Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Агис и Клеомен и Тиберий и Гай Гракхи/Клеомен

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Клеомен
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис

Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Клеомен

По убиении Агиса Леонид не успел захватить брата его Архидама, ибо он немедленно убежал, но жену Агиса, которая имела новорожденного младенца, вывел он из дома ее и насильственно выдал замуж за сына своего Клеомена, хотя тот был еще слишком молод для брака, но Леонид хотел только, чтобы она не была в супружестве за другим. Агиатида, дочь Гилиппа, была наследницей великого имения; красотою превосходила всех гречанок и нрава была кроткого. Она употребила все просьбы, чтобы не быть принужденною выйди замуж, но все было тщетно. По вступлении в новый брак она питала к Леониду величайшую ненависть, но была доброй и нежной женой, ибо молодой Клеомен почувствовал к ней при самом с нею соединении страстную любовь и некоторым образом был тронут любовью ее к Агису и тем воспоминанием, которое она к нему сохранила. Он часто расспрашивал ее о происходившем и со вниманием слушал ее речи, когда она ему рассказывала о намерениях и предприятиях Агиса.

Клеомен был от природы человек честолюбивый и великого духа и не менее Агиса склонен к простоте и воздержанию, но не имел его излишней осторожности и кротости; в свойствах его была некоторая склонность к гневу и сильное стремление к тому, что единожды показалось ему похвальным. Управлять другими по воле их казалось ему всего прекраснее, но не менее того он почитал похвальным то, чтобы покорять людей, которые ему не повиновались, и насильственно обращать их к тому, что было для них полезно.

Он не одобрял того, что происходило тогда в Спарте. Граждане были прельщены беспечностью и забавами. Царь оставлял все дела правления, когда ничто ему не препятствовало жить бездейственно в роскоши и неге по своему желанию. Общественные дела были пренебрегаемы; каждый думал только о собственной пользе. Не было безопасно, после гибели Агиса, напоминать о трудолюбии и умеренности, о воздержании и равенстве.

Говорят, что Клеомен еще в отроческих летах слушал философию у Сфера из Борисфена^[1], который приехал в Лакедемон и занимался тщательно образованием отроков и юношей. Этот Сфер был один из первейших учеников Зенона Китийского. Он возлюбил в Клеомене мужественный дух и воспалил его славолюбие. Когда спрашивали у древнего Леонида, каков ему кажется стихотворец Тиртей, то он отвечал: «Он способен воспламенять души молодых людей». В самом деле стихотворения Тиртея наполняли таким восторгом сердца юношей, что они в сражениях не щадили жизни своей^[2]. Что касается до стоических правил, то они несколько опасны для людей пылких и одаренных высоким духом, внушая им дерзость, но в душе кроткой и важной производят плоды самые сродные ей.

По смерти Леонида вступил на престол Клеомен. Он нашел граждан совершенно развращенными. Богатые, занимаясь своими удовольствиями и любостяжанием, не радели о делах общественных; народ по причине своего дурного домашнего положения имел к войне отвращение и не оказывал благородной склонности к приличному воспитанию своих детей. Сам царь имел лишь одно имя царя; вся власть была в руках эфоров. Клеомен положил в уме своем все переменить и произвести переворот в республике. Он имел другом своим Ксенара, который был его любимцем с малолетства. Лакедемоняне называют любовь «вдохновением»^[3]. Клеомен начал выведывать мысли его; он расспрашивал у него, каков был Агис, каким образом и через кого приступил к своему предприятию. Ксенар сперва с удовольствием вспоминал о тех происшествиях и рассказывал Клеомену, как что случилось. Когда же он заметил, что Клеомен с жадностью слушал речи его, что предприятие Агиса производило в нем глубокое впечатление, что он хотел часто слушать одно и то же, то Ксенар с досадой выговаривал ему за это безрассудное намерение, а наконец перестал говорить и видеться с ним. Он не открыл никому причины с ним своей ссоры, но говорил, что Клеомену она известна.

Клеомен, встретив препятствие в Ксенаре и думая, что и другие одних с Ксенаром мыслей, положил произвести в действие свои намерения сам, думая, что в военное время скорее, чем в мирное, удастся ему произвести перемену в обществе. Он произвел разрыв между Спартой и ахейцами, которые, впрочем, сами подавали повод к жалобам. Арат, который имел великую силу среди ахейцев, предпринял с самого начала соединить пелопоннесцев в один союз. В этом состояла цель всех военных предприятий и долговременного управления Арата, который был уверен, что эти народы тогда только не будут бояться внешних врагов, когда соединятся между собою; уже все почти пристали к нему, исключая Лакедемон, Элиду и тех аркадян, которые находились в зависимости от Спарты. Арат вскоре после смерти Леонида начал беспокоить аркадян и отрывал от союза с ними народы, смежные с ахейцами, испытывая через то лакедемонян и презирая Клеомена, как молодого и неопытного человека.

Это заставило эфоров выслать с войском Клеомена для занятия храма Афины в Бельбине^[4]. Место это есть проход в Лакедемон, за которое в то время спартанцы были в споре с Мегалополем. Клеомен занял и укрепил его. Арат не показал на то никакого явного неудовольствия; он выступил ночью с войском и хотел овладеть Тегеей и Орхоменом. Но как те, кто обещался предать ему города эти, оробели, то Арат отступил, думая, что не приметили его движения. Клеомен в насмешку писал ему, как приятелю, спрашивая, куда он в эту ночь выступал. Арат отвечал ему, что, узнав о намерении Клеомена укрепить Бельбину, хотел ему воспрепятствовать. «Я верю, — писал взаимно Клеомен, — что это точно так; однако отпиши нам, если тебе это все равно — зачем ты взял факелы и лестницы?» Арата рассмешила эта шутка, и он стал спрашивать, кто этот молодой человек. Дамократ, который был изгнан из Лакедемона, сказал ему: «Если ты намерен что-либо произвести против лакедемонян, то поспешай, пока не выросли крылья у этого птенца».

Клеомен стоял в Аркадии с тремястами человек пехоты и малым числом конницы. Эфоры, страшась войны, велели ему отступить. По удалении его Арат взял Кафии. Эфоры опять послали Клеомена. Он взял Мефидрий и разорил Арголиду^[5]. Ахейцы с двадцатью тысячами пехоты и тысячью конницы выступили против него под предводительством Аристомаха. Клеомен встретил их близ Паллантия^[6] и хотел дать сражение. Арат, боясь его смелости, не позволил полководцу сразиться, но отступил и был за то порицаем ахейцами, осмеиваем и презираем лакедемонянами, число которых не простиралось выше пяти тысяч. Клеомен, вознесенный духом от этого успеха, оказывал перед гражданами великую смелость и напоминал им слова некоего из древних царей^[7], который говаривал, что лакедемоняне не спрашивают о неприятелях сколько их, но: «Где они?»

Он обратился на помощь к гражданам Элиды, на которых нападали ахейцы. Он устремился на них при Ликее; когда же они отступали, устрашил и разбил все войско их, многих умертвил или взял в плен, так что по Греции распространилось тогда, что и Арат убит. Однако сей полководец, воспользовавшись обстоятельствами искуснейшим образом, после проигранного сражения тотчас напал на Мантинею и против всякого ожидания завладел этим городом. Лакедемоняне, упав совершенно духом, противились военным предприятиям Клеомена. Этот царь решился призвать из Мессены брата Агиса, Архидама, которому следовало быть царем из другого дома, думая тем ослабить силу эфоров, когда царская власть вернет себе прежнюю полноту и будет в равновесии с эфорскою. Но убийцы Агиса, поняв его намерения и боясь мщения Архидама, когда бы он возвратился, приняли его, когда он прибыл в город, тайно сопровождали его и тотчас умертвили — быть может, против воли Клеомена, как думает Филарх — или будучи убежден к тому приятелями своими, предал сам Архидама. Но все равно, вся вина пала на них, ибо, казалось, они принудили к тому Клеомена.

Несмотря на то, Клеомен принял намерение произвести немедленно перемену в Спарте, склонил эфоров деньгами, чтобы те определили ему поход. Он также склонил к своим мыслям многих других посредством матери своей Кратесиклеи, которая была одушевлена честолюбием сына и щедро покрывала расходы его. Говорят, что хотя она не имела намерения выйти замуж, однако из уважения к сыну вступила в брак с человеком, который в городе пользовался великой силой и славой.

Клеомен выступил с войском и занял Левктры, местечко, принадлежавшее мегалополитанцам. Ахейцы быстро поспешили на помощь под предводительством Арата. Клеомен построился против них под самым городом; часть войска его была разбита. Поскольку перейти глубокую рытвину Арат им не дал, но остановил их преследование, то мегалополитанец Лидиад с досадой пустился вперед со всею конницей и, преследуя лакедемонян, бросился в место, пересекаемое виноградными садами, рвами и стенами; где войско его рассыпалось и уже с трудом могло оттоле убраться. Клеомен, видя его в таком состоянии, пустил на него критян и тарентинцев^[8]. Лидиад защищался против них с великой храбростью и пал. Лакедемоняне, одушевленные новой бодростью, нападали с восклицаниями на ахейцев и разбили их совершенно. Число убитых было велико. Клеомен выдал мертвых по заключении перемирия, но тело Лидиада велел принести к себе, украсил его багряницей, положил на него венок и в таком состоянии послал к мегалопольским воротам. Этот Лидиад есть тот самый, который сложил с себя самовластие, возвратил гражданам независимость и город свой присоединил к Ахейскому союзу.

Клеомен, гордясь таким успехом и думая, что если он, управляя делами по своему хотению, будет вести войну против ахейцев, то легко может одержать над ними верх, открыл свои мысли Мегистоною, мужу матери своей, представляя ему, что надлежало им избавиться от эфоров, сделать имения общими между гражданами введением равенства, пробудить Спарту от усыпления и вознести ее на высокую степень власти над Грецией. Мегистоной был убежден представлениями его и склонил к его намерению двух или трех приятелей своих.

Случилось, что в те самые дни один из эфоров, который спал в храме Пасифаи, увидел странный сон. Ему показалось, что на том месте, где эфоры сидели и занимались общественными делами, стояло только одно кресло, а другие четыре были сняты. Он был приведен от того в изумление, но в то самое время услышал, будто бы из внутренности храма, голос, который сказал ему, что это лучше для Спарты. Эфор рассказал свой сон Клеомену, который сперва смутился, думая, что по подозрению на него хотели искусить его словами, но он ободрился, уверившись в истине речей говорившего. Он взял с собою тех лакедемонян, которых подозревал, что будут противиться предприятию его, покорил приставшие к ахейцам города Герею и Альсею, снабдил запасами Орхомен и поставил свой стан перед Мантинеей. Этими долгими и беспокойными походами утомил он лакедемонян до того, что большая часть из них по их просьбе оставлена была им в Аркадии; между тем как он сам пошел в Спарту с наемным войском. Дорогою объявлял он о своем намерении тем, которые казались хорошо к нему расположенными. Он шел вперед медленно, дабы напасть на эфоров в то время, когда они ужинали.

Приблизившись к городу, послал он Эвриклида в дом, где ужинали эфоры, как бы он имел сообщить им некоторое известие из войска. Ферикион и Фебид, и двое из товарищей Клеомена, называемые мофаками^[9], следовали за ними с малым числом воинов. Между тем как Эвриклид еще разговаривал с эфорами, воины устремились с обнаженными мечами и поражали эфоров. Первый из них, Агесилай, упал с первого удара, показалось, что был убит, однако он, прижавшись к углу, выполз полегоньку из комнаты и не был никем примечен, перешел в малую комнату, это был храм, посвященный Страху. Он был всегда затворен, но тогда, по счастью, был открыт. Вкравшись в него, Агесилай запер дверь. Другие эфоры были убиты, равно как и более десяти человек из тех, кто пришел к ним на помощь. Однако не был убит ни один из граждан, которые оставались в покое и никому не препятствовали выходить из города. Сам Агесилай, который вышел из храма на другой день, был ими пощажен.

Впрочем, у лакедемонян посвящены храмы не только Страху, но и Смерти, и Смеху, и другим подобным страстям. Они чтут страх не так, как божество, которого они отвращаются, и не потому, чтобы он был им вреден, но в том уверении, что общество наиболее содержится страхом. По этой причине эфоры, по свидетельству Аристотеля, при самом вступлении в свое достоинство повелевали гражданам брить усы и повиноваться законам, дабы они не были к ним жестоки. Через бритье усов хотели они, по моему мнению, приучить молодых людей к повиновению и в самых неважных делах. Мне кажется, что наши предки мужеством почитали не бесстрашие, но страх порицания и бесславия, ибо люди, которые боятся законов, смелы и храбры против врагов, и те, кому страшно бесславие, не боятся никаких опасностей и трудов. Справедливо мыслил тот, кто сказал: «Где страх, там и стыд». И у Гомера^[10] Елена говорит Приаму:

Страшен ты для меня и почтен, о свекор любезный!

Сей же стихотворец говорит о греческом войске:

Страшась своих царей, в безмолвии стоят.

Люди большей частью стыдятся тех, кого они боятся. По этой причине лакедемоняне посвятили близ трапезной эфоров храм Страху, почти сравнив это достоинство их с единовластием.

На рассвете того дня Клеомен назначил к изгнанию восемьдесят человек из числа граждан. Он велел снять эфорские кресла, кроме одного, на котором надлежало ему сидеть и судить дела. Он созвал народ, оправдал себя перед ним в поступках своих. Он говорил, что Ликург придал царям геронтов; что республика таким образом управлялась долгое время, не имея нужды в другой власти; что впоследствии по причине чрезвычайной продолжительности мессенской войны, цари находясь в беспрестанных походах, не имели времени судить граждан, избрали некоторых из своих друзей и оставили их в городе вместо себя, назвав их эфорами или надзирателями; что они сперва были не что иное, как царские слуги, но потом, мало-помалу присваивая себе власть, неприметным образом составили собственное судилище; доказательством тому служит то, что и поныне, когда эфоры зовут царя явиться к ним, то он в первый и во второй раз отказывается, а когда и в третий раз призовут его, тогда он встает и идет к ним. Астерон, который придал этому достоинству великую силу и, так сказать, напряг его власть, был эфором нескольких поколений после установления царей. Если бы они, продолжал Клеомен, вели себя умеренно, то было бы полезнее терпеть, но когда этой похищенной властью уничтожили отечественное правление до того, что одних царей изгоняли, других умерщвляли без суда, когда угрожают гибелью тем, кто желает видеть вновь восстановленным прекрасное и божественное правление Спарты, — то уже не должно долее терпеть. Если бы можно было без пролития крови изгнать из Лакедемона терзающие его язвы, негу и пышность, долги и наймы и гораздо древнейшие бедствия — бедность и богатство, то почел бы я себя счастливейшим из царей; подобно врачу исцелил бы раны отечества, не причинив ему боли, но необходимость, в которой я находился, извиняется самим Ликургом, который, не будучи ни царем, ни правителем республики, но простым гражданином желающим получить престол, вышел на площадь вооруженный; царь Харилл, этим устрашенный, прибег к жертвеннику, но что, будучи добр и любя свое отечество, вскоре сам принял участие в действиях Ликурга и охотно согласился на перемену, предлагаемую им в правлении; таковым поступком Ликург сам доказал, что переменить правление без страха и насилия было весьма трудно. Что касается до меня, я поступил весьма милостиво с теми, кто восставал против благополучия Спарты, заставив их только удалиться. Теперь я для всех граждан делаю землю общей, освобождая их от долгов, намерен осмотреть иностранцев и сделать им разбор, дабы лучшие из них, сделавшись спартанцами, спасали республику оружием, и мы не видели бы более Лаконию, опустошаемую этолийцами и иллирийцами^[11] за неимением защитников.

После этой речи Клеомен сделал свое имение общим; примеру его последовал Мегистоной, отчим его, за ним друзья его и наконец все другие граждане. Поля были разделены. Он назначил по части земли каждому из тех граждан, которых он изгнал, обещая их возвратить в город, как скоро все успокоится. Он дополнил число граждан лучшими из периэков, составил войско из четырех тысяч тяжеловооруженных граждан, которых научил вместо копья употреблять сариссу, действуя ею обеими руками, и держать щит за кольцо, а не за ремень.

После этого обратил он все внимание к воспитанию и образованию юношей. Сфер находился при нем и все с ним устраивал. Вскоре гимнасиям и общественным столам возвращен был приличный порядок и устройство; немногие по необходимости, но большая часть произвольно, обратились к благородному и истинно лаконскому роду жизни. Дабы несколько смягчить слово «единоначалие», Клеомен избрал в цари с собою брата своего Евклида. Тогда в первый раз случилось, что спартанцы имели двух царей от одного дома.

Арат и ахейцы, как известно было Клеомену, были уверены, что в такое время, когда дела его не имели твердого основания по причине введенных им перемен, он не выступит из Лакедемона и не оставит города в волнении и беспокойстве. Клеомен счел делом славным и не бесполезным показать неприятелю ревность и дух своего войска. Он напал на владения Мегалополя, причинил им великое разорение и собрал важную добычу. Наконец, когда попались ему в руки Дионисовы художники, которые шли из Мессены, то он построил театр на неприятельской земле, поставил в награду победителям сорок мин и провел один день, смотря на их игру не потому, что зрелища занимали его, но словно издеваясь над неприятелями и своим презрением показывая превосходство своей силы. Впрочем, из всех греческих и царских войск одно его войско не было сопровождаемо актерами, фокусниками, плясуньями и певицами, но было чисто от всякого разврата, непристойности и неприличных празднований. Большую часть времени юноши препровождали в упражнениях, а старшие в том, чтобы учить юношей. Забавы их в свободное время состояли в обыкновенных веселых шутках и в том, чтобы говорить друг другу что-либо забавное в лаконском вкусе. Какая польза происходит от этого рода забавы, о том сказано в жизнеописании Ликурга.

Общим для всех наставником был сам Клеомен; простой род жизни его, от других не отличавшийся никакой пышностью, был представляем другим как образец воздержания и умеренности. Это обстоятельство произвело в греческих делах некоторый перевес в пользу его. Те греки, которые приходили к другим царям, не столько были изумлены богатством и пышностью их, сколько отвращались их надменности и гордости, жестокости и суровости, с которой обходились с другими. Напротив того, приступая к Клеомену, который был и назывался царем, не видя вокруг него ни пурпуровых одежд и ковров, ни пышных лож и носилок, ни толпы вестников и привратников; что не давал решения в малых записках и то с великим трудом, но сам в простой одежде принимал всякого, разговаривал с ним и давал ответы с кротостью и снисхождением; они были очарованы и привлекаемы им и говорили, что он один истинный потомок Геракла.

Ежедневный стол его был прост и весьма умерен; он состоял из трех лож. Когда он угощал посланников и других иностранцев, то прибавляли еще два ложа. Служители делали приготовления несколько блистательнее; оные не состояли ни в лакомых блюдах, ни в пирожных, но в том только, что кушанье подаваемо было в большем изобилии и вино было лучше. Клеомен некогда выговаривал одному из друзей своих, узнав что он, угощая некоторых иностранцев, подал им черной похлебки и ячменных лепешек, как то было в обыкновении на спартанских общих трапезах. Он представлял ему, что в таких обстоятельствах, и особенно в отношении к иностранцам, не следовало слишком точно держаться лаконских обычаев. По снятии стола, приносили треножник с медной чашей^[12], полною вина, два серебряных фиала мерой в два котила и немного серебряных чаш, из которых пил, кто хотел. Никто не заставлял пить по неволе. Не было здесь ни пения, ни музыки — их никто не требовал. Царь услаждал беседу разговорами своими, то расспрашивая гостей о разных делах, то рассказывая что-нибудь сам. Разговор его при всей важности своей не был без приятностей; хотя шутки были тонки и пристойны. Он почитал несправедливыми и непристойными те средства, которыми другие цари старались приобрести приверженность людей, улавливая и развращая их деньгами и подарками. Истинно царским и похвальным почитал он то, чтобы благосклонностью и словами приятными и внушающими доверенность привязывать к себе людей, с которыми имел дело, и делать их своими. По его мнению, между наемником и другом та разница, что одного привязываем к себе деньгами, другого нравственными свойствами и разговором.

Мантинейцы прежде всех призвали к себе Клеомена. При вступлении его в город ночью они с помощью его изгнали ахейское охранное войско и предали ему себя. Клеомен возвратил им законы их и правление и в тот же день возвратился в Тегею. Вскоре после того, обойдя Аркадию, пошел он к ахейскому городу Ферам. Намерение его было или дать тут сражение ахейцам, или заставить винить Арата в том, что он избегал сражения и предавал ему область. Ахейским войском предводительствовал тогда Гипербат, но вся власть была в руках Арата. Ахейцы выступили против Клеомена всем войском и стали близ Димы подле Гекатомбея. Клеомен приближался к ним. Он не почел выгодным остановиться между Димой, который был неприятельский, и ахейским войском. По этой причине смело вызывал ахейцев к бою и принудил их дать сражение. Он разбил их совершенно, опрокинул фалангу, многих положил на месте, многих взял в плен. Потом напал на Лангон, изгнал оттуда ахейское войско и возвратил город элейцам.

Это поражение обессилило ахейцев. Арат, который обыкновенно принимал предводительство через год, отказался тогда от этого достоинства и, несмотря на просьбы и мольбу своих сограждан, предал его другому. Этот поступок не похвален, ибо он предал другому кормило и сложил с себя звание кормчего — во время опаснейшей бури! Клеомен сперва делал ахейским полководцам самые умеренные предписания; однако вскоре отправил к ахейцам своих посланников, через которых требовал, чтобы ему уступлено было предводительство; он обнадеживал их, что не будет от них ничего более требовать, и соглашался возвратить им тотчас земли их и пленников. Ахейцы были склонны к принятию этих условий. Они звали Клеомена в Лерну, где надлежало им собраться. Случилось в то самое время, что Клеомен после утомительной ходьбы напился холодной воды не ко времени. Это произвело в нем сильное кровотечение, от которого остановился голос его. Он отпустил знаменитейших ахейских пленников, отложил съезд и удалился в Лакедемон.

Этот случай погубил Грецию, которая тогда была еще в состоянии поднять себя от унизительного своего положения и освободиться от наглости и ненасытности македонян. Арат, из страха ли и недоверчивости к Клеомену, по зависти ли к его неожиданному благополучию почитал унизительным для себя, чтобы молодой, едва появившийся соперник лишил его славы и силы, которыми пользовался в продолжение тридцати трех лет и которые он возвысил до такой степени и держал в своих руках столь долго. Итак, он сперва старался отклонить ахейцев от предложений Клеомена, но так как они не обращали на слова его никакого внимания, изумленные смелостью Клеомена, напротив того, почитали справедливыми притязаниями лакедемонян, ибо они хотели восстановить в Пелопоннесе прежний порядок вещей, то Арат обратился к другому средству, которое никакому греку не могло быть прилично, но для него было бесчестно и совсем недостойно прежних его подвигов и прежнего управления. Он призывает Антигона в Грецию, наводняет Пелопоннес македонянами, которых он сам еще в молодости своей изгнал из Пелопоннеса, и освободил Акрокоринф. Этот Арат, который был подозрителен всем царям и со всеми был в раздоре, который того же Антигона поносил беспощадно^[13] в оставленных им записках, в которых говорит, что много претерпел трудов и великим подверг себя опасностям, чтобы освободить Афины от охранного войска македонян — Арат ныне вводит их вооруженных в отечество, в дом свой, во внутренность женских чертогов, а между тем не хочет, чтобы потомок Геракла, царствовавший над Спартой, желавший обратить отечественное правление, как бы изнеженную гармонь к дорийскому тону, к умеренности и воздержанию, постановленному Ликургом, — не хочет, чтобы он назывался предводителем сикионян и тритейцев!^[14] Избегая черного хлеба и грубого плаща лакедемонян и, в чем наиболее обвиняют Клеомена, — уничтожения богатства и исправления бедности, — подчинил себя и ахейцев деадеме и порфире македонян, покорил себя сатрапским повелениям, дабы не казалось, что исполняет волю Клеомена. С этой мыслью он празднует Антигонии^[15] с жертвоприношением и, увенчанный цветами, воспевает песни в честь человека, который уже гнил. Впрочем, мы пишем об этом не для того, чтобы обвинить Арата — сей муж во многом был истинный грек, был велик, — мы жалеем только о слабости человеческой природы, которая и в свойствах самых превосходных и отлично созданных для добродетели не может произвести добро совершенное!

Когда ахейцы собрались опять в Аргосе, и Клеомен прибыл из Тегеи, то все были в надежде, что воспоследует мир. Но Арат уже заключил с Антигоном условия о важнейших делах. Боясь, чтобы Клеомен не совершил своего намерения, убедив народ словами или принудив силой, он потребовал от него, чтобы он вступил в Аргос один, взяв триста заложников для безопасности, либо приблизиться с войском к гимнасию, называемому Киларабис, и вступить с ахейцами в переговоры. Клеомен, услыша это предложение, сказал, что поступают с ним обидно; что надлежало наперед ему о том объявить, а не тогда оказывать к нему недоверчивость и отгонять от себя, когда он прибыл уже к воротам их. Он написал ахейцам письмо, в котором большей частью обвинял Арата. Арат также со своей стороны поносил его перед народом. Клеомен отступил с поспешностью. Он послал вестника для объявления ахейцам войны не в Аргос, но в Эгию^[16], как говорит Арат, дабы предупредить их приготовления.

Между тем ахейцы были в волнении; города возмущались; простой народ надеялся на разделение полей и на уничтожение долгов; главнейшие граждане во многих местах были недовольны Аратом; некоторые негодовали и за то, что он привел македонян в Пелопоннес. Клеомен, ободренный этими обстоятельствами, вступил в Ахайю. Напав неожиданно на Пеллену, он овладел ею, изгнал охранное войско с ахейцами; потом занял Феней^[17] и Пентелий. Ахейцы, боясь измены, которая производилась в Сикионе и в Коринфе, послали туда из Аргоса конницу свою и наемное войско, дабы стеречь города эти, а сами в Аргосе торжествовали Немейские игры. Клеомен, помыслив весьма благоразумно, что если нападет на сей город неожиданно, и в такое время, когда был наполнен празднующим и веселящимся народом, то произведет в нем величайшее смятение, ночью вел к стенам войско, занял над самым театром близ Аспиды место, которое было круто и неприступно, и тем привел народ в такое изумление, что никто не осмелился оказать сопротивление. Охранное войско взято в плен; граждане дали ему двадцать заложников, обязались быть союзниками лакедемонян и представили предводительство Клеомену.

Этот успех немало содействовал к умножению славы и силы этого государя. Древние спартанские цари употребляли все средства, чтобы присоединить к себе надежно Аргос, но не преуспели в том. Сам Пирр, искуснейший из полководцев, вступив в Аргос насильственно, не мог им овладеть, но сам в оном был убит и погубил большую часть своего войска. По этой причине все удивлялись быстроте и прозорливости Клеомена. Те, которые над ним смеялись, когда он говорил, что подражает Солону и Ликургу уничтожением долгов и уравнением имений, ныне уже не сомневались более, что он не был виновником перемены духа в спартанцах. До него спартанцы впали в такое унижение и до того были слабы в защите самих себя, что этолийцы, вступив в Лаконию, увели пятьдесят тысяч невольников, причем какой-то старый спартанец заметил, как говорят, что этолийцы принесли великую пользу Лаконии, облегчив ее от этой тяжести. По прошествии краткого времени, едва они обратились к древним обычаям и вышли на стезю прежнего образа жизни, как бы Ликург сам тут присутствовал и управлял ими, то оказали великие опыты храбрости и повиновения правителям, вновь приобретая Лакедемону владычество над Грецией и покоряя Пелопоннес.

По покорении Аргоса пристали к Клеомену Клеоны и Флиунт. Арат находился в то время в Коринфе, отыскивая тех, кто был под подозрением в приверженности к лакедемонянам. Это известие смутило его. Зная при том, что Коринф был склонен к Клеомену и хотел отстать от Ахейского союза, он звал граждан его на совещание, но в то самое время, прокравшись до городских ворот, сел на коня, который был ему подведен, и ускакал в Сикион. Многие из коринфян пустились верхом в Аргос, чтобы уведомить о том Клеомена. Арат говорит, что все кони под ними пали; что Клеомен жаловался на коринфян за то, что не поймали его, но позволили ему бежать; что Мегистоной приехал к нему со стороны Клеомена, который требовал у него сдачи Акрокоринфа^[18], в котором было ахейское войско — и обещал ему за то много денег. Арат ответствовал на это, что не он управляет уже делами, но дела управляют им. Сам Арат так повествует.

Клеомен после того, выйдя из Аргоса, присоединил к себе Трезен, Эпидавр и Гермиону^[19] и прибыл в Коринф. Он обвел валом крепость, ибо ахейцы не хотели ее сдать. Призвав к себе друзей и поверенных Арата, он велел им взять в сохранение и правление дом его и имущество. Он опять послал к нему мессенца Тритималла с предложением, чтобы Акрокоринф был охраняем ахейцами и лакедемонянами вместе, Арату же обещал выдавать ежегодно вдвое против того, что он получал от царя Птолемея. Но Арат на то не согласился; он послал к Антигону сына своего с другими заложниками и склонил ахейцев утвердить постановление о выдаче Антигону Акрокоринфа. Клеомен после того вступил в область сикионян и разорил ее; по решению же коринфян, получил в дар все имение Арата.

Между тем Антигон с сильным войском прошел Геранию^[20], и Клеомен думал, что надлежало укрепить валами и стенами и охранять не Истм, но проходы Ония^[21] и, сопротивляясь македонянам на каждом крепком положении, отражать их, а не вступать в сражение с фалангою, прекрасно обученной военному делу. Он производил в действо эту мысль и тем привел Антигона в недоумение. У него не было заготовлено довольно запасов, а прорваться через проходы, занимаемые Клеоменом, было нелегко. Он предпринял пройти ночью через Лехей^[22], но был отражен и потерял несколько воинов. Этот успех одушевил бодростью Клеомена; воины его, гордые победой, стали спокойно ужинать. Между тем Антигон был в великом унынии; необходимость заставила его употребить самые крайние средства. Он хотел перейти на мыс Герей, а оттуда перевести силу свою в Сикион на судах, но на это требовалось немало времени и больших приготовлений. К вечеру прибыли к нему морем из Аргоса люди, преданные Арату, и звали его в Аргос, ибо аргосцы возмутились против Клеомена. Тот, кто произвел этот переворот, был Аристотель; ему не трудно было склонить к мятежу народ, недовольный Клеоменом, ибо он не уничтожил долгов, как аргосцы надеялись. Арат взял у Антигона полторы тысячи воинов и отплыл в Эпидавр, но

Аристотель не дождался его, собрал граждан и осаждал войско, занимавшее крепость. Между тем прибыл к нему на помощь из Сикиона Тимоксен с ахейским войском.

Клеомен узнал о том в полночь. Он призвал Мегистоноя и с гневом велел ему поспешно идти в Аргос на помощь к своему войску. (Мегистоной особенно горячо ручался за верность аргивян и не допустил Клеомена изгнать из города подозрительных граждан.) Он отпустил Мегистоноя с двумя тысячами воинов и продолжал наблюдать за Антигоном. Он ободрял коринфян, старавшись уверить их, что в Аргосе ничего важного не произошло и что произведено только некоторое беспокойство немногими людьми.

Мегистоной ворвался в Аргос, дал сражение и пал. Войско, охранявшее крепость, едва могло держаться и часто посылало просить у Клеомена помощи. Клеомен, боясь, чтобы неприятели, овладев Аргосом, не заняли проходов, не опустошали безбоязненно Лаконию, не осадили и самой Спарты, которая была без защиты, отвел от Коринфа свое войско. Он тогда же лишился этого города, в который вступил Антигон, и занял его охранным войском.

Клеомен пошел прямо к Аргосу и хотел овладеть им приступом; с таковым намерением собрал он на дороге все войско воедино. Он проломал своды под крепостью и таким образом вступил в него и присоединился к бывшему в нем войску, которое еще сопротивлялось ахейцам. Он занял внутри еще другие места, приставил лестницы и принудил неприятеля очистить улицы, приказав критянам действовать стрелами. Наконец увидя, что Антигон с пехотой сходит с высот на равнину, что конница его неслась к городу, он потерял всю надежду одержать над ним верх. Он собрал к себе все свое войско, вышел безопасно из города и продолжал путь свой вдоль стены его. Вот как Клеомен в короткое время произвел величайшие перемены, одним походом едва не сделался властителем почти всего Пелопоннеса — и в одно мгновение после того опять всего лишился. Из союзников его одни тотчас от него отстали, другие вскоре после того предали города свои Антигону.

После этого отступления ввечеру находился он в Тегее, где пришедшие к нему из Лакедемона возвестили о несчастье, которое для него было не меньше настоящего — о смерти супруги, которую страстно любил и чрезвычайно уважал, с которой и во время величайших успехов не мог жить в разлуке, но часто возвращался в Спарту для свидания с нею. Эта весть жестоко поразила его. Он был огорчен так, как молодой муж, лишившийся прекрасной и добродетельнейшей жены. Однако не унизил в таком несчастье твердости духа и не изменил величию души своей. Он не переменился ни в голосе, ни виде, но сохраняя прежнюю наружность, продолжал давать военачальникам нужные приказания и принимал меры к защите Тегеи. На другой день был уже в Лакедемоне. Он оплакал в доме своем с матерью и с детьми горестную потерю и обратил все мысли свои к делам общественным.

Птолемей^[23], царь египетский, обещал ему пособие, но за это требовал от него в залог мать его и детей. Клеомен несколько времени стыдился объявить это условие матери своей. Несколько раз приходил к ней, начинал разговор, но не мог его докончить. Она заметила это и спрашивала у друзей его, нет ли у царя на сердце тайны, которую он не может решиться сообщить ей. Наконец Клеомен осмелился открыть ей свои мысли; царица громко засмеялась: «Об этом-то несколько раз ты начинал мне объявлять и не смел? Посади нас скорее на корабль и пошли туда, где, ты думаешь, это слабое тело может еще быть полезно для Спарты, прежде нежели оно разрушится от старости, пребывая здесь в бездействии!» Когда все было приготовлено к отъезду, пошли они сухим путем к Тенару; военная сила предшествовала им вооруженная. Прежде нежели сесть на корабль, Кратесиклея отвела в храм Посейдона сына своего, погруженного в горести и смущение, обняла его, облобызала несколько раз и сказала: «Царь Лакедемонский, постараемся, как скоро выйдем из храма сего, чтобы никто не видал наших слез и не заметил в нас ничего недостойного Спарты. Одно это зависит от нас, все прочее воспоследует так, как угодно богу». Произнеся эти слова, она приняла спокойный вид и пошла на корабль, имея при себе детей Клеомена — и велела кормчему поспешно пуститься в море.

По прибытии своем в Египет узнала она, что Птолемей принял посланников и предложения от Антигона. Она слышала также, что ахейцы предлагали мир Клеомену, но что он, боясь за нее, не хотел прекратить войну без согласия Птолемея. Она писала сыну, чтобы он действовал так, как прилично и полезно Спарте, и не боялся Птолемея из уважения к старухе и к малым детям. Такова была эта царица в несчастьях!

Антигон по взятии Тегеи занял и ограбил Орхомен и Мантинею. Клеомен был ограничиваем одной Лаконией. Он давал свободу илотам, которые могли дать пять аттических мин выкупа, и таким образом собрал пятьсот талантов. Также вооружил две тысячи воинов по македонскому образу, дабы противоставить их Антигоновым «белым» щитоносцам. В то самое время предпринял он дело великое и никем не ожиданное.

Город Мегалополь в то время и сам по себе не был ни менее, ни слабее Лакедемона^[24]; при том он получил помощь от ахейцев и от Антигона, который стоял подле него, и, казалось, был призван ахейцами более стараниями мегалополитанцев. Клеомен решился этот город, так сказать, сорвать — быстрота и неожиданность этого предприятия не могут быть иначе выражены. Он велел своим воинам запастись кормом на пять дней и вывел свое войско в Селласию, будто для разорения Арголиды. Оттуда спустился он на владения Мегалополя и, отужинав у Ретея, поспешно устремился через Геликунт на Мегалополь. Находясь в недальнем от него расстоянии, послал он вперед Панфея с двумя лакедемонскими отрядами с приказанием занять пространство, находящееся между двумя башнями, которое, как он знал, было место самое безлюдное в Мегалополе. Между тем сам следовал за ним медленно. Панфей нашел не только то место, но и большую часть стен никем не охраняемыми, частью занял их, частью разрушил и умертвил всех попавшихся ему стражей. В то же время присоединился к нему Клеомен и уже был внутри города с войском своим прежде, нежели мегалополитанцы смогли это заметить.

Едва жители известились о приключившемся несчастье, как одни пустились бежать, унося все то, что могли взять с собою; другие собирались с оружием и шли навстречу неприятелю и хотели его остановить; им не удалось их отразить, однако дали время безопасно удалиться тем гражданам, которые искали спасения в бегстве. Итак, в городе оставалось не более тысячи человек; все другие с женами и детьми успели убежать в Мессену. Равным образом спаслись и те, кто защищал их и сражался. В плен попало весьма немного; в числе пленников были Лисандрид и Феарид, мужи знаменитые и сильные среди мегалополитанцев. Воины, взявшие их, привели тотчас к Клеомену. Лисандрид, увидя Клеомена издали, воскликнул громко: «Царь лакедемонский! Ты можешь ныне сделаться славнейшим человеком, совершив дело прекраснее и величественнее того, что ныне сделал». Клеомен, поняв, к чему клонились его речи, сказал ему: «Что ты под этим разумеешь, Лисандрид? Не хочешь ли ты, чтобы я сдал город обратно?» — «Так, — отвечал Лисандрид, — я советую тебе не разрушить этого великого города, но наполнить его друзьями, верными и постоянными союзниками, возвратив отечество мегалополитанцам и быть спасителем многочисленного народа!» Клеомен умолк на короткое время, потом сказал: «Трудно кому-либо поверить в то! Однако пусть слава одержит у нас всегда верх над выгодой!» Сказав это, он послал этих мужей в Мессену с вестником от себя и с объявлением, что возвращает город мегалополитанцам с тем, чтобы они были союзниками его и отстали от ахейцев. Хотя предложения Клеомена были столь кротки и снисходительны, однако Филопемен не допустил мегалополитанцев нарушить верности, данной ахейцам. Он говорил, что намерение Клеомена не то, чтобы возвратить жителям город, но вместе с городом взять и жителей. Он изгнал из Мессены Феарида и Лисандрида. Этот Филопемен есть тот самый, который впоследствии был первенствующим человеком между ахейцами и приобрел великую среди греков славу, как рассказано в жизнеописании его.

До того времени Клеомен сохранил город неприкосновенным и в такой целости, что никто не тронул ни малейшей вещи, но, получив это известие, он ожесточился и, придя в ярость, велел ограбить все имущества, кумиры и живописи отвести в Спарту. Он разрушил и низложил лучшие части города и отступил в Лакедемон, боясь Антигона и ахейцев. Впрочем, они его не потревожили, ибо в то время находились в Эгии на Совете. Арат взошел на трибуну и долго плакал, покрывши лицо плащом. Это привело в удивление присутствующих — все просили его говорить, и Арат объявил, что Мегалополь разрушен Клеоменом. Ахейцы пришли в изумление от этого внезапного и великого несчастья. Собрание было распущено, Антигон хотел идти на помощь, но войско его медленно собиралось с зимних жилищ своих. Антигон велел ему оставаться и с небольшим числом воинов вступил в Аргос. По этой причине и второе предприятие Клеомена, которое казалось дерзким и неистовым, произведено однако с великой прозорливостью, как говорит Полибий. Клеомен знал, что македоняне были рассеяны по городам на зимовье и что Антигон с немногими воинами проводил зиму в Аргосе со своими друзьями. Он вступил в Аргоскую землю, рассуждая, что либо Антигон, побуждаемый в досаде стыдом, захочет с ним сразиться, и он его побьет, либо он не осмелится вступить в сражение и Клеомену подаст повод обесславить его в глазах аргивян. Сбылось в самом деле. Клеомен разорял и опустошал беспрепятственно всю страну, и граждане Аргоса с неудовольствием толпились у дверей Антигона и требовали от него с криком, чтобы он сразился или уступил предводительство тому, кто его храбрее. Но Антигон, как прилично благоразумному полководцу, почитая постыдным подвергнуться опасности безрассудно и оставить меры безопасности, а не то, чтобы слышать хулы и порицания людей, не выступил из Аргоса, но был тверд в намерениях своих. Клеомен дошел с войском своим до самых стен Аргоса, ругался над неприятелем, разорял все и отступил беспрепятственно.

Вскоре после того Клеомен, услышав, что Антигон идет на Тегею, дабы оттуда вступить в Лаконию, собрал наскоро своих воинов и, пустившись по другой дороге, на рассвете явился под Аргосом и принялся опустошать равнину. Он не рубил хлеба секирами и мечами, подобно другим, но велел бить длинными шестами наподобие сабли, как бы воины для препровождения времени и без всякого труда все портили и разрушали. Они пришли к самой гимнасии Киларабиса и хотели зажечь, но Клеомен их не допустил, ибо и прежний поступок его с Мегалополем почитал он более произведением гнева, нежели делом, заслуживающим похвалу. Антигон сперва отступил в Аргос, потом занял своими войсками горы и все проходы. Клеомен как бы нимало о том не заботился, но пренебрегал Антигоном, послал вестников с требованием ключей от храма Геры, дабы принести жертвы богине перед своим отступлением. Ругаясь таким образом и насмехаясь над неприятелем, он принес жертву вне запертого храма и отвел войско свое в Флиунт. Он прогнал тех, кто стерег Олигирт, и пришел в Орхомен. Этими подвигами не только своим гражданам он внушил бодрость и смелость, но самим неприятелям показался он полководцем искусным и способным производить великие дела. Силами одного города вести войну против македонского войска, всех пелопоннесцев и царской казны и не только сохранять Лаконию неприкосновенной, но самому разорять неприятельские области и покорять важные и могущественные города — это ли не признак необыкновенных способностей и великого духа.

Тот, кто первый сказал, что деньги суть нервы наших предприятий — кажется, разумел под этим более всего дела военные. Афиняне некогда хотели снарядить флот и отправить его в море, но так как не было у них денег, то Демад сказал им: «Прежде чем в море пуститься, надо хлеб месить». В начале Пелопоннесской войны союзники лакедемонские требовали от царя Архидама старшего, чтобы он определил налоги, какие кому следует внести. Царь отвечал им, что война питается неопределенной мерой. Как крепкие и долгое время упражнявшиеся борцы низлагают и побеждают искусных и проворных противников долготою времени, так Антигон, имея большие способы к продолжению войны, истощал Клеомена и одерживал над ним верх, который с великим трудом едва мог платить жалованье наемному войску и содержать своих граждан.

Впрочем, затяжная войная могла быть полезной Клеомену, ибо внутренние дела Македонии обращали на себя внимание Антигона. В отсутствие его варварские народы делали набеги и опустошали Македонию. Верхние иллирийцы с многочисленным войском вступили тогда в его государство. Македоняне, будучи разоряемы, просили Антигона возвратиться. Когда бы случай произвел то, что Антигон получил бы это письмо незадолго перед сражением, то он простился бы тотчас с ахейцами и возвратился в свою землю. Но счастье, которое мелкими и ничего не значащими обстоятельствами решает величайшие дела, явило в этом случае силу и перевес одного мгновения, так что немедленно после данного при Селласии сражения, когда Клеомен потерял и войско, и город, прибыли вестники, призывающие Антигона. Это сделало бедствие Клеомена достойным жалости. Если бы он два дня удержался и отсрочил сражение, то не было бы нужды более сражаться; македоняне бы удалились, и он заключил бы с ахейцами такой мир, какой они хотели, а теперь, как уже сказано, по недостатку в деньгах, полагая всю надежду свою на оружие, был принужден, по свидетельству Полибия, сразиться с двадцатью тысячами против тридцати тысяч.

Клеомен показал себя в самой битве удивительным полководцем, со всем жаром сражались под его командой и сограждане, не мог жаловаться и на наемное войско; несмотря на то, был он побежден по причине лучшего способа вооружения неприятеля и тяжести его фаланги. Филарх уверяет, что измена более всего испортила дела Клеомена. Во время самого сражения Антигон велел иллирийцам и акарнанцам обойти тайно и окружить лакедемонское крыло, которое было под предводительством Евклида, брата Клеомена, потом поставил в боевой порядок остальную силу свою. Клеомен смотрел с возвышенного места на его движение, но не видя нигде иллирийских и акарнанских оружий, возымел подозрение, как бы Антигон не употребил их с каким-либо подобным намерением. Он призвал к себе Дамотеля, который был начальником сторожевого отряда, и велел ему осмотреть, все ли безопасно в тылу и вокруг ополчения. Но Дамотель, как уверяют, будучи уже прежде подкуплен Антигоном, сказал ему, чтобы он о том не беспокоился, что вокруг все в порядке и чтобы он обратил внимание на наступающих спереди неприятелей и против них защищался. Клеомен, поверив ему, пошел на Антигона; он опрокинул македонскую фалангу стремлением своих спартанцев, гнал и поражал отступающих на пять стадиев. Но когда Евклид был уже окружен, то Клеомен остановился, увидел опасность, в которой он находился, и сказал: «Ты погиб, любезнейший брат! Ты погиб, храбрый воин, но ты будешь предметом подражания спартанских чад и песней наших жен!» Евклид в самом деле пал; неприятели, одержав здесь верх, неслись на Клеомена, который, видя своих воинов в расстройстве и не дерзающих более противостать неприятелю, думал только о своем спасении. Говорят, что пали многие из иноземного войска; спартанцы погибли все, из шести тысяч осталось только двести человек^[25].

По прибытии своем в Спарту Клеомен советовал гражданам, вышедшим к нему навстречу, открыть ворота Антигону. «Что касается до меня, — сказал он, — жив ли буду или мертв — я сделаю то, что полезно для Спарты». Видя женщин, стекающих к тем, кто вместе с ним убежал с поля сражения, снимающих с них доспехи, приносящих им пить, Клеомен вошел в свой дом, и когда молодая рабыня, из свободных гражданок Мегалополя, с которой жил после смерти жены своей, пришла к нему по обыкновению и хотела ему прислужить, как пришедшему из похода, то он не захотел ни пить, хотя томился жаждой, ни сесть, несмотря на свою усталость, но, вооруженный, оперся рукою на колонну, приклонил лицо к своему локтю и отдохнул на короткое время. Он обмыслил меры, которые надлежало предпринять, поспешил со своими друзьями в Гифий^[26], сел вместе с ними на приготовленные уже для них суда и пустился в море.

Антигон приступил к Спарте и завладел ею. Он поступил с лакедемонянами весьма кротко, не ругался над величием Спарты, не оказал к ней горделивого презрения, но возвратил ей законы ее и образ правления, принес жертвы богам и на третий день удалился, узнав, что в Македонии идет страшная война и что варвары опустошают ее. Он чувствовал уже припадки своей болезни, которая превратилась в злую чахотку и сильное харканье. Несмотря на то, он не отказался от трудов, но имел довольно духа, чтобы действовать в войне, так сказать, домашней, доколе не одержал великой победы и не истребил великого множества варваров, дабы потом умереть с большей славою. Филарх говорит, и это весьма вероятно, что он в самом сражении повредил внутренность громким криком. В беседах говорили, что, по одержании победы, Антигон кричал в радости громко: «О прекрасный день!» От чего пошла кровь в большом количестве, сделался у него сильный жар, и он умер. Вот что случилось с Антигоном.

Клеомен, отплывши с Киферы, пристал к другому острову — Эгилии^[27], откуда намеревался он переправиться в Кирену, когда один из друзей его, по имени Ферикион, человек, который в действиях обнаруживал дух великий и слова всегда употреблял высокопарные и надутые, придя к нему наедине, сказал: «Государь, на поле брани оставили мы славнейшую смерть, хотя все слышали, как мы говорили, что Антигон не иначе победит спартанского царя, как перешагнув через мертвое тело его. Мы еще можем найти смерть, ближайшую к первой по славе и доблести. Куда мы плывем безрассудно? Мы бежим от нее! Она близко от нас, а мы ищем ее вдалеке. Когда потомкам Геракла не постыдно быть порабощенными наследниками Филиппа и Александра, то мы выиграем много дороги, если предадим себя Антигону, который, без сомнения, столько же превосходит Птолемея, сколько македоняне египтян. Если же мы не хотим быть под начальством тех, кто нанес нам поражение в честном бою, то почто делаем над собою властителем того, который не одержал над нами победы? Или на то, чтобы вдвойне показаться подлыми — во-первых, что бежим от Антигона; во-вторых, что льстим Птолемею? Или скажем мы, что ради матери твоей прибыли в Египет? Прекрасное, утешительное для матери зрелище, когда она станет показывать Птолемеевым женам в сыне своем, вместо царя — беглеца и пленника! Не лучше ли, пока владеем мы мечами своими, пока мы в виду Лаконии, освободить себя от гонений судьбы и оправдаться перед теми, кто лег в Селласии за Спарту? Уже ли мы будем сидеть в Египте, расспрашивая, кого Антигон поставил в Лакедемоне сатрапом?» Так говорил Ферикион. Клеомен ответствовал ему: «Малодушный человек! Ты желаешь того, что самое легчайшее и всем готовое — смерти; ты почитаешь себя мужественным, предаваясь бегству, которое постыднее прежнего. Многие и лучшие нас уступили неприятелю, или покинутые счастьем, или преодоленные превосходнейшим числом неприятелей, но человек, отказывающийся от трудов и опасностей, покоряющийся мнениям и порицаниям, собственно бывает побежден слабостью. Добровольная смерть должна быть деянием, а не бегством от деяний. Для себя одного и жить и умереть постыдно: ты меня к тому призываешь, желая избавиться настоящих бедствий, не производя через то ничего похвального и полезного. Что касается до меня, то я думаю, что ни тебе, ни мне не должно оставить надежду спасти отечество. Если же она нас оставит, то нам легко можно будет умереть, когда только захотим». Ферикион ничего на то не отвечал, но как скоро смог отлучиться, удалился на берег и сам себя умертвил.

Клеомен отплыл с Эгилии и пристал к Ливии. Сопровождаемый служителями египетского царя, он прибыл в Александрию и был представлен Птолемею. Сперва был он принят снисходительно и по обыкновению, но когда он обнаружил свой дух и явился царю человеком разумным; когда в ежедневном с ним обхождении он открывал, при лакедемонской простоте, приятность образованного человека; когда он не уничтожил своего высокого сана, не был преклоняем счастьем, и когда речи его показались царю сильнее и убедительнее речей тех, кто говорил ему из лести и к его угождению, то Птолемей раскаивался и жалел, что пренебрег таким мужем и предал его Антигону, который приобрел в одно время такую славу и силу. Он оказывал почести и ласки Клеомену, старался его ободрять, обнадеживая его, что пошлет его в Грецию с кораблями и деньгами и возвратит ему царство. Он давал ему ежегодно на содержание двадцать четыре таланта. Клеомен, живя скромно и бережливо, не только содержал ими себя и друзей своих, но большую часть этого количества употреблял на вспоможение и на облегчение участи тех, кто убежал из Греции в Египет.

Но старший Птолемей умер^[28] прежде, нежели исполнил обещание свое отправить Клеомена в Грецию. По смерти его царская власть немедленно попала в руки людей развращенных, пьянствующих и подвластных женщинам. Клеомен был в пренебрежении. Сам молодой Птолемей до того был душою развращен женщинами и пиршествами, что тогда только почитался трезвым и бодрствующим, когда совершал обряды богослужения и ходил по царским палатам, держа тимпан для собирания денег на храм. Важнейшими государственными делами управляла Агафоклея, его любовница, ее мать Энанта, содержательница притона. Однако в самом начале возымели в Клеомене некоторую нужду. Птолемей, боясь брата своего Мага, имевшего посредством матери великую в войске силу, призывал к себе Клеомена и сделал его участником в тайных совещаниях, ибо он намеревался умертвить брата своего. Все члены совета были того мнения, что надлежало его умертвить; один Клеомен противился этому, говоря, что когда бы было возможно, то надлежало умножить число братьев царя ради надежности и безопасности власти его. Сосибий, один из царских любимцев, бывший в великой силе, заметил, что пока Маг жив, то они не могут быть уверены в верности наемного войска. Клеомен отвечал, что в рассуждении этого войска они могут быть спокойны, ибо в нем находится более трех тысяч пелопоннесцев, которые к нему привержены и при одном его мановении готовы предстать с оружием. Эти слова заставили тогда почитать Клеомена человеком верным и приверженным царю и притом придали ему некоторый вид могущества. Но впоследствии, когда робость Птолемея умножилась по причине его робости, когда — как обыкновенно бывает с теми, кто ни о чем не думает, — полагал он свою безопасность в том, чтобы всего бояться и никому не доверять, то Клеомен казался царедворцам страшным по причине влияния, какое он имел в иноплеменном войске. Многие говорили тогда, что это лев, который вращается среди овец. В самом деле таким он являлся среди царских служителей, взирая спокойным оком на то, что вокруг него происходило.

Он устал уже просить кораблей и войска, но получив известие, что Антигон умер, что ахейцы заняты войною с этолийцами и что обстоятельства требовали его туда возвращения; при всеобщем волнении и разделении Пелопоннеса он просил об отправлении его обратно с одними своими друзьями, но требования его оставались без действия. Царь не слушал его, препровождая все время среди женщин, забав и пиршеств. Сосибий, первый его советник и управлявший всеми делами, думал, что Клеомен, оставаясь у них против воли, будет страшен, что с другой стороны было опасно выпустить из рук человека предприимчивого, бывшего притом зрителем слабости и недугов государства. Подарки не укрощали Клеомена, но подобно тому как Апис^[29], хотя живет, по-видимому, в изобилии и роскоши, однако всегда желает природного ему образа жизни, свободного беганья и прыганья по лугам и оказывает явное неудовольствие к пребыванию своему в руках жрецов, так и Клеомен не находил удовольствия в неге и тишине, подобно Ахиллу^[30]:

Томимый грустью, в покое пребывал,
Желал лишь он войны, о битвах лишь мечтал.

В таком положении находились его дела, как прибыл в Александрию мессенец Никагор, человек, ненавидящий Клеомена, но притворявшийся его другом. Некогда он продал Клеомену прекрасное поместье, но не получил за то денег, я думаю, по недостатку в них у Клеомена или по причине его занятий и войны. По выходе своем с корабля, когда встретил он Клеомена, который прогуливался на берегу пристани, тот приветствовал дружески и спросил его, по какому делу приехал в Египет. Никагор ответствовал ему с такими же знаками дружбы и объявил ему, что привез царю прекрасных коней, обученных для войны. Клеомен усмехнулся и сказал: «Лучше бы привез ему певиц и блудниц; ими ныне более всего государь занят». Никагор тогда только улыбнулся, но через несколько дней напомнил Клеомену о проданном ему поместье и уверяя притом, что он не обеспокоил бы Клеомена, если бы не получил довольно убытку от продажи привезенных товаров. Клеомен отвечал, что у него ничего не осталось, чем бы ему заплатить. Никагор, раздраженный этим отказом, пересказал Сосибию остроту Клеомена насчет царя. Сосибий был рад доносу, но, желая иметь важнейшую причину раздражить против него царя, заставил Никагора написать против Клеомена письмо, в котором доносил, что Клеомен намеревался занять Кирену, если бы получил от царя корабли и войско. Никагор, написав это, отплыл. Сосибий, представив Птолемею письмо четыре дня после, как бы оно было подано ему тогда же, разгневал против Клеомена молодого государя. Положено было перевести Клеомена в большой дом, производить ему содержание по-прежнему, но не позволять ему из дома выходить.

Горестно было это для Клеомена, но надежда его на будущее совершенно исчезла от следующего случая. Птолемей, сын Хрисерма, любимец государя, обходился с ним все прежнее время дружески; они были между собою в тесной связи и говорили друг с другом откровенно. Клеомен, находясь в заключении, пригласил его к себе, Птолемей пришел, говорил с ним спокойно, дабы уничтожить всякое подозрение, и оправдывал царя. Уходя из дома и не заметя, что Клеомен сзади провожал его до дверей, бранил жестоко воинов, за то что стерегли небрежно и без всякой предосторожности страшного и дикого зверя. Клеомен сам слышал слова его и, прежде нежели Птолемей мог это заметить, пошел назад и объявил о том приятелям своим. Тогда все они, оставя всякую льстивую им прежде надежду, в ярости своей положили отомстить Птолемею за его несправедливость и оказанное им поругание и умереть, достойно сынов Спарты, не ожидая, чтобы их заклали, подобно откормленными для жертвоприношений животным. Не постыдно ли, говорили они, чтобы Клеомен, отвергший переговоры с Антигоном, человеком воинственным и деятельным, сидел в бездействии, ожидая, пока царь — этот жрец Кибелы^[31] — будет иметь свободное время, оставя тимпан и оторвавшись от чаши с вином, прикончить пленников!

Все были одного мнения. В те дни по случаю Птолемей уехал в Каноп^[32]; они распустили слух, что царь освобождает Клеомента из-под стражи, а так как цари имели обычай посылать ужин и подарки тем, кого назначали к освобождению из темницы, то друзья Клеомена, приготовив ужин вне дома, послали его к нему, обманывая стражей, которые верили, что все было посылаемо царем. Клеомен приносил жертву, уделял стражам кушанья в изобилии, надел на голову венок и спокойно ел со своими друзьями.

Говорят, однако, что он приступил к делу скорее, нежели как намеревался, узнав, что один из служителей, знавших его намерение, провел ночь вне дома у женщины, которую он любил; боялись, чтобы сей человек не открыл их намерения. В самый полдень, когда стражи пьяные были погружены в сне, Клеомен надел хитон, распорол рукав правой руки и с обнаженным мечом вырвался вместе со своими приятелями, числом тринадцать человек, которые равным образом были вооружены. В числе их был хромоногий Гиппит, который сперва устремился вместе с другими с равной бодростью, но видя, что товарищи его шли медленнее из уважения к нему, он просил их умертвить его и не испортить всего дела, поджидая бесполезного для них человека. В то самое время один александрийский житель вел лошадь близ дверей; они отняли ее, посадили Гиппита и пустились бегом по улицам, призывая граждан к независимости. Но они, по-видимому, имели лишь столько духу, чтобы хвалить Клеомена и удивляться его смелости, но следовать за ним или помогать ему никто из них не отважился.

На Птолемея, сына Хрисерма, выходившего из дворца, напали трое из лакедемонян и умертвили его. Другой Птолемей, охранявший город, устремился на них на колеснице; они пошли против него, рассеяли его воинов и служителей, стащили его с колесницы и тоже умертвили. Потом они пошли в крепость в намерении разломать двери темницы и усилиться множеством узников, но стражи предупредили их и оградили вход. Клеомен, обманутый в сей надежде своей, блуждал по городу, но никто к нему не приставал, напротив того, все от него убегали и боялись его.

Итак, он отстал от своего предположения и сказал своим приятелям: «Что удивительного, если женщины управляют людьми, которые бегут от свободы!» Потом увещевал их умереть достойно его и своих детей. Гиппит первый был поражен одним из молодых товарищей по просьбе его; другие сами себя умертвили без малейшей слабости и робости — кроме Панфея, того самого, который первый занял некогда Мегалополь. Он был прекраснейший собою, одаренный лучшими способностями к лакедемонскому образованию. Царь любил его безмерно; он велел ему умертвить себя, когда увидит, что он и все другие лягут; они все пали. Панфей ходил ко всякому из них и поражал кинжалом, дабы узнать, нет ли кого среди них живого. Он ударил Клеомена в пяту и, увидя, что тот обратил к нему лицо, Панфей поцеловал его, сел подле него и пробыл тут до последнего дыхания Клеоменова, потом обнял мертвое тело его и в таком положении умертвил сам себя. Вот как кончил жизнь свою Клеомен, человек великого духа, правивший Спартой шестнадцать лет!

Это происшествие распространилось по всему городу. Хотя Кратесиклея была женщина великого духа, однако великость бедствия заставила ее изменить самой себе. Она обняла детей Клеоменовых и рыдала. Вдруг старший вырвался у нее из рук и бросился с кровли, ушибся жестоко, но не умер; и когда его подняли, то он кричал и негодовал за то, что препятствовали ему умереть.

Птолемей, узнав о происшедшем, велел повесить тело Клеомена, завернув в кожу дикого зверя, а детей его и мать с находившимися при ней женщинами — умертвить. Среди них была и жена Панфея, женщина прекрасная и величественная. Они лишь недавно сочетались браком и находились во всей силе любви, когда случилось первое несчастье Клеомена. Она хотела тотчас последовать за своим мужем, но родители ее не пускали, заперли и стерегли ее. Вскоре после того, накопив немного денег, она достала себе коня, убежала ночью, пустилась быстро к Тенару, села на корабль и отправилась в Египет. Приехав к мужу, она с удовольствием и терпением проводила с ним жизнь на чужой стороне. Эта-то женщина держала за руку влекомую воинами Кратесиклею, подбирала ее платье, ободряла ее. Несчастная царица сама не страшилась смерти, она просила только одной милости — умереть прежде детей Клеомена. Она были приведена на лобное место; исполнители царской воли сперва убили детей на глазах Кратесиклеи, потом умертвили и ее. Глядя на ужасное зрелище, она лишь промолвила: «Дети мои! Куда вы ушли!». Жена Панфея, взрослая и крепкая, опоясав свою одежду, спокойно и в безмолвии оказывала последнюю услугу убиваемым женам и покрывала их, сколько ей можно было. Оставшись одна после всех, она убрала самою себя, опустила свою одежду, не позволила никому другому подойти и видеть себя, кроме того, кому следовало умертвить. И таким образом геройски кончила жизнь свою, не имея нужды, чтобы по смерти кто-нибудь другой убрал и покрыл ее. До такой степени стыдливость ее души сопровождала ее и по смерти, и осталась при ней как бы стража, которою она окружила свое тело еще при жизни.

Вот так Лакедемон в последнее свое время представлял в сем печальном зрелище женщин своих, соперничающими с мужчинами в твердости душевной, и показал, что истинная добродетель не подвержена поруганиям рока!

По прошествии немного времени, те, кто стерег тело Клеомена, увидели большую змею, обвившуюся вокруг его головы и скрывающую лицо его так, что ни одна плотоядная птица не смела к нему приблизиться. Это явление возбудило в царе суеверный страх, подавший женщинам повод к новым очищениям, ибо они уверились, что убиенный был муж, любимый богами, и превышал человеческую природу. Александрийцы приходили к сему месту, называли Клеомена героем и сыном богов, но ученые прекратили эти речи, уверивши их, что от согнившего вола родятся пчелы, от коня — шмели и от ослов — жуки; что человеческие тела, когда влажность в мозгу сольется и затвердеет — производят змей. Древние, может быть, будучи такого же мнения, чаще других животных представляют подле героев змей.

---

1. …слушал философию у Сфера из Борисфена… — Сфер Боспорский — знаменитый философ-стоик и историк III века до Р. Х., соратник Клеомена III, автор философских сочинений «О спартанском государственном устройстве», «О Ликурге и Сократе» (не сохранилось). По смерти Клеомена удалился в Египет к Птолемею IV Филопатору. Борисфен — город в устье Борисфена, или Днепра.
2. …стихотворения Тиртея наполняли таким восторгом сердца юношей, что они в сражениях не щадили жизни своей. — Тиртей — греческий элегический стихотворец VII века до Р. Х., родом из Афин, был хром; по приказанию прорицалища избран спартанцами в полководцы во время второй мессенской войны. Поэт с таким жаром воодушевлял своими стихами спартанцев, что они одержали абсолютную победу.
3. …называют любовь «вдохновением». — Платоническое понятие: то есть «быть одушевленным любовью к добродетели». Долг любовника состоял в том, чтобы приучать своего возлюбленного к добру.
4. …в Бельбине. — Бельбина — город по дороге от Мегалополя к Спарте.
5. …взял Мефидрий и разорил Арголиду. — Мефидрий и Арголида — города, лежащие в северной части Аркадии, близ границ Ахайи.
6. …близ Паллантия… — Паллантий — город в Аркадии к югу от Мантинеи. Эвандр, герой древнеримской мифологии, отсюда перевел колонию в Италию и построил город Палаций, от которого Палатинский холм получил свое название.
7. …некоего из древних царей… — Имеется в виду Агис II — лакедемонский царь из династии Эврипонтидов, правивший в 426—402 годах до Р. Х.; сын Архидама II.
8. …пустил на него критян и тарентинцев. — Тарентинцы — род легкой конницы, сражающейся на расстоянии при помощи дротиков; критяне — легкое пехотное войско. К тому времени происхождение воинов не имело значения.
9. …называемые мофаками… — Мофаки — дети спартанцев и илоток, воспитывавшиеся вместе с молодыми свободными спартанцами.
10. И у Гомера… — Первая цитата — «Илиада», III, 3; вторая — «Илиада», IV, 431.
11. …опустошаему юэтолийцами и иллирийцами… — Этолийцы, подобно ахейцам, объединялись в союз и совершали частые набеги на Пелопоннес. Иллирийцы служили в войске Пирра и македонских царей.
12. …приносили треножник с медной чашей… — Или кратер — сосуд, в котором была вода, смешанная с вином.
13. …призывает Антигона… того же Антигона поносил беспощадно… — В первом случае имеется в виду Антигон III Досон, македонский царь, правивший в 227—221 годах до Р. Х. Во втором случае Плутарх ошибается: врагом Арата был Антигон II Гонат, правивший в 289—239 годах до Р. Х.
14. …и тритейцев! — Тритея — город в Ахайе близ Патр.
15. …празднует Антигонии… — То есть празднество в честь Антигона.
16. …не в Аргос, но в Эгию… — Эгия — главный город Ахайи на Коринфском заливе и, соответственно, в удалении от Аргоса. В этом городе тогда заседали ахейские советники.
17. Напав неожиданно на Пеллену… занял Феней… — Пеллена — город на восточной границе Ахайи недалеко от Сикиона. Феней находился на границе между Ахайей и Аркадией; принадлежал Аргосу.
18. …требовалу него сдачи Акрокоринфа… — Акрокоринф — акрополь на горе, возвышавшейся над Коринфом, высотой в 575 м над уровнем моря.
19. …присоединил к себе Трезен, Эпидавр и Гермиону… — Трезен, Эпидавр и Гермиона — города, лежащие на Арголидском полуострове на восточной стороне Пелопоннеса.
20. …прошел Геранию… — Герания — гора на Коринфском проливе.
21. …но проходы Ония… — Оний — горы, простиравшиеся от Герании к северо-западу.
22. …через Лехей… — Лехей — западная пристань Коринфа на Коринфском заливе, на расстоянии 12 стадиев от города, с которым соединялась длинными стенами.
23. Птолемей… царь египетский… — Имеется в виду Птолемей III Эвергет, правивший в 246—221 годах до Р. Х.
24. Город Мегалополь в то время и сам по себе не был ни менее ни слабее Лакедемона… — Мегалополь — город в южной части Аркадии, недалеко от Мессении. Был основан Эпаминондом за 366 лет до Р. Х. и населен жителями трех малых городов, дабы противостать нападениям лакедемонян.
25. …спартанцы погибли все, из шести тысяч осталось только двести человек. — Это сражение, которым кончилось владычество спартанцев, было дано в 3 году 139 олимпиады, за 222 года до Р. Х.
26. …в Гифий… — Гифий — пристань в Лаконике. Здесь стояла морская сила лакедемонян.
27. …пристал к другому острову — Эгилии… — Эгилия — остров к югу от Киферы, близ Крита.
28. …старший Птолемей умер… — Птолемей Эвергет умер в 1 году 140 олимпиады, за 219 лет до Р. Х.
29. …подобно тому как Апис… — Апис- бог плодородия в облике быка в египетской мифологии. Был связан с Осирисом. Живого быка, воплощение Аписа, содержали в специальном помещении — Апейоне.
30. …подобно Ахиллу… — См. «Илиада», I, 491—492.
31. …этот жрец Кибелы… — Данное упражнение весьма презиралось.
32. …уехал в Каноп… — Каноп — город, лежащий на западном устье Нила, в нескольких километрах от Александрии.