Пошли "выволакивать" отряд контр-адмирала Фелькерзама. — День Рождества на "Суворове". — Настроение на отряде контр-адмирала Фелькерзама. — Измена Hamburgp-Linie — "Приказано ждать..."- Характеристика "армады" в приказах командующего ею. — Плохие приметы. — Кое-что мое. — Опять "Сляби-Арко"! — Минные катера как оружие. — Попытка двухстороннего маневрирования[править]
19 и 20 декабря свежий SSO развёл в проливе такую волну, что не только пришлось прекратить погрузку, но даже и сообшение между судами производилось с большими затруднениями. На какой-то удивительного вида туземной посудине приезжали с визитом к адмиралу местный administrateur (затрудняюсь, как перевести это звание на русский язык) и начальник таможни. Между прочим, дали весьма ценное указание, а именно рекомендовали перейти на несколько миль к северу и расположиться на якорной стоянке Танг-Танг, при устье реки того же имени, где далеко выдавшаяся в пролив песчаная коса прикроет нас от господствующих в это время года южной волны и зыби.
В ночь на 21 декабря опять послали "Русь" в Таматаву за новостями, а главное затем, чтобы узнать, что делает и что намеревается делать контр-адмирал Фелькерзам. Утром всем отрядом (за исключением "Малайи", которая опять поломалась) перешли на новое якорное место. Действительно, по условиям сезона, оно оказалось чрезвычайно удобным, хотя в лоции о нем вовсе не упоминалось.
— Спасибо местным французам! — радостно потирал руки флагманский штурман. — Хорошо посоветовали!.. Конечно, не без надежды на воздаяние! Ну, да адмирал, наверно, представит их к Станиславу на шею — пусть чувствуют!..
Боевые суда благополучно погрузились углём, приняв его частью с немецких угольщиков, частью с собственных транспортов.
День 22 декабря прошёл в томительном ожидании. Ни "Руси" из Таматавы, ни какой-либо вести из Диего-Суарец. Благодаря закрытию для нас этого последнего и самовластным распоряжениям главного штаба, весь расчёт сбился, произошла, совершенно естественно, величайшая путаница. Адмирал, предполагая, что, может быть, угольщики боятся выйти из Диего-Суарец, опасаясь ареста со стороны японских вспомогательных крейсеров, о присутствии которых в этих водах получались настойчивые извещения, решил послать контр-адмирала Энквиста с крейсерами "Нахимов", "Аврора" и "Донской", во-первых, в Диего-Суарец для прикрытия перехода угольщиков, а затем — в Носи-бэ с предписанием контр-адмиралу Фелькерзаму немедленно идти на соединение.
23 декабря, в 5 ч. утра, крейсера ушли по назначению. Того же числа, около полдня, пришёл из Диего-Суарец первый угольщик. Привёз письмо от капитана 2-го ранга В. и донесение адмирала Фелькерзама. Первый писал, что из числа 5 вспомогательных крейсеров по сие время прибыл в Суарец только "Кубань"; где остальные — неизвестно; равным образом нет никаких вестей об отряде "Олег", "Изумруд", "Грозный" и "Громкий", который должен был догонять нас. Второй доносил, что, прибыв, согласно приказанию Главного морского штаба, в Носи-бэ, приступил к переборке машин, чистке котлов и т. п. — словом, выражаясь морским жаргоном, "разложился на составные элементы". Почти все следовавшие с ним миноносцы требуют серьёзного ремонта. Раньше двух недель — не может тронуться с места.
Адмирал за эти дни проявлял лихорадочную деятельность. Не знаю, когда он ел, когда спал. Конечно, с разговорами никто к нему не подступался, а с его стороны были только приказания и требования различных сведений. Однажды, едва не столкнувшись со мною на трапе, он кинул отрывистое замечание:
Каково? После большого перехода — законный отдых! Традиция!..
— Старые корабли, ваше превосходительство, — пробовал возразить я. — Ведь переход действительно большой...
— А впереди — ещё больше! Если такие старые, что ходить не могут, — черт с ними! Не надо хлама! Да нет! — просто привычка!.. Сам пойду — выволоку!..
Поход отряда в Носи-бэ был назначен на следующий день, 24 декабря. 600 миль крюку, но что же делать? — надо "выволакивать"... Ночью пришла "Русь" (из Таматавы), привезла известие о сдаче Порт-Артура... Было горько, обидно для самолюбия, но, в сущности, после потопления первой эскадры этот факт ничего не изменял в нашем положении.
В 6 ч. утра по беспроволочному телеграфу получили уведомление, что к нам идут "Светлана" и миноносцы "Бедовый" и "Бодрый", посланные адмиралом Фелькерзамом с подробным донесением о текущих делах и, очевидно, разошедшиеся с отрядом Энквиста. Все — результаты той путаницы, которая создалась из-за самостоятельных распоряжений, исходивших одновременно из четырёх инстанций: от начальника эскадры, от Главного морского штаба, от заведующего крейсерскими операциями и от Министерства иностранных дел...
В 8 ч. 30 мин. утра, согласно отданному накануне распоряжению, снялись с якоря и пошли в Носи-бэ. Только в 11 ч. 30 мин. утра встретили в море "Светлану" и миноносцы. Удивлялись, почему так долго, но оказалось, что из двух миноносцев отряда адмирала Фелькерзама, единственных числившихся исправными, "Бодрый" в пути повредился, идёт под одной машиной и не может дать больше 7 узлов. Приказали "Руси" взять его на буксир и пошли дальше. За время выполнения этой операции (взятия на буксир) имели сношения со "Светланой". Адмиралу было доставлено подробное донесение о походе второго отряда. (Впоследствии я читал его в подлиннике.) По отношению самого отряда — ничего нового, кроме длинного перечня всевозможных повреждений и неотложных работ, зато несколько любопытных штрихов, характеризующих настроение местных властей, настроение, несомненно, отражавшее взгляды центрального правительства. По-видимому, Петербург слишком поддался перепугу; в Париже вовсе не ожидали, что мы так легко поступимся правами, предоставляемыми нам французской декларацией о нейтралитете, и, предлагая прогуляться в Носи-бэ, готовились встретить эскадру в СуареЦе. На рейде этого последнего были даже поставлены буйки, указывающие места стоянки кораблей; заготовлена свежая провизия (в том числе 1000 быков); местные мастерские (частной компании Messageries Maritimes) увеличивали кадры своих рабочих для спешного выполнения обширного ремонта и т. п... Впечатление создавалось такое, будто протестовали только "для видимости", но, конечно, раз наша дипломатия оказалась такой податливой, а Главный морской штаб так поспешил категорически приказать адмиралу Фелькерзаму идти в Носи-бэ — то тем лучше.
25 декабря, с 8? утра и до полдня, простояли на месте, застопорив машины, — миноносцы принимали уголь. За это время, находясь от Диего-Суарец в расстоянии около 30 миль, упорно, но тщетно вызывали по беспроволочному телеграфу "Кубань". После обедни и положенного по уставу парада адмирал собрал команду на шканцы и, с чаркой в руке, произнёс короткую, но глубоко прочувствованную речь. Она записана в моей памятной книжке почти дословно:
— Дай вам Бог, верой и правдой послужив Родине, в добром здоровье вернуться домой и порадоваться на оставленные там семьи. Нам здесь и в великий праздник приходится служить и работать. Да иной раз и как ещё работать!.. Что делать — на то война. Не мне вас благодарить за службу. И вы, и я — одинаково служим Родине. Моё право, мой долг — только донести Государю, как вы служите, какие вы молодцы, а благодарить вас будет Он сам, от лица России... Трудное наше дело — далёк путь, силён враг... Но помните, что "ВСЯ РОССИЯ С ВЕРОЙ И КРЕПКОЙ НАДЕЖДОЙ ВЗИРАЕТ НА ВАС!.." Помоги нам Бог послужить ей с честью, оправдать её веру, не обмануть надежды... А на вас — я надеюсь!., за Неё! за Россию!.. — И, резким движением опрокинув в рот чарку, он высоко поднял её над обнажённой головой.
Адмирал начал свою речь обычным, уверенным тоном, но чем дальше говорил, тем заметнее волновался, тем резче звенела в его голосе какая-то непонятная нота — не то слепой веры, не то мрачной решимости отчаяния... Команда, первоначально чинно собравшаяся на шканцах, всецело поддалась его обаянию. В глубоком молчании, стараясь не шуметь, люди, чтобы лучше слышать и видеть, громоздились на плечи друг друга, как кошки, вползали по снастям на мостики, ростры, шлюпки, борта, крыши башен... Последние слова, произнесённые явно дрогнувшим голосом, были покрыты мощным "ура!", заглушившим гром орудийного салюта... Передние ряды едва сдерживали задних... Казалось, вот-вот вся эта лавина тесно сгрудившихся человеческих тел хлынет на адмирала... В воздухе мелькали фуражки, руки, поднятые, как для клятвы... многие крестились; у многих на глазах были... слезы, которых не стыдились... И среди стихийного рёва (в нарушение устава) резко выделялись отдельные крики: "Послужим! — Не выдадим! — Веди! — Веди!.."
Долго не могла успокоиться команда. Даже к чарке шли неохотно. Про обед словно забыли...
"Эх! — невольно подумал я. — Кабы сейчас да в бой!.."
Увы! ещё целый океан отделял нас от неприятеля...
В 5 ч. вечера — у "Орла" повреждение в машине. Пришлось убавить ход до 6 узлов. Так как это обстоятельство сильно нас задерживало, послали "Светлану" вперёд предупредить адмирала Фелькерзама о нашем скором прибытии.
Перед закатом солнца видели на SO ряд дымков. С "Бородина" доносили, что отчётливо различают 4 корабля, идущие в строе кильватера. Послать на разведку было некого. Ни одного крейсера. Могли быть и японцы. Неподалёку от Мадагаскара расположены Сейшельские острова, а ещё ближе о-в Бурбон — английские колонии с телеграфом, всецело находящимся в руках англичан. Никакие агенты не могли бы доставить нам оттуда сведений, нежелательных союзнице Японии.
Ночь безлунная, но ясная. Все — по-боевому. Офицеры и команда, кроме всегда бодрствующих вахтенных, спят, не раздеваясь, на своих местах, у орудий.
Последующее плавание до Носи-бэ прошло без инцидентов, но зато в весьма тревожном настроении по отношению к безопасности самого плавания в смысле навигационном. Зловещие надписи "uncertain" (Недостоверно), отвечавшие линии промеров; буквы "P. D." ("Position Doubtfull" — Положение сомнительно) при банках и рифах так и пестрили карту.
— Ничего! Не по своей воле забрались в эту дыру! Авось, в воздаяние, пронесёт Никола Угодник! — шутил адмирал, не сходивший с мостика, и тотчас же добавлял по адресу командира: — Надёжные ли сигнальщики у вас на марсах? Хорошо ли смотрят вперёд? (Благодаря удивительной чистоте и прозрачности воды в океане очень часто банку можно заметить по изменению окраски поверхности моря. Конечно, только днём) 27 декабря, около 11 ч. утра, пришли в Носи-бэ, где застали отряды контр-адмиралов Фелькерзама и Энквиста, а также транспорты, находившиеся под общей командой капитана 1-го ранга Радлова.
Того же числа прибыл вспомогательный крейсер "Урал", а 31 декабря "Терек".
Настроение, господствовавшее на отряде адмирала Фелькерзама, резко разнилось от того, что поддерживалось у нас личным присутствием, личным примером неутомимой деятельности и несокрушимой энергии адмирала Рожественского. Здесь этого не было. Здесь господствовало убеждение, что после гибели первой эскадры и падения Порт-Артура поход вперёд невозможен. Чистя котлы, перебирая машины, корабли готовились... к возвращению. Об этом говорили громко и открыто, как о деле решённом, и, конечно, такое решение не могло не отразиться на образе жизни личного состава, на его отношении к службе. — Чего там надрываться, когда всё равно идём домой! — Деморализация, являющаяся естественным следствием всякого отступления без боя... Если не стоит, незачем работать, то хоть развлечься, хоть убить время, чем-нибудь затуманить голову, отогнать прочь, заглушить эту обидную мысль — "повернули оглобли", — которая, нет-нет да и шевельнётся на сердце...
Контр-адмирал Фелькерзам, у которого уже тогда начала энергично прогрессировать болезнь, сведшая его в могилу, либо не обратил внимания на это опасное настроение, либо сам поддался ему, ослабленный нездоровьем... Работы велись кое-как; команда ежедневно (и едва ли не в половинном числе) увольнялась на берег; офицеры проводили на берегу всё время, свободное от вахты; про личный состав транспортов как зафрахтованных, так и Добровольного флота говорить вовсе не приходилось — эти загуляли, как вольные люди, для которых военный закон не писан. Скромное местечко Носи-бэ закипело жизнью. Нехорошей, нездоровой жизнью, какую можно наблюдать только в Порт-Саиде, этом проходном дворе всего Старого Света. Отовсюду нахлынули туземные красавицы, француженки (настоящие ифальсифицированные) именовавшие себя певицами и даже etoil'ями; открылись многочисленные, наскоро импровизированные кафе-шантаны; пышно расцвели несчётные, явные и тайные, игорные притоны...
Местный administrateur совершенно растерялся и, видимо, не знал, что ему делать; с одной стороны — безобразие, а с другой — nation amie et alliee и несомненное обогащение бедной колонии...
С приходом адмирала Рожественского курс круто изменился. Игорные притоны были закрыты; личному составу транспортов было, на основании законов военного времени, предъявлено требование беспрекословно подчиниться Морскому уставу; судовые команды увольнялись на берег только по праздникам, да и то с выбором; офицерам разрешалось считать себя свободными только в том случае, если в заведуемой ими части не производилось никаких работ, и т. д... А работа закипела!.. И не столько под угрозой суровых взысканий, как под влиянием отрезвляющей мысли, что Рожественский не пожалеет и всё равно поведёт в бой. Оказался неготовым? Есть дефекты? Отчего же не подготовился? Значит — сам виноват! Дерись, как можешь!..
Адмирал, ещё в S-te Marie, тотчас по получении известия о гибели первой эскадры, решивший, что единственный шанс успеха — немедленное движение вперёд, — получив донесение Фелькерзама о "необходимости двухнедельного срока для выполнения неотложного ремонта", спутанный в своих расчётах распоряжениями Министерства иностранных дел и Главного морского штаба, скрепя сердце отложил выход эскадры на Восток до 1 января 1905 г.
Это число он считал предельным.
— Вот ему (Т. е. контр-адмиралу Фелькерзаму) его две недели, если уж скорее не может! Но чтоб был готов! — бросал он порой отрывистые замечания.
Однако, придя в Носи-бэ, увидя самолично царивший там развал, сам 3. П. Рожественский вынужден был покориться этой force majeure... При всей его настойчивости, при всей энергии, с которой он встряхнул личный состав и привлёк всех, от первого до последнего, к работе, — ясно было, что к 1 января никак не успеть собраться.
Отложили на 5 января.
Уже были составлены и обнародованы: диспозиция походного строя, порядок погрузки угля в море боевыми судами с наших транспортов, порядок пополнения угольного запаса этих транспортов с германских угольщиков, ожидающих нас в определённой широте и долготе; уже были заготовлены секретные предписания капитанам этих угольщиков, указывающие им рандеву (пункты встречи с эскадрой)... всё было налажено, все роли распределены, как вдруг — Hamburg-p-Linie отказалась от выполнения заключённого контракта... Главный суперкарг (Нечто вроде командующего угольной эскадрой) заявил, что, ввиду вновь принятых правил нейтралитета, компания не согласна поставлять уголь где-либо вне нейтральных вод (где это запрещено), а потому о погрузке на рандеву, в открытом океане, не может быть и речи.
Это заявление явилось совершенной неожиданностью. До настоящего момента мы не могли нахвалиться точностью, с которой Hamburg-p- Linie исполняла принятые на себя обязательства.
Начались деятельные сношения с Петербургом по телеграфу.
А время шло...
— Каждый потерянный день — невознаградим! Нельзя ждать! Нельзя!.. — прорывалось иногда у адмирала.
Он упорно держался плана, намеченного ещё в S-te Marie: запаса угля на наших собственных транспортах с избытком хватило бы для похода новых броненосцев (присоединив к ним "Аврору" и "Светлану") во Владивосток, а потому — идти вперёд немедленно, не теряя ни часа и бросив позади всякий хлам!
По-видимому, эта идея не была одобрена Петербургом. Совершенно не касаясь тех сведений, которыми находил возможным делиться со мною лейтенант С. (это было бы разглашением служебной тайны), по виду, по замечаниям, по распоряжениям адмирала ясно было, что нам "приказано" ждать подкреплений, что Петербург, закрывая глаза на действительность, слепо веря в чудо, возлагает на нас несбыточные надежды... Это было тяжёлое время. В моем дневнике с 5 по 17 января не записано ни одной строчки, — единственный столь значительный перерыв за всю кампанию. За этот период мне приходится руководствоваться воспоминаниями, подкреплёнными приказами и циркулярами, в которых отмечались главнейшие моменты жизни эскадры.
Что сказать о настроении? — Когда определилось, что ждать присоединения к нам южноамериканских кораблей или судов Черноморского флота не приходится, на эскадре не было уже трёх мнений, о которых я упоминал выше, но только два: либо — немедленно вперёд, либо — возвращаться... В действительность подкреплений, которые могли быть высланы Балтийским флотом, никто не верил... Сторонники того или иного взгляда сходились на одном пункте — это было общее решение — либо вперёд, либо назад! Стоять — нельзя!..
Первые по возобновлении строки моего дневника, 17 января, были: "Вчера — ровно месяц нашего пребывания на Мадагаскаре. Жара, сырость, духота — нестерпимые. Стоянка в этом климате и даже не столько климат, как самый факт стоянки, пагубной задержки, действуют на всех угнетающе. Близко — боюсь сказать — полная деморализация... Тошно писать. Скорее бы вперёд, чтобы чем-нибудь кончилось..."
От жары, что ли, но иногда в голову приходили какие-то нелепые мысли... Думалось: если нас не пускают вперёд, то неужели японцы не догадаются снарядить сюда соответственную экспедицию? Ведь официально мы стоим вне территориальных вод, и здесь всё позволено. Почему не атаковать нас ночью минными судами, а потом — добить остатки при посредстве подводных лодок?..
Какой-то кошмар... Период полного упадка духа...
Но был на эскадре человек, который не поддавался этому настроению, который решил, что, раз его донесений не понимают или не хотят понимать, приказывают ему ждать подкреплений, которые он называл "лишней обузой", надеются, что силь; небесные совершат чудо, — то ему ничего не остаётся более, как до конца исполнить свой солдатский долг...
Этот человек был 3. П. Рожественский.
"Ждать подкреплений и затем идти вперёд для победы и одоления! Так приказывают? Хорошо! Оставив мечты о победе, использовать время ожидания для запоздалого обучения и сплочения нестройной армады".
Он умел заставить работать, умел подбодрить людей, близких к полной апатии. Начались, вперемежку с погрузками угля и ремонтными работами, усиленные учения и занятия, выходы в море для практической стрельбы и маневрирования. К сожалению, последнее нельзя было выполнять так часто, как было бы желательно, потому что после всякого выхода и маневрирования, неизбежно связанного с переменными ходами, дня два-три приходилось давать на отдых и переборку постоянно повреждавшихся механизмов, а что касается практической стрельбы — то... дело стояло за недостатком боевых припасов.
Невольно, опять и опять, вспоминался старый анекдот: "Почему вы не стреляли?" — "Тому было 18 причин: во-первых, у меня не было пороху..." — "Можете не продолжать и остальные 17 оставить при себе..."
Как горько и больно было читать в приказе (10 января 1905 г), отданном, очевидно, для поднятия духа в среде команды, такие строки: "...надо учиться не покладая рук. Мы не можем тратить много запасов для учебной стрельбы... Вся прислуга должна освоиться с оптическими прицелами... Если Бог благословит встречей с неприятелем в бою, то надо беречь боевые запасы..."
И это в то время, когда, по имеющимся сведениям, японские комендоры, уже много лет тому назад "освоившиеся" с оптическими прицелами, день и ночь практиковались в стрельбе, не только не жалея боевых припасов, которые имелись в избытке, но и самых пушек (При современных огромных давлениях и температурах, развивающихся при выстреле, орудия крупных калибров очень быстро изнашиваются — происходит выгорание металла в канале орудия), на замену которых были готовы новые...
Одновременно с этим приказом вышел другой, очевидно, вызванный донесениями наших агентов. Адмирал, предписывая усилить бдительность, следить неотступно за всяким плавучим средством, двигающимся по рейду в дневные часы, и не допускать никакого движения в тёмную пору, не бросать за борт бочонков и ящиков и не подпускать к борту никаких плавающих предметов, — объявлял во всеобщее сведение, что японцами принят ряд мер для нанесения возможного вреда нашей эскадре прежде, чем она придёт в соприкосновение с их морскими силами на Дальнем Востоке.
"По достоверным сведениям, в южных проливах, по ту сторону Индийского океана, собраны японские крейсера, как военные, так и вспомогательные, занятые подготовкой ловушек; имеются отряды миноносцев, изучающие те бухты, в которых есть вероятность найти нашу эскадру. Туда же, по слухам, доставлены и первые подводные лодки, купленные японцами в Англии и Америке. Подготовкою встречи по ту сторону Индийского океана не ограничивается, однако, наш деятельный враг. Отдельные разведчики высланы им и в окрестности нашего теперешнего расположения. Задача этих разведчиков — перехватывать транспорты, которые почему-либо отделятся от эскадры или окажутся в положении, удобном для захвата или уничтожения, а также и организовать покушения на боевые суда. Эти крейсера-разведчики через колонии наших недоброжелателей и своих союзников находятся в телеграфных сношениях с агентами, поселёнными на Мадагаскаре и в самом Носи-бэ (Один такой — швед, говоривший по-русски, — был уличён и вынужден покинуть Носи-бэ вследствие негласного бойкота, которому он подвергся не только на эскадре, но и на берегу, со стороны добрых французских граждан, у которых почти инстинктивно вся шерсть поднималась дыбом при слове espion), получая точные сведения о нашем расположении, о перемещениях и движениях отдельных судов".
Приказ заключался почти трогательным обращением к командирам — не вверять (по обычаю мирного времени) серьёзное и ответственное дело охраны эскадры неопытным юношам, "неспособным ещё разобраться в картах и ориентироваться на местности. Каждому следует поручать лишь то, что он может исполнить. Неопытный и вредный на дозорной службе — может с честью послужить в своём плутонге".
С 11 января начались учения постановки контрмин.
Около этого же времени (не помню точно, какого числа) вспомогательные крейсера — "Кубань", "Терек", "Урал" — ходили в море на учебную стрельбу.
— Ну что? Как? — спросил я руководившего стрельбой флагманского артиллериста по его возвращении на "Суворов". Он только рукой махнул...
— Целил в ворону — попал в корову! Что вы хотите? — Первая стрельба! Все — как в лесу или словно с луны упали!.. 13 января оба броненосных отряда (кроме "Сисоя", у которого как раз повредилась машина) и линейные крейсера выходили в море для стрельбы по заранее составленному и объявленному плану.
Ознакомившись уже, до известной степени, по рассказам, со степенью боевой подготовки эскадры, я не ожидал чего-нибудь особенно блестящего, но действительность превзошла мои ожидания...
Ну? Что скажете? — криво усмехаясь, обратился ко мне лейтенант С. в то время, как эскадра после трудового дня возвращалась на рейд Носи-бэ. Что?.. Макарову, в Артуре, легче было. "То" все-таки походило на эскадру. Хоть и не очень. А "это"... — черт его знает...
Впрочем, предоставляю слово самому адмиралу (Приказ 14 января 1905 г. за 42): "Вчерашняя съёмка с якоря броненосцев и крейсеров показала, что 4-месячное соединённое плавание не принесло должных плодов. Снимались около часа... Но и за целый час 10 кораблей не успели занять своих мест при самом малом ходе головного. С утра все были предупреждены, что около полдня будет сигнал — повернуть всем вдруг на 8 градусов R и, в строе фронта, застопорить машины для спуска щитов. Тем не менее все командиры растерялись и вместо фронта изобразили скопище посторонних друг другу кораблей.
Особенно резко выделялись в I отряде невниманием командиров "Бородино" и "Орёл". Второй отряд, из трёх кораблей, попал налево одним "Наварином" на траверз "Суворова", и то на минуту... "Ослябя" и "Нахимов" плавали каждый порознь. Крейсера даже и не пытались строиться. "Донской" был на милю позади прочих. Призванные снова в кильватерную колонну, для стрельбы, корабли растянулись так, что от "Суворова" до "Донского" было 55 кабельтовых (Это расстояние не должно было быть больше 26 кабельтовых). — Разумеется, пристрелка одного из кораблей, даже среднего, не могла послужить на пользу такой растянутой колонне. Если через 4 месяца совместного плавания мы не научились верить друг другу, то едва ли научимся и к тому времени, когда Бог даст встретиться с неприятелем...(Я опускаю технические подробности, малоинтересные и малопонятные публике, не посвящённой в военное дело) Вчерашняя стрельба велась в высшей степени вяло и, к глубокому сожалению, обнаружила, что ни один корабль, за исключением "Авроры", не отнёсся серьёзно к урокам управления артиллерией при исполнении учений по планам...
Ценные 12-дюйм. снаряды бросались без всякого соображения с результатами попаданий разных калибров... Стрельба из 75-мм была также очень плоха; видно, на ученьях наводка по оптическим прицелам практиковалась "примерно", поверх труб... О стрельбе из 47-мм орудий, изображавшей отражение минной атаки, — стыдно и упоминать: мы каждую ночь ставим для этой цели людей к орудиям, а днём, всею эскадрою, не сделали ни одной дырки в щитах, изображавших миноносцы, хотя эти щиты отличались от японских миноносцев в нашу пользу тем, что были неподвижны"...
Так писал командующий эскадрой в своём приказе...
18 и 19 января опять ходили в море для стрельбы и маневрирования, после чего, ввиду разных мелких поломок и повреждений на судах, оказалось необходимым сделать перерыв, и следующий выход состоялся лишь 25 января. Этим и ограничилось обучение наших комендоров, так как дальше пришлось бы расходовать боевой запас. Надеялись, что вскоре придёт транспорт "Иртыш" и, может быть, привезёт сколько-нибудь снарядов и зарядов для практической стрельбы.
По существу, это было не обучение, но — экзамен. Человек, накануне поединка делающий несколько выстрелов в цель", — не учится, но только проверяет своё искусство... Каковы были полученные результаты?
Мне не хочется повторять перед читателями те горькие слова, которые я в своё время занёс в мой дневник. Возможно, что я был слишком требователен. Ограничусь краткими выдержками из приказов по эскадре, которые кажутся мне достаточно красноречивыми.
"18 и 19 января отряды снимались с якоря удовлетворительно, держались в сомкнутом строе кильватера почти хорошо, но повороты, даже последовательные, делали дурно. "Ослябя"... либо не попадал в струю, либо растягивал линию, стопоря одну машину, чем пугал "Сисоя" и "Наварина", которые поднимали шары (Поднятие шара (сигнал) означает уменьшение хода. Чем выше поднят шар, тем меньше ход. Когда шар поднят "до места" (доверху) — машина застопорена) и подолгу затем не приходили на расстояние... Строй фронта продолжает быть нашим камнем преткновения. Получается не строй, а безобразная толпа... Стрельба 18 и 19 января была несколько лучше стрельбы 13-го числа. Но в расходовании снарядов крупных калибров замечается всё та же непозволительная неосмотрительность... — 13 января с "Суворова", разошедшегося встречными курсами с "Донским", сделан был выстрел по щиту, показавшемуся под кормой "Донского", в расстоянии 6 кабельтовых за "Донским". Управляющий стрельбой на "Суворове" дал первому орудию некоторое расстояние — снаряд не долетел до "Донского" на 1/2 кабельтова и лёг очень влево так, что рикошетировал над "Донским". Следовало: вдруг прибавить к расстоянию не меньше 7 кабельтовых, чтобы получить перелёт, и резко изменить установку целика линий на 10, чтобы получить отклонение вправо. Но, несмотря на предостережение, данное результатом первого выстрела, для второго прибавлена была только 1/2 кабельтова на прицеле и оставлен без изменения целик. — Снаряд и попал прямо в мостик "Донского"... Это было, конечно, очень дурно, но впечатление, произведённое этим случаем, было совсем непозволительно: 19 января с трудом можно было заставить суворовских артиллеристов стрелять в промежутки между своими судами, хотя цель была на 20 кабельтовых дальше своих кораблей, что позволяло стрелять не только в промежутки, но и через головы своих. Следует иметь в виду, что при длинной линии кильватера может быть очень важно вовремя завернуть голову на 16 градусов R, чтобы сдвоить огонь по хвосту неприятельской встречной колонны, и что поэтому крайне необходимо научиться стрелять в промежутки между своими кораблями, как на параллельных курсах (общий случай стрельбы крейсеров), так и на встречных... Скорость стрельбы 18 и 19 января была ещё меньше, чем 13 января. Между тем, если 47-мм пушки всё ещё приходится употреблять для отражения миноносцев, то необходимо внушить офицерам и прислуге, что только дождём снарядов этого калибра может быть нанесён вред миноносцу..." (Приказ 20 января за 50)
"Маневрирование эскадрой 25 января было нехорошее — простейшие последовательные повороты на 2—3 румба, при перемене курса эскадры в строе кильватера, никому не удавались: одни при этом входили внутрь строя, другие выпадали наружу, хотя море было совершенно спокойно и ветер не превосходил 3 баллов... Повороты "всем вдруг" были особенно дурны... — Стрельба из больших орудий 25 января была бесполезным выбрасыванием боевых запасов... — Стрельба из мелких пушек, изображающая отражение минной атаки, была несколько лучше прежних только на судах I броненосного отряда. II отряд броненосцев и крейсера стреляли и на этот раз непозволительно" (Приказ 25 января за 71). Не довольно ли документов? Ведь это — официальный, сдержанный язык приказов. Что думали, что чувствовали те, кому предстояло в "безобразной толпе" судов, занятых "бесполезным выбрасыванием боевых запасов", встретиться с победоносной эскадрой, превосходящей их численно, хорошо обученной в мирное время, имевшей целый год боевого опыта и даже имевшей время отдохнуть, починиться и привестись в порядок?.. Тотчас по прибытии в Носи-бэ адмирал распорядился отправить обратно в Россию транспорт "Малайя", причинявший нам в пути столько задержек своими постоянными поломками. При отряде адмирала Фелькерзама оказалось ещё одно подобное же "сокровище" — транспорт "Князь Горчаков". От его услуг также решили отказаться.
Кто санкционировал фрахтовку этих пароходов? Неужели за те поистине бешеные деньги, которые им платились, нельзя было найти в Европе что-нибудь не только более сносное, но даже и очень хорошее!..
По верным приметам дела наши вообще обстояли неважно.
Сколько помнится, я уже говорил, что на некоторых судах находились монтёры, командированные фирмой "Сляби-Арко" для наблюдения за исправным действием аппаратов беспроволочного телеграфа (её системы), установленных на эскадре. Эти господа, согласно контракту, должны были сопровождать нас только до Angra-Pequena, но в начале похода многие из них, полные жажды приключений, неоднократно обращались к адмиралу с просьбами разрешить им остаться на более долгий срок, хотя бы даже на сокращённом содержании, причём указывали, что именно на театре военных действий их опыт и знания принесут наибольшую пользу. Некоторым это было разрешено. Теперь все они раздумали и заторопились домой. Равным образом потребовали расчёта и не пожелали идти дальше разные вольнонаёмные рестораторы и буфетчики, ещё в Кронштадте хорошо знавшие, что им предстоит, и даже выражавшие горячее желание побывать в бою.
На нашем кормильце — пароходе "Esperance" — начали, что ни день, ломаться рефрижераторные машины. Их экстренно чинили средствами "Камчатки", но чем дальше, тем повреждения становились серьёзнее. Комиссия под председательством флагманского механика не имела точных данных для того, чтобы установить наличие злого умысла, однако подозрения были, и весьма основательные. После всякого исправления машины пускались в ход в присутствии комиссии, всесторонне ею испытывались, всё оказывалось благополучным, затем — вдруг (через день-два) необъяснимая поломка. Кроме того, пароход был снят прямо с линии Аргентина — Лондон, прямо с работы по перевозке замороженного мяса, вовсе не был каким-нибудь старьём, — его покупало не главное управление торгового мореплавания, не Морское министерство, а чисто коммерческий человек для эксплуатации в собственных интересах... Как бы то ни было, вследствие частых приостановок действия рефрижераторных машин температура в трюмах "Esperance" всё повышалась. Мясо начало оттаивать и портиться. Наконец дальнейшая борьба со злом оказалась невозможной. Свыше 700 тонн (около 45 000 пудов) оттаявшего и испортившегося мяса пришлось выбросить за борт, a "Esperance" отправить во Францию.
Так крысы и тараканы покидают жилище, которому грозят гибель и разрушение...
Не только в кругу приятелей, в кают-компаниях кораблей, где меня принимали как старого знакомого, но и за столом адмирала я никогда не упускал случая рассказать и подтвердить примерами, насколько, на основании боевого опыта под Артуром, миноносцы современного типа оказались мало отвечающими прямому своему назначению. Действительно, нельзя было не признать, что в качестве судов активного минного флота они сделали очень немного. Даже "атаку врасплох" 26 января, и ту можно ли было считать удачной? — При таких исключительно благоприятных условиях, когда, казалось бы, следовало ожидать безнаказанного уничтожения если не всей, то большей части эскадры, — всего три подбитых корабля!..
Зато, когда те же миноносцы, в силу обстоятельств, применялись как охранные, дозорные и тралящие суда, как мелкие разведчики и минные заградители, — они оказали обеим сторонам немалые услуги. При выполнении этого рода службы, до войны, по положениям мирного времени, вовсе не входившей в круг их деятельности, им очень часто приходилось вступать в открытый артиллерийский и даже минный (пуская мины по поверхности) бой друг с другом, и многие из этих лихих схваток доставили их участникам почётное звание или почётную память героев.
Думаю, я был прав, полагая, что именно в этом направлении следует тренировать миноносцы, состоявшие при эскадре. Конечно, с точки зрения кабинетной стратегии и транзундской тактики такое учение являлось непростительной ересью, а потому действовать приходилось осторожно. Однако не без успеха.
В 10-х числах января миноносцы, следовавшие при отряде адмирала Фелькерзама и прибывшие в Носи-бэ хромыми и увечными, починились, а 15 января состоялся двухсторонний маневр на такое задание:
Эскадра, обозначенная одним кораблём — "Светланой" — в качестве её головного, — выходит из Носи-бэ для следования на Восток, причём имеет сведения, что где-то, в группах окрестных островов, скрываются неприятельские миноносцы, намеревающиеся атаковать её при первом удобном случае, а потому в сторону подозрительных пунктов она высылает разведочно-охранный отряд из "Жемчуга" и 1-го отделения миноносцев; 2-е отделение миноносцев (неприятель), заранее ушедшее в море, прячется в укромном месте и караулит проход эскадры, намерения которой и момент выхода известны ему тоже только приблизительно (через шпионов); задача первых — предупредить внезапную атаку, а явную отразить открытой силой; задача вторых — уловить благоприятный момент для атаки.
Не буду описывать самого маневра и вдаваться в оценку его выполнения, скажу только, что он возбудил интерес не только непосредственных его участников, но и всей эскадры. Судили, рядили, спорили, вообще несколько очнулись от той апатии, которая мало-помалу распространялась всё шире и шире... К сожалению, этот маневр оказался первым и последним. Впереди был намечен целый ряд ему подобных, но они не осуществились ввиду... повреждений, необходимых работ и, главное, — из опасения "напрасного" изнашивания на полных ходах и без того надорванных механизмов наших миноносцев... Выгрести против этого течения оказалось мне не под силу...
Что касается траления, то после неудачной попытки в Бельте, вызвавшей много острот и снисходительно-иронических замечаний, мне всё же удалось настоять на своём, и ещё 2 декабря, в Angra Paquena, был издан циркуляр с подробными описанием и чертежами трала артурского образца и с инструкцией организации тралящего каравана из миноносцев. Тралы предписывалось изготовить теперь же, средствами кораблей 1-го ранга при содействии "Камчатки", чтобы, тотчас по соединении с отрядом адмирала Фелькерзама, можно было начать тренировку миноносцев в незнакомом им деле. Однако и по приходе в Носи-бэ циркуляр этот оставался мёртвой буквой; провести его в жизнь оказывалось не так-то просто, пока я не спохватился, что всё дело в фирме: не проходит под моим флагом — надо пустить под чужим.
Действительно, как только делом заинтересовался контр-адмирал Фелькерзам, как только он, по приказу начальника эскадры, принял на себя руководство всей организацией и во всей полноте власти начал без стеснений командовать флагманскими минёрами — исчезли всякие трения и всё начало быстро налаживаться. Не только траление, но и постановка мин заграждения с миноносцев, которую до того считали каким-то артурским бредом!..
Дело пошло успешно, насколько позволяли почти постоянные поломки и повреждения в механизмах наших миноносцев.
Вероятно, ввиду такого плачевного их состояния и, может быть, под впечатлением моих рассказов о том, какое широкое применение давали под Артуром японцы своим минным катерам, — адмирал приказал из наших минных катеров образовать два отряда: I — из шести новейшего типа — и II — из восьми более старых и тихоходных. Оба отряда были отданы в моё-распоряжение.
— Позаймитесь с ними. Авось пригодятся! — говорил адмирал. — Кстати, и на эскадре получатся отражать атаки. Наши миноносцы для этого ворошить нельзя — того гляди, окончательно поломаются и не дойдут до места.
24 января я впервые собрал свою флотилию, никогда до того соединённо не плававшую. Это первое наше выступление ознаменовалось происшествием, которое "было бы смешно, когда бы не было так грустно".
Перед самой войной, осенью 1903 г., у нас решено было ввести новый свод сигналов (солидная комиссия работала над его составлением больше 5 лет). Книги этого нового свода не успели доехать до Порт-Артура, так как он уже был отрезан, но попали во Владивосток, и ими же была снабжена вторая эскадра.
Ещё при выходе из Либавы я обращал внимание тех, кому ведать надлежит, на то обстоятельство, что, встретившись с артурской эскадрой, мы будем говорить на разных языках, но меня успокоили, сказав, что на всякий случай захвачены и старые книги. Впрочем, с падением Порт-Артура возможность затруднения была радикально устранена.
Но вот что случилось на самой второй эскадре: при спешном её снаряжении корабли получили шлюпочные сигнальные книжки (сокращённый и упрощённый свод сигналов, ничего общего не имеющий с судовыми сигнальными книгами) нового издания, а приложения к ним, содержащие так называемые эволюционные сигналы, отпечатать в новой редакции не успели. Оказалось, что в новой книжке и в приложении к старой тем же сочетаниям флагов соответствуют значения, ничего общего между собой не имеющие.
Как только моя флотилия в назначенный час собралась у "Суворова", я сел на мой флагманский катер и по эволюционному своду (приложение к старой книжке) сделал сигнал: "Быть в строе кильватера". Велико было моё удивление, когда со спуском сигнала все мои катера вместо того, чтобы чинно вступить в своё место, дали полный ход и бросились врассыпную, кто куда!.. Они заглянули в новую книжку, а там этот сигнал значил: "Осмотреть берег"... Не без труда удалось собрать разбежавшуюся компанию...
На "Суворове" сначала изумились, но затем, сличив новую книжку и старое приложение, поняли, что вышло недоразумение. Много смеялись... В результате пришлось отдать приказ по эскадре: спрятать новое, но неполное издание под замок и впредь пользоваться старым со всеми его приложениями.
Мелочь?.. — но какая характерная!
А если бы подобный случай имел место в виду неприятеля?..
В последующие дни — опять перерыв моего дневника, но на этот раз не как результат угнетённого состояния духа, а просто — за недостатком времени, так как с утра до ночи я возился со своей флотилией. Это был хороший, бодрый период. Во-первых — нашлось своё дело, занявшись которым можно было встряхнуться, отогнать от себя чёрные мысли; во-вторых — по чести сказать — мои молодые капитаны были как на подбор, не знали усталости, не признавали слова "невозможно", и если бы Бог дал добраться до неприятеля, то они, наверно, что-нибудь да сделали бы; в-третьих — не только никто на меня не косился, не считал, что я вторгаюсь в пределы его компетенции, но даже наоборот — готовы были оказать всякое содействие — пусть, мол, забавляется на свободе своими игрушками и не мешает нам священнодействовать по рецепту, выработанному под "шпицем"...
1 февраля всей эскадрой ходили в море, где, разделившись на два отряда, маневрировали друг против друга, как бы в бою, но по заранее составленному и объявленному приказом плану. Вышло "не особенно замечательно, но все-таки хоть что-нибудь", как закончил я в моем дневнике описание этого маневра. К вечеру, перед возвращением в Носи-бэ, к нам присоединились ожидавшиеся со дня на день "Олег", "Изумруд", "Днепр-1", и "Рион" (бывшие — "Петербург" и "Смоленск") и миноносцы — "Громкий" и "Грозный".
Два слова по поводу беспроволочного телеграфа на эскадре. Привожу выдержку из приказа от 1 февраля за 83:
"На транспортах "Корея" и "Китай" установлены маркониевские станции беспроволочного телеграфа с коротким рангоутом, с простой проводкой. На всех прочих судах эскадры, кроме миноносцев, поставлены станции "Сляби-Арко" с высоким рангоутом, с огромной сетью. На "Урале" есть мощная станция, также "Сляби-Арко", претендующая действовать на расстояние 500 миль и более... За всё время станция "Корея" принимала прежде всех прочих телеграммы с расстояния в 90 миль, тогда как до сего времени ни один из наших кораблей не мог разбирать телеграмм на расстояниях, превышающих 65 миль. И сегодня, 1 февраля, в 6 1/2 утра, станция "Корея" приняла первой, с расстояния 60 миль и стоя за горой, телеграмму "Олега", которую не могла принять мощная станция "Урала", хотя именно на последнюю было возложено поручение войти в переговоры с "Олегом" ещё со вчерашнего дня, и несмотря на то, что между "Уралом" и "Олегом" не могло быть в это время не только земли, но даже ни одного рангоута". Оставалось только благодарить технический комитет, пренебрёгший испытанной системой "Маркони" и снабдивший нас аппаратами "Сляби-Арко", которые должны были действовать ещё лучше...
За неделю беспрерывных дневных учений моя маленькая флотилия так спелась, что можно было приступить к выполнению дальних ночных экспедиций и маневров, среди которых, конечно, главную роль играли внезапные атаки на эскадру. Оказалось, что этой последней действительно следовало "получиться", как выразился адмирал, и даже очень. Красноречивее всего говорят об этом его приказы, в которых по поводу каждого такого ученья напоминаются различные правила и приёмы, рекомендуемые при отражении ночной минной атаки. Нельзя допустить, чтобы эти правила были неизвестны личному составу, но дело в том, что знать, как надо действовать, — это одно, а уметь применить своё знание на практике — совсем другое. Никакое самое тщательное изучение вопроса в тиши кабинета не может дать того, что даётся опытом, т. е. знания ремесла. С течением времени дело понемножку налаживалось; подбираться к эскадре незамеченными, отвлекать её внимание фальшивыми атаками становилось всё труднее.
5 февраля было для меня днём большого огорчения. Несмотря на уверения минёров, что их часть в полной исправности, я настоял, чтобы с минных катеров произвели учебную стрельбу минами. Стрельба была произведена, конечно, днём, при штиле, с расстояния 5 кабельтовых. Не говорю про второй отряд (там всё устройство было старого образца — им и Бог простит), но при стрельбе с 6 новых, по последней (одобренной техническим комитетом) модели построенных и вооружённых катеров, — результаты оказались нижеследующие:
Выпущено 7 мин. Одна — не пошла вовсе. Одна — начала кружиться, временами выскакивая на поверхность и серьёзно угрожая катерам, которые спасались от неё бегством. Две — махнули куда-то далеко вправо, а одна — влево. Наконец, две пошли удовлетворительно. Это среди бела дня, при полном спокойствии и души, и моря!.. Хороши мы были бы, выступив с таким оружием против неприятеля в условиях настоящей ночной атаки! — Непонятный случай... Может быть, оттого, что немного покачивает?.. Приёмные испытания в Ревельской гавани прошли отлично... — недоумевал флагманский минёр.
— То-то и есть, что тут не гавань! Покачивает!.. Да можетбыть, когда атаку придётся вести, так "валять" будет! Уж лучше старая шестовая мина, чем этакий самообман! Уж там, коли Бог пронёс, коли дорвался и ткнул — дело сделано! А здесь... — таранить, что ли? Или из пистолета стрелять в броненосец?.. Маги и волшебники... Транзунд заел!
Он, кажется, обиделся.
Впрочем, это изречение — "Транзунд заел!" — было не моё. Им не так давно, в присутствии многих свидетелей, разразился адмирал в ответ на доклад, что всё "обстоит благополучно" и хотя ничего не выходит, но правила, "предписанные инструкцией", в точности соблюдены.
Пять дней, вернее — пять суток, вместо обучения маневрированию занимались делом совсем необычным. Пренебрегая перунами технического комитета, без разрешения которого ни йоты не могло быть изменено в принятых образцах, — судовые механики и минёры при ближайшем участии офицеров, командовавших катерами (ещё бы — ведь им-то и придётся идти в атаку!), изобретали, спорили, даже ссорились, подпиливали, наращивали, отгибали, пригибали... — но в результате — мины начали ходить исправно, а это было все, что требовалось.
8 февраля всей эскадрой, со вновь присоединившимися, вышли в море для двухстороннего маневрирования ("Иртыша" всё ещё не было, и стрелять было нечем). Начали по плану, как прошлый раз, но когда затем адмирал решил попытаться в дальнейшем развитии боя предоставить своим противникам — адмиралу Фелькерзаму и адмиралу Энквисту — полную свободу действий, руководствуясь лишь общим заданием, то... вскоре же ему пришлось собрать (не без труда) рассеявшиеся отряды эскадры и остаток дня посвятить выполнению простейших эволюции, из которых строй фронта и пеленга, повороты "все вдруг" — по-прежнему оставались нашим камнем преткновения.
Почти накануне боя... Как всё это было горько и обидно...
— Ну, оптимист, — подошёл ко мне лейтенант С. — Всегда, для всех находите слово ободрения... — Что скажете?
Я только пожал плечами...
