Сравнение Аристида с Марком Катоном
Описав то, что всего достопамятнее в этих двух мужах, когда сравним всю жизнь одного со всей жизнью другого, то нелегко найдем разностей, ибо они теряются во многих и великих сходствах. Если сравним одного с другим по частям, как поэму или живопись, кажется, что общее между обоими то, что добродетелью и способностями своими достигли они высочайшей силы и власти и без других предварительных средств.
Однако мы находим, что Аристид сделался знаменит тогда, когда Афины не были столь могущественны, а народные вожди и полководцы были состояния посредственного и равного, ибо первое отделение граждан состояло из людей, получавших пятьсот медимнов пшена, второе — из всадников, получавших триста, третье и последнее — из получавших двести, которые назывались зевгиты. Но Катон, уроженец малого города, из сельской жизни, пустил себя, как в беспредельное море — в управление, которое не было уже делом Куриев, Фабрициев и Атилиев, когда республика не допускала, чтобы правители ее и начальники, бедные, сами возделывавшие землю, оставя соху и заступ, всходили на трибуну; когда уже привыкла с удовольствием смотреть на знаменитые роды, на богатства, на раздачи денег, на честолюбивые домогательства сограждан, ибо народ по причине высокомерия и силы своей охотно унижал тех, кто просил начальства. Не равно было иметь соперником Фемистокла, родом не знатного и состояния умеренного (ибо говорят, что имение его состояло в трех или пяти талантах, когда он в первый раз вступил в управление республики), — и состязаться о первенстве со Сципионами Африканскими, Сервиями Гальбами, Квинтиями Фламининами, не имея другой себе подпоры, кроме голоса, смело защищающего правду.
Сверх того Аристид во время Марафонского, впоследствии же и Платейского сражений был избран десятым полководцем, но Катон был избран вторым консулом, хотя многие искали сего достоинства, и вторым цензором, одержав верх над семью знаменитейшими главными соперниками. Аристид притом не был первым ни в котором славном деле; Мильтиад имел первенство в Марафонском сражении, Фемистокл в Саламинском, и, как Геродот говорит, в Платейском Павсаний одержал славную победу. У Аристида же оспаривают и второе место всякие Софаны, Аминии, Каллимахи и
Кинегиры, славно отличившиеся в оных подвигах. Но Катон не только во время консульства своего был первым в Иберийской брани как разумом, так и храбростью, но, будучи трибуном при Фермопилах под предводительством другого, приобрел себе всю славу победы, открыв широкие врата римлянам для нападения на Антиоха; и между тем как царь видел войну перед собою, Катон перевел ее в тыл. Эта победа — блистательное произведение Катона — из Европы прогнала Азию и дала Сципиону возможность перейти в Малую Азию.
В сражениях оба они были непобедимы, но в гражданском управлении Аристид побежден — будучи изгнан происками Фемистокла. Катон имел противоборцами своими почти всех сильнейших и величайших из римлян и, до самой старости препираясь с ними, подобно атлету, сохранил себя непоколебимым. Он многократно был обвинен перед народом и всегда оправдывал себя; многих обвинил сам и иных изобличил, имея силу слова в качестве действенного оружия защиты и нападения; и этому дару справедливее, нежели счастью или гению-хранителю, можно приписать то, что он ничего не претерпел против своего достоинства. Так Антипатр, говоря о философе Аристотеле после его смерти, свидетельствует, что сверх других достоинств он обладал даром убеждать.
Все согласны в том, что человек не может приобрести добродетели выше политической. Немаловажной частью оной полагают многие экономику, ибо город или общество, будучи собранием домов или семейств, укрепляется и возрастает в силе частным благосостоянием граждан. И Ликург, изгнавший золото и серебро из Спарты и введший монету из железа, испорченного огнем, не освободил граждан от домоводства — он отсек излишество богатства, как часть в теле распухшую и гниющую, и тем самым лучше всякого другого законодателя заботился, чтобы граждане имели в изобилии все нужное и полезное. В общественной жизни более боялся он гражданина бедного и недостаточного, нежели богатого и напыщенного своим имуществом.
Из этого явствует, что Катон не хуже управлял домом своим, как и республикой. Он сам умножил свое имение, сделался для других наставником в домоводстве и земледелии, собрав много полезного об этом предмете. Но Аристид бедностью своею заставил обвинять справедливость, как свойство, разорительное для дома и доводящее до нищеты, полезное более всем другим, нежели тому, кто оное приобрел. Однако Гесиод[1], побуждая в одно и то же время к домоводству и справедливости, много о том говорит и порицает бездействие и праздность — начало всякой несправедливости. Прекрасно сказал Гомер[2]:
Не милы мне пруды, не мило домоводство, |
Из этих слов явствует, что не радеющие о домашнем хозяйстве наживаются несправедливостью. Масло, по уверению врачей, весьма полезно в наружных болезнях и весьма вредно во внутренних; справедливый человек не должен, подобно этому, быть полезным другим, а о себе и о делах своих не радеть. Поэтому кажется, что поведение Аристида недостаточно — особливо если то правда, как многие уверяют, что он не позаботился оставить по себе ни дочерям своим приданого, ни довольно денег, чтобы похоронить себя. Следствием стараний Катона было то, что дом его давал республике консулов и преторов до четвертого колена, ибо Катоновы внуки и дети их достигли высших достоинств. Но крайняя бедность потомков Аристида, первенствовавшего славою между греками, заставила одних быть гадателями и толкователями снов, других — простирать руки и просить милостыни; никому из них не позволила она предпринять что-либо великое и достойное этого великого человека.
Может быть, это подаст повод к распре: бедность постыдна отнюдь не сама по себе; разве тогда, когда есть следствием лености, невоздержания, расточительности, безрассудства. Но когда она сопровождает мужа целомудренного, трудолюбивого, правдивого, храброго, управляющего гражданством всеми добродетелями — она есть знак великодушия и высокого духа. Невозможно производить великие дела, заботясь о малых, ни оказывать помощи многим нуждающимся, имея сам нужду во многом. В управлении служит великим пособием не богатство, но самодовольство; человек, не имеющий нужды в лишнем, не отвлекается нимало от занятия делами общественными. Бог один ни в чем не имеет нужды; совершенство же человеческой добродетели состоит в том, чтобы как можно более ограничивать нужды свои. Подобно как тело крепкого сложения не имеет нужды в лишнем платье и в лишней пище, так мудрый человек и здравомыслящее семейство довольствуются малым. Приобретение должно быть соразмерно употреблению; кто много собирает и мало пользуется, тот не может назваться довольным; он суетен, если будет заботиться о приобретении того, чего не желает; или он несчастлив, когда желает оного и из скупости не пользуется им. Я охотно бы спросил у Катона: «Если богатство должно употреблять, на что же гордиться тем, что, приобретши много, довольствуешься малым?» И если похвально — и в самом деле таково! — употреблять хлеб, какой попадется, и пить вино, какое пьют работники и служители, не иметь нужды в пурпуровой мантии и выштукатуренном доме, то ни Аристид, ни Эпаминонд, ни Маний Курий, ни Гай Фабриций не преступали должности своей, не желая приобретения того, которого употребления они отвергали. Было ли необходимо человеку, которого лучшее кушанье составляли репы, им самим печеные, между тем как жена его сама месила хлеб, шуметь столько из-за одного асса и писать о том, какими занятиями можно себя скорее обогатить? Простота и самодовольство есть нечто великое и в одно время избавляют от желания и от заботы приобретать лишнее. И потому, как говорят, в судопроизводстве над Каллием Аристид сказал, что тем должно бедности своей стыдиться, которые бедны против воли, но те должны гордиться ею, кто подобен ему, беден по своей воле. В самом деле — было бы смешно бедность Аристида приписывать лености, когда мог он, не сделав ничего бесчестного, но сняв корысти с одного варвара или присвоивши себе один шатер, соделаться богатым. Но довольно об этом.
Полководство Катона не придало ничего великому могуществу римлян, которое было уже велико, но во время начальства Аристида произведены славнейшие, блистательнейшие и первые дела греческие — Марафон, Саламин, Платеи! Нельзя сравнить ни Антиоха с Ксерксом, ни разрушенные иберийских городов стены с такими тысячами на море и на суше погибших врагов. Во всех этих подвигах Аристид никому не уступал делами своими; славу и венцы, равно как богатство и деньги, оставил тем, кто больше, нежели он, имел в них нужду, ибо он во всем превосходил их. Я не порицаю Катона за то, что величал сам себя и ставил выше всех; хотя в одной речи своей говорит, что хвалить себя и поносить — равно непристойно. Но, по моему мнению, кто не имеет нужды, чтобы другие его хвалили, в добродетели совершеннее того, кто часто сам себя хвалит. Равнодушие к власти немало способствует к тому, чтобы быть кротким в управлении. Властолюбие, напротив того, ненавистно и рождает зависть, которой один совершенно избежал, а другой слишком на себя навлек. Аристид, содействуя Фемистоклу в важнейших предприятиях и сделавшись некоторым образом его телохранителем, восстановил Афины. Но Катон, противясь во всем Сципиону, едва не удержал и не уничтожил предприятия его против карфагенян, в котором он сокрушил силы непобедимого Ганнибала. Наконец, возбуждая против него подозрения и клеветы, он заставил его удалиться из Рима, а брата его Луция обвинил в позорном казнокрадстве.
Что касается до воздержания, которое Катон столько превозносит многими и прекраснейшими похвалами, — Аристид истинно сохранил его в совершенной чистоте. Но брак Катона, не приличный ни летам его, ни достоинству, наводит на него справедливое и немалое подозрение в неисполнении оного. Старику в таких летах, имевшему взрослого сына и невестку, жениться на дочери писца, служащего обществу наемником, вовсе непростительно. Но если он то сделал для удовольствия своего или в досаде мстил своему сыну из-за наложницы своей, то как предлог, так и самое дело, равно постыдны. Слова, которыми оправдывает себя, шутя над сыном своим, несправедливы. Когда бы он хотел родить таких же хороших детей, надлежало бы ему жениться ранее на женщине благородной, а не довольствоваться связью с женщиной бесстыдною, пока никто того не знал, а когда связь его обнаружилась, жениться на дочери не такого человека, с которым родство было бы похвально, но того, которого удобнее мог склонить к такому родству.
