Последний русский актер (Дорошевич)
| Последний русский актёр[1] |
| Источник: Дорошевич В. М. Старая театральная Москва. — Пг.: Петроград, 1923. — С. 141. |
- Википроекты
Сегодня, в день первого русского актёра, любопытно набросать силуэт:
— Последнего русского актёра.
Новорождённого.
Ему 20 лет. Прекрасный возраст!
У него длинные белокурые волосы, закрывающие уши, как у танцовщицы Клео де Мерод. И «уайльдовское лицо».
Ещё несколько лет тому назад это возбуждало любопытство.
Теперь примелькалось:
— Слишком много носят.
Слишком много «Уайльдов»!
Всё, что было до него, он признаёт:
— Никуда не годным.
Пьесы, постановки, игру.
Авторов, режиссёров, актёров.
Будет стремиться:
— Внести что-то новое.
Необходимо ненавидеть старое.
Иначе не захочешь новизны.
Он глубочайше уверен, что:
— Театр переживает кризис.
— Театр гибнет.
Он добавляет:
— Театр, как таковой.
Хотя, при чём тут «как таковой», — неизвестно.
Так умнее!
Он особенно любит говорить о театре.
Больше даже говорит о театре, чем играет.
И говорит не в каких-нибудь трактирчиках, как прежде.
А на разных «вторниках», «средах», «четвергах», «пятницах», «субботах», «воскресеньях», «понедельниках».
В Политехническом музее, в других местах, где собираются люди, которым решительно:
— Не на что убить время.
Послушать его:
— Театр гибнет.
Театр уже погиб.
И это заставляет с большей надеждой взирать на него.
— Может быть, он спасёт?
К прежнему актёрскому быту, протекавшему не в аудиториях и музеях, он относится с брезгливой улыбкой:
— Пьяный, безграмотный народ.
Он терпеть не может того, что существует:
— Старьё, которым завалены казённые сцены.
— Жалких ремесленников, которые играют на частных, чтоб не сдохнуть с голода!
Это прекрасно.
Будьте всегда недовольны существующим.
Недовольство, это — самое плодотворное состояние человеческой души.
Недовольство, это — беременность ума.
О старых актёрах он слушает со снисходительной улыбкой.
О старом театре тоже.
— Такова была публика. Она ходила в театр смотреться в зеркало. И довольствовалась зеркалами, которые её уродовали. Как кухарка, лучших не видевшая.
О старых «великих» он слушает, пожимая плечами:
— Д-да. Для своего времени, для тех требований это, вероятно, было удовлетворительно.
Он, собственно, желал бы, чтобы всё это старое:
— Поскорей передохло.
Немножко каннибальски.
Но естественно.
Человечество делится, говорят, на два борющихся лагеря:
— Мужчин и женщин.
Каждый лагерь делится на два враждующих стана:
— Стариков и молодых.
Молодёжь не может не ненавидеть стариков.
Старики мешают ей жить:
— По-новому.
Если бы все старше 40 лет в один, действительно, прекрасный день сразу умерли, свет сделал бы скачок вперёд на 3 столетия.
Новый актёр клянётся Коммиссаржевской, которой никогда не видел, бредит Гордоном Крэгом, о котором знает мало, и Максом Рейнхардтом, о котором, собственно, ничего не знает.
Он поклоняется:
— Режиссёру.
Этакому умилённому режиссёру, которых развелось теперь больше, чем актёров.
Который с особой сладостью, — словно в него положили 4 куска сахару, — рассказывает свои:
— Настроения и переживания.
— Когда Константин Сергеевич (г. Станиславский) почесал левую бровь и сказал: «М-да-с!», это, знаете, было откровение… Откровение, говорю вам…
— Но в чём же откровение?
— Это, знаете, трудно выразить… Это настроение… переживание… открылись возможности… этакие достижения…
— Ей-богу, ничего не понимаю!
— Очень о вас жалею! А мы поняли!
Старый актёр с режиссёром был на ножах.
— Не учи!
Новый считает шиком «смотреть на себя, как на глину».
— Лепите!
Это скверно.
Очень старо, но страшно умно:
— Не сотвори себе кумира!
Никаких кумиров!
Лёжа ниц, не двинешься вперёд.
Куда, однако, вперёд?
Новый актёр говорит:
— Публика ищет теперь в театре новых эмоций.
Но каких?
Не говорит.
Или секрет. Или не знает.
А откуда-то из глубины «прёт», побеждает, вновь захватывает, заинтересовывает публику:
— Старый репертуар.
Настроения… переживания… достижения… скрытые возможности…
Всё это интересует только гимназистов, ходящих по контрамаркам.
Всё это, вероятно, хорошие вещи.
Но их:
— Делать не умеют!
В искусстве важно не только:
— Что?
Одинаково, если не больше, важно:
— Как?
Кто же этот новорождённый, последний господин сцены с причёской Клео де Мерод и уайльдовским лицом?
Действительно:
— Революционер?
Или только:
— Неуважай-Корыто?