конституция ли итальянская? Но разве они видят в ней новые арсеналы, грозную артиллерию, страшные армии? Или в названии итальянской республики, столь для них ужасном, открыли сии господа какую-нибудь неприступную крепость с легионами гигантов, готовых истребить род человеческий? Самые грозные журналисты говорят, что новое чизальпинское правление только смешно; что оно "в одну коллегию сажает умных людей без денег, а в другую денежных «людей без ума». Пусть же они смеются, не пугая людей, и не стараясь чернить благодетеля Франции, которого сами они за несколько месяцев перед сим называли миротворцем и спасителем Европы!
Генерал Лан отправился к своему месту. Гражданин Даннери едет туда же коммисаром торговли. Госпожа Бурдик, давно известная по стихам своим, искала сего мест для своего мужа, и теперь везде говорит с насмешкой, что первый консул отправляет в посольство всех ослов, tous ses ânes. Госпожа Бурдик есть женщина, и следственно не очень скромна; любит остроумие, и следственно любит каланбуры. Apparement le Consul aime mieux, прибавляет она, qu’on sasse des aneries a Lisbonne, qu’a Paris. (Надобно заметить, что в имени Lannes и Dannery есть âne.)
04880. Письмо из Парижа: Из Courrier de Londres / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч. 2, N 6. — С. 175-179.