Ромео и Джульетта (Шекспир; Григорьев)/1902 (ДО)/Акт первый
См. также одноимённые страницы.
| ← Прологъ | Ромео и Джульетта — Актъ первый | Прологъ къ второму акту → |
| Оригинал: англ. Romeo and Juliet. — См. Содержаніе. Перевод созд.: 1592, опубл: 1623/1860. Источникъ: В. Шекспиръ. Ромео и Джульетта // Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — СПб.: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 1. — (Библіотека великихъ писателей). |
- Википроекты
Грегоріо, честное слово! мы не дадимъ собою играть[1].
Не дадимъ! мы имъ не игрушки дались.
Я насчетъ того говорю, что если мы изъ себя выйдемъ, то такъ хватимъ…
Само собою. Насъ-то бы только не хватили!
Я вѣдь на драку скоръ: только меня шевельни!
Не легко тебя расшевелить-то!
Собакамъ — Монтеккамъ всегда меня легко, сразу.
Шевельнуть — значитъ съ мѣста сдвинуть, а вѣдь храбрость-то въ томъ, чтобы устоять на мѣстѣ. Шевельнуть тебя — ты и удерешь.
Не отъ собакъ этого дома. Нѣтъ! тутъ я на стѣну! Катай всѣхъ, и мужчинъ, и бабъ!
И выходитъ, что ты плохъ. На стѣну залѣзаютъ только трусы. Не держись стѣнки!
Правильно. Оттого женщинъ, яко сосудъ слабѣйшій, все и прутъ къ стѣнѣ. И коли я только схвачусь съ Монтекками, то мужчинъ попру отъ стѣны, а бабъ припру къ стѣнѣ.
Да вѣдь драка-то и у господъ и у слугъ промежду мужескаго пола.
Все единственно. Лупи мужчинъ, да пронимай и бабъ! Не уйти имъ отъ меня цѣлыми![2]
Значитъ, прощай бѣлый свѣтъ!
Иль отъ стыда не кажись на бѣлый свѣтъ! Пусть кто, какъ знаетъ, понимаетъ!
Тотъ и пойметъ, кого пройметъ!
Да ужъ будутъ понимать, пока моя сила будетъ коломъ стоять; мяса-то мнѣ не занимать-стать!
Хорошо, что ты не рыба, а то вѣдь былъ-бы ты самой скверной треской[3]. Ну-ка! на-голо свое оружіе; вонъ идутъ двое изъ дома Монтекковъ.
Мечъ мой готовъ. Задирай ихъ — я буду сзади.
Какъ? ужъ и задъ показывать?
Ты на счетъ меня, пожалуйста, не безпокойся!
Изъ за тебя-то не пришлось бы безпокоиться!
Давай одна ко по закону. Подожди, пока они сами начнутъ!
Я нахмурю брови, когда пойду мимо нихъ. Принимай какъ хотятъ.
Не то что какъ хотятъ, а какъ смѣлости хватитъ. Я покажу имъ кукишъ[4]. Стерпятъ — значитъ плохи!
Это вы намъ кажете кукишъ, мессеръ?
Я точно кажу кукишъ, мессеръ.
Вы это намъ кажете кукишъ, мессеръ?
А что? законъ на нашей ли будетъ сторонѣ, если я скажу, что имъ?
Нѣтъ.
Никакъ нѣтъ! Совсѣмъ не вамъ я кукишъ кажу. Я такъ самъ по себѣ кажу кукишъ, мессеръ!
Вы лѣзете можетъ быть на драку, мессеръ?
На драку, мессеръ? Никакъ нѣтъ, мессеръ!
А если на драку, мессеръ, — я къ вашимъ услугамъ, мессеръ. У меня господинъ не хуже вѣдь вашего.
Да и не лучше!
Посмотримъ, мессеръ.
Говори, что лучше!.. видишь сродственникъ нашего господина идетъ.
Не въ примѣръ лучше, мессеръ!
Врете вы!
Мечи на-голо, если вы не бабы! Грегоріо, катай! вспомяни старину!
Разойдитесь, дурачье! Сами вы не знаете, что вы дѣлаете. (Выбиваетъ у нихъ мечи).
Какъ? мечъ свой ты на эту сволочь вынулъ?
Вотъ лучше здѣсь на смерть свою взгляни!
Хочу я только мира. Спрячь свой мечъ,
Иль имъ уйми со мною этихъ бестій!
Съ мечомъ — и рѣчь о мирѣ! Это слово
Я ненавижу такъ же глубоко,
Какъ адъ и всѣхъ Монтекковъ, и тебя!
Обороняйся лучше, трусъ!
Дубинъ, ножей и бердышей![5] Руби ихъ!
Бей всѣхъ — и Капулетовъ, и Монтекковъ!
Что тутъ за шумъ? Эй! дать мнѣ длинный мечъ мой!
Костыль, костыль! Зачѣмъ меча ты просишь?
Мечъ, говорю! Идетъ старикъ Монтекки
И на меня мечомъ грозится, — видишь!
А! гнусный Капулетъ! Да не держи меня ты!
Пусти!
Ни на единый шагъ!
Бунтовщики! спокойствія враги,
Сквернящіе мечи согражданъ кровью!
Не слышите вы, что-ль? Эй! люди! звѣри,
Огонь вражды погибельной своей
Готовые тушить багрянымъ токомъ
Жилъ собственныхъ своихъ! Подъ страхомъ пытокъ
Велю вамъ выбросить изъ рукъ кровавыхъ
Злодѣйствомъ оскверненные мечи
И князя гнѣвнаго суду внимать.
Ужъ третья ссора изъ-за вздорныхъ словъ! —
Твоей виною, старый Капулетъ,
Да и твоей равно, Монтекки, миръ
Сихъ улицъ возмущаютъ! — Третій разъ
Вероны горожане, забывая
Степенные обычаи свои,
За ржавое оружіе берутся
Руками старыми, чтобъ разнимать
Старинную и ржавую вражду.
Когда, хоть разъ еще, вы стогны града
Смутите, — жизнью вы тогда своей
Отвѣтите за нарушенье мира.
Теперь же разойдитесь всѣ, немедля!
Вы, Капулетъ, послѣдуйте за мной,
А вы, Монтекки, въ полдень, въ древній замокъ
Прибудьте Вилла-Франкскій, гдѣ творимъ
Обычно судъ и правду мы. Теперь же
Всѣмъ разойтись подъ страхомъ смертной казни!
Кто старую вражду здѣсь разбудилъ?
Скажи, племянникъ, былъ ты при началѣ?
Здѣсь слуги вашего врага и ваши
Уже дрались до моего прихода…
Я вынулъ мечъ разнять ихъ. Тутъ явился
Тибальтъ надменный съ шпагой на-голо,
И вызовами воздухъ оглашая,
Мечомъ онъ воздухъ разсѣкалъ, свистѣвшій
Насмѣшливо въ отвѣтъ ему. Пока мы
Мѣнялись съ нимъ ударами и бранью,
Толпа бойцовъ все больше прибывала
И наконецъ самъ князь унять ихъ вышелъ.
А гдѣ же Ромео[6]? Видѣлъ ли его ты
Сегодня? Какъ же рада я, однако,
Что не было его при этой схваткѣ!
За часъ, синьора, до поры, какъ солнце
Священное въ златомъ окнѣ востока
Явилось, — духъ взволнованный увлекъ
Меня бродить въ поля, и тамъ, гуляя
Подъ сѣнью сикомороваго лѣса,
Отъ города на западъ, видѣлъ сына
Я вашего, ушедшаго бродить,
Должно быть, до зари еще. Къ нему я
Намѣревался подойти, но онъ,
Меня завидя, скрылся въ чащѣ лѣса.
Я, о его задумчивомъ настройствѣ
По собственному своему судя,
Которому всегда привольнѣй какъ-то
Въ уединеньи, отдался своимъ
Мечтамъ, и не слѣдя его мечтаній,
Я самъ отъ уходившаго ушелъ.
Не разъ его ужъ по утрамъ видали
Слезами умножавшаго росу
И вздохами сгущавшаго туманы;
А чуть всеоживляющее солнце
На отдаленнѣйшемъ краю востока
Аврориной постели занавѣски
Тѣнистыя раздернетъ, — убѣжитъ
Сейчасъ же мой угрюмый сынъ отъ свѣта
И, запершись, заслонитъ окна спальни
И, выгнавши отрадный свѣтъ дневной,
Создастъ себѣ искусственную ночь онъ…
Охъ! до добра не доведетъ его
Унылость эта, коль совѣтомъ добрымъ
Ея причину мы не истребимъ.
А вамъ извѣстна ли причина, дядя?
Нѣтъ! и дознаться отъ него не могъ.
А отъ него вы развѣ дознавались?
И самъ пытался, и друзья мои, —
Но онъ — совѣтникъ чувствъ своихъ единый;
Онъ самъ себѣ не то что вѣренъ, нѣтъ:
Онъ самъ себѣ суровый, скрытный сторожъ.
Закрытъ для всѣхъ разспросовъ онъ, какъ почка
Цвѣтка, который червемъ злымъ подточенъ,
Еще листковъ пахучихъ не раскрывши
И солнцу ихъ красы не посвятивши.
Причину бъ грусти только намъ открыть,
И стали бъ грусть усердно мы лечить!
Вотъ онъ. Вамъ лучше прочь идти отсюда…
Дознаюсь, нѣтъ ли, — а стараться буду.
Дай Богъ удачи! хоть бы онъ съ тобой
Былъ искрененъ! Жена, пойдемъ домой!
Братъ! съ добрымъ утромъ!
Развѣ день такъ молодъ?
Сейчасъ пробило девять.
О! какъ длинны
Часы печали! Не отецъ ли это
Сейчасъ отсюда быстро удалился?
Онъ. Что же это за печаль, однако,
Которая часы для Ромео длитъ?
Печаль отъ неимѣнія того,
Чѣмъ обладанье ихъ бы сокращало.
Влюбленъ?
Съ ума сошелъ я…
Отъ любови?
Отъ нелюбови той, кого люблю я.
Да! видно лишь въ мечтахъ любовь сладка,
На дѣлѣ-же — тирански-жестока.
Увы! любовь — слѣпая, говорятъ,
Но и безъ глазъ дорогу къ цѣли видитъ.
Гдѣ мы обѣдать будемъ?.. Ахъ! А что
За шумъ здѣсь былъ?.. но нѣтъ… не говори мнѣ!
Наслушался я этого. Раздолье
Враждѣ тутъ, а еще раздолье шире
Любви!..
О, злобная любовь и любящая злоба!
О, нѣчто, порожденное ничѣмъ!
О, тяжесть пустоты! о, важность вздора!
О, безобразный, образовъ прелестныхъ
Исполненный хаосъ! О, пухъ свинцовый,
Дымъ ясный, пламень ледяной, здоровье
Больное, грезы въявь и явь во снѣ,
Который самъ — ни сонъ, ни явь! Такую
Любовь я ощущаю, не любя
Такой любви… Смѣешься ты?
О нѣтъ,
Любезный братъ! Готовъ скорѣе плакать.
О, добрая душа! О чемъ?
О горѣ доброй
Души твоей.
Судьба любви такая!
Страданья въ глубинѣ души моей
И такъ ужъ тяжелы, но будутъ тяжелѣй
Отъ бремени твоихъ и въ отягченье
Мученью моему твое мученье.
Любовь… вѣдь это дымъ, который порожденъ
Парами вздоховъ. Если не стѣсняетъ
Его стремленія преграда, ярко онъ
Огнемъ въ очахъ двухъ любящихъ пылаетъ[7].
А запертой, онъ — море и, питаютъ
То море слезы любящихъ. Ну, что же
Еще? Безуміе, которое дороже
Разсудка, злая горечь злого яда
И сладости живительной отрада…
Прощай, мой другъ! (хочетъ идти).
Постой! куда бѣжишь?
Такъ уходя, меня ты оскорбишь.
Ахъ! самъ себя ужъ потерялъ давно я,
И я не здѣсь, не Ромео здѣсь съ тобою…
Онъ гдѣ то…
Да въ кого же ты влюбленъ?
Скажи безъ шутокъ!
Вотъ пришла охота
Стонъ сердца слушать!
Нѣтъ, зачѣмъ же стонъ?
Скажи серьезно мнѣ: влюбленъ въ кого ты?
Поди, къ больному лучше приставай,
Чтобы подумалъ онъ о завѣщаньи
Серьезно: въ немъ болѣзнь усилишь только ты!
Серьезно, братецъ, женщину люблю я.
Ну, значитъ въ цѣль попалъ я: ты влюбленъ!
Стрѣлокъ ты мѣткій!.. Какъ она прелестна,
Моя любовь!
Чѣмъ лучше, тѣмъ виднѣе
И, значитъ, достижимѣй цѣль!
Вотъ тутъ и промахнулся ты. Она
Стрѣламъ Эрота вовсе недоступна,
Суровой чистоты броней ограждена
И какъ сама Діана неприступна[8].
Стрѣла крылатаго дитяти не страшна
Нисколько ей… Она любви рѣчамъ
Не внемлетъ, вызывающимъ очамъ
Не отвѣчаетъ… и соблазну злата,
Всесильнаго надъ чистотой людской,
Не поддается. О! сама она богата,
Сама богата дивною красой,
Но вмѣстѣ и бѣдна. Безцѣнно-дорогой
Кладъ красоты погибнетъ вмѣстѣ съ нею[9].
Да развѣ цѣломудрія обѣтъ
Она дала?
Ахъ, да! И клятвою своею
Сокровища лишаетъ цѣлый свѣтъ.
Измученная пыткою голодной,
Для міра сгинетъ красота безплодной
И красоты лишитъ грядущіе вѣка!
Да! слишкомъ хороша она и высока,
Высоко-хороша! Святыня, поклоненья
Достойная! Увы! На горе и мученье
Она дала обѣтъ ни разу не любить;
Ея обѣтъ — мнѣ смертное рѣшенье;
Съ нимъ умеръ я, но умеръ, чтобы жить,
И предъ тобой въ стенаньяхъ изливаться.
Послушай, другъ! не думай ты о ней!
Такъ разучиться думать, можетъ статься,
Научишь ты?
Глазамъ лишь волю дай,
Ихъ обрати на красоты другія!
О! этимъ только цѣну красоты
Единственной возвысишь! Полумаски —
Счастливицы, лобзающія смѣло
Чело красавицъ, чернотой своею
О бѣлизнѣ прозрачной говорятъ,
Подъ ними затаенной… Не забудетъ
Ослѣпшій зрѣнья благъ неоцѣненныхъ.
Какую хочешь покажи теперь
Ты мнѣ красавицу, — что для меня
Ея краса? Страница, на которой
Я лучшей красоты читаю имя!
Прощай! Меня забвенью научить
Ты не найдешь, повѣрь, на свѣтѣ средства!
А поищу, хотя бъ его купить
Пришлось цѣной всего отцовскаго наслѣдства!
Монтекки, такъ же, какъ и я, наказанъ;
Подъ равной пеней. А не трудно, право,
Миръ соблюсти двумъ старикамъ, какъ мы.
Вы оба уважаемы равно,
И жаль, что вы такъ долго были въ ссорѣ.
Но, мой синьоръ, какой отвѣтъ вашъ мнѣ?
Да я скажу все то же, что и прежде:
И свѣту дочь моя чужда, и нѣтъ
Еще четырнадцати лѣтъ ей полныхъ…[10]
Пусть двѣ весны хоть прежде отцвѣтутъ,
Чѣмъ къ алтарю ее невѣстой поведутъ…
Не мало матерей счастливыхъ въ годы эти!
Не мало-жъ и на памяти моей
Такихъ цвѣтовъ завяло скороспѣлыхъ…
Мои надежды всѣ поглощены землей;
Моихъ земель наслѣдницей одной
Она осталась. Можете искать вы
Ея любви, Парисъ; желаю счастья!
Мои желанья — часть ея согласья.
Я съ выборомъ ея согласовать
Хочу права своей отцовской власти…
Сегодня ночью пиръ я у себя даю,
Какъ изстари велось; и въ гости всѣхъ зову я,
Кого люблю. Коль вамъ угодно быть
Въ числѣ такихъ, — и васъ я приглашаю.
Въ ночь эту домъ смиренный мой
Сіяньемъ звѣздъ блестящихъ озарится:
Ихъ свѣтомъ — свѣтъ небесный помрачится!
Восторгъ, который въ юношахъ родитъ
Разряженный апрѣль, зимѣ холодной
На пятки наступающій, въ васъ видъ
Красотъ блестящихъ вѣрно возбудитъ…
Глядите, слушайте… Избрать свободно
Тамъ можете вы ту, которая затмитъ
Для вашихъ глазъ другихъ. Одною между ними, —
Не по красѣ, но хоть по счету, — будетъ
И дочь моя. Пойдемте!
Ты, мошенникъ,
Обѣгай всю прекрасную Верону
И всѣхъ особъ найди ты поименно,
Какъ тутъ написано. (Даетъ слугѣ списокъ).
И всѣмъ сказать,
Что я и домъ мой ихъ сегодня будемъ ждать.
Найди вотъ поди всѣхъ, какъ тутъ написано? А можетъ быть, тутъ написано, что сапожникъ — знай себѣ ножницы, а портной — шило; рыбакъ — кисти, а маляръ удочку. Турусы на колесахъ, можетъ быть, тутъ написаны!А меня посылаютъ отыскивать поименно всѣхъ, какъ тутъ написано, когда я и именъ-то не разберу, что тутъ написаны. Надо къ кому нибудь грамотному. Да вотъ кстати!
Э, милый мой! Клинъ клиномъ выбивай,
Огонь — туши огнемъ, страданье облегчай
Другимъ страданьемъ!.. Коль голова кружится
Въ другую сторону кружи ее, пройдетъ!
Отъ боли болью надобно лечиться.
Коли заразу новую вдохнетъ
Въ себя твой взоръ, въ немъ старый ядъ умретъ.
И придорожникъ пользуетъ вѣдь тоже[11].
Что пользуетъ?
Ушибъ въ ногѣ.
Да ты рехнулся, Ромео, что ли?
Нѣтъ; только связанъ крѣпче сумасшедшихъ,
Въ тюрьму посаженъ, пищи я лишенъ,
Избитъ, измученъ… и… Здорово, мой любезный?
Желаю здравія, мессеръ! Позвольте
Спросить: читать изволите умѣть вы?
О, да! Мою судьбу въ моемъ несчастьи.
Ну, это, можетъ быть, безъ книги вы…
А писанное, вы, мессеръ, прочтете-ль?
Прочту, коли языкъ и буквы знаю…
По чести сказано… Прощенья просимъ!
Постой, любезный! Я прочесть съумѣю. (Читаетъ).
«Синьоръ Мартино, его супруга и дочери; графъ Ансельмо и его прелестныя сестры; вдовствующая синьора Витрувіо; синьоръ Плаченціо и его милыя племянницы; Меркуціо и его братъ Валентинъ[12]; дядя мой Капулетъ, его супруга и дочери; моя прекрасная племянница Розалина; Ливія; синьоръ Валенціо съ своимъ двоюроднымъ братомъ Тибальтомъ; Лючіо и любезная Елена…»
Блестящее собранье! (Отдаетъ бумагу).
А къ кому?
А вонъ туда…
Куда?
Къ намъ въ домъ, на ужинъ.
Въ чей домъ?
А въ домъ синьора.
Да! О немъ-то
Всего я прежде бы спросить и долженъ былъ.
Теперь я ужъ пожалуй скажу вамъ и безо всякихъ вашихъ спросовъ. Синьоръ мой — вельможный и богатый Капулетъ, и если вы только не изъ Монтекковъ, такъ милости просимъ къ намъ распить одинъ-другой кувшинчикъ добраго винца. Счастливо оставаться! (Уходитъ).
На этотъ пиръ старинный Капулетовъ,
И Розалина, та, кого ты любишь,
Въ числѣ другихъ, извѣстнѣйшихъ красавицъ
Вероны, ужинать звана. Ну, вотъ:
Ступай туда и безпристрастнымъ окомъ
Ея лицо ты съ лицами другими,
Которыя я укажу, сравни:
И выйдетъ лебедь твой — не лебедь, галка!
Коль очи, правовѣріе забывъ,
Такую ересь скажутъ, обратится
Въ огонь ихъ слезъ потокъ — и пусть свершится
Надъ ними, уцѣлѣвшими въ разливъ,
За это дерзкое хуленье,
Какъ надъ еретиками, казнь сожженья.
Возможно ли, чтобъ кто сравнился съ ней красой,
Съ любовію моей? Съ тѣхъ поръ, какъ міръ земной
Всевидящее солнце озарило,
Подобной ей оно не находило.
Э, полно! Для тебя была она
Прекрасна отъ того, что все въ глазахъ одна.
Ее ты ею-же самою мѣрилъ.
Нѣтъ! вотъ теперь ее съ другой красой
Попробуй свѣсить на вѣсахъ хрустальныхъ,
Съ такой, которую я укажу,
Сіяньемъ окруженную на балѣ,
И, столь сіявшая, покажется она
Тогда ужъ развѣ только не дурна.
Пойду, но не другими заниматься, —
Ея, любви моей, сіяньемъ любоваться!
Кормилица, гдѣ дочь? Покличь ее!
Да кликала: вотъ вамъ моя былая
Дѣвичья честь порукой!
Ой ты, пташка!
Ой ты, овечка! Господи помилуй!
Да гдѣ же козочка? Гдѣ ты, Джульетта?
Что тамъ? Кто звалъ меня?
Да мама.
Здѣсь я,
Синьора! что угодно вамъ?
Вотъ что… Ступай, кормилица… Намъ нужно
Поговорить на-единѣ… Постой,
Кормилица! поди ты къ намъ: совсѣмъ
Забыла я, что слѣдуетъ тебѣ
При разговорѣ быть… Ну, ты вѣдь знаешь,
Что дочь моя на возрастѣ теперь…
Изъ часу въ часъ сочту ея годочки.
Вѣдь ей четырнадцатый?
Объ закладъ
Пробью четырнадцать зубовъ… жаль вотъ,
Что ихъ и всѣхъ-то у меня четыре…
Четырнадцати нѣтъ еще ей… Сколько
До петрова дни?
Да недѣли съ двѣ,
Не меньше.
Ну, тамъ меньше ль, больше ль… дѣло
Не въ томъ. На самый, на петровъ день, въ ночь,
Четырнадцать годочковъ ей минетъ.
Сусанна — упокой ее Господь —
Была бъ ей ровня… Богъ прибралъ Сусанну
Знать за грѣхи мои… Такъ на петровъ-то
На день на самый, въ ночь, ей будетъ ровно
Четырнадцать… Ужъ это такъ… я помню!
Да вотъ: одиннадцать годовъ, какъ было
Землетрясенье…[13] А ее въ ту пору
Отъ груди стала отнимать я… Этотъ
Денечекъ изо всѣхъ-то денъ въ году
Мнѣ памятенъ! Полынью грудь свою
Натерла я да и сижу себѣ
На солнышкѣ, у стѣнки голубятни:
Вы въ Мантую тогда съ синьоромъ ѣздить
Изволили… мнѣ память не отшибло!
Ну, такъ отвѣдала она полыни,
Какъ я сказала, у моей-то груди,
И горько показалось; надо было видѣть,
Какъ дурочка на грудь тогда озлилась.
Вдругъ — голубятня — трахъ! Я, что есть мочи,
Бѣжать оттоль!
Одиннадцать годковъ тому навѣрно!
Она держалась ужъ на ножкахъ; вотъ
Ей Богу право!.. бѣгаетъ, бывало,
Да сѣменитъ ножонками то… За день
До этого, не дальше, лобъ себѣ
Она расквасила. А мужъ покойникъ —
Царство ему небесное! — куда
Забавникъ былъ!.. Ее съ земли-то поднялъ
И говоритъ: «лицомъ, молъ, вотъ теперь
Ты на земь падаешь, а поумнѣешь,
Такъ будешь все затылкомъ падать… А?
Не такъ ли, Джуля?» и — вотъ умереть мнѣ
Сейчасъ на этомъ мѣстѣ — перестала
Кричать дѣвчонка и сказала: «да!»
А глядь-поглядь, вѣдь шутка-то, пожалуй,
Теперь и сбыться скоро можетъ… такъ-то!
Ну, кажется, хоть тысячу годовъ
Я проживи, а это помнить буду…
«Не такъ ли, Джуля?» говоритъ, а крошка
Притихла тотчасъ и сказала: «да!»
Ну, будетъ ужъ объ этомъ! Перестань,
Пожалуйста…
Извольте, перестану,
Синьора; только не могу отъ смѣха
Я удержаться, какъ лишь это вспомню…
Сейчасъ притихла и сказала: «да!»
А вѣдь у ней на лбу — хоть побожиться
Не грѣхъ — съ яйцо съ куриное тогда
Вскочила шишка; треснулась она
Порядкомъ и кричала на-крикъ… «Эва!»
Мужъ говоритъ, «лицомъ теперь вотъ наземь
«Ты падаешь, а подростешь, такъ падать
«Затылкомъ будешь… А? не такъ ли, Джуля?..»
Она притихла и сказала: «да!»
Притихни-же, кормилица, и ты-то.
Ну, ну, молчу! Господь тебя храни!
Ты лучше всѣхъ дѣтенышей была,
Которыхъ я вскормила. И коль только
До свадьбы доживу твоей, умру
Совсѣмъ покойно я!
Ну, вотъ о свадьбѣ-то теперь и дѣло,
О томъ и разговоръ нашъ будетъ… Дочка,
Джульетта! ну, скажи, какихъ ты мыслей
На счетъ замужства?
Мнѣ объ этой чести
И въ мысль еще совсѣмъ не приходило.
О чести! ишь ты! Еслибъ не сама я
Тебя вскормила, я бы вѣдь сказала,
Что умъ ты разумъ съ молокомъ всосала!
А не мѣшало бы подумать! Много
Синьоръ — да и прекрасныхъ — есть въ Веронѣ,
Которыя тебя еще моложе,
А матери семействъ; да и сама я
Ужъ матерью твоей была въ тѣ годы,
Какъ ты еще въ дѣвицахъ. Словомъ, вотъ что:
Твоей руки Парисъ-красавецъ ищетъ.
Ахъ! что за человѣкъ-то, синьорина!
Ужъ что за человѣкъ! Какъ быть мужчина!
Ужъ точно, можно чести приписать!
Цвѣтъ избранный веронскаго букета!
Ужъ точно цвѣтъ! какъ есть-то алый цвѣтъ.
Что скажешь ты? Тебѣ синьоръ по нраву ль?
Сегодня ночью къ намъ на пиръ онъ будетъ…
Читай-же ликъ Париса молодого
И изучи прелестныя черты,
Набросанныя кистью красоты;
Замѣть въ гармоніи изящныхъ очертаній,
Какъ соотвѣтствуетъ другому въ нихъ одно.
Что въ этой книгѣ для тебя темно,
То въ зеркалѣ очей доскажется прекрасныхъ…
А книжка драгоцѣнная! Должна
Быть только въ переплетъ обдѣлана она.
Въ водѣ привольно рыбѣ и наружной
Красѣ прилично быть съ красой душевной дружной.
Написанную золотымъ перомъ,
Пріятно въ переплетѣ дорогомъ
Намъ видѣть книгу. Ежели онъ будетъ
Твоимъ, тогда — владѣтельница ты
Его богатства, чести, красоты;
Тебя жъ самой нисколько не убудетъ.
Чего убудетъ? Съ прибылью какъ разъ!
Ну, какъ же? Ты полюбишь ли Париса?
Я погляжу: родится ли любовь
Отъ взгляда; но ему я дамъ свободу
Не болѣе, какъ только вамъ въ угоду.
Синьора! съѣхались гости; столъ ужъ накрытъ; молодую синьорину вездѣ ищутъ; кормилицу въ кухнѣ клянутъ на чемъ только свѣтъ стоитъ: все и всѣ въ ожиданіи… Я бѣгу къ столу! Пожалуйте поскорѣе.
Мы за тобой… Графъ ждетъ ужъ насъ, Джульетта!
Ну, козочка; иди, да добывай скорѣй
Къ денькамъ счастливымъ — счастливыхъ ночей!
Ну, какъ же? съ извинительною рѣчью
Иль такъ безъ оправданій мы войдемъ?
На околичности прошла ужъ мода
И ни амура нѣтъ у насъ съ глазами,
Повязанными шарфомъ, да съ картоннымъ
Татарскимъ размалеваннымъ лукомъ[14],
Воронья пугала для юныхъ дѣвъ…
Ни пролога нѣтъ книжнаго, который
Прочли бы вяло мы при нашемъ входѣ
Съ подсказками суфлера. Какъ угодно
Суди-ряди о насъ: мы станемъ въ рядъ,
Станцуемъ танецъ да и маршъ назадъ!
Дай факелъ мнѣ[15]. Я прыгать не намѣренъ,
Душою мрачный, понесу я свѣтъ.
Ну, нѣтъ, прелестный Ромео! Ты пляши!
Уволь! вы въ легкихъ башмакахъ
И на ногу легки къ тому-же;
А у меня въ душѣ свинецъ
И тянетъ къ низу: гдѣ порхать мнѣ?
Да ты вѣдь числишься влюбленнымъ?
Такъ крылья выпроси взаймы
У Купидона — высоко
Надъ нами грѣшными вспорхни.
Его стрѣлой я слишкомъ тяжко раненъ,
Чтобъ на крылахъ его порхать. Окованъ
Цѣпями, я надъ тяжкою печалью
Не поднимусь, паду подъ бременемъ любви.
Такъ вывернись изъ подъ нея наверхъ:
Ты грузъ порядочный для штуки этой нѣжной!
Любовь-то штука нѣжная? Она
Груба, свирѣпа, зла, колюча какъ репейникъ.
Грубитъ любовь — такъ самъ груби ты ей;
А колется — коли! возьмешь ты верхъ надъ ней.
Подайте-ка футляръ вы на лицо мнѣ! (Надѣваетъ маску).
На харю — харя! Смѣло выдаю
Я безобразіе свое теперь
Всѣмъ любопытнымъ взорамъ на съѣденье.
Пусть за меня краснѣетъ эта рожа!
Мнѣ — факелъ! Пусть повѣсы съ легкимъ сердцемъ
Бьютъ пятками безчувственный тростникъ[16];
Я поговорки дѣдовской держуся:
Кто свѣтитъ, тотъ и видѣть лучше будетъ…
На свѣтломъ пиршествѣ я темный гость.
Э, полно, другъ! всѣ кошки ночью сѣры,
Будь тьма твоя хоть мутное болото,
Изъ этой, съ позволенія сказать,
Любовной тины вытащимъ тебя мы,
Хоть по уши завязъ ты… Ну, пойдемъ же!
Мы попусту лишь тратимъ свѣтъ дневной.
Какая дичь!
Хочу, мессеръ, сказать я этимъ,
Что безъ толку теперь, какъ лампы днемъ, мы свѣтимъ:
Лови ты не слова, значенье словъ моихъ,
Цѣни какъ и во всемъ — намѣреніе въ нихъ!
Вотъ, напримѣръ, на этотъ балъ собраться
Намѣренье прекрасно, можетъ статься,
Идти-же — глупо!
Чѣмъ? позволь спросить.
Сонъ снился мнѣ…
Мнѣ тоже.
Что-жъ снилося?
Что нѣту складныхъ сновъ.
Или что мы нескладно ихъ толкуемъ?
Ого! царица Мабъ была съ тобой![17]
То бабка-повитушка чаръ волшебныхъ:
Является она къ намъ невеличка
И вся-то въ камень перстня помѣстится[18];
Везутъ ее атомчики въ запряжкѣ
Вдоль по носамъ мертвецки-спящихъ смертныхъ.
Въ колесахъ спицы — пауковы ноги,
Верхъ колесницы — стрекозины крылья,
Изъ самой тонкой паутины — возжи,
Изъ влажныхъ мѣсяца лучей — уздечки,
Изъ косточки сверчковой — кнутовище,
А кнутъ изъ жилъ едва замѣтной мошки…
Комаръ у ней въ ливреѣ сѣрой — кучеръ,
Немного меньше кругленькаго звѣря,
Казнимаго на ногтѣ ночью дѣвкой;
Колясочка у ней — пустой орѣшекъ,
Издѣлье хитрой бѣлки-столяра
Да червяка-точильщика, старинныхъ,
Извѣчныхъ мастеровъ всѣхъ дѣлъ каретныхъ
У фей… Въ такомъ то видѣ, еженочно,
Она скакать изволитъ по мозгамъ
Любовниковъ, — и сны любви имъ снятся,
Да по ногамъ придворныхъ — и поклоны
Имъ видятся, иль по судейскимъ пальцамъ —
И снятся судьямъ взятки, иль по губкамъ
Синьоръ — и имъ мерещится лобзанье;
А губки тѣ лихая Мабъ нерѣдко
Прыщами покрываетъ въ наказанье
За разные духи да притиранье.
Иной разъ скачетъ по носу пролаза,
И чуетъ носъ во снѣ мѣстечка запахъ
Доходнаго; свинымъ хвостомъ, порою,
У спящаго дьячка щекочетъ ноздри, —
И грезятся во снѣ ему поминки;
Иль по солдатской шеѣ пронесется, —
И видятся солдату вражьи раны,
Засады, да осады, да клинки
Испанскіе, да чарка водки въ четверть
Хорошую… и барабанный грохотъ
Въ ушахъ его… И вотъ онъ встрепенулся,
Проснулся… ничего! молитву шепчетъ
И вновь заснулъ. Она же, эта Мабъ,
У коней ночью гривы заплетаетъ[19],
Въ нихъ съ наговоромъ колтуны свиваетъ;
А колтуны волшебные развить
Боится всякъ, чтобъ худа не нажить.
Она-же все…
Ну, будетъ, другъ Меркуціо,
Несешь ты бредъ.
Ну да! О бредѣ сновъ,
Больного мозга праздныхъ порожденій,
Воображенія безпутнаго дѣтей,
Какъ воздухъ невещественныхъ, какъ вѣтеръ
Измѣнчивыхъ, который то ласкаетъ
Грудь ледяную сѣвера, то вмигъ,
Въ порывѣ яромъ, прилетитъ оттуда
И быстро оборачиваетъ къ югу,
Еще росой увлаженному, ликъ.
Должно быть, что и насъ занесъ твой вѣтеръ
Богъ вѣсть куда. Придемъ на ужинъ поздно.
А я боюсь, не рано ли? Душа
Предчувствуетъ, что нѣчто роковое,
Звѣздой опредѣленное моей,
Начнетъ свершаться надо мною, съ этой
Веселья ночи, — и презрѣнной жизни,
Въ груди моей замкнутой, нить порветъ
Безвременно однимъ ударомъ быстрымъ…
Но — правящій ладьи моей рулемъ
Да руководитъ парусъ мой! Идемъ!
Впередъ, мои веселые синьоры!
Трамъ-трамъ! бей въ барабанъ!
Куда-жь это дѣвался брюханъ? что не помогаетъ убирать? Тарелки лизатъ — это вотъ его дѣло!
Плохо ужъ, когда все у двухъ человѣкъ въ рукахъ, да и въ рукахъ-то еще не мытыхъ.
Отставляй кресла, отодвинь шкафъ[20], да за серебромъ-то смотри въ оба глаза. Ну, а ты, любезный, отложи-ка вотъ къ сторонкѣ этотъ кусокъ марципану для меня! Да, пожалуйста, скажи придвернику, чтобъ онъ пропустилъ сюда Сусанну, Мельницу да Лену… Эй! Антоніо! Брюханъ!
Въ наличности, братецъ ты мой! Вотъ я!
Въ большой залѣ тебя зовутъ — не дозовутся, кричатъ — не докричатся!
Да вѣдь не разорваться же намъ на всѣ мѣста. Ну, ребята! ходи прямо, держись браво! Кто послѣдній останется, тому все достанется!
Синьоры, милости прошу! Работа
Вамъ будетъ, если ноги дамъ не страждутъ
Мозолями… Что, синьорины? А?
Задѣлъ я васъ? Которая теперь
Откажется? Ну, откажитесь только, —
Сейчасъ скажу: мозоли! Что? поймалъ?
Прошу пожаловать, синьоры! Было
И наше время! Маску надѣвалъ я,
Какъ вы-же, и нашептывать умѣлъ
Въ ушко прекраснымъ синьоринамъ сказки…
Эхъ! было время, да прошло, прошло!
Синьоры, милости васъ просимъ!
Ну, играйте,
Играйте, музыканты! Мѣсто, мѣсто!
Раздайтесь, разступитесь, господа! (Музыка; танцы).
Эй, дурачье! Побольше свѣту. Сдвинуть
Столы, да потушить огонь въ каминѣ!
И такъ тепло. (Другому Капулету).
Ага! Ну, вотъ утѣшилъ!
Садись-ка, братецъ Капулетъ, садись!
Для насъ съ тобой минуло пляски время…
А ну-ка, ну! Припомни, другъ, когда мы
Въ послѣдній разъ съ тобою были въ маскахъ?
Да лѣтъ ужъ тридцать, братецъ мой, назадъ.
Не можетъ быть такъ много, быть не можетъ,
Братище! У Люченціо на свадьбѣ,
Я помню, было… Хоть считай по пальцамъ..
Лѣтъ двадцать, ну ужъ много двадцать пять.
Э! что ты? больше! Да ужъ сыну
Его, мессеръ, теперь тридцатый годъ.
Кому ты говоришь? Тому два года,
Несовершеннолѣтнимъ онъ считался.
Кто эта синьорина, что сейчасъ
Рукой своей почтила кавалера
Вонъ тамъ?
Не знаю я, синьоръ.
О! этимъ огнямъ у нея бы свѣтить поучиться!
Ярко ея красота выдается на тѣни ночной,
Словно въ ушахъ эѳіопки алмазъ дорогой[21],
Не для земли та краса! На нее лишь молиться, молиться!
Голубь таковъ бѣлоснѣжный средь стаи воронъ,
Какъ она, эта дѣва, въ толпѣ этихъ дѣвъ, этихъ женъ.
Лишь только окончится танецъ, я мѣсто намѣчу,
Я пробьюсь къ ней на встрѣчу!
Грубой рукѣ моей дамъ я блаженство вкусить,
Ручки коснуться ея… Не умѣло доселѣ любить
Сердце мое… не умѣло! Клянитесь вы, очи!
Я не видалъ красоты до сегодняшней ночи!
А это вѣдь по голосу Монтекки!
Поди, сыщи мнѣ шпагу, пажъ! Посмѣла
Тварь эта, харю старую надѣвъ,
Сюда на праздникъ нашъ забраться,
Чтобы надъ нами издѣваться!
Ну, древней честью рода моего
Клянусь: не грѣхъ къ чертямъ послать его!
Племянникъ, что ты? и бурлишь о чемъ?
Монтекки, дядя, врагъ между гостями;
Ругаться онъ пришелъ сюда надъ нами
И надъ семейнымъ нашимъ торжествомъ.
Вѣдь это Ромео молодой? Не правда-ль?
Такъ точно, дядя: это онъ — подлецъ.
Поудержись, племянничекъ! Не трогай
Его! Себя ведетъ онъ по дворянски.
И, правду говоря, Верона можетъ
Гордиться имъ, какъ юношей, вполнѣ
Благовоспитаннымъ и благороднымъ,
И ни за весь нашъ городъ не хочу я,
Чтобъ въ домѣ у меня онъ былъ обиженъ.
А потому уймись и на него
Не обращай вниманья: такъ хочу я,
И ежели ты волю чтишь мою,
Прими веселый видъ, сгони со лба морщины:
Онѣ совсѣмъ некстати на пиру.
Нѣтъ, кстати, если подлецы гостями.
Я не могу сносить его.
Ты долженъ!
Ахъ ты, мальчишка! Долженъ, говорю!
Коль я хочу, такъ долженъ! Вотъ те на!
Да кто же здѣсь хозяинъ: я иль ты?
Ты выносить его не можешь! Вотъ какъ!
Съ гостями ссоры затѣвать ты хочешь…
Тьфу пропасть! Курица запѣла пѣтухомъ,
Молокососъ ужъ нынче старшихъ учитъ!
Но, дядюшка, вѣдь это — срамъ.
Пошелъ ты,
Мальчишка вздорный! Это что еще?
Ты не серди меня, дружокъ! Я знаю,
Что говорю. (Танцующимъ).
Отлично, душки! (Тибальту).
Ты —
Пѣтухъ задорный, вотъ что! (Слугамъ).
Свѣту, свѣту!
Побольше свѣту! (Тибальту).
Я тебя уйму!
Любезный мой! (Танцующимъ).
Живѣй, мои милашки!
Терпѣніе насильственное здѣсь
Столкнулось съ вольнымъ бѣшенствомъ; и весь
Составъ мой дрогнулъ… Лучше удалиться
Иль желчной лавой можетъ гнѣвъ разлиться. (Уходитъ).
Коль осквернилъ я грѣшною рукою
Святыни неприкосновенный кладъ,
Эпитимьѣ строжайшей за такое
Я дѣло грѣшное себя подвергнуть радъ.
Слѣдъ грѣшнаго руки прикосновенья
Дозволь устамъ ты набожнымъ моимъ
Изгладить поцѣлуемъ умиленья.
Къ рукѣ вы слишкомъ строги, пилигримъ![22]
По ней могла лишь набожность узнать я.
Вѣдь пилигримъ достоинъ и святыхъ
Рукой касаться… Богомольно ихъ
Привѣтствуетъ руки его пожатье.
Святымъ и страннику равно уста даны.
Молитвѣ ихъ уста посвящены.
Такъ пусть, моя святая, рукъ примѣру
Послѣдуютъ уста! Склонись къ молитвамъ ихъ,
Отъ мукъ отчаянья ты огради въ нихъ вѣру.
Склоняясь на мольбы, недвижимъ ликъ святыхъ.
Такъ и останься-жъ безъ движенья,
Пока мольбы воспримутъ исполненье. (Цѣлуетъ ее)[23].
Твои уста грѣхъ сняли съ устъ моихъ.
И на себѣ, должно быть, удержали.
Какъ? на себя грѣхи мои вы взяли?
О, сладостный упрекъ! отдай же вновь мнѣ ихъ.
Пускай назадъ грѣхи мнѣ возвратятся. (Цѣлуетъ ее).
Да вы большой искусникъ цѣловаться!
Синьора! Мама васъ зоветъ! на пару словъ…
А кто синьоры матушка?
Какъ кто,
Разумникъ мой? Сама хозяйка дома…
И госпожа — предобрая, преумная!
А я вскормила дочь ея, съ которой
Вы говорили; и скажу по правдѣ:
Кто женится на ней, того молитвы
Дошли къ угодникамъ.
Такъ Капулетъ она?
О, жизнь моя! врагу въ залогъ ты отдана!
Пора домой! Всѣ скоро разойдутся.
Да! всѣ! Лишь муки въ сердцѣ остаются.
Нѣтъ, господа… насъ такъ не оставляйте!
Сейчасъ поспѣетъ ужинъ скромный нашъ.
Торопитесь? Ну, какъ угодно! Всѣхъ я
Благодарю покорно васъ, синьоры!
Эй! факеловъ сюда!..
И на постелю
Пора таки! (2-му Капулету).
Поздненько, братецъ мой!
Пойти соснуть.
Поди сюда, кормилица! скажи мнѣ,
Пожалуйста, кто этотъ вотъ синьоръ?
А стараго Тиберіо наслѣдникъ.
А этотъ вотъ, что въ дверь сейчасъ выходитъ?
Должно быть, что Петрукіо молодой.
А вотъ за нимъ, не танцовалъ который?
Ну, вотъ ужъ и не знаю, право, я!
Сходи, узнай, кто онъ? Да не женатъ ли?
Мнѣ лучше смерть тогда, чѣмъ брачная постель!
Ахъ! Ромео онъ зовется и Монтекки!
Сынъ недруга онъ вашего единый.
Увы! моей единою враждою
Порождена любовь единая моя.
Незнаемый — предсталъ онъ предо мною;
Узнать его — узнала поздно я.
Чудовищную страсть во мнѣ судьба родила,
Смертельнаго врага я полюбила.
Что? что такое?
Ничего… Стихи,
Которые сегодня затвердила
Отъ моего танцора я.
Джульетта!
Сейчасъ, сейчасъ! Пойдемъ-ка спать скорѣй!
Пора ужъ, проводили всѣхъ гостей.
Примѣчанія[править]
- ↑
Самсонъ. Грегоріо, честное слово! мы не дадимъ собою играть.
Въ подлинникѣ: «Мы не станемъ таскать уголь» (coal), — синонимъ выраженія: «исполнять черную работу», «быть на посылкахъ». Тасканье дровъ и угля возлагалось обыкновенно на глупыхъ и безотвѣтныхъ слугъ, которыхъ всякій могъ безнаказанно обидѣть.
- ↑
Не уйти имъ отъ меня цѣлыми.
Лупи мужчинъ, да пронимай бабъ.Въ подлинникѣ пространнѣе и грубѣе:
Самсонъ. Я буду тиранномъ. Побившись съ мужчинами, я буду жестокъ къ дѣвушкамъ и всѣмъ имъ спущу головы.
Грегоріо. Спустишь дѣвушкамъ головы?
Самсонъ. Головы или дѣвственность (игра словъ: heads of the maids — головы дѣвушкамъ, и maiden heads — дѣвственность) — понимай какъ хочешь.
- ↑
Грегоріо. . . ты былъ бы самой скверной треской.
Въ подлинникѣ: «бѣднымъ Джономъ»; такъ называли, въ насмѣшку, самую плохую сушеную и соленую треску, которая во время поста употреблялась въ пищу бѣдными людьми и прислугой.
- ↑
Самсонъ. Я покажу имъ кукишъ.
Въ подлинникѣ: «Я закушу на нихъ палецъ» — оригинальная итальянская манера символическаго оскорбленія, выражающаго презрѣніе къ тому лицу, въ присутствіи котораго это дѣлается.
- ↑
Одинъ изъ горожанъ. Дубинъ, ножей и бердышей.
Крикъ: «Дубинъ!» (Clubs) всегда раздавался на улицахъ англійскихъ городовъ во время народныхъ возмущеній, когда приверженцы враждующихъ партій бросались другъ на друга съ палками. Отъ этого національнаго обычая ведутъ свое происхожденіе англійскіе клубы, являющіеся первоначально синонимомъ партіи, кучки «дубинщиковъ», стоящихъ подъ тѣмъ или другимъ знаменемъ. Такимъ образомъ, въ этой сценѣ Шекспиръ заставляетъ итальянцевъ употреблять чисто-англійское, мѣстное выраженіе. Подобный пріемъ является у него вообще довольно обычнымъ.
- ↑ Имена: Ромео, Бенволіо, Меркуціо, какъ у Шекспира и его нѣмецкихъ переводчиковъ, употребляются мною въ стихѣ съ едва слышнымъ въ произношеніи обращеніемъ предпослѣдней гласной въ полугласную (то есть Ромьо, Бенвольо, Меркуцьо. С. В.).
- ↑
Любовь… вѣдь это дымъ, который порожденъ
Парами вздоховъ. Если не стѣсняетъ
Его стремленія преграда, ярко онъ
Огнемъ въ очахъ двухъ любящихъ пылаетъ.Какъ большинство русскихъ переводчиковъ, Григорьевъ не вѣрно передалъ тутъ очень кратко выраженную мысль Шекспира, у котораго сказано: «Очищенная (отъ дыма вздоховъ), она (любовь) — огонь сверкающій во взорѣ любящихъ».
- ↑
Ромео.Она
Стрѣламъ Эрота вовсе недоступна,
Суровой чистоты броней ограждепи
И какъ, сама Діана неприступна…Стивенсъ видитъ въ этихъ и дальнѣйшихъ словахъ Ромео косвенный комплиментъ «дѣвственной» королевѣ Елизаветѣ; вѣроятно, говоритъ онъ, 67-лѣтией весталкѣ лестно было слышать похвалы ея красотѣ, и ея неприступному цѣломудрію».
- ↑
Ромео.Безцѣнно-дорогой
Кладъ красоты погибнетъ вмѣстѣ съ нею.Ромео говоритъ о своей возлюбленной, что она богата, обладая несравненной красотой, но въ то же время и бѣдна, такъ какъ это ея богатство, — красота, — вслѣдствіе ея цѣломудрія, никому не достанется и умретъ вмѣстѣ съ нею. Подобныя выраженія нерѣдко встрѣчаются и въ сонетахъ Шекспира.
- ↑
Капулетъ. . . . . . . . . . нѣтъ
Еще четырнадцати лѣтъ ей полныхъ.Въ старинной поэмѣ Брука (1562), послужившей источникомъ для шекспировской трагедіи, Капулетъ говоритъ: «Ей нѣтъ еще и XVI лѣтъ». Но въ позднѣйшихъ изданіяхъ этой поэмы (1582, 1587) вмѣсто XVI стоитъ XIV, вѣроятно, вслѣдствіе ошибочной перестановки единицы. Въ прозаическомъ разсказѣ Пэйнтера Джульетта является еще на два года старше; ей 18 лѣтъ. Шекспиръ, очевидно, держался одного изъ позднѣйшихъ текстовъ Брука. Въ Англіи дѣвушка въ 14 лѣтъ уже могла выйти замужъ. Браунъ предполагаетъ, что Шекспиръ сдѣлалъ свою Джульетту какъ можно моложе для того, чтобы оправдать въ глазахъ публики исполненіе этой трудной роли мальчикомъ.
- ↑
Ромео. И придорожникъ пользуетъ вѣдъ тоже.
«Придорожникъ» или «подорожникъ» — извѣстное растеніе, листья котораго употребляются простонародьемъ какъ кровоостанавливающее средство для излѣченія ранъ, ссадинъ и пр.
- ↑
Ромео (читаетъ). Меркуціо и его братъ Валентинъ.
Имя Меркуціо стоитъ въ спискѣ приглашенныхъ, хотя мы видимъ этого молодого человѣка всегда въ обществѣ друзей Монтекки. Онъ — родственникъ князя и потому, вѣроятно, находится въ отношеніяхъ добраго знакомства съ обоими враждующими домами, хотя къ Монтекки онъ ближе, чѣмъ къ ихъ противникамъ.
- ↑
Кормилица. …одиннадцать годовъ, какъ было землетрясенье.
Шекспиръ могъ имѣть свѣдѣнія о землетрясеніи, бывшемъ въ Веронѣ въ 1348 году, въ бытность тамъ Петрарки. Вмѣстѣ съ тѣмъ, комментаторы видятъ въ этихъ словахъ намекъ на землетрясеніе, случившееся въ Англіи въ 1580 году и на основаніи этого намека опредѣляютъ время написанія трагедіи (см. предисловіе, стр. 190); но едва ли не вѣрнѣе мнѣніе Гентера, что Шекспиръ имѣетъ въ виду землетрясеніе 1570 года, разрушившее Феррару и отозвавшееся также и въ Веронѣ. Объ этомъ землетрясеніи онъ упоминаетъ въ своей «Бурѣ». Оно описано и въ современной Шекспиру англійской брошюрѣ подъ заглавіемъ: «Списокъ письма, посланнаго изъ Феррары 22 ноябри 1570 г.».
- ↑
Бенволіо. … Амура нѣтъ у насъ съ глазами,
Повязанными шарфомъ, да съ картоннымъ
Татарскимъ размалеваннымъ лукомъ.Въ «Тимонѣ Аѳинскомъ» Шекспира замаскированнымъ дамамъ и амазонкамъ предшествуетъ Амуръ, который обращается къ присутствующимъ съ рѣчью. Эта фигура была одною изъ наиболѣе обычныхъ въ такъ наз. «маскахъ» шекспировской эпохи. «Татарскій» лукъ — съ перехватомъ посрединѣ дуги, въ противоположность англійскому — прямому. Съ такимъ лукомъ обыкновенно изображали Амура въ эпоху Возрожденіи.
- ↑
Ромео. Дай факелъ мнѣ.
Въ старину залы дворцовъ во время праздниковъ освѣщались обыкновенно восковыми факелами, съ которыми приходили гости и ихъ слуги. Во время театральныхъ представленій въ присутствіи королевы Елизаветы въ королевской коллегіи въ Кембриджѣ, факелы держали придворные джентльмены, но обыкновенно эта обязанность исполнялась особыми факелоносцами.
- ↑
Ромео. Пусть повѣсы съ легкимъ сердцемъ
Бьютъ пятками безчувственный тростникъ.Въ Италіи уже давно были въ употребленіи ковры, а въ Англіи временъ Елизаветы все еще продолжали устилать полъ соломой, которую здѣсь Шекспиръ называетъ тростникомъ. Это дѣлалось даже въ тронной залѣ королевы.
- ↑
Меркуціо. Ого! царица Мабъ была съ тобой.
Имя «царицы Мабъ» вызвало много разнообразныхъ толкованій. Нѣкоторые комментаторы видѣли въ немъ сокращеніе «Dame Abunde» (олицетвореніе изобилія), — другіе сокращеніе словъ Ma bella (моя красавица), amabilis (возлюбленная) и т. п. Томсъ нашелъ въ одномъ старинномъ сочиненіи, что царица ирландскихъ фей носила имя Mabb. На гаэльскомъ и родственныхъ ему британскихъ діалектахъ слово mab означаетъ ребенка — и, конечно, это значеніе всего ближе подходитъ къ изображаемому въ разсказѣ Меркуціо маленькому, проказливому миѳическому существу.
- ↑
Меркуціо. И вся-то въ камень перстня помѣстится.
Въ подлинникѣ: «Ростомъ не больше агата на указательномъ пальцѣ олдермэна». Чиновныя лица и богатые люди въ старой Англіи обыкновенно носили на указательномъ пальцѣ агатовый или сердоликовый перстень съ печатью, а чаще — съ изображеніемъ человѣческой фигуры. Съ такою-то маленькою фигуркою и сравнивается здѣсь царица фей.
- ↑
Немного меньше кругленькаго звѣря
Казнимаго на ногтѣ ночью дѣвкой.Григорьевъ, какъ и нѣкоторые другіе русскіе переводчики, ложно понялъ это мѣсто. У Шекспира сказано: «меньше половины кругленькаго червячка, вылѣзающаго изъ пальца лѣнивой дѣвушки». По народному повѣрью временъ Шекспира — въ пальцахъ лѣнивыхъ женщинъ заводились черви.
- ↑
Меркуціо … Она же, эта Мабъ,
У коней ночью гривы, заплетаетъ.И донынѣ среди европейскаго простонародья кое-гдѣ сохраняется вѣра въ то, что домовой путаетъ по ночамъ конскія гривы и завязываетъ на нихъ узлы, заливая ихъ смолой. Объ этомъ съ полною увѣренностью говоритъ парижскій епископъ Гильомъ Овернскій (XIII в.) въ одномъ изъ своихъ сочиненій. Дѣйствительнымъ средствомъ для того, чтобы прогонять злыхъ духовъ изъ конюшенъ, признавались «чортовы пальцы» (белемниты) или находимые въ землѣ продыравленные кремни, которые подвѣшивались въ конюшняхъ или на шею лошадямъ.
- ↑
Ромео. Словно въ ушахъ эѳіопки алмазъ дорогой.
Подобное же сравненіе встрѣчаемъ и въ извѣстномъ романѣ Лилли: «Эвфуэсъ»: «Драгоцѣнная жемчужина въ ухѣ мавританки».
- ↑
Джульетта. Къ рукѣ вы слишкомъ строги, пилигримъ!
Ромео въ этой сценѣ одѣтъ пилигримомъ — въ длинной рясѣ съ широкими рукавами и пелериной на плечахъ, въ широкополой шляпѣ, у которой спереди поля пристегнуты къ тульѣ небольшой раковиной или пуговицей, и съ длиннымъ согнутымъ посохомъ въ лѣвой рукѣ. Это былъ одинъ изъ обычныхъ въ старое время маскарадныхъ костюмовъ.
- ↑
Ромео цѣлуетъ Джульетту.
Шекспиръ слѣдовалъ здѣсь обычаямъ своего времени, когда не считали зазорнымъ публично поцѣловать даму. Въ «Генрихѣ VIII» точно такъ же лордъ Сэндсъ цѣлуетъ Анну Болейнъ, сидя съ нею рядомъ за ужиномъ у кардинала Уольсея.