Братская помощь пострадавшимъ въ Турціи армянамъ.
Литературно-научный сборникъ. 2-е вновь обработанное и дополненное изданіе.
Москва. Типо-литографія Высочайше утвержденнаго Т-ва И. Н. Кушнеревъ и Ко, Пименовская улица, собственный домъ. 1898.
Призваніе Россіи на Востокѣ.
Проф. В. И. Гepьe.[править]
Raum für Alle hat die Erde!
Знаменіе и славу девятнадцатаго вѣка составитъ совершившееся въ немъ возрожденіе народовъ. Возрожденіе это было дѣломъ различныхъ факторовъ науки, политики и культуры. Сообразно съ этимъ и самое возрожденіе проявлялось различно — въ исторической наукѣ, въ политической жизни или въ культурѣ. Для исторической науки и благодаря ей воскресли ассиріяне, вавилоняне, еще болѣе древніе народы Сумира и Аккада, Алародійцы и друг., о которыхъ въ началѣ вѣка почти ничего или даже вовсе ничего не было извѣстно и которые стоятъ теперь предъ нами съ болѣе или менѣе ясными очертаніями своего государственнаго устройства, своей религіи, своей политики, своего языка, искусства и науки. Другіе народы, не сходившіе съ исторической сцены, возродились, принявъ новыя государственныя формы, къ новой политической жизни — таковы итальянцы, нѣмцы, болгары. Наконецъ заглохшія, полузабытыя національности, не призванныя къ самостоятельной государственной жизни, возрождались къ творчеству духовному, стали проявлять свою индивидуальностьвъ области образованія и культуры. Таковы наприм. фламандцы! Кто зналъ въ началѣ вѣка о фламандцахъ что-нибудь помимо того, что существуетъ въ живописи такого названія школа? А въ настоящее время говорятъ о фламандской націи, имѣющей свою литературу, свои національныя школы, свою будущность. He стремясь къ отдѣленію отъ французскихъ валлоновъ, съ которыми фламандцы слились въ одно Бельгійское государство, фламандцы стремятся къ подъему въ человѣческой культурѣ и духовной дѣятельности на почвѣ своего языка и національности. Чтобы объяснить причины и средства, обусловливавшія политическое возрожденіе Италіи, Германіи и Болгаріи, достаточно назвать имена Кавура, Бисмарка, императора Александра II; для объясненія же незамѣтно совершавшагося культурнаго подъема фламандцевъ, пришлось бы называть цѣлый рядъ почтенныхъ и часто безвѣстныхъ тружениковъ въ школѣ, въ литературѣ и наукѣ. Но есть народъ современный тѣмъ, которые нынѣ могутъ быть предметомъ изученія лишь для археологовъ и въ тоже время народъ живой, своею судьбою сильно возбуждающій интересъ современной намъ публицистики. Имя этого народа упоминается уже въ клинообразныхъ надписяхъ царя Дарія на Багистанской скалѣ, и исторія страны, имъ занятой и носящей его имя, повѣдана намъ еще болѣе древними письменами и тотъ же самый народъ на нашихъ глазахъ напрягаетъ всѣ свои силы, чтобы усвоить себѣ элементы современной европейской образованности. Это тотъ народъ, которому шлютъ братскую помощь участники и читатели этого сборника.
Но не звучитъ ли ироніей слово возрожденіе въ примѣненіи къ народу, многія тысячи котораго подверглись организованному, безпощадному истребленію или были принуждены, покинувъ родной кровъ, скитаться на чужбинѣ? Мы этого не думаемъ и въ этомъ убѣжденіи насъ поддерживаетъ прочитанное нами на дняхъ описаніе поѣздки по «Турану и Арменіи».[1]
Авторъ этого описанія нѣмецъ, д-ръ Рорбахъ изъ Страсбурга, весною 1896 года проѣхался по Закаспійской желѣзной дорогѣ до Самарканда и по Кавказу до развалинъ древняго Ани. Книгу эту авторъ написалъ для своихъ соотечественниковъ, мало знакомыхъ съ Закавказьемъ и Туркестаномъ, но она во многихъ отношеніяхъ интересна и для русскаго читателя. Благодаря живой впечатлительности автора, пораженнаго величіемъ и оригинальностью представлявшагося ему зрѣлища, и искусству его передавать свои впечатлѣнія, всякій съ удовольствіемъ прочтетъ разсказъ объ его путешествіи и нѣкоторыя изъ его «картинъ» оставятъ въ читателѣ неизгладимое впечатлѣніе. Картины эти заняли-бы слишкомъ много мѣста на этихъ страницахъ, но мы не можемъ не указать для образчика на одну изъ нихъ, набросанную авторомъ на развалинахъ Мерва, куда доставила автора русская тройка съ желѣзнодорожной станціи.
«Много тысячъ верстъ я проѣхалъ въ своей жизни, но не считалъ возможнымъ скакать такъ быстро, какъ мчался я въ это утро». Развалины Мерва представляютъ собою необъятное поле смерти въ сто слишкомъ квадратныхъ верстъ, т.-е. болѣе современнаго Берлина. На этомъ полѣ ясно выдѣляются остатки нѣсколькихъ городовъ, одинъ за другимъ здѣсь возникавшхъ и разоряемыхъ. Послѣднимъ изъ нихъ былъ персидскій Мервъ или Байрамъ Али Ханъ-Кала, разрушенный туркменами лишь сто лѣтъ тому назадъ. Раньше тутъ стоялъ городъ XVI вѣка; еще раньше Султанъ-Кала, построенный въ XII вѣкѣ Санджаромъ, султаномъ Сельджуковъ. Ему предшествовалъ Гяуръ-Кала, христіанскій городъ, населенный съ VІІІ по XI вѣкъ несторіанами; а еще раньше въ этой мѣстности процвѣтала и погибла Искандеръ-Кала, увѣковѣчившая среди мусульманскаго міра память Александра Великаго, т.-е. древняя Антіохія Маргіана, памятникъ владычества эллинской цивилизаціи въ этомъ краѣ. «Все время мы мчались сквозь развалившіяся городскія ворота, черезъ обвалившіеся рвы, по первобытнымъ мостамъ, черезъ илистые каналы, при помощи пущенной во весь опоръ тройки перелетали черезъ крѣпостную стѣну, обратившуюся въ безформенный валъ, съ высоты котораго глазъ до самого небосклона ничего не видѣлъ, кромѣ развалинъ и развалинъ. Солнце жгло все сильнѣе-сильнѣе и все страннѣе становилось впечатлѣніе отъ окружающей меня картины. Я уже ѣхалъ среди развалинъ болѣе мили; повсюду виднѣлись обломки стѣнъ, цѣлые холмы разломанныхъ кирпичей, безчисленные черепки, обломки пестрыхъ изразцовъ, истлѣвшія человѣческія кости, кое-гдѣ уцѣлѣвшая часть черепа; между подавляющими грудами мусора вьется подобіе дороги, по которой мы ѣдемъ. Кругомъ полное уединеніе, кучеръ замолкъ на козлахъ, а сто шаговъ впереди насъ скачущій, какъ автоматъ, туркменъ, вытянувшійся прямо какъ стрѣла на своемъ конѣ, въ громадной, бѣлой папахѣ съ болтавшейся на боку шашкой и съ неподвижной, въ правой рукѣ, нагайкой; и затѣмъ самое поразительное: все это поле смерти горитъ, какъ бы покрытое пылающими угольями, отъ ярко освѣщенныхъ солнцемъ, кроваво-красныхъ цвѣтковъ мака. На верхушкахъ холмовъ мусора стоятъ лишь отдѣльныя маковинки, но въ углубленіяхъ онѣ образуютъ густой, ярко-пунцовый коверъ, и насколько глазъ можетъ видѣть, этотъ красный отблескъ переливается надъ развалинами, напоминающими въ своей величественной монотонности волны моря. На бронзовомъ небѣ солнце разжигается все сильнѣе; поднявшійся изъ пустыни жгучій вѣтеръ подулъ какъ изъ печки надъ развалинами; мнѣ стало жутко въ этой обстановкѣ и я велѣлъ остановиться. Красный дикій макъ своимъ возбуждающимъ и въ то же время усыпляющимъ запахомъ произвелъ странное дѣйствіе на фантазію: какъ подъ стѣнами Геокъ-Тепе, гдѣ онъ также застилалъ степь своими цвѣтами, изъ покрытой развалинами почвы и здѣсь онъ вызвалъ призракъ кроваваго потока — то море крови, въ которомъ нѣкогда Чингисъ-Ханъ потопилъ могущество и блескъ древняго Мерва, когда здѣсь былъ убитъ его любимый внукъ Мутугенъ, сынъ Джагатая.» И за этимъ слѣдуетъ разсказъ о погромѣ Мерва, когда, по описанію арабскаго лѣтописца, жителей Мерва, по 10.000, ежедневно выводили въ пустыню для избіенія монгольскими воинами, что продолжалось 130 дней; послѣ этого монголы покинули городъ, въ которомъ не осталось ни одной живой души, ни одной цѣлой кровли, ни одного дерева съ зеленой вѣткой.
Зрѣлище нагромажденныхъ вѣками развалинъ подъ палящими лучами солнца и ковромъ кровавыхъ цвѣтовъ заставляетъ насъ содрогнуться передъ роковыми, стихійными силами въ природѣ и исторіи, а описаніе уединеннаго Эчміадзина надъ цвѣтущей долиной Аракса въ весеннюю лунную ночь, съ его обветшалыми башнями, отраженными черными тѣнями на свѣтломъ фонѣ монастырскаго двора и огонькомъ въ кельѣ ученаго монаха, задумавшагося надъ судьбами своей націи, — полно грусти и меланхоліи; картина же и теперь еще величественныхъ развалинъ древнецарской столицы Багратидовъ, разоренной монголами и разрушенной землетрясеніемъ, — въ виду надвигавшейся черной грозовой тучи, представляется символомъ трагической судьбы обитавшаго здѣсь народа.
Такихъ страницъ, на которыхъ изображеніе ландшафта сливается съ описаніемъ города или развалинъ и историческими воспоминаніями въ эффектную картину, вызывающую въ зрителѣ извѣстное, соотвѣтствующее моменту настроеніе, не мало въ путешествіи Рорбаха. Эти описанія чередуются у Рорбаха съ живыми историческими очерками, передачей или переводомъ восточныхъ легендъ, стихотвореній, отрывковъ изъ священныхъ книгь, съ изображеніемъ обрядовъ и нравовъ, наприм., описаніемъ церковной службы и крестнаго хода въ Новой Мерви въ ночь Свѣтлаго Воскресенія. Русскихъ читателей кромѣ этого могутъ интересовать сужденія иностранца о русскихъ на Востокѣ. Двѣ черты особенно поражаютъ въ этомъ отношеніи автора: онъ не надивится способности русскихъ обращаться съ азіатами, «специфически русскому таланту управлять азіатами», и постоянно къ этому возвращается, то изображая добродушное отношеніе русскихъ солдатъ къ туземцамъ, то обсуждая распоряженія русскихъ властей и принятыя правительствомъ мѣры по отношенію къ развитію страны и проведенію въ ней путей, по поводу, наприм., строящейся военной дороги на «кровлю міра» — на Памиръ. Другая черта, приводящая въ изумленіе путешественника — это выносливость русскаго солдата. Передавая слышанное имъ отъ русскихъ офицеровъ предположеніе о возможности перейти съ войсками зимою черезъ Гиндукушъ, авторъ прибавляетъ: « Это конечно звучитъ баснословно, но тутъ имѣются въ виду, русскія войска — ни о какихъ другихъ войскахъ въ данномъ случаѣ не могло-бы быть и рѣчи».
Точно также путешественникъ пораженъ и увлеченъ дальнозоркостью и послѣдовательностью русской политики въ Азіи и величіемъ достигнутыхъ на этой почвѣ успѣховъ, въ которыхъ авторъ видитъ вмѣстѣ съ тѣмъ успѣхи культуры. Такое его сочувствіе особенно ярко проявляется тамъ, гдѣ онъ оправдываетъ кровопролитіе, сопровождавшее взятіе Геокъ-Тепе, «сразу укротившее всю разбойничью сволочь въ Транскаспіи». «Было бы болъшою нелѣпостью, — заключаетъ онъ, — осуждать изъ одной сентиментальной гуманности мнимую безцѣльную жестокость Скобелева. Офиціальная Россія ничего не дeлаетъ безцѣльно и уже никакъ не на этой почвѣ, и плоды кровопролитія въ Геокъ-Тепе созрѣли не только для русской политики растяженія, но и для культуры. Признать это --есть дѣло простой справедливости».
На основаніи своихъ наблюденій и разсужденій авторъ приходитъ къ слѣдующему общему заключенію о положеніи Россіи въ Азіи и о предстоящей ей будущности: « Мнѣ только на мѣстѣ раскрылись глаза относительно того, что можно сдѣлать изъ среднеазіатскихъ областей и что, конечно, изъ нихъ будетъ сдѣлано. „Назовите, пожалуй, слишкомъ высоко парящимъ оптимизмомъ — предположеніе, что можно какъ меня, однако серьезно увѣряли спеціалисты, съ помощью водъ и ила Аму-Дарьи и Сыръ-Дарьи обратить все междурѣчіе въ своего рода Ломбардію или даже Египетъ! Но что же представляетъ собою нынѣшняя Месопотамія и чѣмъ она была въ древности? Правда, затрудненія громадны; но тутъ налицо самодержавное, ясно сознающее свою цѣль правительство, народъ, выше всякаго сравненія способный ко всему, что здѣсь нужно. И наконецъ соременная техника! Почему бы имъ не справиться съ задачей — воскресить то, что однажды было?“
Какой громадный приростъ матеріальнаго могущества, экономической независимости, блеска и авторитета (prestige) на Востокѣ и на Западѣ предстоитъ Россіи, благодаря ея средне-азіатскимъ владѣніямъ! Изъ Памира Россія строитъ себѣ дорогу въ Индію; изъ Мерви путь ведетъ одинаково въ Афганистанъ и въ Хорасанъ; посредствомъ транскаспійской линіи она вліяетъ на сѣверную и среднюю Персію; на Заревшанѣ и Сырѣ она производитъ хлопокъ, нужный Москвѣ и Лодзи, въ Киргизской степи залежи мѣди и свинца, которыхъ хватитъ на весь міръ, — ожидаютъ только путей для вывоза, и отъ Каспійскаго моря до Гинду-куша простирается поприще, на которомъ разыгрывается одно изъ самыхъ замѣчательныхъ событій новаго времени: союзъ между Россіей и мусульманскимъ міромъ, который подготовляетъ для нея владычество надъ азіатскимъ материкомъ и можетъ быть не только надъ нимъ».
Возвратившись изъ Средней Азіи, Рорбахъ ѣдетъ на Кавказъ и въ долину Аракса. Онъ продолжаетъ и здѣсь также сочувственно относиться къ успѣхамъ Россіи и является во имя культуры сторонникомъ расширенія русскаго владычества въ Закавказьѣ. Его ближайшая цѣль познакомить своихъ соотечественниковъ съ армянскимъ народомъ. Его побуждаетъ къ этому частью личный интересъ, — онъ познакомился въ университетѣ съ нѣсколькими духовными лицами изъ армянъ, приглашавшими его навѣстить ихъ въ Эчміадзинѣ, а частью общій интересъ къ армянскому народу, вызванный трагическими событіями въ Турецкой Арменіи. Рорбахъ не возражаетъ противъ того, что германское правительство нашло нужнымъ и въ «армянскомъ вопросѣ» послѣдовательно держаться своего принципа невмѣшательства и солидарности съ политикой Россіи, но онъ находитъ «печальнымъ» то, что это правительство «не изыскало способа, не отступая отъ своего принципа, противодѣйствовать во имя религіи и человѣчности самымъ дикимъ звѣрствамъ»; въ особенности же негодуегъ онъ на нѣмецкую «офиціозную и безсмысленно слѣдующую по ея стопамъ въ иностранной политикѣ остальную печать за то, что она отнеслась къ армянскимъ ужасамъ такимъ отталкивающимъ, не искреннимъ, отвратительно грубымъ образомъ. Относительно этого не стоитъ и словъ терять».
Въ другомъ мѣстѣ авторъ оговаривается, что опасается двухъ вещей: онъ очень не желалъ бы, чтобы его русскіе пріятели подумали, что онъ дозволяетъ себѣ какую либо критику въ русскихъ дѣлахъ; онъ совершенно далекъ отъ этого по характеру и цѣли своего сочиненія; онъ выражаетъ также опасенія, что его нѣмецкіе читатели недостаточно интересуются армянскими дѣлами и по этому поводу восклицаетъ: «здѣсь идетъ рѣчь о дѣлѣ, которое касается нашей чести какъ націи. Какъ значительная часть нашей „образованной“ публики отдѣлалась (abgethan hat) отъ армянскихъ дѣлъ или, вѣрнѣе, дозволила отдѣлать ихъ извѣстной, не подлежащей оцѣнкѣ, печати, поистинѣ позорно».
Авторъ, впрочемъ, не касается вновь этихъ ужасовъ; лишь случайно и какъ бы издали они даютъ себя чувствовать его читателямъ; когда онъ, наприм., разсказываетъ о своемъ слугѣ изъ Трапезунта, который нѣсколько мѣсяцевъ предъ тѣмъ былъ зрителемъ того, какъ турки избили всѣхъ его родственниковъ, лишь случайно не замѣтивъ его; или когда авторъ описываетъ, какъ ежедневно толпы несчастныхъ бѣглецовъ наполняли монастырскіе дворы въ Эчміадзинѣ и сидѣли предъ дверью патріарха, въ ожиданіи маленькаго пособія, получаемаго ими до отправленія ихъ въ какую-нибудь изъ армянскихъ деревень, гдѣ крестьяне безропотно брали не себя тяжелое бремя давать имъ пропитаніе.
Интересны разговоры, которые имѣлъ авторъ съ русскими армянами по поводу истребленія ихъ единоплеменниковъ въ Турціи; онъ постоянно встрѣчалъ съ ихъ стороны глубокое, горестное изумленіе, выражавшееся въ вопросѣ: «какъ это допустили по отношенію къ христіанамъ? Если бы мы еще были язычниками, но вѣдь мы тоже христіане!»
Авторъ справедливо обращаетъ вниманіе на то, что это чувство солидарности съ христіанами у армянъ поддерживается сильнымъ вліяніемъ на армянъ церкви. Напрасно онъ старался объяснять имъ своеобразное и затруднительное положеніе европейскихъ великихъ державъ въ армянскомъ дѣлѣ; «для разсужденій объ иностранной политикѣ, — говорилъ авторъ, — я нашелъ у армянъ очень мало способности и весьма мало склонности; глубокое, разъѣдающее сердце отчаяніе составляло господствующее повсюду настроеніе, когда заходила рѣчь объ этомъ предметѣ — и въ заключеніе всегда слышалась жалоба, а христіанская Европа взираетъ спокойно, съ ледянымъ равнодушіемъ на рѣзню христіанскаго народа! Когда ребенокъ истязуется взрослымъ, когда большая собака грызетъ маленькую, всякаго проходящаго беретъ зло и онъ вмѣшивается, — а мы для васъ только зрѣлище. Богъ вамъ судья».
Состраданіе къ армянамъ не сдѣлало Рорбаха безусловнымъ ихъ апологетомъ: описывая свое пребываніе въ Тифлисѣ, онъ останавливается долго, можно даже сказать слишкомъ долго, на нареканіяхъ, которыя ему приходилось слышать по отношенію къ армянамъ и на агитаціи противъ нихъ въ мѣстной печати, нерѣдко прибѣгающей даже къ знаменитому «videant consules», т.-е. призыву противъ нихъ властей.
Разсматривая причины неудовольствія противъ армянъ на Кавказѣ, Рорбахъ приходитъ къ заключенію, что онѣ коренятся исключительно въ экономической почвѣ; вызываются же онѣ отчасти коммерческими пріемами, которые свойственны далеко не однимъ армянамъ, а издавна присущи торговымъ обычаямъ Востока. Нашъ авторъ считаетъ не полезнымъ отрицать это зло или выставлять его пустячнымъ дѣломъ (harmlose Sache). «Напротивъ, говоритъ онъ, мое твердое убѣжденіе, что въ армянскомъ народѣ ядро здоровое, началось съ моихъ наблюденій, что тѣ изъ армянъ, которые усвоили себѣ европейское образованіе, ясно понимали недугъ, захватившій часть ихъ народа, и глубоко о немъ сожалѣли».
Но ихъ сосѣдей вооружаетъ противъ армянъ не то, что у нихъ сходнаго; «причина этого очень простая: армяне въ духовномъ отношеніи стоятъ много выше народовъ, среди которыхъ живутъ, и потому легко побѣждаютъ ихъ въ конкуренціи. He слѣдуетъ, однако, думать, что умственная сила обнаруживается у армянъ лишь въ практическихъ дѣлахъ. Я полагаю, что мало на свѣтѣ народовъ, обладающихъ такимъ уваженіемъ къ знанію такимъ и стремленіемъ къ основательному ученію, какъ армяне. Уже для ребятишекъ ихъ школа нисколько не представляется страшилищемъ, но пользуется, въ городскомъ классѣ, какъ и въ деревнѣ, какъ у взрослыхъ, такъ и у дѣтей почтеніемъ и уваженіемъ наравнѣ съ церковью. Сдѣлать что-нибудь для школы считается религіозной заслугой; лѣниться или баловаться въ школѣ, такъ наставляютъ маленькихъ армянъ, то-же самое, что вести себя неприлично въ церкви».
He одними такими разсужденіями старается Рорбахъ внушить своимъ соотечественникамъ болѣе вѣрное представленіе объ армянахъ; онъ еще лучше достигаетъ этой цѣли тѣмъ, что знакомитъ читателя съ настоящимъ ядромъ армянскаго народа — съ крестьянами, воздѣлывающими землю и виноградники въ долинѣ Аракса и на предгоріяхъ Арарата и Арагаца.
Въ историческомъ очеркѣ жизни армянскаго народа Рорбахъ показываетъ, какъ въ теченіе многихъ вѣковъ армяне бывали принуждаемы обстоятельствами покидать родину и выселяться на чужбину: то ихъ къ этому побуждало вторженіе дикихъ завоевателей и разореніе ихъ городовъ; такъ, по разореніи города Ани сотни бѣглецовъ нашли убѣжище на генуэзскихъ корабляхъ, которые ихъ перевезли въ Крымъ, откуда они перебрались частью въ Астрахань, частью въ Галицію; то постоянный, невыносимый гнетъ турецкихъ властей заставлялъ многихъ по одиночкѣ уходить изъ родной деревни. «На чужбинѣ армянинъ становился рабочимъ, ремесленникомъ, промышленникомъ, торговцемъ, банкиромъ, спекулянтомъ, крупнымъ помѣщикомъ, но никогда онъ не становился тѣмъ, чѣмъ былъ дома, — крестьяниномъ. Армянскій народъ — настоящій крестьянскій народъ — ein echtes rechtes Bauernvolk, живущій своимъ полемъ, стадомъ, виноградникомъ, — не городской, а сельскій народъ[2]. Сколько-нибудь значительныхъ городовъ съ исключительнымъ или хотя бы преобладающимъ армянскимъ населеніемъ весьма немного; во всей, наприм., русской Арменіи можно назвать только Александрополь съ 20.000 жителями, помимо военныхъ, и развѣ еще гораздо менѣе населенные Ахалкалаки. Въ странѣ армянскихъ крестьянъ нужно искать армянъ, если хочешь вѣрно о нихъ судить».
Читатель не напрасно послѣдуетъ туда за путешественникомъ, — онъ вынесетъ оттуда впечатлѣніе, котораго не забудетъ. Есть что-то чарующее въ картинѣ, которая предъ нами развертываетея: на фонѣ величавой природы мы видимъ сцены изъ патріархальной старины, изъ народнаго быта, стоящаго близко къ этой природѣ, — гостепріимство, радушіе, наивность, и вмѣстѣ съ тѣмъ мы встрѣчаемъ въ этой глуши, куда можно пробраться лишь съ опасностью жизни, идеализмъ и энтузіазмъ просвѣщенія новаго времени. Эта потребность просвѣщенія привела къ тому, что среди армянъ возникло множество приходскихъ, народныхъ школъ: въ городахъ — съ нѣсколькими классами, въ деревняхъ — скромныя, одноклассныя школы съ однимъ учителемъ или учительницей. Во всѣхъ этихъ школахъ преподавался съ большимъ усердіемъ (starke Pflege) и русскій языкъ; а кто желалъ поступить на государственную службу или итти въ университетъ, тотъ шелъ въ гимназію.
«Само собою разумѣется, говоритъ Рорбахъ, что церковъ не была въ состояніи сама дать хотя бы небольшую часть той значительной суммы, которая была нужна для содержанія этихъ школъ, средства на нихъ доставлялись частными жертвователями или сельскими общинами путемъ добровольной разверстки. Но всѣ эти пожертвованія и завѣщанія поступали на имя церкви. Къ концу 1896 года въ русской Арменіи существовало до 300 такихъ приходскихъ школъ и большинство дѣтей, по крайней мѣрѣ мальчиковъ, на самомъ дѣлѣ имѣло возможность учиться. Это не малая заслуга со стороны народа, который лѣтъ 70 тому назадъ и не слыхалъ о школахъ, всецѣло погруженный въ азіатское варварство! И все это было сдѣлано по собственной иниціативѣ, безъ всякой помощи отъ государства».
«Когда я совершалъ свое путешествіе, разсказываеть Рорбахъ, русское правительство только что закрыло почти всѣ армянскія школы, какъ въ городахъ, такъ и въ деревняхъ. Повсюду по деревнямъ новыя школьныя зданія стояли опустѣлыя и дѣти бѣгали по улицамъ вмѣсто того, чтобы учиться. Уцѣлѣло нѣсколько епископскихъ семинарій».
Какое впечатлѣніе произвела эта мѣра, можно видѣть изъ слѣдующаго эпизода: отправляясь изъ Эчміадзина въ Ани, Рорбахъ, не знавшій по-армянски, былъ радъ найти попутчика, сельскаго священника, возвращавшагося отъ католикоса. На пути своемъ они пріѣхали въ большую деревню Норашенъ и остановились тамъ, чтобы покормить лошадей. Здѣсь къ нимъ подошелъ очень старый священникъ съ совершенно пергаментнымъ, но очень умнымъ лицомъ и привѣтливыми глазами, настаивая на томъ, чтобы они перешли къ нему въ домъ. Такъ какъ они спѣшили, то не согласились на это; но старикъ сбѣгалъ домой и принесъ бутылку вина и хлѣба, чтобы ихъ хоть чѣмъ-нибудь угостить. Подъ конецъ онъ рѣшился заговорить о томъ, что у него было на сердцѣ. Онъ слышалъ, что они ѣдутъ отъ католикоса — и спросилъ, не слышали ли они, что будетъ съ армянскими школами? Когда Рорбахъ объяснилъ, что онъ ничего объ этомъ не знаетъ, старикъ грустно поникъ головою, вывелъ его за дверь и указывая на только что выстроенное сельчанами школьное зданіе, сказалъ: «они заперли его; зачѣмъ же? Вѣдь Господу Богу угодно, чтобы дѣти ходили въ школу», и слезы покатились у старика изъ его добрыхъ глазъ, по впалымъ, сморщеннымъ щекамъ, падая на его сѣдую бороду".
Всякій, кто прочтетъ эти строки, обратитъ, конечно, вниманіе на то, что этотъ проливающій слезы о судьбѣ сельской школы старикъ — сельскій священникъ. Это весьма интересная черта въ бытѣ армянскаго народа и существенный признакъ культурной роли армянской церкви. Значеніе церкви въ жизни армянскаго народа — предметъ одинаково интересный для историка и для политика. Армянская церковь сохранила, и въ этомъ смыслѣ, можно сказать, создала армянскую національность. По уничтоженіи армянскаго государства въ V вѣкѣ она взяла на себя его роль — собирать народъ и блюсти его единство. Благодаря ей, христіанство среди армянъ сохранилось въ теченіе вѣковъ, какъ одинокій островъ среди бушующихъ волнъ мусульманства. Но благодаря этому армянская церковь стала носительницей культуры среди армянъ и замѣчательно то, что она продолжаетъ исполнять эту роль и теперь какъ въ русской, такъ и въ турецкой Арменіи.
При этомъ нужно имѣть въ виду, что въ этомъ просвѣтительномъ призваніи церкви одинаково принимаютъ участіе оба составные элемента духовенства — какъ сельскіе священники, такъ и монахи. Это тѣмъ болѣе удивительно, что почти всѣ сельскіе священники изъ крестьянъ, такъ сказать, прямо берутся отъ сохи, по избранію своихъ сельчанъ, скромную долю которыхъ они продолжаютъ раздѣлять. О монахахъ же мы читаемъ: въ Арменіи «существуетъ искони особый классъ ученыхъ — вардапеты — это монахи! Многіе изъ молодыхъ людей, учившихся въ университетахъ Западной Европы и усвоившихъ себѣ тамъ многостороннее, далеко не всегда исключительно церковное, образованіе, дали монашескій обѣтъ еще на родинѣ, или постригаются по возвращеніи, убѣжденные, что этимъ путемъ могутъ быть всего полезнѣе своему народу. Дѣйствительно, они въ качествѣ вардапетовъ, не безусловно принужденныхъ жить среди монашескихъ стѣнъ, въ состояніи оказывать болѣе глубокое, многостороннее и менѣе стѣсненное вліяніе въ дѣлѣ воспитанія, обученія или даже въ чисто научной области. Объ іерархическихъ идеяхъ или тенденціяхъ среди этихъ монашествующихъ ученыхъ и выходящаго изъ нихъ епис-копата нѣтъ и рѣчи; то, во имя чего эти люди живутъ, — ихъ нація! Церковь они вообще понимаютъ лишь въ смыслѣ національной церкви».
Нa основаніи своихъ наблюденій и впечатлѣній нѣмецкій путешественникъ приходитъ къ выводу, что въ армянскомъ народѣ огромная сила (eine Fülle von Kraft). «Дайте этому народу свободу развернуться и помогите ему нравственно и духовно подняться и всѣ изумятся его развитію…» (XII, 468).
По этому поводу авторъ дѣлаетъ оговорку, весьма интересную по заключающемуся въ ней сужденію о нѣмецкой читающей публикѣ. Авторъ выступаетъ противъ распространенныхъ въ Германіи росказней о революціонномъ движеніи среди армянъ. "И между армянами, говоритъ онъ, бываютъ «сумасшедшіе мечтатели» (verrückte Schwärmer), но приписывать такое настроеніе армянскому народу или его передовымъ людямъ можно только при полномъ незнаніи дѣла или намѣренномъ искаженіи его. «Къ сожалѣнію, замѣчаетъ авторъ, невѣроятное ребячество нашей публики въ вопросахъ иностранной политики такъ велико, что она нескоро научится отличать вздоръ отъ правды, если этоть вздоръ представляется ей въ видѣ передовой статьи».
Но кто же можетъ помочь армянамъ въ ихъ культурной задачѣ, въ ихъ духовномъ возрожденіи?
На это справедливо отвѣчаетъ авторъ: «относительно всѣхъ армянскихъ желаній и надеждъ рѣшающее слово принадлежитъ Россіи». Но представляющаяся въ этомъ отношеніи для Россіи проблема двойная, въ виду того, что часть армянъ, около одной трети, живетъ въ предѣлахъ Россіи; другая, около двухъ третей или двухъ милліоновъ, — по сосѣдству съ Россіей, въ турецкой Арменіи.
Обращаясь къ первой части вопроса и разсматривая его не съ точки зрѣнія идеальной, т.-е. общечеловѣческой, а съ точки зрѣнія русскихъ практическихъ интересовъ, авторъ высказываетъ слѣдующія соображенія: «прежде всего нужно признать совершенно несостоятельнымъ представленіе, будто бы возможно передѣлать въ другую національность такую, безпримѣрно живучую и вычеканенную исторій націю, какъ армянская! Всякая реальная политика должна считаться съ фактомъ существованія армянъ какъ націи; и непонятно, почему бы этому не быть? вѣдь совершенно въ рукахъ Россіи сдѣлать изъ армянъ самыхъ преданныхъ и полезныхъ подданныхъ въ мірѣ, если только содѣйствовать тому, о чемъ они мечтаютъ — подъему въ духовномъ образованіи на почвѣ ихъ національности. Вѣдь болѣе этого они ничего не желаютъ. Мнѣніе, будто русскіе армяне носятся съ мыслями о сепаратизмѣ, съ мечтами о самостоятельномъ армянскомъ царствѣ, такъ неосновательно, какъ только возможно. Если бы безмысленность такого представленія не была въ виду дѣйствительнаго положенія вещей слишкомъ очевидна, я бы сказалъ, что, какъ я въ этомъ лично убѣдился, ни одинъ здраво мыслящій человѣкъ не думаетъ въ Арменіи о возможности отдѣленія отъ русскаго государства».
Оригинальная мысль нѣмецкаго автора заключается, впрочемъ, въ томъ, что онъ связываетъ въ одно обѣ стороны проблемы, что онъ обусловливаетъ внутреннюю политику относительно армянъ внѣшней. Обѣ эти стороны сливаются въ его глазахъ «въ одной великой задачѣ для Россіи направить дальнѣйшее развитіе армянъ такимъ путемъ, чтобы сдѣлать изъ нихъ не тормозящій, а полезный элементъ русской міровой политики».
Что разумѣетъ авторъ подъ этимъ? Сидя въ вагонѣ Тифлисъ — Карсской желѣзной дороги, авторъ видѣлъ въ воображеніи естественное продолженіе этой линіи по верхнему Евфрату, туда, гдѣ эта рѣка пролагаетъ себѣ путь черезъ Тавръ и дальше къ Средиземному морю. Это давно извѣстный исторіи путь народовъ. И русскому народу придется рано или поздно пойти этимъ путемъ. «Что значительная часть передней Азіи достанется Россіи, можно считать несомнѣннымъ». — «Россія --естественный наслѣдникъ Турціи въ земляхъ, лежащихъ между Араратомъ и Тавромъ, а можетъ быть и до Киликійскаго берега».
Но всѣ эти земли до извѣстной степени населены армянами. Отсюда и значеніе армянъ для Россіи; отъ отношенія къ нимъ зависятъ скорость и плодотворность занятія этихъ областей. Замѣчательныя практическія дарованія армянъ, ихъ хозяйственныя не только чисто-финансовыя способности, ихъ сноровка въ промышленности, земледѣліи и торговлѣ служатъ залогомъ огромнаго матеріальнаго подъема этихъ областей подъ русскимъ владычествомъ. И потому если русская политика достигнетъ того, что каждый армянинъ станетъ добровольнымъ піонеромъ русскаго владычества и культуры, она блестящимъ образомъ разрѣшитъ свою задачу въ этой области. Отсюда дилемма: или тратить безплодно свои силы, чтобы сломить вѣчное, пассивное сопротивленіе или вмѣсто того, чтобы «прижимать ихъ силы къ землѣ» (zu Boden halten) подготовить изъ русскихъ армянъ «цементъ» и «ферментъ», который пригодится не въ слишкомъ отдаленномъ будущемъ.
Итакъ, разрѣшеніе исторической задачи Россіи въ Малой Азіи зависитъ главнымъ образомъ отъ ея отношеній къ армянамъ. «Конечно, въ военномъ отношеніи отъ ихъ симпатіи ровно ничего не зависитъ; въ этомъ отношеніи Россіи нечего отъ нихъ ждать или опасаться; но легко-ли или трудно будетъ пріобщеніе къ государственному организму ожидаемыхъ новыхъ владѣній этотъ вопросъ исключительно разрѣшается вопросомъ объ отношеніи Россіи къ армянамъ».
Таковы мысли и разсужденія путешественника. Они ярко освѣщаютъ переживаемый нами моментъ великаго историческаго процесса. Процессъ этотъ начался въ незапамятныя времена: вѣкъ за вѣкомъ сѣверная Азія высылала своихъ дикихъ кочевниковъ; племя за племенемъ, какъ волна за волной, катились они и сносили въ своемъ потокѣ могучія царства, цвѣтущіе города и цѣлые народы. Тогда-то Азія стала Азіей, зловѣщимъ именемъ для человѣческой культуры.
Ho наконецъ наступило обратное теченіе исторіи: оно обнаружилось въ день битвы на Куликовомъ полѣ; это было сначала движеніе еще оборонительное; оно происходило съ большими остановками, въ послѣдніе же полвѣка шло съ неудержимою силой. Уже не далекъ моментъ, когда паровозъ, этотъ символъ современной культуры, пройдетъ по степямъ, вскормившимъ полчища Чингисъ-Хана.
Этотъ поворотъ въ исторіи есть дѣло Россіи; движеніе Россіи на Востокъ — ея торжество и вмѣстѣ съ тѣмъ торжество человѣчества: она не только отразила татарина и монгола, не только покорила Азію, но и пріобщила ее къ цивилизаціи: нивы, истоптанныя копытами монгольскихъ коней расцвѣтаютъ, разрушенные плотины и каналы, вносящіе въ пустыню живительную влагу возстановляются; на пескѣ степей насаждаются новыя культурныя растенія; рабы хищныхъ туркменъ и хивинцевъ отпущены на волю; близь развалинъ древнихъ городовъ возникаютъ новые — Neues Leben blüht aus den Ruinen, какъ сказалъ поэтъ. Почему бы на этомъ празднествѣ весны и жизни не возродиться къ новой жизни затоптанной и забытой національности!