._Illustration_p._0.jpg)
ЭТО происходило въ Англіи, лѣтъ 250 тому назадъ, когда во главѣ англійскаго народа стоялъ знаменитый полководецъ Оливеръ Кромвель. Онъ правилъ страною какъ король, хотя и не захотѣлъ называть себя королемъ, а принялъ названіе лорда-протектора, т.-е. покровителя, а въ войскѣ считалъ себя только главнокомандующимъ.
Въ то время въ англійской арміи подъ начальствомъ Кромвеля служилъ полковникъ Мейферъ. Это былъ самый молодой полковникъ во всей арміи: ему исполнилось только тридцать лѣтъ. Несмотря на свою молодость, онъ считался опытнымъ и испытаннымъ воиномъ, такъ какъ свою военную карьеру началъ семнадцатилѣтнимъ юношею. Онъ участвовалъ во многихъ битвахъ и сраженіяхъ, шелъ шагъ за шагомъ впередъ и храбростью добился высокаго чина. Но вдругъ его постигъ жестокій ударъ, который долженъ былъ положить конецъ его счастливой жизни.
Былъ долгій зимній вечеръ; на дворѣ было темно и бушевала буря; въ комнатѣ царило печальное молчаніе. Полковникъ и его молодая жена, изливъ другъ другу все свое горе, сидѣли молча передъ каминомъ, смотрѣли на огонь и чего-то ждали. Молодая женщина часто поглядывала въ сторону двери и содрогалась при каждомъ шорохѣ.
У нихъ былъ одинъ ребенокъ, семилѣтняя дочь Эбби. Она должна была сейчасъ войти, чтобы пожелать родителямъ спокойной ночи. Полковникъ, вспомнивъ это, сказалъ тихо женѣ:
— Вытри глаза и постарайся быть спокойной ради нея. Забудемъ на время то, что неизбѣжно должно свершиться.
— Я постараюсь забыть это, но только сердце мое разрывается отъ тоски, — отвѣтила жена.
— Мы должны покориться судьбѣ и терпѣливо перенести то, что насъ ожидаетъ. Господь справедливъ. Воля Его святая.
— Да, но какъ я ни стараюсь примириться съ этою ужасною ожидающею насъ судьбою, мнѣ это не удается… Ахъ, если-бы я могла велѣть моему сердцу молчать, но вѣдь я въ послѣдній разъ жму и цѣлую твою дорогую руку!
— Тише, она идетъ!
На порогѣ показалась маленькая фигурка въ длинной ночной рубашечкѣ; цѣлая масса кудрей обрамляла крошечную головку и ниспадала на плечи ребенка. Она подбѣжала къ полковнику, вскочила къ нему на колѣни — и горячіе поцѣлуи осыпали кудрявую головку.
— Папа, не цѣлуй меня такъ крѣпко, ты растреплешь мои волосы.
— Прости, милая, мнѣ очень жаль, не сердись на меня!
— Да я не сержусь, папа, но я хотѣла-бы знать, серьезно-ли тебѣ жаль, что ты растрепалъ меня?
— Посмотри сама, Эбби, какъ мнѣ жаль, — и онъ закрылъ лицо руками и сдѣлалъ видъ, что плачетъ.
Дѣвочкѣ стало жалко, что она причинила такое горе своими словами, и, отнимая руки отъ лица отца, она приговаривала:
— Не плачь, папа. Я не хотѣла тебя обидѣть!
Вдругъ она разглядѣла сквозь пальцы, что онъ совсѣмъ не плачетъ, и воскликнула:
— Гадкій, ты не плачешь, ты только притворяешься. Я пойду къ мамѣ и никогда больше не приду къ тебѣ!
Она хотѣла соскользнуть съ его колѣнъ, но онъ удержалъ ее:
— Нѣтъ, оставайся, дорогая, я прошу у тебя прощенія и въ наказаніе сдѣлаю все, что ты прикажешь. Ну, чего-же ты хочешь?
Этимъ дѣло было улажено: личико ребенка вновь озарилось улыбкой. Ласково теребя отца, дѣвочка потребовала въ наказаніе «сказку».
Вдругъ…
Родители затаили дыханіе и прислушались. Шаги! Все ближе, ближе, громче и громче, потомъ они прошли мимо и затихли вдали.
Они облегченно вздохнули, и отецъ проговорилъ:
— Сказку ты желаешь? Какую? веселую?
— Нѣтъ, папа, лучше страшную.
Полковникъ старался убѣдить Эбби выслушать лучше веселую сказку, но дѣвочка не захотѣла и настаивала на томъ, чтобы отецъ разсказалъ ей непремѣнно страшную сказку.
— Нельзя всегда разсказывать веселыя сказки, — сказала она. — Няня говоритъ, что людямъ далеко не всегда бываетъ весело. Правда это, папа?
Мать грустно посмотрѣла на дочку. Отецъ-же ласково замѣтилъ:
— Да, это правда, дорогая! На свѣтѣ бываетъ и горе. Это очень грустно, но это такъ.
— Ну, тогда разскажи, папа, сказку про горе, только такую страшную, чтобы мы дрожали отъ страха и думали, что горе случилось съ нами. Мама, сядь ближе и держи меня за руку; вмѣстѣ намъ не будетъ такъ страшно. Теперь начинай, папа!
— Хорошо, дитя мое. Я начинаю. Жили-были три полковника… — Я знаю полковниковъ: вѣдь ты тоже полковникъ. Ну, разсказывай дальше!
— Во время одного сраженія они совершили преступленіе противъ дисциплины...
Незнакомое слово «дисциплина» удивило дѣвочку: она подняла голову, посмотрѣла на отца и спросила:
— Дисциплина? Что это такое? Это ѣдятъ?
Родители невольно улыбнулись; отецъ отвѣтилъ:
— Нѣтъ, дитя мое. Дисциплина это извѣстные порядки, которымъ обязанъ подчиняться и исполнять каждый воинъ, какъ солдатъ, такъ и офицеръ. Вотъ эти три полковника нарушили эти порядки; они ослушались приказанія. Имъ велѣно было сдѣлать видъ, что они нападаютъ на непріятеля, чтобы отвлечь его вниманіе и дать возможность главнымъ силамъ собственной арміи отступить, а они увлеклись, не исполнили того, что имъ было приказано, по-настоящему напали на непріятеля, разбили его и обратили въ бѣгство. Главнокомандующій разсердился на ихъ непослушаніе и, хотя онъ призналъ ихъ очень храбрыми, но все-же предалъ ихъ суду.
— Главнокомандующій — это Кромвель, папа?
— Да.
— Я видѣла его, папа! Онъ часто проѣзжалъ мимо нашего дома верхомъ во главѣ солдатъ, и мнѣ казалось, что онъ всегда на кого-то сердитъ и всѣ боятся его… Только я не боюсь его: на меня онъ всегда смотрѣлъ такъ ласково!
— Ахъ, ты, дорогая болтунья! Слушай-же сказку. Полковниковъ признали виновными, а затѣмъ арестовали и привезли въ Лондонъ, гдѣ ихъ отпустили на короткое время домой, чтобы они могли проститься съ родными…
Опять шаги; всѣ прислушались. Нѣтъ, мимо. Молодая женщина прислонилась къ мужу, чтобы скрыть взволнованное лицо.
— Ну, вотъ, они прибыли въ Лондонъ сегодня утромъ…
Глаза ребенка широко раскрылись отъ изумленія.
— Какъ, папа, такъ это не сказка, а правда?
— Да, дорогая!
— Какъ я рада! Это гораздо интереснѣе. Продолжай, папа. Мама, милая, что съ тобою, ты плачешь?
— Ничего, дорогая, я… подумала о бѣдныхъ родныхъ.
— Не плачь, мама, все хорошо кончится, всѣ сказки хорошо кончаются. Разсказывай дальше, папа, чтобы скорѣе узнать, какъ все прошло и какъ они опять были счастливы. Вотъ слушай, мама!
— Раньше, чѣмъ отпустить домой, ихъ повели въ крѣпость.
— О, я знаю крѣпость. Ее видно отсюда. Ну, папа!
— Въ крѣпости ихъ судили и признали, что они совершили большое преступленіе, не исполнивъ приказанія. И военный судъ рѣшилъ разстрѣлять ихъ.
— Убить, папа?
— Да.
— Ахъ, гадкіе люди! Мама, ты опять плачешь? Не плачь, увидишь, все будетъ хорошо. Ты скорѣе разсказывай, папа, ты очень медленно разсказываешь.
— Я знаю, но я долженъ думать при этомъ.
— Не думай, прямо разсказывай, какъ было.
— Хорошо. И такъ три полковника...
— Ты знаешь ихъ?
— Да, милая... И такъ три полковника были приговорены къ смертной казни. Всѣ кругомъ были очень огорчены и даже самимъ судьямъ было жаль, и они пошли къ главнокомандующему и стали просить его помиловать ихъ, если-же нельзя помиловать всѣхъ троихъ, то, по крайней мѣрѣ, казнить только одного вмѣсто троихъ. Главнокомандующій остался непреклоненъ, говоря, что они не исполнили своего долга, ослушались приказанія своего начальника и должны быть наказаны для примѣра другимъ. Онъ позвалъ осужденныхъ и спросилъ, какъ-бы они поступили на его мѣстѣ, и всѣ трое сказали, что они сами сознаютъ, что заслуживаютъ смерти за ослушаніе. Это тронуло главнокомандующаго, онъ подумалъ съ минуту и сказалъ: «Пусть они кинутъ жребій, который рѣшитъ, кому изъ троихъ надо умереть; остальные-же двое пусть останутся живы».
— Ну, и что-же, папа, они кинули жребій? Который-же долженъ изъ нихъ умереть, — бѣдный?
— Нѣтъ, они отказались.
— Отчего, папа?
— Они сказали, что тотъ, кому выпадетъ жребій, пойдетъ на смерть добровольно, значитъ, совершилъ-бы самоубійство; они-же всѣ трое христіане, а Св. Писаніе запрещаетъ самимъ распоряжаться своею жизнью. Они лучше согласны умереть всѣ трое, разъ судъ постановилъ казнить ихъ.
— Какъ это казнить?
— Это значитъ — разстрѣлять.
Опять шаги! Или это вѣтеръ? Нѣтъ, то дѣйствительно шаги, бой барабановъ, звуки трубъ...
— Откройте — именемъ закона! — раздается громкій голосъ за дверью.
— Папочка, солдаты, я люблю солдатъ! Дай я впущу ихъ, позволь мнѣ. Она соскочила съ колѣнъ, подбѣжала къ двери и открыла ее настежь:
— Войдите, войдите. Папа, это гренадеры! Я знаю гренадеровъ!
Отрядъ вошелъ и выстроился въ линію, офицеръ отдалъ честь. Полковникъ молча всталъ и отвѣтилъ тѣмъ-же; жена его, блѣдная какъ смерть,
._Illustration_p._9.jpg)
Одно объятіе, долгое, безконечное, и, оторвавшись отъ жены и ребенка, полковникъ всталъ во главѣ отряда. Раздалась команда:
— Впередъ, въ крѣпость!
Полковникъ рѣшительными шагами направился къ выходу, за нимъ послѣдовала стража.
Когда дверь захлопнулась за ними, Эбби, обращаясь къ матери, сказала:
— Видишь, мама, какъ все хорошо кончилось, я говорила тебѣ! Папа пошелъ теперь въ крѣпость къ бѣднымъ полковникамъ — освободить ихъ.
— Бѣдное мое невинное дитя! — прошептала несчастная мать, прижимая къ себѣ ребенка.
На слѣдующее утро несчастная жена полковника, сраженная горемъ, слегла въ постель. Доктора и сидѣлки чередовались у ея кровати; Эбби не пускали въ комнату матери, ей велѣли играть въ дѣтской и не безпокоить больную.
Одѣвшись въ теплое платье, Эбби выбѣжала на улицу: ей пришло въ голову, что отецъ въ крѣпости и не знаетъ о томъ, что мать заболѣла — надо предупредить его.
Какъ-разъ въ это время Кромвель потребовалъ къ себѣ судей. Онъ стоялъ среди комнаты, суровый и нахмуренный, ожидая, чтобы они заговорили.
— Мы пытались ихъ уговорить, — произнесъ одинъ изъ судей, — мы умоляли ихъ, но они упорно отказываются. Они не хотятъ тянуть жребія и предпочитаютъ лучше умереть всѣ трое.
Лицо Кромвеля омрачилось, онъ молчалъ.
— Хорошо, — проговорилъ онъ послѣ долгаго раздумья, — пусть-жо кто-нибудь другой броситъ за нихъ жребій. Пошлите за ними и проведите ихъ въ комнату рядомъ, поставьте ихъ лицомъ къ стѣнѣ, свяжите имъ руки назадъ. Когда ихъ приведутъ, пришлите мнѣ сказать.
Оставшись одинъ, Кромвель позвалъ къ себѣ дежурнаго и приказалъ ему привести перваго ребенка, котораго онъ встрѣтитъ на улицѣ.
Тотъ вышелъ. Едва онъ переступилъ порогъ, какъ встрѣтилъ Эбби. Онъ привелъ ее въ комнату.
Дѣвочка сейчасъ-же подошла ближе и, узнавъ Кромвеля, при имени котораго дрожали не только простые смертные, но даже самые знатные люди государства, нисколько не стѣсняясь, влѣзла ему на колѣни и сказала:
— Я знаю васъ, вы лордъ-протекторъ Кромвель! Я видѣла васъ раньше, когда вы проѣзжали мимо нашего дома. Всѣ васъ боялись, только я не боялась: вы всегда ласково смотрѣли на меня, помните это? Вы вѣдь меня помните? На мнѣ было надѣто красное пальто и спереди голубые шнурки. Помните?
Улыбка озарила суровое лицо Кромвеля.
— Мнѣ очень жаль, малютка, но я долженъ сознаться, что…
Эбби не дала ему докончить.
— Значитъ, вы забыли. А вотъ я васъ не забыла.
— Мнѣ совѣстно, но теперь я обѣщаю, что никогда уже не забуду тебя больше. Даю тебѣ въ этомъ честное слово. Ты простишь меня? Будемъ друзьями?
— Хорошо, я васъ прощаю, хотя я не понимаю, какъ это вы могли меня забыть. Вы, вѣроятно, очень разсѣянный; впрочемъ, и я иногда бываю разсѣянна. Но меня всегда прощаютъ, потому что знаютъ, что я желаю исправиться. Я васъ прощаю, потому что я увѣрена, что вы исправитесь. Да кромѣ того я увѣрена, что вы добрый, но только прижмите меня къ себѣ покрѣпче, такъ, какъ мой папа.
— Съ удовольствіемъ, дитя мое. Ты напоминаешь мнѣ мою маленькую дочку. Она была такая-же добрая, нѣжная и ласковая дѣвочка, какъ и ты… Она также никого не боялась, шла ко всѣмъ и невольно заставляла каждаго любить себя. Она сиживала у меня часто на рукахъ, какъ ты теперь, и, какъ ты, изгоняла изъ моего сердца заботу и тоску. Мы всегда были вмѣстѣ и играли вмѣстѣ съ ней. Эго было давно, давно…
— Вы любили ее очень, очень?
— Еще-бы! Я дѣлалъ все, что она приказывала.
— Какой вы добрый, поцѣлуйте меня!
— Охотно, съ радостью, и притомъ два раза. Вотъ этотъ поцѣлуй тебѣ, а этотъ моей покойной крошкѣ. Ты можешь теперь тоже приказывать мнѣ, какъ она, я буду слушаться тебя.
Эбби захлопала отъ радости въ ладоши, но въ ту же минуту за дверью послышались мѣрные шаги.
— Солдаты, солдаты! Я хочу видѣть ихъ.
— Сейчасъ, малютка, подожди: я тебѣ дамъ порученіе.
Въ эту минуту вошелъ офицеръ, почтительно поклонился и доложилъ:
— Они здѣсь, генералъ!
Затѣмъ онъ поклонился и вышелъ. Кромвель подошелъ къ столу и досталъ оттуда три восковыхъ кружка, которые въ старину печатали на важныхъ бумагахъ: два кружка бѣлыхъ, одинъ ярко-красный. Этотъ послѣдній долженъ былъ принести смерть одному изъ осужденныхъ.
— Какіе славные кружки! Это для меня?
— Нѣтъ, дорогая! Эго для другихъ. Посмотри въ другую комнату, тамъ ты увидишь трехъ
._Illustration_p._15.jpg)
Эбби исчезла за портьерой, и Кромвель остался опять одинъ.
«Это навѣрное самъ Богъ внушилъ мнѣ счастливую мысль предоставить ребенку избрать того, кто долженъ быть казненъ, — подумалъ онъ, — теперь я увѣренъ, что болѣе достойные останутся въ живыхъ».
Между тѣмъ малютка, очутившись въ другой комнатѣ, съ любопытствомъ поглядывала на солдатъ и на три неподвижныя фигуры у стѣны. Вдругъ лицо ея озарилось радостной улыбкой; она прошептала:
— О, одинъ изъ нихъ — папа, я его узнала. Я дамъ ему самый красивый кружокъ!
Затѣмъ она весело подбѣжала ближе къ связаннымъ людямъ и, положивъ въ руку каждаго по кружку, просунула подъ руку отца свою головку и сказала:
— Папа, папа, посмотри, что я тебѣ дала.
Онъ посмотрѣлъ на красный кружокъ и упалъ на колѣни, сжимая въ объятіяхъ дитя, ставшее его палачомъ.
Солдаты, офицеры, равно какъ и счастливые товарищи бѣднаго осужденнаго, стояли окаменѣлые, пораженные ужаснымъ событіемъ. На глазахъ у нихъ выступили слезы и они, растроганные, разрыдались. Такъ прошло нѣсколько минутъ. Наконецъ, дежурный офицеръ выступилъ впередъ, подошелъ къ полковнику Мейферу и, тронувъ его за плечо, проговорилъ:
— Мнѣ очень тяжело, но я долженъ выполнить мою обязанность…
— Что вы должны сдѣлать? — спросила Эбби. — Увести твоего отца…
— Увести? Зачѣмъ?
— Зачѣмъ?.. Я… я… я поведу его въ другую часть крѣпости.
— Нѣтъ, не смѣйте этого дѣлать. Мама больна и я пришла за папой; папа пойдетъ со мной домой, — при этомъ она обвила руками шею отца, — пойдемъ, папа!
— Бѣдное дитя, я не могу идти съ тобой, я пойду съ ними. Дѣвочка спрыгнула на полъ и оглянулась кругомъ съ удивленіемъ, потомъ подбѣжала къ офицеру и крикнула, топнувъ ножкой:
— Я же сказала вамъ, что мама больна, намъ надо скорѣе идти домой!
— Я дорого бы далъ, чтобы отпустить твоего отца, но я не могу, — отвѣтилъ дежурный офицеръ и затѣмъ, обращаясь къ солдатамъ, сказалъ:
— Впередъ — возьмите его!
Эбби, какъ молнія, бросилась вонъ изъ комнаты. Черезъ секунду она вернулась, ведя за руку Кромвеля.
При его появленіи стража остановилась, солдаты замерли на мѣстѣ.
— Остановите ихъ, господинъ генералъ! Моя мама больна, и папа долженъ идти къ ней. Я сказала имъ это, но они не слушаютъ меня и хотятъ увести его.
Кромвель былъ пораженъ.
— Какъ... «папа»?.. Это, значитъ, твой отецъ?
— Конечно, неужели-же я дала-бы красивый красненькій кружокъ кому-нибудь, кромѣ него?
— Боже! — простоналъ Кромвель, — я хотѣлъ устроить все къ лучшему, и вдругъ получилось неслыханное злодѣяніе!
Эбби потеряла, наконецъ, терпѣніе.
— Вы же, генералъ, можете сказать, чтобы его отпустили! — говорила она плача. — Скажите имъ: вѣдь вы обѣщали, что будете меня слушаться, и вотъ я васъ прошу теперь, а вы не хотите исполнить моей просьбы.
Ласковая улыбка освѣтила суровое лицо Кромвеля. Положивъ руку на головку Эбби, онъ прговорилъ:
— Слава Богу! Я поспѣлъ во-время и могу сдержать мое слово! Дитя, ты права: я обѣщалъ тебя слушаться, и мой долгъ исполнить обѣщаніе. Полковникъ Мейферъ, вы свободны, возьмите вашу дочку!
