Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/36
| ← Глава XXXV | Ранніе годы моей жизни — Глава XXXVI | Глава XXXVII → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 306—313. |
Познакомившись съ моими будущими друзьями, вернемся, чтобы не забѣгать впередъ, въ штабъ полка къ ежедневному утреннему хожденію во второй взводъ къ вахмистру Лисицкому и въ манежъ, въ которомъ я каждый день усердно отъѣзжалъ по лошади, а иногда и по двѣ. Не знаю, для какихъ экспериментовъ взводный вахмистръ сталъ гонять меня подъ открытымъ небомъ на кордѣ, чуть ли не на такой лошади, на которой никто не ѣздилъ.
Равнымъ образомъ не могу объяснить, съ какою цѣлыо этотъ взводный мудрецъ, не взирая на крупную рысь, съ которой я носился на кордѣ, безпрестанно громко нахлестывалъ мою лошадь, порывавшуюся срывать въ карьеръ. Я старался возстановить рысь, и вдругъ лошадь, лягнувши задомъ, вслѣдъ затѣмъ поднялась какъ свѣча передомъ и оттуда съ высоты, подгибая колѣни, упала чуть ли не грудью на песокъ. При этомъ, не взирая на всѣ мои усилія, она убрала голову на грудь, такъ что я въ сѣдлѣ очутился надъ пропастью. Маневръ этотъ она повторяла съ такою рѣзкостью и силой, что я разсчелъ, что надо мнѣ съ нея соскочить по возможности далеко, такъ какъ упади я близко, разсвирѣпѣвшая лошадища непремѣнно наподдала бы лежачаго задними копытами. Тщетно силачъ Лисицкій старался ударами корды подъ салазки оттащить ея голову отъ груди, — сверканіе задомъ и передомъ продолжалось. Тогда я, перенесши правую ногу какъ бы для слѣзанія, уперся ею въ сѣдло и однимъ толчкомъ отлетѣлъ быть можетъ на сажень отъ разъяреннаго животнаго. Упавъ на песокъ, я ушибся не больно, но какой то нервъ или мускулъ правой ноги очень болѣзненно отозвался на мой экспериментъ, и это ощущеніе надолго оставалось у меня и сказывалось при усталости отъ долгой ѣзды.
Заговоривши о лошадяхъ второго взвода и непостижимыхъ выходкахъ Лисицкаго, я долженъ упомянуть кобылу Дашку, вершковъ восьми росту и широкую, какъ бочка. Она была чрезвычайно зла, что хорошо знали солдатики, и замѣчательно, чего мнѣ не приводилось болѣе встрѣчать, она была плотоядна. Солдаты носили ей молодыхъ воробьевъ и лягушекъ. На Дашкѣ ѣздилъ самъ Лисицкій, и только онъ, при замѣчательной силѣ своей, могъ смирять ее. Но иногда и его она выводила изъ терпѣнія, и я самъ видѣлъ и слышалъ во фронтѣ, какъ Лисицкій, схвативъ ее за ухо, наклонялся и кусалъ ее, ворча или, лучше сказать, рыча: „у, подлая!“
Однажды на подобной продѣлкѣ эскадронный командиръ крикнулъ: „Лисицкій, что ты тамъ, мужикъ, дѣлаешь! я тебя сейчасъ съ коня сниму и такъ нафухтеляю, что ты забудешь всѣ эти продѣлки!“
И на Дашку, осѣдланную на мундштукѣ, посадилъ меня Лисицкій и сталъ гонять на пескѣ передъ манежемъ.
Величайшаго труда стоило мнѣ заставлять эту грубую лошадь перемѣнять по командѣ аллюры и ноги, но Лисицкій не переставалъ кричать: „шпоры ей! хорошенько ей!“ Поневоле приходилось мнѣ слушаться, и кончилось тѣмъ, что Дашка, разсвирѣпѣвъ, закусила мундштукъ и понесла въ поле, не обращая ни малѣйшаго вниманія на мои цуки. Ничѣмъ, кромѣ служебнаго удальства, я не могу объяснить такихъ выходокъ Лисицкаго, очевидно, любившаго меня и даже впослѣдствіи оставлявшаго у меня на дворѣ рано утромъ свою собственную неосѣдлаяную лошадку, на которой доѣзжалъ до меня съ противоположной слободы города. „Извольте, сударь, говорилъ онъ, доѣзжать на ученье на моемъ вороненькомъ, а я отсюда дойду до взвода пѣшкомъ“. Конечно, мнѣ было съ руки быстро доѣхать безъ сѣдла до взвода, гдѣ вороненькій оставался цѣлый день на казенномъ фуражѣ.
Однажды, во время отсутствія полковаго командира, я, скрѣпя сердце, снова пошелъ къ Павлу Васил. Кащенкѣ испрашивать двухдневный полтинникъ.
На этотъ разъ хозяинъ, указывая на юношу въ форменномъ сюртукѣ, сказалъ: „позвольте познакомить съ вами будущаго вашего товарища, Пензенскаго гимназиста Жукова.
— Вы усердно занимаетесь ученьемъ? спросилъ меня Жуковъ.
— Конечно, отвѣчалъ я, на 6-ти мѣсячномъ правѣ нельзя достаточно заниматься службой въ виду скораго поступленія во фронтъ.
— Вы и завтра утромъ пойдете во взводъ?
— Непремѣнно, въ 6 часовъ утра.
— Позвольте мнѣ вамъ сопутствовать.
— Сдѣлайте милость, очень радъ.
На другое утро мы отправились съ Жуковымъ пѣшкомъ черезъ площадь и, поровнявшись съ квартирой полковаго командира, я машинально снялъ фуражку.
— Зачѣмъ это вы сняли фуражку? спросилъ Жуковъ.
— Это квартира полковаго командира.
— Да вѣдь онъ въ Одессѣ.
— Это все равно; здѣсь полковая святыня, штандарты, и нижніе чины должны снимать фуражку передъ окнами по́лковаго командира.
— Ну я бы ни за что не сталъ снимать фуражки! съ удареніемъ воскликнулъ Жуковъ.
— Мнѣ кажется, что, поступая въ военную службу, вы должны подчиняться ея уставамъ; но вы, вѣроятно, сами лучше знаете, какъ поступать.
Съ окончаніемъ полковаго кампамента эскадроны расходились по постояннымъ квартирамъ на травяное продовольствіе. Что бы тамъ ни говорили, но кавалерія на поселеніяхъ каталась какъ сыръ въ маслѣ. Въ конюшни доставлялось сколько угодно превосходной іюньской травы, и лошади выходили освѣженныя и точно смазанныя масломъ послѣ мѣсячнаго продовольствія. Офицеры, имѣвшіе малѣйшую возможность бѣжать, уѣзжали домой чуть не на цѣлое лѣто, т. е. до августа, до дивизіоннаго кампамента, и я, несмотря на крайнее матеріальное стѣсненіе, имѣлъ полную возможность предаваться охотѣ, примащиваясь къ кому нибудь, у кого была лягавая собака, которою я еще не успѣлъ завестись. Такъ охотились мы вмѣстѣ со щеголеватымъ барономъ Клопманомъ, не допускавшимъ даже малѣйшаго сомнѣнія въ высокихъ качествахъ его Нимврода. Разыскивая въ поляхъ куропатокъ, баронъ не забывалъ поминать свою остзейскую школу и нерѣдко говорилъ наизусть тотъ или другой стихъ Горація. Чаще всего бѣлокурый юноша повторялъ:
„Vitas hinnuleo me similis, Chloe“,
причемъ произносилъ hinnuleo такъ, какъ бы заключало въ себѣ одно n — и по крайней мѣрѣ четыре l.
Полкъ нашъ былъ поэскадронно расположенъ весьма широко, и при четвертомъ эскадронѣ проживалъ маіоръ Тарковскій, роптавшій передъ полковымъ командиромъ Энгельргардтомъ на долгое пребываніе въ одномъ чинѣ.
— Вамъ бы, маіоръ, слѣдовало нѣсколько познакомиться съ фронтовою службою, деликатно замѣтилъ Энгельгардтъ.
— Ваше пр—о, отвѣчалъ Тарковскій, я ее прекрасно отъ a до b знаю.
— Это очень хорошо, сказалъ невозмутимый Энгельгардтъ , но, тамъ еще 23 буквы, съ которыми вамъ слѣдовало бы познакомиться.
Между тѣмъ отбывшій караулъ Борисовъ появился въ штабѣ, и мы зажили съ нимъ снова. Крюднеръ снова сталъ насъ возить, по техническому выраженію, „на кожу“ къ добрѣйшимъ Каширинымъ, повторяя не рѣшавшимся ѣхать свой неопровержимый аргументъ: „они добрые люди, это имъ ничего не стоить“.
Молодой Каширинъ держалъ гончихъ; было нѣсколько гончихъ и у Гайли, а завѣдывалъ ими знаменитый деньщикъ литвинъ Макаренко. Вотъ, на основаніи этого у насъ порой составлялась охота съ гончими въ польскихъ лѣсахъ, какъ обзывали лѣвый берегъ Тясьмина. Насъ, ружейниковъ и собакъ, перевозилъ выше мельничной плотины на дубѣ (лодка) однорукій мирошникъ мельникъ; а литвинъ Жгунъ, деньщикъ, исправлявшій у Гайли должность кучера, отправлялся черезъ плотину парой въ нетычанкѣ, нагруженной домовитою Ольгой Николаевной всякаго рода закусками, въ томъ числѣ и капустной солянкой въ паровой кастрюлѣ, которую стоило только поставить на нѣсколько минутъ на огонь, чтобы она показалась амврозіей послѣ стаканчика старой водки. Замѣчательно, что въ Россіи доѣзжачіе всѣ верхомъ на самыхъ выносливыхъ лошадяхъ, а въ западномъ краю они, подобно Макаренкѣ, пѣшкомъ и, надо прибавить, въ такомъ громадномъ лѣсу, какимъ былъ польский. Я самый плохой охотникъ съ гончими, а съ борзыми лично не охотился всю мою жизнь. Недаромъ Тургеневъ, такой же ружейникъ, какъ и я, встрѣчаясь съ псовою охотой, восклицалъ: „это звѣри, глупые звѣри“. На этотъ разъ только что мы разстановились по различнымъ полянамъ, и Макаренко спустилъ гончихъ, какъ сосѣдъ шепнулъ мнѣ: „по волку гонятъ“, и тихонько пошелъ къ болѣе, по его мнѣнію, удобному мѣсту. Я никакого волка не видалъ, но, немного погодя, замѣтилъ въ травѣ неуклюже переваливающагося небольшими прыжками какого то сѣраго щенка.
Безъ всякаго усилія я нагналъ волченка и схватилъ его за шиворотъ: я зналъ, что выѣзжавшій на торную лѣсную дорогу Жгунъ долженъ быть недалеко, и вотъ, завязавши волченка въ носовой платокъ, я отдалъ его Жгуну, прося поберечь.
— Тутъ у меня есть плетеный кошель съ крышкою, нехай въ немъ до дому посидитъ.
Здѣсь я позволю себѣ разсказать охотничій эпизодъ, о которомъ покойный Тургеневъ говорилъ, что онъ ни за что не рѣшился бы его разсказывать, и даже въ лицахъ представлялъ, какъ бы онъ заикался на словѣ заяцъ.
Но такъ какъ я буду разсказывать письменно, и притомъ случившееся лично со мною, то и не вижу повода къ заиканію.
Зная, что гонные зайцы выбираютъ въ лѣсу дорожки и чистыя поляны, на которыхъ могутъ, прибавивъ бѣгу, успѣшнѣе уйти отъ набѣгающей стаи, я остановился на продолговатой полянѣ, вдоль прорѣзаемой лѣсною дорогою. На этой же полянѣ остановился съ фурою и Жгунъ, чтобы навѣсить торбы лошадямъ. Долго стоялъ я, прислушиваясь къ отдаленному гону; но вотъ лай все громче и видимо приближается; я весь превратился въ слухъ и черезъ минуту увидалъ зайца, очевидно, обращающаго все вниманіе назадъ и несущегося по дорожкѣ прямо ко мнѣ на штыкъ. Подпустивши его на довольно близкое разстояніе, я выстрѣлилъ, и заяцъ покатился черезъ голову, взмахнувъ, очевидно, перебитою заднею ногою. Не успѣлъ я броситься къ своей добычѣ, какъ заяцъ кинулся бѣжать прямо на меня; я приложился, чтобы добить его изъ лѣваго ствола, но лѣвый стволъ далъ осѣчку. Я рѣшился прижать ружьемъ зайца къ землѣ, когда онъ у меня будетъ бѣжать между разставленныхъ ногъ, но и тутъ я промахнулся: ружье плашмя легло на земь, а заяцъ, прошмыгнувъ между ногъ, продолжалъ бѣжать по дорогѣ. Въ жару неудачной гимнастики я не замѣтилъ, что стая гончихъ съ яростнымъ лаемъ обскакала меня и шагахъ въ пятнадцати по дорогѣ отъ меня схватила закричавшаго зайца. Зная, что черезъ минуту отъ моего зайца не останется ни клочка, я во весь духъ бросился, закричалъ на собакъ и вырвалъ зайца у нихъ изъ зубовъ; но если бы при этомъ я рѣшился опустить зайца ниже своей головы, то никакіе крики не помогли бы. Поэтому я поневолѣ долженъ былъ кружить зайца по воздуху вокругъ моей головы и ожидать, что прыгавшія на меня со всѣхъ сторонъ гончія вотъ вотъ ухватятъ круговращающагося зайца. Предвидя печальный исходъ дѣла, я, конечно, кричалъ, насколько было силъ: „Жгунъ, Жгунъ!“ Наконецъ явился Жгунъ и отозвалъ знавшихъ его голосъ собакъ. Чтобы не держать въ рукахъ изувѣченнаго зайца, я, со словами:, „прйколи его“, передалъ зайца Жгуну. Тотъ хладнокровно, доставши изъ голенища большой складной ножикъ, прямо отпазаничалъ зайца, т. е. отрѣзалъ ему по колѣнный суставъ заднія ноги.
— Подержите, сударь, сказалъ онъ, подавая мнѣ зайца обратно; но вмѣсто того, чтобы хотя теперь отколоть зайца, Жгунъ сталъ разрывать лапки по суставамъ пальцевъ и кидать куски жаднымъ гончимъ.
— Ахъ, Жгунъ, какія гадости ты дѣлаешь! воскликнулъ я и бросилъ зайца на земь. Каково же было мое удивленіе, когда заяцъ съ отрѣзанными но суставы задними ногами пустился бѣжать и притомъ съ такой быстротой, что мнѣ нельзя было и помышлять догнать его. Но увидавъ бѣгущаго, стая снова взревѣла, и черезъ полминуты заяцъ опять былъ пойманъ и на этотъ разъ отколонъ и уложенъ въ бричку.
Но вотъ на полянѣ показался Эдуардъ Ивановичъ и Макаренко, которому тотъ велѣлъ трубить въ рогъ, сзывая охотниковъ къ закускѣ. Надо сказать правду, послѣдніе оказали запасами полную честь; пошли охотничьи анекдоты и эпизоды только что прерваннаго полеванія.
— Каковъ этотъ носъ Макаренко! воскликнулъ вдругъ Эдуардъ Ивановичъ въ большомъ лѣсу заяцъ охотно дѣлаетъ кругъ; это носъ Макаренки хорошо знаетъ, и потому онъ всегда ходитъ съ своимъ кремневымъ ружьемъ. Стою я смирно подъ деревомъ на краю поляны и вижу, что Макаренко, припавши на колѣнку, готовится встрѣтить зайца, если тотъ къ нему вернется. Вижу, точно заяцъ показался изъ чащи и тихо ковыляетъ по полянкѣ, тогда какъ гончихъ едва слышно вдали. Макаренко, подпустивши зайца на небольшое разстояніе, прицѣлился и спустилъ курокъ, — осѣчка; а заяцъ, услыхавъ этотъ сухой звукъ, сѣлъ передъ Макаренкою и поднялъ уши. Макаренко торопливо взводитъ снова курокъ; — трикъ, опять осѣчка. Заяцъ дрогнулъ и повелъ ушами, продолжая сидѣть. Я сталъ въ свою очередь двигаться къ Макаренкѣ, скрываясь за стоящимъ передо мною деревомъ. Макаренко снова взводитъ курокъ, цѣлится, и затѣмъ третья осѣчка. Но ужь моя оплеуха тутъ была: „подлецъ, говорю, развѣ можно содержать такъ оружіе!“
Чтобы отчасти восполнить черты Эдуарда Ивановича Гайли, разскажу въ нѣсколькихъ словахъ про составившійся у него въ эскадронѣ ужинъ, на которомъ присутствовали Крюднеръ, Клопманъ, Борисовъ и я. Сначала все шло самымъ скромнымъ образомъ, такъ какъ Ольга Николаевна сама предсѣдала за столомъ и отъ души угощала гостей. Но когда подъ конецъ ужина вино и „стара вудка“ стали вытѣснять кушанья, Ольга Николаевна исчезла, и оживленіе разговора перешло въ вавилонское столпотвореніе, а уѣхать было нельзя, потому что пошелъ проливной дождь. О чемъ шла рѣчь; сказать не берусь, потому что мы съ Борисовымъ не принимали въ ней участія; но полагаю, что дѣло касалось деликатнаго вопроса о Каширинскихъ барышняхъ, — вопроса, возбуждавшаго подвыпившаго Крюднера до крайней степени. Желая хоть сколько нибудь освѣжиться на воздухѣ, я вышелъ на крыльцо, на которомъ дождь засѣкалъ сбоку, не взирая на камышевый навѣсъ. Къ немалому удивленію я нашелъ на крыльцѣ склонившагося черезъ перила подъ самый дождь Клопмана. По нѣкоторымъ звуками можно было понять, что ему дурно.
— Вы бы, баронъ, вошли въ комнату, вѣдь вы совершенно вымокли.
— Нэтъ, тушенька, отвѣчалъ Клопманъ, мнѣ и здѣсь очень прекрасно.
Впрочемъ, это былъ единственный разъ, что я былъ на пирушкѣ у Гайли.