Под сенью струй (Дорошевич)
| Под сенью струй : Водяные типы |
| Источник: Дорошевич В. М. Папильотки. — М.: Редакция журнала «Будильник», 1893. — С. 71. |
Доктор обеих столиц[править]
Приехал сюда он, полный радужных надежд и надежд на радужные. Тотчас же устроил обстановочку такую, чтобы внушала полное доверие. По столам разложил ланцеты, ножи столовые и перочинные, пилки, черепа и кости; стеклянный шкафчик уставил баночками с толчёным мелом и чёткими надписями «Subjectivus[1]», «Genitivus[2]», «Ablativus absolutus[3]» и т. д. В прихожей повесил расписание приёмных часов и таксу «пользованиям и советам». Словом, создал вполне импонирующую обстановку. По всем углам улиц появились афиши с извещением, что «на самое короткое время прибыл доктор обеих столиц г. NN и принимает подряды на окончательное излечение всяческих болезней, а также производить починку и поправку расстроенных организмов. Остановился там-то». Затем г. NN рыскает всюду и везде, хищным оком высматривая, не упадёт ли где дама в обморок, — чтоб кинуться к ней, «вернуть к жизни» и тем себя прославить. Случается, что всё это не удаётся, но начинает свирепствовать сап у лошадей, и тогда доктор обеих столиц, сорвав все прежние вывески, заменяет их одной, но выразительной:
«Здесь живёт ветеринар».
«Хорошенький» больной[править]
Его голова изумительно напоминает колено, зубки покрошились, глазки слезятся, ручки трясутся, ножками он не владеет, жёлт от желчи, как лимон, а число сидящих в нём разнохарактерных катаров считает десятками.
Таков хорошенький больной, предмет заботливых ухаживаний водяных докторов, любимое детище в их «больной семье».
Он питается исключительно окисями, закисями и перекисями, пьёт только минеральные воды, меню ему заменяют рецепты, послеобеденную болтовню — консультации. С каждым днём он чувствует «легче»… в кармане, и к концу лета наверное захворает «карманной чахоткой».
Тогда гг. доктора с изумительным единодушием воскликнут:
— Он неизлечим!..
Непременный член[править]
Где собрался десяток истиннорусских, без всякого лукавства людей, — там и он является непременным членом. Потомок Хлестакова по мужской линии и Ноздрёва по женской, он не карась, и не щука, а простая верхоплавка, что внезапно появится, чтобы блеснуть на солнце чешуёй, вильнуть хвостом и исчезнуть, чуть-чуть замутив спокойные струи. Он больше всякого немецкого банкира обрадовался недавнему падению курса и прискакал из Питера сюда, «под сень отечественных струй». Здесь он слывёт за человека, привыкшего трепаться по заграничным курортам, а ныне принуждённого силой «враждебного курса довольствоваться Пятигорском, вместо Спа».
Он весь фарширован рассказами о великих мира сего, с которыми ему приходилось сталкиваться на заграничных водах. Каждая европейская знаменитость несла эту повинность. Chef-d’œuvre’ом[4] его рассказов служит повесть об одной пульке, в которой Бисмарк по его вине «вкатил здоровенную курицу» — под хохот двух друзей партнёров: Александра Баттенбергского и генерала Буланже.
Эти рассказы окружают самую личность их автора ореолом, дозволяя ему покровительственно относиться к слушателям и обедать на их счёт.
В конце сезона он исчезнет, не доплатив за полмесяца за стол и утреннее молоко, и ухитрится задолжать 10 руб. даже группному доктору (!!!), что и даст ему на весь Кавказ такую же славу, какой некогда пользовался разве только Шамиль.
Человек у «грота»[править]
Из Козьмодемьянска прибыл он сюда, прочитав случайно биографию Лермонтова. Он вечно хранит присвоенный, по его мнению, — всем поэтам мрачный вид и лишь напрасно раздражает этим видом аппетиты гг. докторов. Каждый день, как истый горец, он берёт по часам лошадь и едет «джигитовать» в ближайшее ущелье, которое ежеминутно оглашается его отчаянным воплем: «тппрру!..».
Всё остальное время он сидит у «грота» и предаётся вечно-мрачному творчеству. Он «продолжает великое дело» и уже написал начало «собственного» Демона:
Плачь, Тамара!.. Плачь, Тамара, |
Когда он кончит «великое дело», — то уедет в Козьмодемьянск и там выпустит первый том своих произведений, продав для того свой единственный домишко, доставшийся после десятиюродной прабабушки.
«При ней»[править]
У него нет своей воли. Солидный, привыкший к спокойному, прочному креслу в правлении, — он сегодня принуждён лазить по горам, завтра принимать участие в головоломной джигитовке. Человек самых гражданских воззрений, он принуждён проводить время среди сынов Марса и знакомиться с такими чеченцами, у которых, кроме уголовного, на уме ничего нет. Он взбирается на крутизны, падает, в брод переходит ручьи и всё это терпит беспрекословно.
— Что это за господин?
— А это муж г-жи Психопаткиной… Эксцентричная дама… Что ни день — то новая затея… Ну, а он… «при ней»…
Молодой человек с пожилыми чувствами[править]
— Любить… но на время — не стоит труда, а вечно любить невозможно, — порешил молодой человек, недурной наружности и не лишённый воспитания, и поехал сюда «искать в горах своего счастья».
Хвативши удесятерённую порцию Нарзана, он обрил, начавшую предательски и преждевременно лысеть, голову, на «остатки родового достояния» завёл бешмет, папаху, бурку и наглухо заделанный кинжал, и пошёл ходить по водам с мрачно, «по-горски», сдвинутыми бровями.
Ходил, ходил да и выходил вдову-купчиху Болвашкину, за объём прозванную «Эльборусом». Купчиха некогда прочла «Аммалат-бека», и хоть терпела от него много огорчений («покойник» частенько бивал её корешком этого хорошо переплетённого романа), но всё же тотчас по овдовении устремилась на Кавказ за поисками «ироя из Аммалатов».
Быть может, молодой человек с пожилыми чувствами нашёл бы в купчихе «своё счастье», но ему помешало то, что он во время одной поэтической прогулки внезапно спрятался за купеческую тушу при виде бежавшего по дороге барана, которого, в виду незнакомства с зоологией, усиленного ещё страхом, он принял за дикого буйвола.
С тех пор купчиха почувствовала к нему невыразимое презрение, а молодой человек принялся ходить по водам с ещё более «горским» взглядом.
Выводок[править]
Таточка в Наточкином прошлогоднем платье, с Капочкиными третьегодними бантиками, Наточка в Капочкином платье с Таточкиными бантиками и Капочка в платье Таточки и с бантиками Наточки — выглядят совсем обновлёнными девицами, и странно, почему никто не торопится оценить их достоинств!
Они, как три палки, торчат всюду и везде в сопровождении «дорогой maman[5]» в которой вот уж три года бурлят и бесплодно рвутся наружу инстинкты расовой, породистой тёщи.
«Cher papa[6]» взят «за пряжку», ради солидности и внушения своей особой почтения в молодых людях. На его обязанности лежит толкаться у источников, наступать на ноги интересным молодым людям, помощью извинения завязывать знакомства и тащить их знакомить с семейством.
Выводок каждый год ждёт бесполезно «помощи» от вод.