Сравнение Диона с Брутом
Как в одном, так и в другом из мужей сих мы открываем много хорошего. Во-первых, они сделались великими при весьма малых пособиях. Эта сторона в Дионе прекраснее: ему никто не оспаривал начальства, как Бруту Кассий, к славе и добродетели которого не имели равного доверия, но который в войне подал не меньшие опыты смелости, искусства и деятельности; некоторые ему одному приписывают все начало дела и почитают его зачинщиком заговора, составленного против Цезаря в то время, когда Брут пребывал в покое. Дион, напротив того, приобрел сам друзей и сотрудников в своем предприятии, равно как и оружия, и корабли, и военную силу. Однако Дион, подобно Бруту, не приобрел посредством войны ни богатства, ни могущества, но сам пожертвовал своим богатством для продолжения войны и для спасения граждан издержал наперед все то, что служило к содержанию его в изгнании. Сверх того Бруту и Кассию не было позволено жить в покое и безопасности после побега своего из Рима; они были осуждены к смерти, были преследуемы и по необходимости прибегнули к войне, окружили себя оружиями, более подвергаясь опасности для себя, нежели для своих граждан. Дион, напротив того, в изгнании проводил жизнь спокойнее и приятнее изгнавшего его тиранна, но для спасения Сицилии бросился добровольно в опасность.
Впрочем, не равно было сиракузянам освободиться от Дионисия, а римлянам от Цезаря. Один, не отрекаясь названия тиранна, наполнял Сицилию несчастиями и бедствиями; хотя напротив того, владычество Цезаря, при самом его составлении, причиняло противившимся ему немалые беспокойства; но когда оно было принято или все ему покорилось, то показалось тираннством лишь по имени и по виду, в самом же деле не произвело ничего жестокого и тираннического. Тогда, когда уже самые обстоятельства требовали единоначалия, Цезарь явил себя кротчайшим врачом, самими богами данным римлянам. По этой причине народ римский жалел о Цезаре и сделался неумолим и жесток к убившим его. Но Дион навлек на себя неудовольствие и подозрение граждан тем, что выпустил из Сиракуз Дионисия и не разрушил гробницы первого тиранна.
В самых военных делах Дион показал себя таким полководцем, в котором ничего нельзя опорочить: он действовал превосходно во всем том, что сам предпринимал, исправляя и восстанавливая то, что было испорчено другими. Что касается до Брута, то, кажется, не поступил он благоразумно, давши последнее решительное сражение, а когда он его потерял, то не нашел никакого средства к восстановлению себя, но предал все надежды свои и впал в отчаяние, не осмелившись бороться с судьбой даже столько, сколько боролся Помпей, хотя мог полагаться еще на надежду, на войско, а кораблями обладал совершенно морем.
Самое тяжкое из обвинений, которое можно сделать Бруту, есть то, что хотя он был обязан жизнью милости Цезаря; хотя спас столько, сколько хотел пленников, будучи почитаем его другом и предпочтен многим другим, однако сделался его убийцей. Этого упрека нельзя сделать Диону, напротив того, будучи родственником и другом Дионисию, старался он о сохранении и восстановлении дел его, а когда был им изгнан из отечества, оскорблен в лице жены его и лишен имения, то объявил ему войну законную и справедливую.
Но не должно ли, может быть, смотреть на это с противной стороны? То, что служит к величайшей похвале сих мужей — вражда и ненависть к тираннам — это свойство чисто и без смешения. Не имея причины жаловаться на Цезаря лично, он подвергал себя опасности за свободу общую. Другой не воевал бы с тираннами, если б сам не претерпел личного оскорбления. Это доказывается и письмами Платона, из которых явствует, что Дион низложил Дионисия, который отверг его, а не сам от него отстал. Сверх того, польза общественная сделала Брута другом Помпею, хотя был ему врагом и противником Цезарю, ибо он полагал лишь одну справедливость правилам вражды и дружбы. Но Дион был подпорой Дионисию, когда тот имел к нему доверие, а когда он лишился его, то по гневу своему вел против него войну. По этой причине не все друзья его думали, что он, изгнав Дионисия, не утвердит за собою власти и не обольстит граждан именем, которое было мягче имени тираннии. Что касается до Брута, то самые неприятели его утверждали, что один он из числа посягнувших на жизнь Цезаря имел от начала до конца ту цель — возвратить римлянам древнее правление.
Сверх того — борьба с Дионисием не была равна борьбе с Цезарем: не было ни одного знакомого Дионисию, который бы не презирал его за то, что он проводил большую часть времени в пьянстве, игре, в обществе женщин. Но принять в ум свой разрушить владычество Цезаря, не устрашиться способностей, могущества, счастья того, которого одно имя не позволяло царям парфянским и индийским предаваться сну — было действием души необыкновенной, которой силу никакой страх не мог поколебать. По этой причине едва Дион показался в Сицилии, то присоединились к нему многие тысячи людей; но слава Цезаря и после его падения поддерживала его друзей; имя его возвысило того, который его принял, и ребенок беспомощный сделался первым из римлян, которые приняли его, как противоядие против могущества и вражды Антония. Если скажут, что Дион изгнал Дионисия великими сражениями, а Брут убил Цезаря безоружного и никем не охраняемого — то это-то самое есть произведение великого искусства и полководческих способностей, а именно: застать неохраняемым и безоружным человека, огражденного величайшей силою. Брут не вдруг, не один или с немногими напал на Цезаря и умертвил его; он гораздо прежде составил умысел и напал на него со многими сподвижниками, из которых ни один из них ему не изменил. Или он в миг познал лучших людей, или, оказав предпочтение тем, кто поверил ему, сделал их лучшими. Но Дион, либо обманувшись в своем выборе, поверил себя дурным людям, либо употребляя их, сделал их из хороших дурными, но ни того ни другого неприлично претерпевать благоразумному человеку. Платон порицает его за то, что избрал таких людей, которые впоследствии погубили его.
Дион пал, и никто за него не отомстил; но Брута похоронил с честью сам Антоний, неприятель его. Цезарь сохранил и почести, которые были ему назначены. В Медиолане, городе в Предальпийской Галлии, стоял медный кумир. Он в совершенстве представлял Брута и был прекрасно изваян. Цезарь некогда его увидел, сперва прошел мимо, потом несколько остановился и в присутствии многих, призвав правителей города, сказал им, что жители города суть его неприятели, ибо имеют в себе его врага. Они отрицали того и смотрели друг на друга в недоумении, не зная, кого он разумел. Цезарь, обратясь к кумиру, принял вид суровый и сказал: «Не враг ли мой тот, кто здесь стоит?» Они были приведены в изумление и пребывали в глубоком молчании. Но Цезарь улыбнулся, похвалил галлов за то, что они тверды в дружбе и в беде, и приказал им оставить кумира Брута на месте.
