Письмо к издателю Вестника Европы от профессора Буле[править]
Приемлю смелость, милостивый государь, послать вам одну из прекраснейших Од Горация, в одежде русской поэзии, и если ваше мнение, как надеюсь, будет согласно с моим, прошу поместить оную в вашем, для всех занимательном издании. Это шестнадцатая Ода второй книги к Гросфу о беспечности и спокойствии, к коим стремится всякий смертный, так как к цели желаний. Она переведена с латинского верно и — что больше показывает искусство переводчика и возвышает цену труда его — приведена в надлежащую меру и приноровлена вообще к гению новейшей поэзии, и в особенности российской.
Как! подумаете вы, качая головою: российский перевод Горациевой Оды стихами; от иностранца! Мог ли он понимать Горация и чувствовать красоты его, и кто в России станет слушать, когда ему придет в голову греметь Горациевы тоны на российской лире? — В самом деле, вы имеете право так думать; но переводчик сей оды не я; я же, будучи иностранец, приемлю осторожность не доверять нимало своему мнению о достоинстве сего перевода в отношении к русской поэзии. Всякое произведение делает честь автору само собою, если имеет право на одобрение публики. Переводчик сей оды ваш соотечественник, его превосходительство Муравьев-Апостол, бывший российско-императорский посланник в Мадриде, а ныне в сельской тишине живущий для наук и искусств изящных. Он преимущественно занимается творениями великого римского поэта, в коих собрано все богатство опытов, обширная философия жизни и совершенство поэзии в такой степени, какой мы не видим ни в одном новейшем, ни древнем стихотворце. Сей перевод доказывает, как глубоко г. Муравьев-Апостол проникнул в дух и смысл сего поэта, в образ перемен, коих требовал вообще вкус новейшей поэзии, и в особенности свойство языка русского. Г. переводчик сделал мне честь, желая, чтобы я дал мой суд пред публикою о его переводе, особенно в том, удалось ли ему, несмотря на все трудности, кои должен был преодолеть, изобразить дух и смысл оригинала в мыслях и выражениях. В сем, кажется, я могу уверить, как иностранец, которому русский язык не вовсе чужд, который с юных лет почитал Горация любимым своим поэтом, и большую часть жизни занимался вообще изучением древней словесности.
Если вы, милостивый государь, в этом со мною согласны, и можете гораздо больше ценить русского поэта в Муравьеве-Апостоле, нежели я; то тем больше смею надеяться, что и вся образованная публика будет желать согласно с нами, чтобы Г. переводчик обогатил некогда русскую словесность подобными переводами од Горация.
Еще два замечания; одно о самой переведенной оде, другое о правописании, наблюдаемом г. переводчиком. Славный английский критик Гом (Elements of Criticism 1, 37) замечает, будто в сей оде недостает легкой, натуральной связи в мыслях; но он в сем случае судил о лирическом поэте по правилам, предписанным для логического прозаика. — Связь очень ощутительна; стоит только представить главные мысли стихотворца в следующем порядке: Всякий стремится к счастливой, беззаботной жизни, так как к предмету желаний; но весьма редкие находят стезю, ведущую к сей цели. Многие думают достигнуть ее посредством чести и богатства; но меж тем, как с ненасытною жадностью к ним стремятся, они расстраивают здоровье беспрерывными и неизбежными заботами. Один только тот наслаждается прямым спокойствием в жизни, кто без разбору доволен всякою участью; он не забывает, что боги отказали смертным в совершенном блаженстве, и что человек, какими бы ни наслаждался благами, должен чувствовать нужду в том, что дано в удел другому. Гораций оживляет сии мысли, воспоминая о Титоне и Ахиллесе, и приводя в пример Гросфа и себя самого.
В правописании г. Муравьев-Апостол с намерением употребляет Т вместо θ в словах, принятых с греческого. Он пишет тракияне, вместо θракияне. Соображаясь с его желанием, прошу вас, м. г., удержать сию орфографию в переведенной им Горациевой Оде. По его мнению буква θ — сколь ни нужно отличать ее от Т и Ф, как знак, имеющий особенное произношение — не находится ни в одном, собственно русском слове; однако вероятно, греки произносили θ иным образом, нежели Фи, иначе на что бы употреблять два разные знака для одного и того же звука. Можно думать, что и новейшие греки по той же причине удержали Ф в тех словах, в коих прежде она была употребляема и коих древний выговор давно потерян, хотя они сами произносят ее теперь как ф; но русские не имеют никакой нужды писать θеос, θеодор вместо Феос, Феодор, ибо нимало через то не ошибаются в выговоре θ. Никто не говорит θеатр, Эсθетика, θеория. Для чего ж совсем не исключить буквы θ из русского правописания и не довольствоваться буквами Ф и Т, если они действительно соответствуют правильному русскому выговору? Честь имею быть и проч.
Сент. дня
1809 года.
Буле И. Г. Письмо к издателю Вестника Европы от профессора Буле: [Сопровод. письмо к послед. пер. оды Горация И. М. Муравьева-Апостола] / Ив. Теоф. Буле // Вестн. Европы. — 1809. — Ч. 47, N 20. — С. 267-272.