А слыхали ли вы что-нибудь о Плѣшивой горѣ? Врядъ-ли.
Если вы вздумаете искать ее на картѣ или въ учебникѣ географіи, то напрасно потратите время: ея тамъ нѣтъ.
Но тѣмъ не менѣе она существуетъ.
Если вы когда-нибудь будете проѣзжать черезъ Екатеринбургъ, то обратите вниманіе на группу сосенъ, чернѣющую въ юго-восточной части города, почти на самой окраинѣ.
Точно громадная мохнатая шапка упала откуда-то съ высоты, распугала окрестные домики и заставила ихъ разступиться.
На верхушкѣ горы, точно крестъ на шапкѣ Мономаха, возвышается остроконечная кровля какого-то зданія, не похожаго на городскіе дома.
Это и есть Плѣшивая гора; а на ней—обсерваторія.
Это скажетъ вамъ всякій изъ жителей Екатеринбурга. Но не всякій знаетъ легенду о происхожденіи горы.
Ее хорошо знали грачи, еще не такъ давно гнѣздившіеся на верхушкахъ сосенъ, одѣвающихъ склоны горы. (На вершинѣ горы нѣтъ никакой растительности, почему она и названа Плѣшивой). Но теперь грачи перестали селиться въ этомъ мѣстѣ.
Завѣдующій обсерваторіей нашелъ, что во-первыхъ, грачи при постройкѣ своихъ гнѣздъ, обламываютъ сучья деревьевъ и такимъ образомъ портятъ рощу; во-вторыхъ,—что они обладаютъ далеко не музыкальнымъ голосомъ, хотя сами они видимо считаютъ свое пѣніе пріятнымъ и потому не скупятся угощать имъ каждаго желающаго и не желающаго ихъ слушать.
Началось ожесточенное преслѣдованіе непризнанныхъ пѣвцовъ. Загремѣли выстрѣлы, повалились на землю окровавленные отцы и матери семействъ, попадали изъ гнѣздъ безперые птенцы.
Видя такое побоище, уцѣлѣвшіе грачи съ крикомъ перекочевали за черту города въ ближайшій лѣсъ. Долго не могли они успокоиться и шумно обсуждали, постигшее ихъ, несчастье, съ негодованіемъ бранили на своемъ языкѣ жестокихъ преслѣдователей, громко жалѣли убитыхъ товарищей. Долго не могли они забыть насиженнаго мѣста и нѣсколько лѣтъ подъ рядъ, возвращаясь весной изъ теплыхъ странъ, пробовали вновь водвориться на старомъ пепелищѣ.
Но враги были неутомимы, и бѣднымъ грачамъ пришлось-таки въ концѣ концовъ распроститься съ Плѣшивой горой.
А какъ хорошо жилось имъ тамъ! Сколько грачиныхъ поколѣній вывелось подъ защитой старыхъ, приземистыхъ сосенъ.
Съ восходомъ солнца, когда первые лучи его, не грѣя, пробѣгали по верхушкамъ сосенъ, все населеніе грачей просыпалось отъ сна. Кто раньше поднимался, тотъ раньше и начиналъ привѣтствовать криками восходящее солнце, будить товарищей, желать имъ добраго утра.
На эти крики отзывались другіе, и стономъ стояли въ воздухѣ грачиные голоса.
А вечеромъ, передъ сномъ, когда всѣ грачи слетались въ свои гнѣзда, послѣ дневныхъ отлучекъ, за кормомъ, шли нескончаемые разговоры о видѣнномъ и слышанномъ, о всѣхъ впечатлѣніяхъ дня.
Старики не принимали участія въ этой болтовнѣ, усаживались повыше и вполголоса читали за всѣхъ вечернія молитвы на сонъ грядущій.
Грачихи межъ тѣмъ баюкали и укладывали птенцовъ, разсказывая имъ безконечныя сказки.
Вотъ одна изъ этихъ сказокъ, изъ которой можно узнать исторію Плѣшивой горы.
Много воды утекло въ Исети съ тѣхъ поръ, какъ на берегахъ ея появился городъ Екатеринбургъ. Но еще больше утекло воды съ того времени, когда на мѣстѣ этого города стоялъ другой, названіе котораго затерялось въ людской памяти и не попало въ исторію. Не сохранилось даже имени народа, построившаго его.
Преданіе сохранилось только о послѣднемъ ханѣ, погубившемъ свой народъ.
Онъ былъ неимовѣрно гордъ и самолюбивъ,—въ этомъ и было все несчастіе. Онъ хотѣлъ, во что бы то ни стало, отличиться отъ всѣхъ своихъ предшественниковъ и чѣмъ-нибудь особеннымъ, необыкновеннымъ увѣковѣчить свое имя. Придумывалъ то одно, то другое, но ни на чемъ не могъ остановиться. Чаще всего затѣвалъ различныя постройки и сооруженія, на которыхъ красовалось бы его имя.
Иногда ему приходили въ голову совсѣмъ странныя затѣи. Не понравится ему, что лѣсъ растетъ, или рѣка течетъ въ какомъ-нибудь мѣстѣ, и велитъ вырубить лѣса и отвести рѣку въ другое мѣсто. Особенно изощрялъ онъ свою фантазію надъ устройствомъ своихъ дворцовъ и садовъ. Тамъ работа никогда не прекращалась; напротивъ, съ каждымъ годомъ для нея требовалось все болѣе и болѣе рабочихъ рукъ.
Не дешево обходились народу такія затѣи. Подати и налоги увеличивались, производства и ремесла приходили въ упадокъ. О наукахъ же нечего и говорить: ими совсѣмъ некому стало заниматься. Ханъ чувствовалъ къ нимъ непреодолимое отвращеніе, терпѣть не могъ ученыхъ и всячески гналъ ихъ. И онъ достигъ своего: почти всѣ ученые въ его царствѣ покинули свое отечество и выселились въ другія страны.
Тогда хану стало жить гораздо спокойнѣй; никто ужъ болѣе не мѣшалъ ему заниматься своими выдумками.
Ханъ былъ высокаго роста и крѣпкаго тѣлосложенія, и очень гордился этимъ. Онъ былъ увѣренъ, что выше его нѣтъ никого въ его государствѣ.
Однажды, осматривая какую-то новую постройку, онъ увидѣлъ въ числѣ каменщиковъ человѣка, показавшагося ему выше, нежели онъ самъ. Это его очень встревожило. Онъ подошелъ къ каменщику и заговорилъ съ нимъ. Оказалось, что хану пришлось немного поднять голову, чтобы посмотрѣть въ глаза каменщику, когда тотъ выпрямился во весь ростъ.
Не довѣряя себѣ, боясь сознаться въ истинѣ, ханъ всталъ противъ солнца и сравнилъ обѣ тѣни. Тѣнь отъ каменщика, стоявшаго подлѣ него, была значительно длиннѣй его тѣни.
Сомнѣнія не было: ханъ не былъ первымъ по росту. И въ первую минуту онъ хотѣлъ убить каменщика; но потомъ сообразилъ, что такихъ великановъ можетъ быть наберется не одинъ десятокъ въ его государствѣ. Всѣхъ не перебьешь.
Съ этихъ поръ его стала неотступно преслѣдовать мысль: какъ увеличить свой ростъ? Съ кѣмъ посовѣтоваться объ этомъ?
Въ первый разъ ханъ пожалѣлъ, что изгналъ ученыхъ. Они придумали бы средство помочь его горю.
Но можетъ быть не всѣ ученые покинули страну.
Быть можетъ нѣкоторые изъ нихъ остались и продолжаютъ заниматься науками.
Надо попытать счастье.
Черезъ годъ ханскимъ гонцамъ посчастливилось разыскать какого-то древняго, чуть живого старца.
Это, безъ сомнѣнія, былъ ученый: въ подпольѣ у него были найдены спрятанныя книги.
Его посадили на носилки и понесли во дворецъ.
Сначала ханъ страшно разсердился, что ему принесли такую развалину, и принялъ это за насмѣшку, но потомъ, пораздумавъ, рѣшилъ, за неимѣніемъ лучшаго, поговорить со старикомъ.
— Ты понимаешь,—закончилъ онъ свою рѣчь;—я не хочу, чтобы кто-нибудь былъ выше и сильнѣе меня! Я хочу быть самымъ высокимъ и сильнымъ человѣкомъ на землѣ!
— Государь!—отвѣтилъ старикъ;—тогда ты долженъ работать. Каменщикъ оттого и силенъ, что ворочаетъ тяжести и такимъ образомъ развиваетъ свою силу.
— Не хочешь ли ты, чтобы я сталъ чернорабочимъ?
— Ты можешь сдѣлаться имъ, не роняя своего достоинства. У насъ въ странѣ такъ много вдовъ и сиротъ, безпріютныхъ стариковъ и калѣкъ, что выстроенный для нихъ домъ былъ бы лучшимъ памятникомъ для тебя, нежели тѣ безсмысленныя постройки, на которыхъ гибнетъ столько людей и тратится столько народнаго достоянія.
Отъ гнѣва ханъ не могъ выговорить ни слова. Поднявъ свой жезлъ, онъ хотѣлъ убить на мѣстѣ дерзкаго старика, но потомъ рѣшилъ, что не стоитъ марать объ него рукъ и приказалъ вынести носилки.
Слуги подхватили старика и опрометью бросились съ нимъ изъ залы.
Гонецъ, разыскавшій ученаго, думалъ, что ему не сносить головы, и въ страхѣ ждалъ казни.
Но къ счастью для него ханъ позабылъ о немъ. Онъ былъ занятъ мыслью: какъ бы ему все-таки увеличить свой ростъ?
„Я долженъ ѣсть какъ можно больше“, рѣшилъ онъ наконецъ: „это, безъ сомнѣнія, увеличитъ объемъ моего тѣла?“
Сначала онъ ѣлъ шесть разъ въ сутки, потомъ восемь, потомъ десять, наконецъ пріучилъ себя есть черезъ каждые полчаса.
Съѣстные продукты, вслѣдствіе большого спроса на нихъ, поднялись въ цѣнѣ и стали недоступны для бѣдняковъ. Особенно вздорожало мясо, такъ какъ для ханскаго стола изъ него вываривались только одни питательные соки.
Зато возникли новыя должности придворныхъ поваровъ, поваренковъ, экономовъ, придворныхъ скотобойщиковъ и скотопасовъ.
Всѣмъ этимъ служащимъ платилось хорошее жалованье, раздавались знаки отличія, награды. Однимъ словомъ, эти должности стали считаться почетными.
Ханъ толстѣлъ не по днямъ, а по часамъ, но прибывалъ только въ вѣсѣ: ростъ и сила, къ его великому огорченію, оставались прежніе.
„Какъ знать“? думалъ онъ: „можетъ быть тотъ старый дуракъ и правъ, что мнѣ необходимо работать. Попробую упражняться, но ужъ во всякомъ случаѣ только для собственнаго удовольствія, а совсѣмъ не для того, чтобы стать слугой своихъ подданныхъ“.
Самъ онъ не привыкъ уважать трудящихся, а потому ему казалось, что подданные будутъ смѣяться надъ нимъ и относиться къ нему съ пренебреженіемъ, если увидятъ его за работой.
И онъ сталъ уходить въ горы, гдѣ его никто не могъ видѣть.
Тамъ онъ ходилъ по скаламъ, ломалъ камни, скатывалъ ихъ внизъ, снова закатывалъ вверхъ, подбрасывалъ—однимъ словомъ, забавлялся, какъ школьникъ.
Къ великому удовольствію своему онъ сталъ замѣчать, что эти забавы пошли ему на пользу: во-первыхъ, аппетитъ его еще болѣе увеличился; во-вторыхъ, сила и ростъ начали прибывать съ поражающей быстротой.
Тогда онъ не сталъ больше скрывать своихъ упражненій съ камнями: ему захотѣлось похвастаться передъ людьми своей силой и ловкостью.
Идя мимо какого-нибудь дома, онъ однимъ щелчкомъ сшибалъ съ него печную трубу или же заворачивалъ крышу, либо выдергивалъ столбы у воротъ.
Особенно доставалось и садамъ и посѣвамъ: любимой забавой хана было выворачивать съ корнемъ деревья и забрасывать камнями воздѣланныя поля…
— Злой великанъ! Что ты надѣлалъ?—обратился къ нему однажды крестьянскій мальчикъ, со страхомъ смотрѣвшій, какъ ханъ раззорялъ владѣнія его отца.
Великанъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа и, смѣясь, отвѣтилъ мальчику:
— Иди и скажи твоему отцу, что я заставилъ его участокъ лѣса поклониться мнѣ до земли и полилъ каменнымъ дождемъ его пашню.
Раззоренные и обиженные имъ подданные стали разбѣгаться въ разныя стороны.
Ханъ не видѣлъ, что столица его пустѣетъ: не до того ему было. Новая работа занимала его.
Сталъ онъ замѣчать, что онъ только самъ увеличивается ростомъ, а голова остается прежней. И чѣмъ болѣе росъ онъ, тѣмъ это становилось замѣтнѣй. Къ тому же и волосы на головѣ стали замѣтно рѣдѣть. Это его не на шутку встревожило: маленькая сравнительно съ туловищемъ, лысѣющая голова придавала очень смѣшной видъ его огромной фигурѣ.
Теперь ханъ былъ очень доволенъ что не убилъ стараго ученаго. Авось, онъ еще не умеръ и снова научитъ, какъ помочь горю.
Снова шлетъ онъ гонцовъ за мудрецомъ.
На этотъ разъ тотъ наотрѣзъ отказался отправиться во дворецъ.
— Если царь нуждается во мнѣ, то пусть онъ самъ ко мнѣ придетъ,—былъ его отвѣтъ;—иначе я все равно не стану съ нимъ разговаривать, хотя бы онъ силой притащилъ меня къ себѣ и пригрозилъ смертью.
Дѣлать нечего: пришлось царю сломить свою гордость.
Избушка старика была такъ мала, что великану пришлось согнуться въ три погибели, чтобы войти въ нее.
— Государь,—возразилъ мудрецъ въ отвѣтъ на жалобы царя;—голова твоя мала оттого, что бездѣйствовала, когда остальные члены работали; а потому они и развились въ ущербъ ей. Если ты хочешь, чтобы она увеличилась, ты долженъ больше работать головой, пока она не разовьется настолько, чтобы размѣрами своими соотвѣтствовать размѣрамъ твоего тѣла. А тебѣ есть о чемъ пораздумать: на твоей отвѣтственности цѣлая страна. Вглядись хорошенько, каково живется твоимъ подданнымъ! Одумайся, пока не поздно!.. Міръ великъ, тайны его неисчислимы, а ты такъ мало знаешь о немъ! Учись и не мѣшай другимъ учиться, живи и давай жить другимъ!
Не понравилась хану такая рѣчь,—не любилъ онъ, когда ему говорили правду,—и, не дослушавъ, онъ ушелъ, сердито хлопнувъ дверью. А такъ какъ сила у него была непомѣрная, то отъ сотрясенія ветхая лачужка развалилась и своими обломками засыпала старика.
Ханъ даже не оглянулся.
Хотя онъ и золъ былъ на старика, но на этотъ разъ повѣрилъ ему безусловно.
„Учиться! у кого же это я сталъ бы учиться?“ разсуждалъ онъ, самъ съ собой. „У своихъ подданныхъ? Какъ бы не такъ! Чтобы они узнали о моемъ невѣжествѣ и стали смѣяться надо мной!.. Нѣтъ! учиться я не намѣренъ; думать же согласенъ сколько угодно, только ужъ никакъ не о благѣ своихъ подданныхъ. Вѣдь все равно, каковы бы ни были мои думы, отъ нихъ голова моя должна будетъ расшириться“.
Такъ вскорѣ и случилось. Отъ постояннаго напряженія, мозгъ хана дѣйствительно сталъ развиваться, и мало-по-малу голова его настолько увеличилась, что стала соразмѣрна туловищу.
„Ай да старикъ!“ не разъ думалось хану. „Какъ вѣрно понималъ онъ вещи! Жаль, что ужъ нѣтъ его въ живыхъ! Можно было кой-чему поучиться у него… „Міръ великъ, тайны его неисчислимы…“ Вотъ бы овладѣть этими тайнами! Тогда ужъ навѣрное можно было бы прославиться на весь міръ“.
Эта мысль съ такой силой овладѣла великаномъ, что онъ ужъ не могъ болѣе думать ни о чемъ другомъ.
Погруженный въ свои думы, онъ не замѣчалъ, что, ходя по городу, давилъ людей подъ своими ногами и опрокидывалъ дома.
Наконецъ жители города сговорились покинуть его и въ одну ночь совсѣмъ убрались изъ него.
Ханъ и этого не замѣтилъ, а придворные боялись доложить ему объ этомъ.
Утомившись безплодными размышленіями, ханъ наконецъ разсердился на самого себя и рѣшилъ самъ себя наказать.
„Ты не вернешься домой и не получишь отдыха до тѣхъ поръ, пока не придумаешь, чѣмъ прославиться“, сказалъ онъ самому себѣ.
Цѣлый день проходилъ онъ взадъ и впередъ по городу, пока не стемнѣло. Онъ замѣтилъ это только тогда, когда началъ спотыкаться.
Поднявъ голову, чтобы посмотрѣть, куда дѣвалось солнце, великанъ увидѣлъ надъ собой, усѣянное звѣздами, небо.
Раньше онъ не обращалъ на него никакого вниманія, потому что послѣ заката солнца рѣдко выходилъ изъ дому, считая это вреднымъ для здоровья, и рано ложился спать. Такимъ образомъ звѣздное небо было диковиной для него.
Внезапная мысль осѣнила его голову. Никто не знаетъ, сколько звѣздъ на небѣ, а онъ ихъ сосчитаетъ. На утро весь народъ заговоритъ съ изумленіемъ: Царь сосчиталъ звѣзды! царь одинъ только знаетъ, сколько на небѣ звѣздъ!
Онъ остановился и началъ считать. Онъ стоялъ какъ-разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ находилась прежде хижина мудреца; ноги его попирали ея развалины и погребенное подъ ними тѣло старика.
Нужно замѣтить, что съ тѣхъ поръ какъ царь достигъ исполинскаго роста, онъ отличался неимовѣрной тяжестью, такъ что слѣды его ногъ, когда онъ шелъ по землѣ, обозначались глубокими впадинами. Полы во дворцѣ, а также всю мебель пришлось отлить изъ чугуна. Да и самый дворецъ пришлось построить съ большей противъ прежняго прочностью.
Увлеченный счетомъ, ханъ не замѣчалъ, что отъ тяжести своего тѣла онъ все болѣе и болѣе погружался въ землю вмѣстѣ съ тѣмъ, что служило ему подножіемъ.
Только тогда ужъ, когда онъ ушелъ въ землю по самые глаза, и считать стало нельзя, онъ замѣтилъ, что съ нимъ произошло что-то странное.
А онъ ужъ сосчиталъ добрую половину звѣздъ; къ утру навѣрное, досчиталъ бы и остальныя, и тогда слава его была бы упрочена навѣки.
Онъ не зналъ, что все равно не кому было бы прославлять его: во всей странѣ его не оставалось болѣе ни одной живой души. Даже его придворные, пользуясь его отсутствіемъ, убѣжали въ эту ночь, захвативъ съ собой его казну.
Ханъ хотѣлъ крикнуть и не могъ: въ ротъ засыпалась земля; хотѣлъ рвануться—и не въ состояніи былъ шевельнуться. Онъ весь похолодѣлъ отъ ужаса.
„Это смерть сковала мои члены“, подумалъ онъ.
— Нѣтъ, это еще не смерть,—услышалъ онъ чей-то голосъ, раздавшійся у его ногъ и показавшійся ему знакомымъ;—но въ сущности ты давно уже умеръ, ты былъ мертвецомъ всю жизнь. Кто не живетъ для другихъ, тотъ мертвъ; а ты жилъ только для себя… Ты жилъ въ роскошныхъ дворцахъ, наряжался въ дорогія ткани и украшенія, питался отбо̀рными яствами, а развѣ ты былъ счастливъ? Я же питался скудными приношеніями своихъ друзей и учениковъ, одѣвался въ рубище, спалъ на соломѣ, и все же былъ несравненно счастливѣй тебя: я былъ любимъ и уважаемъ, тебя же всѣ ненавидѣли и презирали. Когда раззоренный тобою народъ бѣжалъ отъ твоего насилія, за мной приходили, чтобы взять меня съ собой. Видя, что хижина моя разрушена до основанія, они догадались, чье это дѣло, и, проклиная тебя, горько оплакивали мой прахъ… А ты? Знавалъ ли ты чью-нибудь любовь и привязанность?
— Ты самъ устроилъ себѣ погибель, и наказаніе, которое ты несешь, есть прямое слѣдствіе твоихъ поступковъ. Ты хотѣлъ быть выше всѣхъ и очутился ниже всѣхъ, ты сталъ исполиномъ, и земля разступилась подъ тобой, не будучи въ состояніи сносить твоей тяжести. Ты не хотѣлъ знать, что творится на ней, такъ посмотри теперь, что происходитъ внутри ея; прежде чѣмъ овладѣть небесными тайнами, познай тайны земныхъ нѣдръ. На что людямъ знать, сколько звѣздъ на небѣ, когда они не научились еще отстаивать свои права отъ людей, подобныхъ тебѣ, добывать себѣ столько средствъ для жизни, чтобы имѣть возможность развивать всѣ свои способности? Когда они узнаютъ, какъ имъ лучше устроить свою жизнь, и будутъ жить въ мирѣ и любви, тогда ты поднимешься изъ земли, досчитаешь остальныя звѣзды и скажешь людямъ, сколько звѣздъ на небѣ. Тогда и это имъ не лишнее будетъ знать. Хотя ты считалъ звѣзды и съ дурною цѣлью, изъ одного пустого тщеславія, но тѣмъ не менѣе не останется безъ награды этотъ единственный трудъ въ твоей жизни, которымъ ты никому не причинилъ зла. Голова твоя, созерцаніемъ небесныхъ свѣтилъ очищенная отъ прежнихъ дурныхъ помысловъ, удостоится того, что человѣческая наука о небѣ найдетъ на ней пріютъ для себя…
Неизвѣстно, какъ принялъ эту рѣчь великанъ, но только онъ пересталъ погружаться далѣе, и голова его до сихъ поръ видна изъ земли.
Время и вѣтеръ засыпали ее землей, солнце и дождь вырастили на ней мохнатыя сосны. Только темя осталось обнаженнымъ.
Отъ думъ ли великана о небѣ, отъ другого ли чего, только на немъ выросло небольшое зданіе, откуда въ наши дни люди наблюдаютъ за солнцемъ, луною и звѣздами, за всѣми небесными свѣтилами, за всѣми явленіями, совершающимися въ воздушной оболочкѣ, облегающей землю…
Когда же поднимется великанъ?.. Поскорѣй бы онъ выходилъ изъ земли. Вѣдь это значило бы, что люди постигли тайны земного счастья, и имъ остается только изучить тайны неба!