Впечатление от прибытия "самотопов". — Спешные сборы в последний поход. — Два слова о здоровье. — "Умри, но пересади адмирала!" — Кое-что из разговоров с лейтенантом С. — По поводу мечтаний о временной базе. — С кем — "с нами" или "с ними" — был "Бог браней". — Выбор пути во Владивосток. — Соображения навигационные. — Соображения тактические: внезапность, наличие всех сил в решительный момент, нравственный элемент, вопросы снабжения[править]
Присоединение к эскадре отряда небогатовских "самотопов" (как их называли люди, на них же служившие) уже не подняло новой волны энтузиазма, не дало нового импульса к победе духа над физической усталостью... В моем дневнике подробно описана эта встреча. Торжественно. Почти до слез. Всё радовались, ликовали. Но в чем была основа радости, ликования? — "Мы стали сильнее; пойдём, уничтожим дерзкого врага!" Так, что ли? — Нет! не это! — Так, может быть, думали герои, восседавшие на мягких креслах под шпицем Адмиралтейства и совершавшие боевые походы между Петербургом и Кронштадтом...
Не то было на эскадре. — Нет!.. — В 3 часа дня 26 апреля, когда отряд Небогатова присоединился к нам, все радовались, все поздравляли друг друга, но... не с прибавкой сил, не с укреплением надежды одолеть неприятеля, а с предвидением скорого разрешения томительного ожидания... — "Наконец-то!"
Если бы вместо отряда Небогатова появилась в виду нас японская эскадра, — возможно, что её встретили бы с не меньшей, если не с большей радостью.
Таково было настроение.
Адмирал издал, собственноручно и единолично написанный, приказ, долженствовавший ознаменовать радостное событие, способствовать подъёму духа... Но каким деланым, каким неискренним вышел этот приказ (от 26 апреля за 229), как мало походил он на то огненное слово, которое было брошено толпе в Виго перед угрозой встречи с 28 английскими броненосцами, на ту задушевную речь, которая была сказана в день Рождества, у берегов Мадагаскара...
В течение четырёх суток, которые Небогатов провёл, притаившись в Port Dayotte, а мы бродили в море, ему надлежало не только погрузиться углём, пополнить запасы материалов, провизии и проч., но также (и это главное) всесторонне ознакомиться с приказами и циркулярами, изданными на эскадре и содержавшими в себе различные схемы перестроения и подготовки к бою в зависимости от того, с какой стороны появится неприятель, руководящие указания для действия артиллерии и т. п. Вся эта литература была дополнена заранее составленными и немедленно изданными приказами, определяющими роль III броненосного отряда (так был назван отряд адмирала Небогатова. "Мономах" отошёл из-под его команды и был зачислен в крейсерский отряд адмирала Энквиста). Надо ли упоминать, что, разумеется, в тот же день, 26 апреля, полные экземпляры всех этих приказов и циркуляров, заранее приготовленные, были переданы не только адмиралу Небогатову и его штабу, но и командирам, старшим офицерам и в кают-компании вновь присоединившихся судов. Собирать их, пояснять и рассказывать им всё своими словами — не было возможности, так как не было времени. Ведь прежде всего являлось необходимым принять уголь, запасы и материалы, так как ежечасно мог прийти Жонкьер, и хотя с душевным прискорбием, но всё же попросить о выходе. Да так и случилось: 1 мая "Guichen" был свидетелем окончательного удаления эскадры от берегов, появившись (намеренно или случайно) в виду как раз в тот момент, когда вся "армада" уже находилась в море и строилась в походный порядок. Наш искренний доброжелатель был таким образом избавлен от грустной необходимости "просить честью". Наоборот, мог (верю, что от души) посылать нам по беспроволочному телеграфу наилучшие свои пожелания счастливого плавания и успеха в предстоящем бою.
О каких-нибудь учебных маневрированиях, стрельбе совместно с III броненосным отрядом — и речи быть не могло. Что касается стрельбы, то "во-первых — не было снарядов..." В отношении маневрирования, что возможно, предполагалось, если представится случай, выполнить на походе. Учиться было поздно, когда не сегодня завтра бой...
Два слова о... здоровье (странная тема?). Благодаря мерам, принятым для поддержания наилучшего питания и условий жизни, на которые адмирал категорически приказал "ничего не жалеть", общее санитарное состояние эскадры было вполне удовлетворительно. 10 000 людей, запертых в железных коробках, полгода в тропиках — и никаких эпидемических заболеваний. Одно сказывалось — переутомление. На этой почве заболевания были довольно часты. У меня нет под рукой статистических данных, и я могу привести примеры только из личных наблюдений на "Суворове", не доверяя памяти по отношению сведений о других судах, так как в моем дневнике о них ничего не записано.
Адмирал, как я уже говорил, прихварывал ещё на Мадагаскаре. После двух дней, проведённых в постели, с которой он встал не столько благодаря помощи докторов, как силой собственной воли, он вообще плохо выглядел, а в дни, следовавшие за периодами особого возбуждения, напряжения сил, заметно приволакивал ногу. По внешности от него, выражаясь простонародным жаргоном, оставались "кожа да кости". У флаг-капитана на подходе к Аннаму случилось какое-то "лёгкое" кровоизлияние в мозгу, причинившее "частичный" паралич, не мешавший, однако, исполнению служебных обязанностей (боюсь, доктора обвинят меня в неточности терминов. Виноват — не занёс в мой дневник латинских слов, которые сообщали их коллеги на "Суворове"). Флагманский штурман, полковник Ф., последнее время питался исключительно жидкой или мягкой, тщательно размельчённой пищей. Лично он, по своим субъективным ощущениям, был уверен, что у него рак пищевода, доктора же, в дружеской беседе, констатировали аневризм, создающий впечатление набухания и сужения пищевода (Та же болезнь обнаружилась у старшего минёра лейтенанта Б., ветерана предыдущей войны, серьёзно раненного при взятии Таку). Второй старший флаг-офицер, лейтенант С. (не надо смешивать с первым старшим флаг-офицером, тоже С. — моим товарищем), вообще слабого здоровья, вынужден был, по рецепту докторов, прибегать к опиуму и морфию. Сколько знаю, в одном с ним положении был и флагманский минёр лейтенант Л. Даже здоровяк на вид флаг-офицер лейтенант Н. прибегал к медицинской помощи и, когда его спрашивали: "Что за дрянь вы глотаете?" — отвечал: "Для душевного спокойствия и от бессонницы местные эскулапы прописали что-то бромистое!.." Из числа судовых офицеров добрая треть числилась пациентами, и все по болезням с такими мудрёными латинскими названиями, что, не занеся их своевременно в мой дневник, сейчас решительно не берусь приводить на память.
Изумительную, если можно так выразиться, жизнеспособность проявлял командир "Суворова", капитан 1-го ранга И. Убеждённый сторонник того взгляда, что мы идём на верную гибель, он, решив этот вопрос бесповоротно, как бы закрыл глаза на будущее и жил исключительно настоящим моментом, весь отдавшись заботе о своём корабле, о своей команде.
— Как погибать? Перевернувшись или нет, от снарядов, от мины, от ядовитых газов, от ран, от задушения, от потопления — это от Бога и от начальства! А мы своё дело сделаем! Безусловно, вся сила огня на "Суворов"! Раскатают, как пить дать! Но я уж распорядился, внушил и старшему офицеру, и всем старшим лейтенантам, которым придётся, по очереди, вступать в командование "за выбытием" начальства из строя, чтобы помнили твёрдо: подходит конец "Суворову" — умри, но пересади адмирала на исправный корабль. Без "него" — всё пропало!.. Одного только боюсь — соваться будет зря, и в первую же голову его-то и ухлопают!.. Тогда — кранкен!
Так говорил этот человек, которого я, несмотря на обвинения в беспечности, даже в легкомыслии, которые многими против него взводились, — не могу не признать идеальным типом солдата...
Наиболее тяжкую утрату несла эскадра в лице контр-адмирала Фелькерзама, высокообразованного, дельного и деятельного моряка и, что всего важнее, друга и товарища, единомышленника и сотрудника адмирала Рожественского. Он ещё был жив в момент присоединения к нам отряда контр-адмирала Небогатова, но положение его было безнадёжно, и дни — сочтены...
Этот — не выдержал. К нему судьба была милостивее, чем к его старому товарищу. Он не был свидетелем разгрома эскадры, и гроб его, поставленный перед судовым образом "Осляби", покоится на дне Японского моря вместе с броненосцем, может быть, и до сих пор ещё сохранившим его адмиральский флаг, оставленный на нем и после смерти флагмана, чтобы спуском его не произвести тягостного впечатления на личный состав эскадры...
За время "скитания" (кстати сказать, оно обошлось нам около 20 000 тонн угля, не считая расхода смазочных и прочих материалов) в долгие часы томительного, вынужденного досуга я особенно сошёлся с лейтенантом С. В тех условиях, в которых протекало наше существование, кажется, оба мы радостно ухватились за полузабытую товарищескую связь, за общие воспоминания о пяти годах, проведённых на той же школьной скамье. Среди этих бесед я узнал многое, что до того всё ещё составляло для меня тайну, как для "чужого" в штабе. Возможно, что узнал даже больше, чем другие "природные" штабные чины, так как среди них безусловно один С. мог считаться в "первой степени посвящения".
Конечно, многое и теперь ещё не может стать достоянием гласности, так как могло бы иметь влияние на ход современных событий, зато об иных фактах, о которых наши "стратеги", с видом людей широко осведомлённых, успели уже написать столько вздору, является совершенно необходимым сказать правду, а это возможно лишь при условии — не считаться с канцелярской тайной, поскольку она касается исключительно прошлого и поскольку раскрытие её не может принести вреда в настоящем.
Я узнал, что по первоначальному плану адмирала (во время сборов и выхода второй эскадры) целью похода ставилась деблокада Порт-Артура и совместные действия с первой эскадрой. При этом, так как японцы в деле миноносца "Решительный" самым грубым образом нарушили нейтралитет Чифу, а до того не менее бесцеремонно действовали в Чемульпо, — решено было не считаться с нейтралитетом этих портов и, базируясь на Чифу, войти в связь с Порт-Артуром. Расстояние между этими портами всего 70 миль, а потому транспорты, вспомогательные суда, исправляющиеся боевые суда и т. п. были бы прикрыты от покушений неприятеля самой эскадрой, оперирующей в столь ограниченном районе. Для поддержания своего господства на море японцам, в составе 4 броненосцев и 8 броненосных крейсеров, пришлось бы вступить в решительный бой с первой эскадрой — 6 броненосцев и 1 броненосный крейсер и со второй — 7 броненосцев ("Нахимов" и "Донской" не в счёт) при вполне возможной поддержке со стороны владивостокского крейсерского отряда. От исхода этого боя зависела бы участь кампании.
Если бы (что, впрочем, маловероятно) японцы не решились на такую ставку "ва-банк" и хотя временно скрылись бы в свои порта, то Порт-Артур, хотя бы тоже на время, был деблокирован, мог быть снабжён всем необходимым, а затем флоту предстояло действовать сообразно ходу операций на суше, т. е. либо содействовать освобождению Порт-Артура, причём осаждающие превратились бы в осаждённых, либо, предоставив подкреплённый провизией и боевыми припасами Порт-Артур собственным его силам, перейти во Владивосток и, опираясь на эту базу, искать встречи и решительного боя с японским флотом, чтобы утвердить своё господство на море и тем отрезать японскую армию от метрополии.
При наших обычаях план этот, бывший секретом для офицеров второй эскадры, вряд ли мог оставаться тайной для наших недоброжелателей за границей. Новые, дополнительные правила к декларации о нейтралитете, пресловутый "гулльский инцидент" и шум, поднятый около него, — не являлись ли они отчаянными попытками предотвратить возможность осуществления этого плана?.. Почти наверно — да.
С падением Порт-Артура (и даже раньше) — с момента гибели первой эскадры Тихого океана — план этот рушился сам собою. Адмиралом был предложен другой — единственный, по его мнению, целесообразный — немедленное движение вперёд с отборными судами, чтобы, пользуясь временным из-за долгой боевой службы ослаблением японского флота, прорваться во Владивосток и оттуда, не имея силы для нанесения решительного удара, вести партизанскую войну, "действуя на путях сообщения неприятеля". Для такой задачи силы могли бы быть достаточными... Предложение это не встретило сочувствия. Решено было послать второй эскадре подкрепления, которые могли бы возместить утраченное содействие первой, возложив на эту "армаду" задачу — овладеть (с Божьей помощью) морем, т. е. разбить японский флот в решительном бою... Напрасно адмирал совершенно открыто, en Unites lettres, доносил, что присоединение к его эскадре старых, неисправных судов он считает "обузой", что с теми силами, какие есть в его распоряжении (и с "обузой", имеющей прибыть), он "НЕ ИМЕЕТ НАДЕЖДЫ" овладеть морем... Петербургские стратеги на основании точного подсчёта суммы "боевых коэффициентов" судов эскадры находили, что она и сейчас уже "имеет надежду на успех", а если к этой сумме прибавить ещё некоторое слагаемое, то получится "уверенность" в успехе...
Трудно сказать, были ли японцы в курсе этих переговоров?.. Может быть. Но, может быть, просто, имея достоверные сведения от своих агентов об истинной боевой ценности той "третьей эскадры", которую мог бы выставить Балтийский флот, они с искренним удовольствием читали вдохновенные статьи г. Кладо, вводившего в заблуждение русское общество, а чего доброго, и лиц, стоящих у власти... Так или иначе — весьма знаменательно, что японцы ни непосредственно, ни через добрую свою союзницу (Англию) не приложили никаких стараний к сокращению времени нашей (более 2 месяцев) стоянки в Носи-бэ...
В то же самое время адмирал получал и чисто деловые предостережения: иметь в виду не обременить своим прибытием владивостокский порт с его скудными запасами и ремонтными средствами (ведь его "не успели" оборудовать должным образом к началу войны), а также не рассчитывать особенно на Сибирскую дорогу, которая "с трудом удовлетворяет нуждам сухопутной армии"... Другими словами, предлагалось не только разбить неприятеля и открытой силою пройти во Владивосток, но ставилась и другая задача: если на овладение морем вы "не имеете надежды", то, прорываясь во Владивосток, захватите с собой и средства для ведения партизанской войны.
Я говорил уже, что адмирал "сделал, что мог" — донёс о тех планах, которые он считал единственно осуществимыми, и смело заявил, что "не имеет надежды" выполнить возложенную на него задачу — овладеть морем. Тем не менее осуществление этой задачи было ему указано с помощью... Божией и тех подкреплений, которые будут высланы... Тут уж не поспоришь!..
Правда, была сделана одна отчаянная попытка — удрать от "обузы"... Увы! — не удалось! Вот случай, когда можно было по чистой совести назвать телеграф проклятым изобретением!..
В то время, как мы негодовали, или, выражаясь морским жаргоном, "травились", в Петербурге наши бумажные стратеги в тиши кабинета составляли планы. Моряки только по мундиру (случайно им присвоенному) беззастенчиво морочили людей, вовсе в морском деле несведущих, создавали стратагемы, развёртывали перспективы, не имевшие под собой никакой почвы, кроме самомнения их изобретателей и простодушного доверия слушателей.
Вести транспортный флот мимо Японии, возлагать на эскадру задачу не только быть ежеминутно готовой вступить в решительной бой с сильнейшим противником, но ещё и конвоировать транспорты было до такой степени нелепо, что даже стратеги Маркизовой лужи не осмеливались высказаться за такое решение вопроса. Казалось, был один выход, и за него радостно ухватились, о нем говорили и тогда, и после войны, задним числом. Это — обосноваться, устроить временную базу в каком-нибудь промежуточном пункте, оставить там транспорты, всё лишнее и, налегке, идти искать решительного боя; в случае удачи — очищения дороги хотя бы на короткий срок — воспользоваться этим временем и всей "армадой" проследовать во Владивосток; в случае неудачи — отступить на свою временную базу, пополнить запасы и... — действовать, сообразно обстоятельствам.
Не буду перечислять здесь всех проектов пресноводных моряков, среди которых встречались и столь смехотворные, как указание на Петропавловск (Камчатский), отрезанный от мира не только в смысле телеграфа, почты и путей сообщения, но даже и климатическими условиями (там весна — царство туманов) или овладение о-вами Бонин-сима, где нельзя найти удобной якорной стоянки не только для эскадры, но даже и для небольшого отряда боевых судов. Эти прожектёры достаточно ясно показали грубое незнакомство с лоцией, с умением разобраться в морских картах, достаточно обнаружили, что, берясь решать военно-морские вопросы, познания свои черпают из учебника географии Смирнова (для младших классов гимназий) и подкрепляют их лишь беглым просмотром географического атласа всего света издания Ильина.
Как я сказал уже, план, хотя бы самого кратковременного утверждения на промежуточной базе, — являлся, до известной степени, выходом из отчаянного положения, в котором находилась эскадра, имевшая перед собой задачу, успешное осуществление которой зависело почти исключительно от помощи сил небесных, а по слабому человеческому разумению было просто невозможно.
Об этом плане немало говорили и, конечно, ещё больше думали на эскадре. Адмирал в предвидении возможности такого оборота дела, чувствуя, что, несмотря на все его донесения, Петербург упорно держится правила — "Нам лучше знать, что и как", — давно уже наметил себе опорным пунктом Чусанский архипелаг, лежащий на подходе к Шанхаю с юга и находящийся от Японии в расстоянии около 500 миль. Рейды этого архипелага могли бы свободно вместить флот вдвое больше нашего, а главное, в тактическом отношении были превосходны в смысле лёгкости организации обороны на случай внезапного нападения (Прошу не смешивать Чусанский архипелаг с группой Седельных островов, как это делают малосведущие в морской географии. Седельные острова были бы для такой цели вовсе непригодны). Были и другие подходящие места на китайском побережье, как например Nimrod Sund.
Все эти расчёты на китайские воды пришлось оставить ввиду полученного адмиралом официального уведомления, что, забывая про Чемульпо и Чифу, Англия принимает на себя обязательство охраны нейтралитета территориальных вод Китая, и буде он окажется нарушенным, готова поддержать его вооружённой силой. Ни много ни мало — угроза войной, и адмирал Рожественский был глубоко прав, указывая в заключении письма своего, напечатанного в "Новом Времени" (21 декабря 1905 г.), что за спиной японской эскадры стояла английская.
Таким образом, на китайские воды был наложен запрет. Французское правительство, как известно, прилагало все усилия к скорейшему и окончательному изгнанию эскадры из своих территориальных вод; об английских, американских — и говорить нечего; оставалось поискать, не найдётся ли подходящего местечка в водах, принадлежащих самой Японии, конечно, при условии, что водвориться в нем можно без больших потерь. Бонин-сима, Лиу-киу, Мияко-сима, порта Формозы — говорить о них могли только люди, не умеющие читать морских карт, никогда не заглядывавшие в лоцию Тихого океана (Есть такие книги, издания английского Адмиралтейства). Единственный подходящий пункт был рейд Mono на Пескадорских о-вах (в Формозском проливе). Но, как я упоминал уже, японцы не оставили его своим вниманием: подходы к нему были минированы; на прилежащих островах возведены временные укрепления, вооружённые осадной артиллерией и снабжённые гарнизоном. Овладевать этой базой пришлось бы с бою. Допустим, что силы небесные, отступившиеся от нас при Цусиме, в данном случае оказали бы нам полное содействие, и мы утвердились бы в Mono, не потеряв ни одного корабля и понеся самый незначительный урон в рядах десанта, высаженного для овладения берегом.
Во всяком случае, некоторая, быть может, весьма значительная, часть нашего боевого комплекта снарядов была бы израсходована, а пополнить его не представлялось возможности... Между тем идти в бой с сильнейшим противником, не имея полного комплекта боевых припасов, довольно... рискованно (конечно, бумажные стратеги и внимания не обращали на такую мелочь). Допустим, однако, что и с этим можно было бы помириться. Но дальше? От Mono до Владивостока без малого полторы тысячи миль, а до Корейского пролива без малого тысяча миль. Могла ли эскадра, опираясь на эту базу и отправляясь в поход для действий в Японском море, оставить её без прикрытия, без десанта на береговых укреплениях, которые пришлось бы вооружить пушками, снятыми с судов, без отряда судов, охраняющего подходы с моря? Конечно, нет! В противном случае на другой же день по удалении эскадры новоявленная база со всеми запасами была бы в руках японцев, и для этого было бы достаточно батальона солдат, перевезённого с Формозы, и небольшого отряда минных судов, или даже вспомогательных крейсеров. Вернувшись, в случае неудачи, эскадра встретила бы не друзей, а врагов и оказалась бы совершенно бесприютной, лишённой даже своей плавучей базы — транспортов... Значит, оставлять охрану? Какую именно? Конечно, устарелые суда. Но если командующий эскадрой доносил, что даже и в полном составе он "не имеет надежды" овладеть морем, т. е. одержать победу в решительном бою, то при разделении сил эта задача являлась ещё менее осуществимой! Кажется, ясно?
Патентованные стратеги, заботившиеся не о чести русского имени, а лишь о том, как бы своими псевдонаучными соображениями оправдать предвзятые решения своих покровителей, полагали иначе... Впрочем, у них заранее была подготовлена лазейка: "Если вы действительно не имели надежды на победу в открытом бою, а не пугали только, так и оставили бы здесь то, что считали обузой, а сами прорывались бы во Владивосток! Обуза сыграла бы роль оттяжки японских сил!.. Но ведь этот план — прорыв — предлагался ещё четыре месяца назад, когда японская эскадра была обессилена почти годичной тяжёлой боевой службой, а наша эскадра рвалась в бой! Зачем же тогда эти два месяца томительного ожидания на Мадагаскаре и ещё более томительный месяц скитания у берегов Аннама, подорвавшие силы личного состава? Зачем посылка этих "подкреплений", обречённых сделаться дешёвыми призами для японцев, бесплатной премией к первой эскадре, забранной в Порт-Артуре?.. Разве думали об этом люди, основной мыслью которых было — "угодить" и "не прогневить", а главной заботой — в случае чего, сухим из воды выйти... Теперь, когда случилось худшее, чем можно было ожидать, когда всякий другой выход, грозивший не столь полным разгромом, кажется почти успехом, они пользуются своей лазейкой, но воображаю, какой вопль поднялся бы с их стороны, если бы адмирал тогда принял подобное решение! Как они кричали бы о преступном разделении сил, о гнусном предательстве товарищей, брошенных, обречённых в жертву и т. д...
Впрочем, довольно об этих господах. История вынесет им свой беспристрастный приговор.
В таких обстоятельствах что оставалось делать? Одно только — до конца исполнить свой солдатский долг: повинуясь приказанию, "идти овладевать морем" — идти, хотя бы и "не имея надежды" достигнуть успеха собственными силами. Единственная надежда, какая была, это на помощь Божию... Может быть, туман, свежая погода помогут проскочить незаметно? Может быть, Бог нашлёт затмение на всегда бодрого и деятельного врага?.. Плохо верилось... Помните, у Пушкина:
Тесним мы шведов рать за ратью, Бледнеет слава их знамён, И Бога браней благодатью Наш каждый шаг запечатлён...
В этой войне благодать "Бога браней" запечатлевала шаги японцев. Помимо их превосходства в смысле лучшей подготовки, организации, снабжения и проч., и сам "случай" всегда был на их стороне: "Петропавловск" наткнулся на такую же минную банку, как и "Победа", но первому удар пришёлся против минного погреба, детонировавшего на взрыв, а последней — против полной угольной ямы; первый погиб, вторая только получила крен 4 градуса и без посторонней помощи под собственными машинами вошла в гавань для исправления... Наконец, и с "Петропавловска" спаслись многие офицеры, спасся великий князь Кирилл Владимирович и командир броненосца, стоявшие перед катастрофой рядом с адмиралом, но Макаров погиб... А 28 июля? Снаряд, убивший адмирала Витгефта, разве не был счастливым снарядом? Ведь "Миказа" тоже потерпела, и сильно, немногим меньше "Цесаревича", а Того не получил даже царапины!.. А в том же бою, сбитые верхушки обеих мачт "Пересвета", вследствие чего адмирал князь Ухтомский не мог делать сигналов, видимых всею эскадрой? Это — не счастье? Или скажут, что это были прицельные хорошие выстрелы, что так и хотели сделать? Нет! В этой войне не оправдал себя старый клич земли русской — "с нами Бог!" — Бог был "с ними"...
Надежда на счастливый случай, на благоприятные условия погоды, способствующие незаметному прорыву, на оплошность неприятеля — являлась весьма смутной. Но другой не было.
Смею думать, вряд ли на эскадре находились люди (кроме разве зелёной молодёжи), которые рассчитывали бы на успех в решительном, открытом бою. Наоборот, были такие, которые утверждали, что японцы, глубоко уверенные в своём превосходстве, не только не станут мешать, но даже готовы помочь нам достигнуть Владивостока, имея целью заблокировать нас там, а по взятии крепости получить вместе с ней, в виде бесплатной премии, вторую эскадру по образцу того, как это блестяще удалось им исполнить в Порт-Артуре. Стоя на этой точке зрения, командир "Олега" на одном из совещаний предлагал адмиралу держать пари на крупную сумму, что если мы пойдём во Владивосток, то японцы, обнаружив наше намерение, всячески будут уклоняться от боя даже в случае неожиданной встречи. Адмирал не принял заклада, сказав, что с его стороны это было бы явным грабежом. Он держался противного мнения. Он считал, что японцы примут все меры к тому, чтобы не допустить нас до нашей базы, где мы можем отдохнуть, поправиться, починиться, оставить всё лишнее, реорганизовать отряды, после чего борьба с нами будет много серьёзнее. А так как в руках их было и превосходство сил и организации, то решительный бой по пути во Владивосток являлся неизбежным. Оставалось избрать этот путь, руководствуясь соображением, где легче будет проявиться Божьей помощи и где, в случае отказа с этой стороны, мы всё же будем в наименее скверном положении. Заранее прошу извинения у моих читателей, что вынужден остановиться на этом вопросе и рассмотреть его более подробно: уж слишком много вздору написано по этому поводу господами, самозванно выступившими в роли авторитетов военно-морского дела.
Дорога во Владивосток, во всяком случае, лежала через Японское море, находившееся в то время всецело в руках неприятеля, так как владивостокский отряд не проявлял, да и не мог проявить никаких признаков жизни. Это было нам достоверно известно. В Японское море вели 4 пути (не считая мелководного Татарского пролива), а именно: Корейский пролив — между южной оконечностью Кореи и Японским архипелагом, разделённый о-вом Цусима на два рукава — западный и восточный, Сангарский пролив — между о-вами Ниппон и Иезо и Лаперузов пролив — между о-вами Иезо и Сахалин (См. карту Японского и Жёлтого морей).
Единственным для нас шансом на успех было: внезапность появления и дурная погода, которою мы могли бы воспользоваться для скрытия своего движения (туман) или как препятствием для боя (свежий ветер, волна, крупная зыбь). Который же из путей?
О Сангарском проливе говорить нечего. Кажется (буду справедлив), даже малосмысленные "стратеги" и те о нем не заикались. Это узкость, имеющая между мысами при входе и выходе всего 9—11 миль, а если мерить по "чистой" воде, т. е. между прибрежными опасностями, то фарватер суживается местами до 7 миль. Сильное течение. Словом — и в мирное время, при тумане или ненастье, препятствующем видеть берега (днём) или маяки (ночью), не только эскадра, но даже и одиночный корабль мог решиться на проход им лишь в случае крайней необходимости. К тому же на северном берегу (Иезо) японский военный порт Муроран, а на южном (Ниппон) — такой же порт Аомори. Идти этой дорогой было бы шествовать на заклание (Опыт Владивостокской эскадры говорил о другом).
Корейский пролив к западу от Цусимы — если не узкость, то всё же что-то в этом роде, так как на протяжении 40 миль пути материк и прилегающие к нему отдельные о-ва южнокорейского архипелага приближаются к Цусиме на расстояние до 25 миль. Сколько помнится, и на эту дорогу "стратеги" указывать не решались.
Оставалось два пути: Корейский пролив к востоку от Цусимы и Лаперузов пролив.
И тот и другой имеют общий характер (наглядно выражаясь) системы двух воронок, соединённых узкими концами и круто раскрывающихся в обе стороны. Наикратчайшее расстояние между мысами Крильон (Сахалин) и Соя (Иезо) — 22 мили, но на SO от Крильона в дистанции 11 миль лежит пренеприятный "Камень Опасности", едва возвышающийся над поверхностью воды и поднимающийся круто, сразу с большой глубины, так что лот не может предупредить о приближении к нему. Обстоятельство крайне опасное при плавании в тумане, фактически уменьшающее ширину пролива почти вдвое. Что касается восточного рукава Корейского пролива, то в самой узкой его части — между южной оконечностью Цусимы и островом Икисима — расстояние 25 миль, причём никаких подводных или надводных опасностей не имеется; проход совершенно чист вплотную к берегам. Кроме того, раструб восточной воронки Лаперузова пролива выходит не в океан, а в Охотское море и, так сказать, упирается в Курильскую гряду, которую, идя с океана, необходимо пересечь, чтобы достигнуть самого пролива. Люди, плававшие в водах Дальнего Востока (просят не смешивать с отбывавшими ценз), по личному опыту хорошо знают, а не-плававшие из лоции могут узнать, что такое Курильская гряда, особенно в весенние месяцы. Это царство тумана, про который моряки говорят: "Как молоко"...
Нашей "армаде", которая, даже в ясную погоду, при наилучших условиях плавания, с трудом сохраняла некоторое подобие строя, предстояло, идя в "молоке", пересечь Курильскую гряду, пройти неширокими (в смысле чистой воды) и плохо обследованными проливами между островами, удачно попасть в воронку Лаперузова пролива, счастливо миновать Камень Опасности и, выйдя на простор Японского моря, следовать во Владивосток (Насколько всё это просто, наилучшей иллюстрацией может служить судьба нашего приза, парохода "Ольдгамия", который именно этим путём был отправлен во Владивосток. Вёл его опытный моряк коммерческого флота Т., имевший помощников по своему выбору. Он не попал в пролив, влетел на камни острова Урупа и был сожжён, чтобы не достаться японцам). Прошу заметить, что в данный момент я разбираю вопрос с точки зрения чисто навигационной, оставляя в стороне всякие соображения о возможных действиях со стороны японцев.
На подходе к Корейскому проливу никаких опасностей не было. Воронка его, в сторону Жёлтого моря, развёртывается свободно во всю ширь последнего, равно как и в восточном направлении с 25 миль быстро переходит на 75 (здесь именно и разыгрался бой), а дальше — в Японское море. Есть где разгуляться (Стыдно сказать, но "из песни слова не выкинешь", почти через два года после боя при Цусиме мне пришлось слышать, как на заседании одного почтенного общества один почтенный лектор сравнивал этот бой с Саламинским сражением (!), искренне убеждённый, что и он происходил в "узкости", куда корабли нашей эскадры "втягивались один за другим" (!), тогда как неприятель пользовался полной свободой маневрирования... О, милые соотечественники! кто вас до такой степени одурачил, что вам даже в голову не приходит справиться с картой и прикинуть расстояние циркулем? Лень, или... разучились, или уж так привыкли слепо верить всему, что напечатано с одобрения начальства?..). Возможное течение строго на учёте. Безопасность плавания, в смысле навигационном, обеспечена. Чем гуще туман, чем хуже погода, тем лучше для нас. Здесь, на этом просторе, они — наши верные союзники. А там, на севере, — враги. И, Бог весть, какой враг страшнее — они или японцы... Так говорили старые, поседевшие на своём ремесле штурмана.
Теперь — вопросы тактики.
Внезапность. — Где вероятнее было осуществить этот принцип? — Предпринять поход кругом Японии через Лаперузов пролив с тем, хотя бы через меру, усиленным запасом угля, который имели суда эскадры, представлялось невозможным. — Значит, необходима подгрузка в пути. — Где же? — В море? Но Тихий океан в широте Японии — это не тропики, где погода расписана по календарю на целый год; здесь можно было неделями выжидать и все-таки не выждать благоприятных условий для погрузки в океане. Такой мелочью, конечно, могли пренебрегать стратеги Маркизовой лужи, но мы, моряки, должны были учитывать это обстоятельство. Если в море грузиться нельзя, надо идти к берегу, зайти в бухту или хотя бы прикрыться каким-нибудь мысом... — Где же? У какого берега? — Конечно, у японского, так как другого нет... — Но ведь тогда какая же внезапность? Карты раскрыты, маршрут наш в точности определился, и если даже, преодолев все навигационные трудности, счастливо "взяв все барьеры", ускользнув милостью Божией от ловушек, поставленных нам в проливе, мы выйдем в чистое море, — здесь, лицом к лицу, нас встретит японский флот в полном составе, весёлый, бодрый, готовый к бою.
Между тем, подгрузившись последний раз у северной оконечности Формозы (где погода всё ещё держится по календарю) и по возможности заметая следы, мы могли через трое суток после того появиться в Корейском проливе. При некоторой удаче мог быть осуществлён принцип внезапности и с большим вероятием, нежели при походе Лаперузовым проливом, где было не одно, а много "если" (До известной степени это предположение осуществилось. Из официальных японских донесений явствует, что 12 и 13 мая всякий след эскадры был потерян японцами. В ночь на 14 мая адмирал Того, стоя с главными силами "близ Фузана" (очевидно, в Мазампо), совершенно не знал о месте нашего нахождения и ждал известий одинаково как с юга, так и с севера. Только в 4 ч. 25 мин. утра 14 мая японский вспомогательный крейсер "Синано-мару", бродя наудачу, случайно в тумане едва не столкнулся с одним из наших госпитальных кораблей, шедших позади эскадры. Опознав их (что было нетрудно, благодаря их окраске, установленной на Гаагской конференции, — белая труба, белый борт с продольной красной полосой и с огромным красным крестом), он, весьма естественно, решил, что они следуют за эскадрой, и действительно, пройдя несколько вперёд по их курсу, открыл наши главные силы, о чем и донёс немедленно.
Чем объяснить этот факт? Сказать, что это результат правильно поставленной разведочной службы? Полноте! Туман суживал горизонт до двух миль, а на сотни миль Корейского пролива у японцев было всего 16 разведчиков. Пройди "Синано-мару" через тот же пункт на 10 минут позже, и он ничего бы не увидел... Нет! Здесь, как и во всей этой несчастной войне, нельзя с глубокой горечью не сознаться, что Бог был не с нами.). Наличие всех сил в решительный момент. Заметая следы (это удалось), подходя прямо с океана и направляясь в широкий раструб Корейского пролива, мы имели полное основание надеяться вступить в него в полном составе, никого не растеряв ни на каменьях, ни от мин, набросанных по пути, ни от минных атак. При следовании Лаперузовым проливом, с предварительным проходом через Курильскую гряду, такая надежда была бы... по меньшей мере крайне слабой.
Допустим, однако же (это допущение особенно облюбовано нашими "стратегами", охотно пророчествующими задним числом), что, избрав путь через Лаперузов пролив, мы снискали бы расположение сил небесных, имели бы случай беспрепятственно погрузиться углём в море; при проходе между Курильскими островами невидимая рука, своевременно и на срок нам необходимый, отдёрнула бы туманную завесу, а затем вновь накрыла бы ею тайну нашего плавания и т. д. Но в самом горле пролива, между мысами Крильон и Соя, нас же открыли бы наконец! Ведь не что-нибудь, не иголка в стоге сена, а целая эскадра!.. Пусть даже такое счастье, что только открыли, но не сумели бы, или не успели бы, причинить никакого вреда (Как выяснилось впоследствии, у японцев для наблюдения за северными проливами и охраны их был отряд под командой контр-адмирала Накао. Вряд ли удалось бы пройти безнаказанно, т. е. без потерь). От Лаперузова пролива до Владивостока дистанция 515 миль — ровно столько же, как от Владивостока до Мазампо, где, по последним сведениям, находился Того (он и действительно оказался там). Допустим, что нам "повезло", что стоя здесь и поджидая нас с юга, он получает краткую телеграмму: "Русская эскадра в полном составе проходит между мысами Крильон и Соя". Он, даже не слишком торопясь, снимается с якоря и, обладая эскадренной скоростью, в пол-тор'а раза превосходящей нашу, выходит нам на пересечку... В результате — всё тот же решительный бой за обладание морем, без которого нельзя добраться до Владивостока.
В чем же выгода так охотно, задним числом, проповедуемого похода через Лаперузов пролив? В наилучшем случае, при осуществлении всех многочисленных "если бы", — то же, что и при выборе ближайшего и удобнейшего в навигационном отношении пути через Корейский пролив, — решительный бой со всем японским флотом.
Нравственный элемент. Кроме того, не говоря уже о гибельном влиянии, которое мог бы оказать на полу надорванные физические силы личного состава резкий переход от 6-месячного пребывания в тропиках к холодным туманам Охотского моря, где даже в конце июня встречаются плавающие льды, — огромное значение в деле выбора пути играл учёт "настроения", господствовавшего на эскадре, того "нравственного элемента", на который тактика рекомендует начальнику обращать особое внимание.
Я неоднократно указывал на причины, приведшие личный состав эскадры в состояние, близкое к полной деморализации. Не буду повторять их, скажу лишь, что если эскадра ещё существовала как нечто целое, то она держалась исключительно верою в своего начальника, в его несокрушимую энергию. Однако же мне казалось (может быть, я ошибаюсь), что и эта спайка начинала сдавать... — Передержали!.. — Если даже у офицеров порою вырывались безнадёжные возгласы вроде: "Хоть бы пришли японцы и утопили!" — то как разгадать, что творилось в глубине масс, в душе этих 12 000 и физически, и нравственно переутомлённых людей? Этот глухой ропот, который слышался кругом, это недовольство, выражавшееся нелепыми, дикими вспышками, — не являлись ли они результатом инстинктивного, не определяемого словами, но ясно чувствуемого сознания, что "дальше — так нельзя", что "на бой — ещё хватит, но на ожидание — нет"...
Мне невольно приходили на память тяжёлые минуты из времён Порт-Артура, когда казалось — вот-вот из недр тёмной толпы, мало осведомлённой в тонкостях военного дела, живущей не рассудком, но сердцем, вдруг криком вырвутся те безумные слова, те чудовищные подозрения, о которых пока только шепчутся по углам: "Измена! Начальство нас продало!"
Может быть, здесь это было бы формулировано иначе. Может быть, здесь заговорили бы: "Куда ведут? Опять не в бой? Долго ли ещё? Когда же конец? Измором взять хотят, что ли?.."
С этим необходимо было считаться.
Решение было принято. Путь избран — Корейский пролив.
В надежде (довольно слабой) отвлечь внимание неприятеля от этого пункта, вызвать, может быть, разделение его сил, — решено было с дороги послать вперёд, к восточным берегам Японии "Кубань" и "Терек" для крейсерских операций на подходах к Токийскому заливу с востока (из Америки) и с юга (из Гонг-Конга). Появление их в этом районе при успешной (в смысле демонстративном) деятельности вполне естественно могло бы вызвать предположение, что дерзость такого поведения объясняется близким присутствием главных сил эскадры, следующей кругом Японии и направляющейся к Ла-перузову проливу.
К сожалению (не берусь судить, по каким причинам), крейсера эти ничем не проявили своего присутствия у берегов Японии. Японцы даже и не подозревали, что они бродят поблизости...
Немалое затруднение создавалось также заботливым предупреждением Главного морского штаба: не обременять собою скудно снабжённого и оборудованного владивостокского порта и не рассчитывать на подвоз по сибирской дороге. С одной стороны, элементарные правила тактики предписывали идти в бой налегке и, уж конечно, не иметь при эскадре транспортов, стесняющих её действия, с другой — это любезное предостережение. Послать транспорты во Владивосток в качестве обыкновенных блокадопрорывателей — значило бы заведомо предать их в руки японцев, стерегущих все подходы к нему. Взять всю ораву с собою, вести под своей охраной — недопустимо с тактической точки зрения. Отправить их в нейтральный порт с тем, чтобы, в случае удачного завершения предприятия, диверсиями из Владивостока прикрыть их прибытие в указанные сроки? Было бы недурно. Но в случае, скажем, не полной неудачи, а хотя бы значительных потерь и повреждений, из-за которых на более или менее значительный срок эскадра будет лишена возможности предпринять подобную диверсию, — как быть в этом случае? Как обойтись это время, "не обременяя порта и не рассчитывая на железную дорогу?" Приходилось идти на компромисс. Адмирал решил так: боевым судам принять запасов и материалов, сколько позволяет вместимость имеемых для того помещений (Эти помещения (погреба, кладовые) устраиваются на военных судах с таким расчётом, чтобы можно было главнейших запасов и материалов принять на 4-месячную кампанию, но так как всегда имеется некоторый запас места, то кое-чего можно принять и на больший срок — до 6, даже до 8 месяцев.); на транспорты "Анадырь", "Иртыш" и "Корея" (самые крупные и надёжные, с ходом 14 узлов) перегрузить возможно большее количество запасов, необходимых в первую голову, — мины, материалы для ремонта боевого вооружения, запасные части механизмов и т. п.(К тому же в своих трюмах эти три транспорта (огромного водоизмещения) имели в общем более 15 000 тонн угля, т. е. количество, достаточное для одной погрузки полного запаса всей эскадрой); с плавучей мастерской "Ксения" передать на "Камчатку" все, что флагманские инженер-механики и корабельные инженеры найдут полезным, до станков включительно, сдав в обмен, для освобождения места, все, что не будет признано насущно необходимым; лучшим мастеровым "Ксении", буде окажутся желающие, предложить перевестись на "Камчатку", а с последней убрать худших и таких, что неохотно идут на театр военных действий; 6 транспортов отослать в Сайгон; 7 транспортов и плавучую мастерскую "Ксения" отослать в Шанхай.
Три вышеназванные отборные транспорта и "Камчатка" должны были следовать при эскадре и разделить судьбу её в попытке достигнуть Владивостока. Кроме них, решено было взять с собой буксирные и водоотливные пароходы "Русь" и "Свирь" для буксировки и оказания помощи судам, потерпевшим в бою или от мин, а также госпитальные корабли "Орёл" и "Кострома". Транспорты, отправленные в Сайгон и Шанхай, должны были, тотчас по прибытии, принять полные грузы угля и других припасов и материалов от известных агентов и быть готовыми, с получением условной телеграммы, к немедленному выходу в море на указанное рандеву.
В то время мы ещё не изверились окончательно в международном праве. Нам в голову не приходило, что наши транспорты, обыкновенные пароходы под коммерческим флагом, могут быть, под давлением Англии, "интернированы" в нейтральном порту, что госпитальные суда могут быть забраны как призы, отведены в неприятельский порт и лишены возможности выполнять своё прямое и единственное назначение — оказывать помощь раненым и утопающим...
Вот каковы были, насколько мне известно, мотивы принятых решений.
1 мая тронулись в путь. Чтобы не утомлять внимания читателей подробным перечнем судов, скажу кратко, что походная диспозиция (дневная и ночная) имела в общем тот же характер, как и на подходе к берегам Аннама.
Транспорты, пришедшие с адмиралом Небогатовым, вошли в отряд нашего транспортного отряда, заменив те четыре, что были отправлены в Сайгон. "Мономах" поступил в крейсерский отряд адмирала Энквиста, а четырём броненосцам приказано было идти в замке эскадры, в строе фронта. Последнее не без особого умысла: хождение в строе фронта — наилучший приём практического обучения соблюдать своё место согласно эскадренной диспозиции. Дальше, как и обычно на походе, мой дневник становится немногословным, кратко, но точно отмечающим события в строгой их последовательности. Позволю себе, для этих дней, возможно ближе придержаться к нему, давая лишь самые необходимые пояснения некоторым фразам, малопонятным по их отрывочности.
