Милостивые государыни и милостивые государи! Большою частью немецкой буржуазии еще не позабыт закон против социалистов! Уничтожение его доставило ей большое огорчение, и она с отчаянными усилиями стремится заменить его либо новым исключительным законом, либо видоизменением законов уже существующих. Главнейшей ее опорой в этом стремлении являлся князь Бисмарк. Несогласие во мнениях по поводу отношения к социал-демократии способствовало его удалению, и точно так же, как князь никогда не забывал этого обстоятельства, он сохранил до конца жизни свою старую ненависть к социал-демократии. В излюбленном органе Бисмарка, «Hamburger Nachrichten», неоднократно выражалось мнение, что в борьбе с социал-демократией существует одно только средство: представители ее, доведенные до отчаянных поступков, должны быть согнаны на площадь и там расстреляны. Нам следует только радоваться откровенности наших противников.
Лето 1894 г. ознаменовалось покушением Казерио на Карно в Лионе. Является, собственно говоря, вопрос, какое дело Германии до того, что в какой-либо соседней стране совершено покушение. Ее граждане не были к этому прикосновенны ни прямо, ни косвенно; ни с чьей стороны даже не было попытки утверждать что-либо подобное. И тем не менее тот факт, что иностранцем-анархистом совершено преступление в иноземном государстве, оказался достаточным для того, чтобы поднять немецкое население против маленькой кучки немецких анархистов и — в особенности — против ненавистной социал-демократии.
На юго-западе Германии было высказано тогда одним из властителей следующее мнение: «Наступила пора покончить раз навсегда с социал-демократией». А в сентябре того же года национал-либералами на их заседании при закрытых дверях было решено просить правительство выступить против социал-демократии или с помощью нового закона, или путем видоизменения уже существующих законов. Это желание было осуществлено. Падению Каприви немало, конечно, способствовало высказанное им мнение, что всякий закон против социалистов может скорее принести вред, чем пользу; этот его взгляд разделял в 1890 г. и император. Но позже он не нашел сочувствия в решающей инстанции, и, когда граф Каприви пал, пред рейхстагом выступил князь Гогенлоэ с так называемым проектом против разрушителей. В общем собрании и комиссии нами было сделано все, что могло предотвратить принятие этого предложения. Но центр проникся мыслью о необходимости воспользоваться видоизменением уголовного закона для того, чтобы нанести удар так называемым духовным вождям разрушительного движения, — либеральным профессорам с их озлобленным, отчасти атеистическим, мировоззрением. Ультрамонтанам, к которым присоединилась консервативная партия, удалось провести в комиссии с некоторыми незначительными изменениями требование правительства; но тут же к проекту против разрушителей было прибавлено несколько новых пунктов, которыми надеялись нанести удар свободной науке. Вот это-то обстоятельство привело к падению всего проекта: бурная оппозиция всего ученого и художественного мира, на помощь которому выступила либеральная буржуазия, заставила правительство взять свое предложение обратно.
Но желание уничтожить социал-демократию сохранилось, и когда в сентябре нынешнего года произошло покушение в Женеве, наши враги думали, что ими одержан верх над нами. Через несколько дней после убийства, приведшего в понятный ужас весь цивилизованный мир, представители германской промышленности отправили императору телеграмму, которая должна была побудить к созданию новых исключительных законов. Вот ее содержание:
«Ужасное злодеяние, жертвой которого пала ее величество императрица австрийская, является новым устрашающим доказательством целей анархизма и ведущих к этим целям средств. Находясь под глубоко потрясающим наши сердца впечатлением, мы умеем слиться с вашим величеством в чувстве обязанности противостать всеми мерами строжайших законов попыткам разрушить нашу религию, нашу любовь к высокому императорскому дому и родине. Мы, нижеподписавшиеся представители германской промышленности, осмеливаемся поэтому с глубочайшей почтительностью заявить вашему величеству, что в борьбе с безбожными врагами нашего государственного и нравственного строя мы останемся верны вашему величеству. В незыблемом доверии к могуществу и мудрости вашего величества мы настойчиво будем поддерживать и проводить все те мероприятия к подавлению преступных целей бессовестного фанатизма и к поддержанию находящегося в опасности государственного авторитета, которые благоугодны будут вашему величеству.
Итак, телеграмма эта была подписана четырьмя представителями той крупной немецкой буржуазии какою она является в Германии и которая стоит во главе всех антирабочих стремлений.
Об «охране нашей религии» говорят эти господа в своей телеграмме. На это мы можем только улыбнуться. Что такое религия этих господ? Думаю, что не сделаю большой ошибки, если скажу: они веруют столько же, сколько я, то есть вовсе не веруют! (Оживленное одобрение).
«Народу религия необходима», — было промолвлено однажды с очень высокого места. Но… ведь к народу авторы телеграммы себя не причисляют (оживленное одобрение). Для нас религия представляет собою просто помочи, на которых удобно в этой юдоли скорби держать в смирении и покорности массу (смех).
Далее в телеграмме идет речь о любви к «нашему высокому императорскому дому». По этому поводу мне припомнилась статья, напечатанная в 1892 или 1893 г. в «Kölniche Zeitung», откуда эти господа ежедневно черпают свою политическую мудрость. В то время прусскому ландтагу предстояло разрешение проекта о налоге на имущество. Когда Микёль проводил свою разумную реформу в области прямых налогов, ему стало ясно, что необходима строгая декларация имуществ для того, чтобы буржуазия не слишком пренебрегала интересами государственной казны. Вследствие этого введение закона о подоходном налоге сопровождалось так называемым дополнительным законопроектом, которым имелся в виду умеренный налог на имущество с обязательной декларацией его. Для буржуазии осуществление этого законопроекта отнюдь не представляло собою ничего особенно обременительного, — налог на имущество предполагался чрезвычайно низкий по сравнению сравнению с теми, какие существуют во многих швейцарских кантонах. И все же одного существования этого проекта оказалось достаточным для того, чтобы вызвать со стороны «Kölniche Zeitung» самую резкую оппозицию. Там высказывалось мнение, что в случае успеха такого рода законопроектов в прусском ландтаге жители будут принуждены проконтролировать свою политическую совесть (смех). Эти господа сделали вдруг открытие, что они способны быть и относительными республиканцами (смех)… Они — только рассудочные монархисты, то есть потому только монархисты, что эта форма правления наиболее соответствует в данное время их интересам.
Таким-то образом оправдала на деле свою любовь к «высокому императорскому дому» прирейнско-вестфальская буржуазия.
А что-то они скажут про отечество, о котором упоминают дальше эти господа? Разве господин фон Гаслер, стоящий во главе германской ткальной промышленности, не высказался в 1871 г. против присоединения Эльзаса и Лотарингии, потому что боялся конкуренции со стороны эльзасской ткальной промышленности? На этот раз он стоял заодно с социал-демократами, но по совершенно различным побуждениям. А ведь известно; что тогда все социалисты и демократы, бывшие против присоединения, считались изменниками. И между тем в качестве противников выступили и господин Гаслер и другие представители германской ткальной промышленности. Основа их любви к отечеству покоится, стало быть, в денежном мешке. (смех). Все эти прекрасные уверения — одни пустые фразы; их цель — вызвать такое настроение, которое создало бы политическую беспомощность немецкого рабочего сословия и поставило бы его и в экономическую невозможность продолжать борьбу с предпринимателями. (Громкие крики «браво»). Вот тайна, скрывающаяся за этой телеграммой.
Точно так же было поступлено в 1878 г., когда нам хотели во что бы то ни стало навязать слабоумного Гёделя и безнравственного Нобллинга.
И тогда было стремление парализовать все силы рабочего народа, чтобы с полным удобством произвести против него же великий разбойничий поход, — создать новую охранительную политику. Вполне прав был поэтому орган придворного попа Штеккера (смех), выразившийся следующим образом о телеграмме представителей германской промышленности: «Люди которые могли отправить такую телеграмму, служили одному только собственному эгоизму».
Дальнейшая забота этих господ заключается в том, чтобы смешать в одну кучу анархистов с социал-демократами. Не желая вдаваться теперь в теоретическое исследование различия между учением социал-демократов и анархистов, я укажу лишь на тот факт, что во всех культурных странах представители этих двух направлений страшно друг с другим враждуют; отсюда всякий беспристрастный человек должен вывести заключение, что социал-демократия ничего не имеет общего с анархизмом, и наоборот. Если анархисты считают своими духовными вождями Прудона, Макса Штирнера, Бакунина и так далее, то для нас таковыми являются Маркс, Энгельс и Лассаль, составляющие самую резкую противоположность первым. Трудно найти двух человек с таким противоположным мировоззрением, как Бакунин, которого можно назвать отцом «пропаганды действия», и Маркс, этот враг всяких политических заговоров и покушений. Бакунин — представитель самого крайнего индивидуализма… Карл Маркс и Энгельс — основатели исторического материализма, который считает могущество единичных лиц ограниченным как в добре, так и в зле: эти лица проявляют свою силу в определенном направлении лишь постольку, поскольку они являются выразителями определенных классовых интересов.
Анархисты представляют собою последовательную, но впадающую в крайность, разновидность мещанского либерализма («совершенно верно!»), с мировоззрением которого они имеют много общего. Социал-демократия, являющаяся, согласно учению Маркса о классовой борьбе, политической представительницей пролетариата, организовалась в социал-демократию тогда, когда она сознала свое классовое положение; сделала она это с целью приобретения политического могущества, чтобы с помощью последнего создать новую социальную организацию с совершенно равным распределением прав и обязанностей.
То положение, что и самая сильная личность может действовать только в качестве представителя классовых интересов, находит себе особенно яркое подтверждение в личности Бисмарка. Никого социал-демократия не имела повода так ненавидеть, как Бисмарка, и никому социал-демократия не была так ненавистна, как Бисмарку. Наша любовь и ненависть были основаны, стало быть, на взаимности (смех). Но во всей социал-демократической прессе и литературе мы не найдем ни одного намека на то, что устранение этого человека было бы счастьем для нас. И никогда в подобных случаях не возникнут у нас подобные мысли. Но как часто зато говаривала мещанская пресса: «Если бы не существовало этого человека, у нас до сих пор не было объединенной Германии». Нельзя себе представить более ложного взгляда. Объединение Германии совершилось бы и без помощи Бисмарка. Идея объединения и освобождения так сильно овладела в шестидесятых годах всем немецким народом, что она нашла бы себе осуществление и при желании и при нежелании Гогенцоллеров. Объединение Германии являлось не только политической, но и культурно-исторической и раньше всего — экономической необходимостью; больше всего это было в интересах буржуазии и ее дальнейшего развития. И в конце концов идея объединения проявила бы себя со стихийной силой. Но вот ею воспользовался Бисмарк, осуществивший ее по-своему, в пользу интересов Гогенцоллернов и в то же время — в интересах буржуазии и юнкерства. Плодом этого компромисса являются германские государственные учреждения, которые стремятся примирить интересы этих трех факторов. В конце концов и сам Бисмарк принужден был оставить свой пост. «Какое несчастье для Германии!» — восклицала преданная ему пресса. Ну и что же такое случилось за это время с Германией? (Смех). И Бисмарк не намного управлял бы ею иначе, чем она управлялась с тех пор.
Основное положение о сравнительно ничтожной роли отдельной личности в истории отличает нас от анархистов.
Последние, будучи крайними индивидуалистами, признают громадное значение за личностью в истории; в ушах людей ограниченных, легко поддающихся страстям и чужому влиянию, эта идея принимает чудовищные размеры и порождает ложную мысль о необходимости покушений на жизнь отдельных лиц, будто ответственных за все общественное зло.
Если бы эта до безумия уродливая мысль не овладела Лукени, то как мог бы он предательски убить женщину, никогда не игравшую политической роли, всегда устранявшуюся, — не в пример другим императрицам, — от всякого политического влияния; женщину, внушавшую всем невольное и глубокое уважение своими высокими духовными качествами и умевшую так чтить поэта Гейне, как чтят его только социал-демократы. («Браво!»).
Было бы, однако, в высшей степени несправедливо считать всех анархистов ответственными за такие преступления. Интересно, например, то обстоятельство, что анархистская газета «Социалист», причисляет нас к реакционерам.
То, что газета объявляет нас реакционерами, нисколько меня не задевает. На нас, реакционеров, реакция специально точит зубы (смех). Назвал же нас господин фон Путткамер революционерами в шлафроках и туфлях, а сам думал в это время: «Я предпочел бы всем вам Иоганна Моста!» (Смех). Охотно этому верю. Если бы мы исполнили то, что советовал из своего безопасного уголка Мост, какой бы мы приготовили этим богатый пир Бисмарку и Путткамеру («Браво!»).
Отзыв «Социалиста» о покушении Лукени очень бестактен. Если рейхстагу будет когда-нибудь предложен исключительный закон, то я готов биться об заклад, что основанием проекта будет выставлено это место из «Социалиста». Я должен сказать вам, господа анархисты, что более неловко вы не могли поступить! Как можно дать такое орудие в руки противника! Вы, должно быть, очень еще неопытны. Вы возразите, пожалуй: «Да нами не было сказано ничего дурного». Но ведь можно читать и между строчками. А «Новая Жизнь», тоже анархистский и совершенно мне незнакомый орган, уверяет, что нидервальдское покушение было устроено анархистами и что социал-демократы из одной только трусости отрицают свою принадлежность к анархизму. Это очень тонко сказано. Находись автор этой статьи в большом красном доме на Александровской площади, он и тогда не мог бы лучше отстаивать в ней своих интересов (оживленное одобрение).
Ввиду таких фактов между нами и анархистами должно произойти объяснение.
В чем теперь усматривают наши немецкие анархисты свою главную задачу? В основании рабочих союзов и в созидании потребительных обществ, которым они приписывают значительное влияние на общественную жизнь. С этим я согласиться не могу. Не оспариваю необходимости и пользы рабочих союзов; в данном случае взгляды наши сходятся; но особенно большого значения за ними признавать нельзя. Еще менее можно признавать его за потребительными обществами, которые тоже могут приносить известную пользу, но только в том случае, когда во главе стоят умелые руководители. Я не противник возникновения потребительных обществ, но не особенно хлопочу об их насаждении. Тридцать пять лет тому назад мною было основано потребительное общество, но после того я дал себе слово никогда больше этого не делать (смех)… Против самих потребительных обществ, однако, сказать ничего нельзя; к ним принадлежит много социал-демократов, особенно в Саксонии, хотя всё исцеляющего средства они собою не представляют. Но сказать о людях, созидающих рабочие союзы и потребительские общества, что они совершают покушения — это бесстыдная клевета (смех и крики: «Браво!»).
Мы глубоко верим в закон прогресса. Как ни естественно желание массы рабочего люда не завтра, а нынче освободиться от тяжести экономического гнета, мы всё же знаем, что цель наша будет достигнута лишь тогда, когда общее развитие настолько подвинется вперед, что мы в силах будем пересоздать общество, а содействовать успеху развития мы стараемся с помощью организованной борьбы рабочего класса. Стоя на такой точке зрения, мы можем и должны видеть врагов в могущественных лицах, выступающих против нас; мы непременно постараемся их победить, но никогда не поверим тому, чтобы, насильственное устранение их личности могло принести пользу делу. Тут возможен скорее противоположный результат, так как перевес тогда был бы на стороне реакции. Мы видим, что таковы последствия покушений в Италии, Франции, Бельгии, Германии и так далее.
Наши противники — мещане меньше всего имеют основания возмущаться анархистами. Вера во всесильное влияние выдающихся и высокопоставленных личностей на ход истории несомненно мещанского происхождения. («Совершенно верно!»)
Мною составлен список покушений, совершённых в течение последних веков. Этот список не может претендовать на полноту, и тем не менее я был поражен большим количеством покушений, особенно за девятнадцатое столетие. Отметим в числе прочих следующие покушения: на Генриха III французского, произведенное в 1589 г. доминиканским монахом; на Генриха IV французского — учителем Равалльяком в 1610 г.; Карл I английский был казнен по повелению долгого парламента при Кромвеле: папа Климент XIV был, как полагают, отравлен в 1773 г. иезуитами, орден которых он уничтожил; на Людовика XV французского было произведено в 1787 г. покушение Дамьеном; на Густава III шведского — в 1787 г. графом Анкарштрёмом; на Наполеона I было произведено покушение в 1800 г., когда он еще был консулом, при посредстве адской машины и в 1809 г. — немцем Штапсом; на Коцебу, русского шпиона, было совершенно покушение в 1819 г., в Мангейме, студентом богословия Людвигом Зандом.
Интересно отметить впечатление, произведенное убийством Коцебу Зандом на широкие круги немецкой буржуазии и студенчества. Нашелся даже доктор богословия, берлинский профессор де Ветте, который счел своею обязанностью обратиться со словами утешения к матери Занда.
Из дальнейших покушений отметим покушение на герцога Беррийского, совершенное в 1820 г. Лавелем; на жизнь Луи-Филиппа французского было семь покушений; при одном из них, произведенном в 1835 г. Фиески, было убито 14 человек, и в числе их маршал Мортье; на жизнь Фридриха-Вильгельма IV покушались бургомистр Чех в 1845 г. и фейерверкер Зсфелогси в 1850 г.; на Франц-Иосифа австрийского были покушения в 1849 г. и 1853 г.; на министра графа Росси — в 1848 г., в Риме; на герцога Карла пармского — в 1854 г.; На Фердинанда III неополитанского было покушение в 1856 г.; на жизнь Наполеона III покушались три раза, два покушения относятся к 1855 г., а покушение Орсини, при котором было 137 раненых и убитых, произошло в 1858 г. Далее, было два покушения на жизнь Вильгельма I — первое, произведенное Беккером в 1861 г. в Баден-Бадене, и второе, произведенное Гёделем и Нобилингом в 1878 г.; Абрам Линкольн, президент Соединенных Штатов, был убит в 1865 г. актером Бутсом; на генерала Прима совершено было покушение в 1870 г., на жизнь князя Бисмарка покушался в 1866 г. Коген-Блинд и в 1874 г. — Кулльман. Против лорда Кавендиша, вице-короля Ирландии и статс-секретаря Буркга произведено в Дублине покушение фениями в 1882 г. В 1856 г. было произведено священником покушение на жизнь испанской королевы Изабеллы; на жизнь Виктории, королевы великобританской, было произведено четыре покушения, — в 1840, 1842, 1872 и 1882 годах, причем следует отметить, что ни одно из этих покушений не вызвало введения исключительных законов или видоизменения законов существующих. В 1868 г. произошло покушение на жизнь Михаила III сербского; в 1878 г. на жизнь итальянского короля Гумберта покушался Пассонанте; в 1888 г. покушались на жизнь Гарфильда, президента Соединенных Штатов; в 1889 г. произошло покушение против Криспи; в 1891 г. произошло убийство болгарского министра Бельчева, которого приняли за Стамбулова; в 1895 г. был убит Стамбулов; покушение на жизнь Карно, президента французской республики, совершено Казерио в 1894 г.; в 1897 г. было покушение на Канову, испанского министр-президента; в том же 1897 г. произошло покушение на жизнь короля Греции; к 1898 г. относится убийство австрийской императрицы, совершенное Лукени.
О политических убийствах, происшедших в Турции, Персии и Южно-американских Штатах, я напомню только вскользь.
Характерно отношение некоторых буржуазных кругов к покушению на жизнь Бисмарка, предпринятому в 1866 г. Коген-Блиндом. Гопф, вюртембергский депутат ландтага, впоследствии — депутат рейхстага, писал по этому поводу в «Gradaus»: «Пока Германия может насчитывать среди своих сынов таких юношей (как Коген-Блинд), она не бедна».
Мария Курц воспела деяние Коген-Блинда в стихотворении. В одном мюнхенском юмористическом листке появилась карикатура — дьявол бросается в объятия Коген-Блинда и вырывает у него револьвер со словами: «Стой! Он мне принадлежит!» (Смех).
8 декабря 1856 г. солдат Аджезилао Милано произвел упомянутое уже покушение на короля Фердинанда II наполитанского, прозванного за бомбардировку города «королем-бомбой». Преступник был расстрелян по всем правилам правосудия. Но когда Гарибальди при помощи Виктора Эмануила изгнал Бурбонов из Неаполя, то им был издан декрет, которым «в честь священной памяти» даровалась матери Милано ежемесячная пенсия в 30 дукатов, а сестрам его — по 2000 дукатов приданого. Этот декрет был честнейшим образом приведен в исполнение неаполитанской монархией.
Нет того класса, того общественного слоя, к которому нельзя было бы применить упрека в том, что он создает убийц. Но для хода событий все эти покушения оказались совершенно бесполезными: влияние их ни в чем не сказывалось; все шло своим чередом.
К чему привели грандиозные политические убийства, умерщвление тиранов во время великой французской революции? Людовик XVI был несомненно очень невинным существом, и все же он, а за ним и Мария Антуанетта принуждены были сложить свои головы на гильотине; сотни дворян и духовных лиц разделило их участь. Но все это кровопролитие, все эти убийства не могли воспрепятствовать восстановлению монархии и еще возросшему сравнительно с прежним значению духовенства. Одного только не в силах оказались изменить вернувшиеся назад Бурбоны, хотя к их услугам были штыки всей Европы, — нового социального порядка, созданного французской революцией; порядок этот выразился с одной стороны в разделении земельного имущества эмигрантов и священников среди миллионов бедных крестьян, а с другой стороны — в превосходном гражданском законодательстве, которое является образцом для всех прогрессивных государств европейского континента.
Этим законодательством был нанесен смертельный удар феодализму. Спустя тринадцать лет после своего возвращения во Францию, Бурбоны снова принуждены были оставить ее, и на этот раз — уж навсегда.
Следует изменить общественный порядок в самом его основании, надо дать ему соответственное политическое переустройство, а головы противников можно оставить в покое. («Очень хорошо».)
Существуют бесспорно анархисты, совершающие покушения. Так, покушения Казерио и Лукени носят чисто-анархистский характер. Но из этого не следует, что за спиной Лукени не могли находиться люди, воспользовавшиеся его ограниченностью и толкнувшие его на это преступление.
Постараемся теперь выяснить, сколько полицейских агентов принимало участие в заговоре и покушениях последних столетий. Когда Бисмарк находился во Франкфурте-на-Майне, он писал оттуда своей жене: «Полицейские агенты непростительно лгут и за неимением материала все раздувают». Эти агенты существуют собственно для раскрытия задумываемых покушений. И весьма естественно, что у нечестных, — а честные на эту должность пойдут — (смех), является мысль: «Если другие люди не совершают покушений, то придем мы им на помощь». Ведь если агенты не станут доносить о чрезвычайных происшествиях, то их сочтут лишними, а это им, разумеется нежелательно. И вот они помогают, «исправляя», по французской поговорке, «счастье». (Смех). А не то они создают политические события на собственный риск. Мне достаточно будет сослаться на мемуары бывшего парижского полицейского префекта Андрие, где тот с величайшим цинизмом хвастает, что он на средства полиции поддерживал крайние анархистские органы и организовал анархистские покушения, — все это с целью держать в надлежащем страхе буржуазию. Укажем затем на печальной известности лондонского инспектора полиции Мельвилля, который тоже работал в таком направлении; это доказало следствие по так называемому вальзальскому покушению. Среди покушений фениев было тоже кое-что сделано руками полиции, это доказал процесс Парнелля. Всем памятна деятельность в Бельгии архинегодяя Пурбэ. Сам министр Бернаард принужден был согласиться с парламентом, что Пурбэ получал жалованье за то, чтобы создавать покушения, которыми оправдывались бы насильственные меры против социал-демократов. С фон Унгерн-Штернберга, прозванного бароном-бомбой, точно так же была сорвана маска во время анархистского процесса в Люттине. А затем обратимся к нашим приятелям, в деле закона против социалистов. (Смех). О них я могу спеть специальную песенку, так как в их разоблачении принимал некоторое участие и я. Тут мы встречаем Шрёдера-Бреннвальда в Цюрихе, этого молодца, который из рук полицейского Крюгера получал сперва по 200, а потом по 250 марок ежемесячно. Этот Шрёдер призывал на всех цюрихских собраниях к насилиям. Для того же, чтоб швейцарское правительство не имело возможности изгнать его, он предварительно принял швейцарское гражданство, — конечно, при помощи денег прусской полиции. (Смех). Шрёдер и анархист-полицейский Кауфман устроили летом 1883 г. цюрихское совещание, в котором принимало участие тридцать человек. Председательствовал Шрёдер. На этом совещании решено было совершить убийства в Вене, Штуттгарте и Страсбурге, что и было впоследствии приведено в исполнение Штельмахером, Каммерером и Кумицшем. Я не слыхал, чтобы бессовестные негодяи-зачинщики известили полицию о том, каким образом был составлен план убийств. Совершившие их были приговорены к каторжным работам. Когда Мост находился в английской тюрьме, Шрёдер издавал на свои средства «Freiheit» в Шаффгаузене. Деньги шли наверное не из его кармана.
Хорошее это было времечко, когда со Шрёдера и сыщика Гаупта сорваны были маски…
Вспомним затем господина фон Эренберга, бывшего баденского артиллерийского полковника. Он был с полным основанием заподозрен в выдаче итальянскому генеральному штабу плана швейцарских укреплений на Ст.-Готтарде. При обыске обнаружилось, что господин фон Эренберг состоял на службе и у прусской полиции. Им были составлены официальные протоколы переговоров с представителями нашей партии, — в том числе и со мною. При этом произошел только обмен ролей: самые рискованные планы, составленные и высказанные им, он приписывал нам, тогда как себя он выставлял отклонявшим их. Что произошло бы, если бы в один прекрасный день протоколы эти попали в известные руки, а обвиняемые в них свидетели не доказали бы их гнусности? Так, например, он старался мне объяснить, что ничего нет легче, как, узнавши адреса всех высших военных чинов больших городов Германии, выслать как-нибудь ночью лучших наших людей, чтобы одновременно умертвить всех этих офицеров; (движение). В своем протоколе он, однако, приписывает этот план мне. В цюрихской «Arbeiterstimme» он с классической ясностью излагает в четырех статьях способ ведения современной уличной борьбы и способ уничтожения артиллерии и кавалерии. На совещаниях он рекомендовал собирать деньги для покупки оружия нашим людям. В случае войны с Францией наши товарищи должны были, по его плану, броситься из Швейцарии в Баден и Вюртемберг, чтобы уничтожить рельсы и наложить арест на почтовые и железнодорожные кассы. И господин, подававший нам такие советы, состоял, как уже сказано, на службе у прусской полиции. («Слушайте!»).
Полицейским агентом был также известный Фридеман, изгнанный из Берлина и призывавший своими стихами и прозой к насилиям цюрихскую партию. Недалеко от Базеля был арестован некий жестяник Вейс, развешивавший плакаты, в которых прославлялись Каммерер и Штельмахер. Судебным следствием было выяснено, что и Вейс этот состоял на службе у прусской полиции.
Некто Шмидт, бежавший из Дрездена, вследствие совершенных им там мошенничеств, приехал в Цюрих, где стал пропагандировать основание фонда покушений; он даже лично вносит для этого 20 франков, как первую лепту. Но и он был также полицейским агентом. (Смех). А берлинский сыщик тайной полиции, Иринг-Малов, который заявил готовность давать уроки по приготовлению взрывчатых веществ, так как парламентским путем дела подвигаются слишком медленно. (Смех).
То, что я привожу здесь, — не шутки и не басни; все это я могу во всякую данную минуту доказать. Не имеем ли мы ввиду такого богатого опыта права спросить себя, кто скрывается и в деле женевского покушения? Правда, Лукени анархист, — но это, подобно Нобилингу, предоставленный самому себе с детства человек, испорченный, погибший под влиянием несчастных условий жизни. Он — незаконный сын, нашедший сначала приют в воспитательном доме, выросший потом без всякого надзора и вынужденный с десятилетнего возраста зарабатывать себе пропитание то тут, то там. Таким образом он превратился в человека, оказавшегося способным на такое бессмысленное убийство. Но совершил ли он его по собственному побуждению, или же находясь под посторонним влиянием, — вот вопрос, который, надо надеяться, будет выяснен во время процесса в Женеве.[1]
Еще задолго до совершения Лукени убийства фигурировали в Женеве и в Швейцарии вообще итальянские полицейские агенты самого подозрительного характера, — разные Санторо, Мантика, Бенедикти и подобные им люди с грязным прошлым и настоящим.
В августе нынешнего года разыгрался в Женеве целый ряд стачек, особенно со стороны каменщиков. Предводители партии, итальянские социал-демократы, старались примирить враждующие стороны. Это им и удалось, но, к общему удивлению, они подверглись за свою деятельность изгнанию. Оказали им тут услугу несомненно Санторо и Мантика. По словам наших швейцарских единомышленников, последние так возбуждали при посредстве генерального консула Бассо против этих людей женевскую полицию, что она, наконец, решилась их удалить. Странно, однако, то, что действительные виновники стачек остались нетронутыми, хотя они тоже должны быть известны полиции. Тут произошло покушение Лукени, раскрывшее полиции глаза. Стали ближе присматриваться к отвратительным субъектам, наводнявшим Женеву, и тогда выплыло наружу много интересного. Прошедшее некоторой части этой шайки было запятнано совершенными ею в Италии преступлениями, и тем не менее многие из них состояли на службе политической полиции Италии.
Удивительно ли после этого, что орган нашей партии, «Tagwacht», прямо объявил покушение Лукени преступлением королевской итальянской полиции! И газета не была привлечена за это к суду. Зная образ жизни этих итальянских полицейских сыщиков, мы их вправе заподозрить во всякой низости и подлости. Кто такой, например, Санторо? Был он полицейским комиссаром во Флоренции. В 1891 г. в Италии стали с целью покушений подбрасывать бомбы. Однажды ночью был во Флоренции арестован подозрительной внешности человек, скрывавший что-то под плащом. Это что-то оказалось бомбой, но плащ, под которым находилась бомба, принадлежал… Санторо. (Смех). Задержанный, де Анжели, попал в тюрьму, а Санторо получил, благодаря Криспи, место директора исправительной колонии Порто-Эрколе. Здесь он так возмутительно обращался с заключенными, что некоторые из них погибли; он их обкрадывал, отнимал у них пищу и утаивал от этих несчастных то, что им приносили родные. Когда все эти позорные действия были обнаружены, Санторо поплатился только отрешением от должности. Тогда он стал оказывать услуги депутату радикалов, Кавалотти, выдавая постыдные поступки Криспи. Кончилось все это тем, что за свои проделки и мошенничества он был привлечен к следствию в Порто-Эрколе и приговорен к восьми годам тюремного заключения. Но он сумел вывернуться и снова вступил в Италии в услужение итальянской полиции. (Смех). Но и в Швейцарии он скомпрометировал себя мошенничеством и преступлениями и находится теперь в предварительном заключении.
Обратимся затем к Мантике. Этот господин был по неизвестным мне причинам исключен товарищами-офицерами из итальянского полка. Когда разбирался процесс о наследстве сицилийских баронов, им сделана была попытка подкупить присяжных, и в 1898 г. он был присужден к тринадцати месяцам тюремного заключения. Он тоже бежал и тоже, как Санторо, поступил в Швейцарии на службу к итальянской полиции, завязав интимные сношения с итальянскими генеральным консулом в Женеве, Бассо; после женевского покушения последнего вдруг перевели в Корсику. Мантика фигурировал в Женеве под вымышленным именем (де Санктис), жил на широкую ногу, занимался газетной работой, устраивал плутни и известил Италию о покушении, когда никто еще не подозревал о нём. Вращался он среди анархистов (которых преследовал самым жестоким образом) и преступных социалистов. Принимали ли полицейские анархисты прямое участие в покушении Лукени, это должен выяснить его процесс. Во всяком случае Швейцария, как и Англия в свое время, не намерена создавать из этого покушения повода к проведению исключительных законов; в этом обнаруживается громадная разница между названными странами и Германией. Само швейцарское правительство вместе с народом возмущено правительством, посылающим к ним негодяев-сыщиков и осмеливающимся потом предписывать Швейцарии меры предосторожности.
И последнее покушение, о котором извещают из Египта, тоже не обошлось без участия итальянской полиции.
Если существовало покушение, носящее на себе печать полицейской работы, то это именно то, которое было открыто в Александрии. Достойно удивления уж и то обстоятельство, что первые сведения о нем были получены из Англии. Говорят, что у какого-то итальянского содержателя гостиницы немедленно был найден ящик с бомбами. Я думаю, что он действительно был немедленно найден: ведь место его нахождения было известно. (Громкий смех). Его поместили у какого-то кабатчика Паррини, который, предполагая, что там коньяк, хотел раскрыть его в присутствии полиции ударом молотка. Полицейские листки пишут, что у него было очевидное намерение взорвать себя. О, нет, он мог совершенно спокойно взяться за ящик, но другим было известно, что тот в себе заключает, и им-то не хотелось быть взорванными. (Смех). Утверждают, что в этом заговоре принимали участие только итальянцы. Какое счастье! Ведь тут может вести следствие один только итальянский консул. (Смех). Утверждают также, что у арестованных были найдены экземпляры выходящего в Ньюштадте «Агитатора», где будто имелись подстрекательства к убийству короля Румберта. Это нахальная ложь. Будь это правда, редакторы газеты не отделались бы одним изгнанием из Берна, а на основании известного швейцарского закона были бы присуждены к тюремному заключению за подстрекательства к насилию.
Сочиняют, словом, небылицы самым бессовестным образом. Но если даже допустить, что всё это правда, то какое дело Германии до того, что происходит где-то в Египте, куда стекаются самые сомнительные субъекты со всей Европы? Очевидно, грязная рука лондонского инспектора полиции, Мельвилля, сыграла и тут свою роль.
Впрочем, предположение, что итальянцы принимали участие в этом деле, не заключает в себе ничего неправдоподобного. Ведь неоспоримо, что многие итальянцы склонны к совершению насилий. Этим объясняется и то раздраженное настроение против итальянских рабочих, которое господствует в Швейцарии. Многие из них слишком быстро хватаются за нож. Известно, что два года тому назад в Швейцарии произошло возмущение против итальянцев, потому что один из них заколол швейцарца из-за какого-то незначительного недоразумения. Такого рода события повторяются в Швейцарии аккуратно каждую неделю, вследствие чего швейцарские тюрьмы переполнены итальянцами. Вполне естественно, что такие происшествия, сообщаемые еженедельно прессой, должны были вызвать в высшей степени враждебное настроение по отношению к проживающим в Швейцарии итальянцам; но так как они являются большей частью очень трудолюбивыми и трезвыми рабочими, то предприниматели охотно пользуются их услугами. Свойственно ли, однако, натуре итальянца страсть к убийству? Этого нельзя сказать. Они только очень суеверны, невежественны и плохо воспитаны. К этому присоединяется то обстоятельство, что целые века ужасных общественных условий внушили этому народу глубокую уверенность в полнейшем его бесправии и воспитали убеждение в необходимости самообороны. Поэтому человек из народа сам создает себе права у себя дома и затем переносит это и на чужбину, в такую страну, где царит упорядоченное правовое положение; поступает он так в силу вкоренившейся веры в спасительность самопомощи. Таким образом, идея самопомощи выродилсь, приняв крайние, дикие размеры и она дает дурные результаты, от которых очень страдает Швейцария. Надо обратить внимание и на то, что ежегодно десятки тысяч молодых итальянцев вынуждены, благодаря чрезвычайно печальным социальным условиям, покидать родину и искать хлеба на чужбине. Когда в пятидесятых и шестидесятых годах нынешнего столетия Италия добилась объединения, то большая часть европейских народов ликовала по поводу этого события, потому что им устранились такие условия государственной жизни Италии, — включая сюда и церковные дела, — которые составляли позор культурного человечества.
Савойский дом, в интересах которого было главным образом произведено это объединение, казался призванным к тому, чтобы водворить в Италии соответствующее современной культуре положение вещей… Но аристократия и буржуазия умудрились так хищнически там распорядиться, что условия не улучшились, а ухудшились. Существующие в Италии высокие косвенные налоги далеко превышают те, которыми обложена Германия. В Южной Италии за всякое кило хлеба приходится уплачивать 18 ct. (141,5 пфеннига) налога. Вознаграждение за труд получается там жалкое; аграрные условия ужасны. Большие пространства земли остаются необработанными; собственники её, аристократы и буржуа, слишком для этого ленивы, слишком изнежены и развращены, они предпочитают прокручивать в прекрасных городах деньги, выжимаемые из крестьян и рабочих-арендаторов. Крестьянин стонет под игом страшно тяжелых арендных условий. Поземельная подать доставляет казне 300 миллионов франков ежегодно, но приходится их выплачивать бедным крестьянам и арендаторам. В Ломбардии каждый гектар земли обложен 26 франков земельной подати.
Когда взвесишь все эти условия, то становится ясным, кто является действительными виновниками покушений. (Бурное одобрение). В самой тесной близости к священному Риму, этому древнему центру европейской цивилизации, лежат понтийские болота, вредные испарения которых уничтожают всякую жизнь. Но у итальянского правительства нет денег для того, чтобы превратить их в цветущие засеянные поля. Зато в Италии имеются обыватели, существующие для того, чтобы их обирали чиновники; зато на содержание армии и флота там получаются сотни миллионов, доставляемых в виде податей почти исключительно тяжело работающим народом.
При существовании такого положения вещей, о котором можно сказать, что оно вопиет к небу, Италия должна являться последней страной, имеющей право созывать антианархистскую конференцию. Если кто-нибудь должен быть привлечен к ответственности, так это — итальянские министры. Им место в тюрьме. (Бурное одобрение и рукоплескания). Я окончил и предлагаю вам принять следующую резолюцию:
Народное собрание, состоявшееся 2 ноября 1898 г. в зале Келлера, постановило:
Собрание энергично протестует против всякой попытки воспользоваться убийством австрийской императрицы (совершенным в Женеве — Швейцарии, нравственно падшим итальянцем), как поводом к проведению в Германии исключительных законов против оппозиционных партий и направлений.
Так называемой антианархистской конференции, имеющей состояться по инциативе итальянского правительства, собрание предлагает разрешить следующий вопрос:
«Чем объясняется то, что виновниками всех покушений за последние годы являются итальянцы, и то, что многочисленные итальянцы, проживающие заграницей, пользуются славой разбойников?»
После того, как участники так называемой антианархистской конференции выяснят себе причины упомянутого явления, собрание предлагает им поступить следующим образом. Они должны потребовать от итальянского правительства энергичного противодействия факту отчаянной физической и нравственной гибели, факту социальных и политических злоупотреблений, которым подвергнут трудящийся класс, благодаря разбойничьему хищению и порабощению.
Противодействие правительства должно выразиться в том, чтобы источники деморализации и преступности были по возможности уничтожены путем коренных реформ, путем охранения права и справедливости и предоставлением прав трудящемуся классу.
Далее, собрание предлагает так называемой антианархистской конференции установить причины того, почему так много «анархистов» самого низкого и опасного сорта выходит именно из среды охранителей общественного порядка и спокойствия. Это подтверждается, между прочим, записками бывшего полицейского префекта Андрие, исповедью Равашоля, деятельностью Мельвилля в Лондоне, деятельностью Пурбэ и Унгерн-Штернберга (прозванного бароном-бомбой) в Бельгии, германскими событиями во время существования закона против социалистов, одновременными событиями в Швейцарии и Австрии (свидетели: Горш, Шрёдер, Гаупт, фон Эренберг, Иринг-Малов, Пекерт-Вин и тому подобные) и, наконец, недавней деятельностью итальянских полицейских шпионов Санторо, Мантики и других в Швейцарии.
Собрание придерживается следующего мнения: так называемой антианархистской конференции европейских держав представляется благодарная задача; желательно только, чтобы она сумела с ней надлежащим образом справиться и заняться, наконец, очисткой того, что переполнено сором. (Бурное одобрение.)
Резолюция принята собранием единогласно.
Примечания[править]
- ↑ В обвинительном акте говорится, что Лукени упорно отрицает существование сообщников. Хотя фактических указаний на их существование и не имеется, но все же возможно что совершенное им преступление явилось результатом не его личного побуждения. Во всяком случае Лукени должен быть признан зачинщиком и непосредственным исполнителем, но известная сдержанность с его стороны и очевидная неточность показаний дают повод предположить, что ему приходится многое скрывать. Пользу это может принести только другим, а не ему. Во время судебного разбирательства, происходившего, как известно, публично, этого пункта почти что не касались.
