Пробѣлъ въ школьномъ дѣлѣ.[править]
Чрезвычайно медленно и туго, со всяческими задержками и преткновеніями, но все-таки подвигается у насъ впередъ образовательное дѣло народа. Число школъ и учащихся въ нихъ съ каждымъ годомъ увеличивается, а что и того лучше, выборъ педагоговъ дѣлается строже, вслѣдствіе чего и жалобъ на ихъ неспособность или бывалую распущенность почти уже не слышно. И съ этой стороны можно, хотя еще и очень умѣренно, порадоваться за дѣло.
Но есть другая сторона, и теперь также нерадостная, какъ и въ былое время: школа не содѣйствуетъ нравственному развитію учащихся. Нѣтъ нужды повторять здѣсь азбучныя истины, въ родѣ той, напр., что образованіе должно состоять въ развитіи всѣхъ силъ данныхъ человѣку, — умственныхъ и нравственныхъ; но по отношенію къ народной школѣ необходимо прибавить — преимущественно нравственныхъ. — На сколько нравственно неустойчивъ нашъ православный, и только православный, людъ, распространяться объ этомъ нѣтъ надобности; достаточно вспомнить хоть только его увлеченіе одуряющей влагой. Чтобы онъ не сознавалъ всего зла этихъ увлеченій, такъ горько отзывающихся во всемъ его, семейномъ и хозяйственномъ, быту, — не мыслимо; но у него нѣтъ силъ на борьбу съ ними; а нѣтъ силъ, потому что никто во-время не озаботился развитіемъ его нравственной силы. Такъ и идетъ поколѣніе за поколѣніемъ. Поколѣнія послѣдняго времени, воспринявшія всю школьную мудрость даже въ образцовыхъ училищахъ, шагъ за шагомъ идутъ во слѣдъ своихъ безграмотныхъ отцовъ; да еще какъ рано, — на самыхъ школьныхъ скамьяхъ начинаютъ такъ гибельный для всей ихъ жизни путь. И какъ могло бы быть иначе при тѣхъ условіяхъ, въ какія у насъ поставлено школьное дѣло вообще?…
Что почвой для нравственнаго развитія должна служить религія, это — уже такая аксіома, которую могутъ отрицать развѣ только отрицающіе необходимость всякихъ нравственныхъ началъ въ жизни. И религіозный элементъ, подъ названіемъ Закона Божія, у насъ не только введенъ въ школу, но и охраняется самымъ заботливымъ образомъ: извѣстно, сколько было препирательствъ, и доселѣ еще не кончившихся, по вопросу — могутъ ли свѣтскія лица быть преподавателями Закона Божія, — препирательствъ, замѣтимъ мимоходомъ, обличающихъ или незнаніе, или намѣренное маскированіе законоучителей, каковыхъ большинство въ сельскихъ школахъ. Такъ. Но что такое у насъ законоучительство (и не въ однѣхъ сельскихъ школахъ)? То ли ознакомленіе съ закономъ жизни, постановленнымъ самимъ Богомъ, которое бы вполнѣ воспринято было ихъ мыслью, усвоено совѣстью (прирожденнымъ нравственнымъ сознаніемъ) и вошло, какъ говорится, въ ихъ плотъ и кровь?… То ли ознакомленіе ихъ съ отношеніями человѣка въ Богу, которое проникало бы и охватывало всю душу ихъ любовью къ Нему, какъ къ Отцу, стремленіемъ служить и повиноваться Ему лишь во имя этой любви, а не изъ-за страха каръ, не изъ корыстныхъ разсчетовъ?… Нѣтъ и нѣтъ! И въ законоучительствѣ у насъ — системы, методики, программы и, какъ неизбѣжный результатъ этихъ схоластическихъ условій, — отзубриваніе мертвой буквы вмѣсто усвоенія животворящаго духа религіи. Отсюда и всецѣлая нравственная безвліятельность нашего школьнаго законоучительства.
Да, дальше отзубриванія не идутъ у насъ даже тѣ, которые являются съ своими совѣтами и наставленіями законоучителямъ, какъ нѣкій Ширскій съ своей книгой «о преподаваніи Закона Божія» (указываемъ на этотъ продуктъ семинарски-педагогической мудрости, потому что онъ съ особенной настойчивостью распространяется въ сельскихъ школахъ). Вотъ, не угодно ли, къ чему сводится этими непрошенными (а можетъ быть, и прошенными, — кто знаетъ?) совѣтниками «преподаваніе Закона Божія въ народныхъ училищахъ»…. «Необходимость буквальнаго заучиванья катихизиса наизусть, въ настоящее время, наукою (даже наукою! Каковы?!..) и практикою поставлена выше всякаго сомнѣнія…. Дѣти весьма неохотно изучаютъ катихизисъ, если отъ нихъ не требуютъ буквальнаго заучиванья уроковъ (по „пространному филаретовскому катихизису“, само собой разумѣется; — практика!). Дѣтямъ бываетъ пріятно, когда они на каждый, изъ заученнаго учебника, предложенный вопросъ отвѣчаютъ не задумываясь (главнѣе всего, не задумываясь; вотъ она — вся сущность семинарски-педагогической мудрости!)…» Можетъ ли быть «пріятною» для дѣтей эта неосмысленная и, слѣдовательно, безсмысленная зубрячка схоластической мертвечины, объ этомъ мы пока не будемъ говорить, но для законоучителей-Ширскихъ она должна быть чрезвычайно пріятною, — и дешево, и сердито: отъ ентаго до ентаго, — и ученикъ отваливаетъ безъ запинки; молодая память работаетъ исправно…. И вотъ, безъ особенныхъ затрудненій, — ввести въ сознаніе учащихся ту или другую истину вѣрованія — трудъ нелегкій, а для Широкихъ, чего добраго, и совсѣмъ недоступный, — положенное но программѣ отзубрено; на экзаменѣ ученики отваляли, лучше и желать нельзя, особенно, если буквальная зубрячка буквальными по учебнику вопросами и повѣрялась на экзаменѣ; законоучителю честь и слава. Но задавались ли всѣ эти Широкіе вопросами: да что жъ изъ всей этой отработки памяти и языка для жизни? Внесла ль она въ душу зубрилъ хоть что-нибудь живое и нравственно-плодотворное?… Да и куда ужъ для жизни, — тутъ, въ школѣ, сказывается ль хоть сколько-нибудь вліяніе ея?…
А стоило только задаться этими вопросами, чтобы получить несомнѣнные отвѣты. — Вотъ передъ вами школа, — гдѣ и какая, все равно: девять десятыхъ законоучителей, дѣлающихъ хоть что-нибудь, а не числящихся только при дѣлѣ, — Широкіе. Всѣ назначенныя учебной программой молитвы, лучше или хуже, отзубрены; даже нѣкоторыя слова молитвы какъ будто поняты учениками. Но всмотритесь въ физіономіи ихъ, когда, по окончаніи класса, читается обычная молитва, — уловите ль вы хоть что-нибудь молитвенное на нихъ? Ни малѣйшаго проблеска. Обычная отработка — читающаго языкомъ, всѣхъ прочихъ рукой и головой, нисколько не мѣшающая имъ хихикать, и толкаться, и лѣвой рукой книги собирать. И это въ школѣ, на глазахъ законоучителя; а неугодно ли полюбоваться ими въ церкви!… А иначе и не могло, и не можетъ быть: ихъ заставляли отзубривать молитвы, недоступныя для дѣтскаго разумѣнія по содержанію и еще болѣе недоступныя по чуждому для нихъ языку (какъ будто Богъ и принимаетъ молитву лишь на какомъ либо условномъ языкѣ; и за этотъ условный языкъ даже въ дѣтской молитвѣ стоятъ не меньше, чѣмъ за самую догму вѣрованія; когда же поймется у насъ настоящее значеніе молитвы?), не озаботившись предварительно пробудить въ ихъ душахъ влеченіе къ Тому, къ Кому они должны обращаться съ молитвой, даже не уяснивши, какъ слѣдуетъ, для ихъ сознанія, — что это за Существо, въ силу чего и какъ они должны обращаться къ Нему. — Что же, поэтому, для нихъ молитва? Не неодолимая потребность души, сознанная и осмысленная, а всегда невыносимо тяжелый, изъ-за недоступности языка, трудъ, отъ котораго чѣмъ скорѣе отдѣлаться, тѣмъ лучше, и за которымъ можно поработать и руками, и ногами, а то, буде, прервавъ отработку языкомъ, и ругнуть, и кулакомъ хватить кого пришлось, въ наглядное доказательство — на сколько далека мысль отъ того, что выражается внѣшними знаками. И вотъ та религіозная основа, которая закладывается, какъ и прежде закладывалась, у насъ въ школахъ: подневольная отработка памятью и языкомъ того, что непонятно и непрочувствовано, — и больше ничего. Т.-е. дѣти уже въ школѣ приучаются видѣть во всемъ томъ, что зовется религіей, мертвую форму, а не духъ животворящій, и поэтому относиться къ ней лишь въ силу необходимости — холодно и безучастно, а не какъ относятся ко всему живому и жизненному — по свободному влеченію души, каковое только и создаетъ истинно и искренно вѣрующихъ. Такое отношеніе къ религіи можетъ ли быть плодотворной почвой для нравственнаго развитія учащихся?…
И посмотрите на поражающее безплодіе этой почвы еще въ самой школѣ. «Ученики буква въ букву отзубрили весь пространный катихизисъ наизусть, отвѣчаютъ на каждый вопросъ, не задумываясь», т. е. отвѣчаютъ не задумываясь, если вы предложите имъ вопросъ «буквально же» по учебнику; а если вы предложите имъ простѣйшій вопросъ, но не словами учебника, то будутъ стоять пнями, какъ это всегда бываетъ при буквальномъ зазубриваньѣ; но это мимоходомъ. Прекрасно. По вашему желанію, они отваляли вамъ всѣ заповѣди — безъ запинки, допустимъ, и не исковеркавъ ни одной. Вмѣшайтесь за тѣмъ въ ихъ толпу въ перемѣну или, еще лучше, по выходѣ изъ класса, лишь не на глазахъ педагога, да и пораспросите: а что-де, такъ, при случаѣ, обмануть другаго, стянуть что-нибудь у сосѣда, матерщиной стукнуть, отца съ матерью ругнуть, водочки или пивца тамъ хватить и т. п., — можно…. и водится это среди нихъ?… Безъ запинки и нисколько не стѣсняясь, они дадутъ вамъ самые положительные отвѣты и укажутъ — кто изъ нихъ особенно силенъ въ немъ изъ всей этой практики, не исключая и водочки съ пивцомъ. На ваши возраженія, что, вѣдь, это все противъ, заповѣдей Божіихъ, значитъ, — грѣхъ, они, если не расхохочутся, а и это можетъ случиться, то хладнокровно отвѣтятъ: «вотъ еще — грѣхъ; кабы былъ грѣхъ, такъ и не дѣлали бы; а то все дѣлаютъ, вонъ и батюшка самъ, да еще что творитъ…..». И тутъ иначе быть не можетъ: при всецѣломъ безучастіи нравственнаго сознанія работала одна память, память и усвоила, по крайней мѣрѣ, на то время, пока они въ школѣ, отзубренную букву; а въ силу чего они не позволили бы себѣ того, что «всѣ дѣлаютъ», не исключая и ихъ законоучителя? Во имя чего они начали бы борьбу съ дурными влеченіями, примѣромъ, къ одуряющему зелью?… Нѣтъ религіознаго стимула, нѣтъ и борьбы. И откуда могъ бы явиться этотъ стимулъ, когда всѣ эти Ширскіе только того и добиваются, чтобы ученики отвѣчали «не задумываясь», т. е. даже мыслью не работая при своей долбежкѣ?… Иное дѣло, если бъ, оставивъ всю эту славянщину, сбивающую со всякаго толку учащихся и потому далеко не любовь возбуждающую въ нихъ къ важнѣйшему изъ предметовъ ихъ школьнаго ученья, заставили ихъ прочитать, примѣромъ: — твой Богъ; чтобы не было у тебя другихъ боговъ, кромѣ Меня"; да и подумать, гораздо подумать, отъ кого и къ кому это личное обращеніе — твой, тебѣ, да и въ такой строгой формѣ — чтобы не было, ясно указывающей на неуклонную обязательность заповѣдей для каждаго лично (во всемъ и всегда, что приказывается всѣмъ вообще, то каждымъ отдѣльно принимается лишь поверхностно; непосредственно-личное приказаніе, даже и не въ особенно строгой формѣ, принимается какъ безусловно-обязательное), такая дума не могла бы не возбудить ихъ нравственнаго сознанія, и тѣмъ сильнѣе, чѣмъ доступнѣе для ихъ разумѣнія были бы переданы имъ предварительныя понятія — отъ кого и ради чего идутъ эти заповѣди. Иное дѣло, если бъ, вмѣсто безотчетной трескотни непонимаемыхъ молитвъ, ихъ научили разумѣть хоть одну пока молитву — «господню» («Отецъ нашъ, что въ небесахъ» и т. д.), т. е. показали имъ этого, безконечно любящаго и безгранично заботливаго обо всемъ сотворенномъ, Отца — и въ явленіяхъ природы, и въ жизни всего живущаго на землѣ, требующаго отъ людей только того, что служитъ къ ихъ же благу, — такое разумѣніе и внесло бы въ души учащихся, всегда чуткихъ ко всему, въ чемъ видится и слышится любовь, то влеченіе къ Отцу небесному, котораго никогда не внесутъ десятки отзубренныхъ молитвъ, хотя бы на разусловномъ, примѣрно, еврейскомъ, не то что славянскомъ языкѣ.
Если жъ безплодіемъ отзывается законоучительство еще въ школѣ, то какихъ добрыхъ плодовъ ожидать отъ него въ жизни? Положимъ, оно дало учащимся знаніе фактовъ священной исторіи, ознакомило ихъ сколько-нибудь съ догмой православія, — и то, и другое, необходимо замѣтить, лишь для школьной выставки; отзубренное, но неосмысленное и неусвоенное, испаряется сейчасъ же за стѣнами школы, но что же изъ всего этого, если оно не дало ничего для нравственнаго устоя, въ которомъ всего болѣе и нуждается нашъ православный людъ?… Что такое знаніе, дѣйствительное знаніе религіозныхъ истинъ безъ приложенія ихъ къ жизни?… Христіанство — по стольку и христіанство, по скольку оно нравственно-вліяющая сила на недѣлимыхъ и общества; нѣтъ этого вліянія — оно уже не христіанство, а нравственно-растлѣвающее фарисейство. Не его ли и даетъ у насъ школа подъ покровомъ законоучительства?…
А оправданіе для всѣхъ этихъ Ширскихъ въ безплодіи ихъ дѣла имѣется — оно въ тѣхъ условіяхъ, въ какія поставлено у насъ законоучительство. Въ программахъ ясно и точно обозначено: какія молитвы, непремѣнно на славянскомъ языкѣ, должны быть отзубрены въ какомъ возрастѣ (только отзубрены; молитва, въ ея истинномъ значеніи, на чуждомъ для дѣтей языкѣ немыслима); которая часть исторіи и катихизиса должна быть отзубрена на которомъ курсѣ (и опять только отзубрена; сознательное усвоеніе истинъ вѣрованія не можетъ быть пріурочено къ тому или другому курсу школьнаго ученія); программа лучше или хуже выполнена, что и на экзаменѣ подтвердилось — чего же еще?… А что изъ всего этого ни одного атома жизненной пользы не выйдетъ, такъ кому какое дѣло до того?… Вѣдь, въ программахъ не заявлено требованія «non scholae sed vitae discendum». Конечно, подобное требованіе могло бы заявляться тѣми казенными приставниками къ народно-образовательному дѣлу, которые, казалось бы, въ такомъ громадномъ числѣ для того и разсѣяны всюду, гдѣ только есть сельскія школы, чтобы давать имъ жизненно-плодотворное направленіе; но когда же и гдѣ казенные приставники видѣли что либо иное въ своемъ приставленіи къ какому либо общественному дѣлу, кромѣ синекуряаго существованія?… По крайней мѣрѣ пишущему эти строки не случалось ни видѣть таковыхъ, ни слышать, чтобы приставники разумно и честно служили дѣлу, къ которому приставлены. А синекурные, и даже хуже, чѣмъ синекурные, тормозящіе народное образованіе субъекты глаза, какъ говорится, намозолили.
15 мая, г. Калязинъ.