[56]Въ открытомъ морѣ вода совсѣмъ синяя, какъ лепестки хорошенькихъ васильковъ, и прозрачная, какъ хрусталь,—но зато и глубоко тамъ! Ни одинъ якорь не достанетъ до дна; на дно моря пришлось бы поставить одну на другую много, много колоколенъ, чтобы онѣ могли высунуться изъ воды. На самомъ днѣ живутъ русалки.
[57]Не подумайте, что тамъ, на днѣ, одинъ голый бѣлый песокъ; нѣтъ, тамъ растутъ удивительнѣйшія деревья и цвѣты съ такими гибкими стебельками и листьями, что они шевелятся, какъ живые, при малѣйшемъ движеніи воды. Между вѣтвями ихъ шныряютъ маленькія и большія рыбки, точь-въ-точь какъ у насъ здѣсь птицы. Въ самомъ глубокомъ мѣстѣ лежитъ коралловый дворецъ морского царя съ большими остроконечными окнами изъ чистѣйшаго янтаря и съ крышей изъ раковинъ, которыя то открываются, то закрываются, смотря по приливу и отливу; выходитъ очень красиво, такъ какъ въ срединѣ каждой раковины лежитъ по жемчужинѣ, такой красоты, что и одна изъ нихъ скрасила бы корону любой королевы.
Морской царь давнымъ-давно овдовѣлъ, и хозяйствомъ у него заправляла его старуха-мать, женщина умная, но очень гордая своимъ родомъ; она носила на хвостѣ цѣлую дюжину устрицъ, тогда какъ вельможи имѣли право носить только по шести. Вообще же она была особа достойная, особенно потому, что очень любила своихъ маленькихъ внучекъ. Всѣ шестеро принцессъ были прехорошенькими русалочками, но лучше всѣхъ была самая младшая, нѣжная и прозрачная, какъ лепестокъ розы, съ глубокими, синими, какъ море, глазами. Но и у нея, какъ у другихъ русалокъ, не было ножекъ, а только рыбій хвостъ.
День-деньской играли принцессы въ огромныхъ дворцовыхъ залахъ, гдѣ по стѣнамъ росли живые цвѣты. Въ открытыя янтарныя окна вплывали рыбки, какъ у насъ, бываетъ, влетаютъ ласточки; рыбки подплывали къ маленькимъ принцессамъ, ѣли изъ ихъ рукъ и позволяли себя гладить.
Возлѣ дворца былъ большой садъ; тамъ росло много огненно-красныхъ и темно-голубыхъ деревьевъ съ вѣчно колеблющимися вѣтвями и листьями; плоды ихъ при этомъ движеніи сверкали, какъ золото, а цвѣты—какъ огоньки. Самая земля была усыпана мелкимъ голубоватымъ, какъ сѣрное пламя, пескомъ; на днѣ морскомъ на всемъ лежалъ какой-то удивительный голубоватый отблескъ,—можно было скорѣе подумать, что витаешь высоко-высоко въ воздухѣ, причемъ небо у тебя не только надъ головой, но и подъ ногами. Въ безвѣтріе можно было также видѣть солнце; оно смотрѣло пурпуровымъ цвѣткомъ, изъ чашечки котораго лился свѣтъ.
У каждой принцессы было въ саду свое мѣстечко; тутъ онѣ
[58]могли копать и сажать, что хотѣли. Одна сдѣлала себѣ цвѣточную грядку въ видѣ кита, другой захотѣлось, чтобы ея грядка была похожа на русалочку, а самая младшая сдѣлала себѣ грядку круглую, какъ солнышко, и засадила ее такими же ярко красными цвѣтами. Странное дитя была эта русалочка: такая тихая, задумчивая… Другія сестры украшали себя разными разностями, которыя доставались имъ съ разбитыхъ кораблей, а она любила только свои красныя, какъ солнышко, цвѣточки, да прекраснаго бѣлаго мраморнаго мальчика, упавшаго на дно моря съ какого-то погибшаго корабля. Русалочка посадила у статуи красную плакучую иву, которая чудесно разрослась; вѣтви ея перевѣшивались черезъ статую и клонились на голубой песокъ, гдѣ колебалась ихъ фіолетовая тѣнь,—вершина и корни точно играли и цѣловались другъ съ другомъ!
Больше всего любила русалочка слушать разсказы о людяхъ, живущихъ наверху, на землѣ. Старуха-бабушка должна была разсказать ей все, что только знала о корабляхъ и городахъ, о людяхъ и о животныхъ. Особенно занимало и удивляло русалочку, что цвѣты на землѣ пахли,—не то, что тутъ, въ морѣ!—что лѣса тамъ были зеленаго цвѣта, а рыбки, которыя жили въ вѣтвяхъ, чудесно пѣли. Бабушка называла рыбками птичекъ, иначе внучки не поняли бы ея; онѣ, вѣдь, съ роду не видывали птицъ.
— Когда вамъ исполнится пятнадцать лѣтъ,—говорила бабушка:—вамъ тоже можно будетъ всплывать на поверхность моря, сидѣть, при свѣтѣ мѣсяца, на скалахъ и смотрѣть на плывущіе мимо огромные корабли, на лѣса и города!
Въ этотъ годъ старшей принцессѣ какъ разъ должно было исполниться пятнадцать лѣтъ, но другимъ сестрамъ—а онѣ всѣ, вѣдь, были погодки[1]—приходилось еще ждать, и дольше всѣхъ—цѣлыхъ пять лѣтъ—самой младшей. Но каждая обѣщала разсказать остальнымъ сестрамъ о томъ, что ей больше всего понравится въ первый день,—разсказы бабушки мало удовлетворяли ихъ любопытство, имъ хотѣлось знать обо всемъ поподробнѣе.
Никого не тянуло такъ на поверхность моря, какъ самую младшую, тихую, задумчивую русалочку, которой приходилось ждать дольше всѣхъ. Сколько ночей провела она у открытаго окна, вглядываясь въ синеву моря, гдѣ шевелили своими плавниками и хвостами цѣлыя стаи рыбокъ! Она могла разглядѣть
[59]сквозь воду мѣсяцъ и звѣзды; они, конечно, блестѣли не такъ ярко, но зато казались гораздо больше, чѣмъ кажутся намъ. Случалось, что подъ ними скользило какъ будто большое облако, и русалочка знала, что это или проплывалъ надъ нею китъ, или проходилъ корабль съ сотнями людей; они и не думали о хорошенькой русалочкѣ, что стояла тамъ, въ глубинѣ моря, и протягивала къ килю корабля свои бѣлыя ручки.
Но вотъ, старшей принцессѣ исполнилось пятнадцать лѣтъ, и ей было позволено всплыть на поверхность моря.
Вотъ было разсказовъ, когда она вернулась назадъ! Лучше же всего, по ея словамъ, было—лежать въ тихую погоду на песчаной отмели и нѣжиться, при свѣтѣ мѣсяца, любуясь раскинувшимся по берегу городомъ: тамъ, точно сотни звѣздочекъ, горѣли огоньки, слышалась музыка, шумъ и грохотъ экипажей, виднѣлись башни со шпицами,[2] звонили колокола. Да, именно потому, что ей нельзя было попасть туда, ее больше всего и манило это зрѣлище.
Какъ жадно слушала ея разсказы самая младшая сестрица. Стоя, вечеромъ, у открытаго окна и вглядываясь въ морскую синеву, она только и думала, что о большомъ шумномъ городѣ, и ей казалось даже, что она слышитъ звонъ колоколовъ.
Черезъ годъ и вторая сестра получила позволеніе подниматься на поверхность моря и плыть, куда хочетъ. Она вынырнула изъ воды какъ разъ въ ту минуту, когда солнце садилось, и нашла, что лучше этого зрѣлища ничего и быть не можетъ. Небо сіяло, какъ расплавленное золото, разсказывала она, а облака… да, тутъ у нея ужъ и словъ не хватало! Окрашенныя въ пурпуровые и фіолетовые цвѣта они быстро неслись по небу, но еще быстрѣе ихъ неслась къ солнцу, точно длинная бѣлая вуаль, стая лебедей; русалочка тоже поплыла было къ солнцу, но оно опустилось въ море, и по небу и водѣ разлилась розовая вечерняя заря.
Еще черезъ годъ всплыла на поверхность моря третья принцесса; эта была смѣлѣе всѣхъ и проплыла въ широкую рѣку, которая впадала въ море. Тутъ она увидала зеленые холмы, покрытые виноградниками, дворцы и дома, окруженные чудесными рощами, гдѣ пѣли птицы; солнышко свѣтило и грѣло такъ, что ей не разъ приходилось нырять въ воду, чтобы освѣжить свое пылающее лицо. Въ маленькой бухтѣ она увидѣла цѣлую толпу голенькихъ человѣчковъ, которые
[60]плескались въ водѣ; она хотѣла было поиграть съ ними, но они испугались ея и убѣжали, а вмѣсто нихъ появился какой-то черный звѣрекъ и такъ страшно принялся на нее тяфкать, что русалка перепугалась и уплыла назадъ въ море; звѣрекъ этотъ была собака, но русалка, вѣдь, никогда еще не видала собакъ.
И вотъ, принцесса все вспоминала эти чудные лѣса, зеленые холмы и прелестныхъ дѣтей, которыя умѣли плавать, хоть у нихъ и не было рыбьяго хвоста!
Четвертая сестра не была такою смѣлой; она держалась больше въ открытомъ морѣ и разсказывала, что это было лучше всего: куда ни оглянись, на много-много миль вокругъ—одна вода, да небо, опрокинувшееся надъ водой, точно огромный стекляный куполъ; вдали, какъ морскія чайки, проносились большіе корабли, играли и кувыркались забавные дельфины и пускали изъ ноздрей сотни фонтановъ огромные киты.
Потомъ пришла очередь предпослѣдней сестры; ея день рожденія приходился зимой, и потому она увидала въ первый разъ то, чего не видѣли другіе: море было зеленоватаго цвѣта, повсюду плавали большія ледяныя горы, ни дать, ни взять жемчужины—разсказывала она—но такія огромныя, выше самыхъ высокихъ колоколенъ! Нѣкоторыя изъ нихъ были очень причудливой формы и блестѣли, какъ алмазныя. Она усѣлась на самую большую, вѣтеръ развѣвалъ ея длинные волосы, а моряки испуганно обходили гору подальше. Къ вечеру небо покрылось тучами, засверкала молнія, загремѣлъ громъ и темное море стало бросать ледяныя глыбы изъ стороны въ сторону, а онѣ такъ и сверкали при блескѣ молніи. На корабляхъ убирали паруса, люди метались въ страхѣ и ужасѣ, а она спокойно плыла себѣ на ледяной горѣ и смотрѣла, какъ огненныя зигзаги молніи, прорѣзавъ небо, падали въ море.
Вообще, каждая изъ сестеръ была въ восторгѣ отъ того, что видѣла въ первый разъ,—все было для нихъ ново и потому нравилось; но получивъ, какъ взрослыя дѣвушки, позволеніе плавать повсюду, онѣ скоро присмотрѣлись ко всему и черезъ мѣсяцъ стали уже говорить, что вездѣ хорошо, а дома лучше.
Часто, по вечерамъ, всѣ пять сестеръ сплетались руками и подымались на поверхность воды; у всѣхъ были чудеснѣйшіе голоса, какихъ не бываетъ у людей на землѣ, и вотъ, когда
[61]начиналась буря, и онѣ видѣли, что кораблямъ грозитъ опасность, онѣ подплывали къ нимъ, пѣли о чудесахъ подводнаго царства и просили моряковъ не бояться опуститься на дно; но моряки не могли разобрать словъ; имъ казалось, что это просто шумитъ буря; да имъ все равно и не удалось бы увидать на днѣ никакихъ чудесъ,—если корабль погибалъ, люди тонули и приплывали ко дворцу морского царя уже мертвыми.
Младшая же русалочка въ то время, какъ сестры ея всплывали рука объ руку на поверхность моря, оставалась одна-одинешенька и смотрѣла имъ вслѣдъ, готовая заплакать, но русалки не могутъ плакать, и оттого ей было еще тяжелѣе.
— Ахъ, когда же мнѣ будетъ пятнадцать лѣтъ?—говорила она.—Я знаю, что очень полюблю и тотъ свѣтъ, и людей, которые тамъ живутъ!
Наконецъ, и ей исполнилось пятнадцать лѣтъ!
— Ну, вотъ, выростили и тебя!—сказала бабушка, вдовствующая королева.—Поди сюда, надо и тебя принарядить, какъ другихъ сестеръ!
И она надѣла русалочкѣ на голову вѣнецъ изъ бѣлыхъ жемчужныхъ лилій,—каждый лепестокъ былъ половинкой жемчужины—потомъ, для обозначенія высокаго сана принцессы, приказала прицѣпиться къ ея хвосту восьмерымъ устрицамъ.
— Да это больно!—сказала русалочка.
— Ради красоты приходится и потерпѣть немножко!—сказала старуха.
Ахъ, съ какимъ удовольствіемъ скинула бы съ себя русалочка всѣ эти уборы и тяжелый вѣнецъ,—красненькіе цвѣточки изъ ея садика шли ей куда больше, но дѣлать нечего!
— Прощайте!—сказала она и легко и плавно, точно прозрачный водяной пузырь, поднялась на поверхность.
Солнце только что сѣло, но облака еще сіяли пурпуромъ и золотомъ, тогда какъ въ красноватомъ небѣ уже зажигались чудесныя, ясныя вечернія звѣздочки; воздухъ былъ мягокъ и свѣжъ, а море лежало, какъ зеркало. Неподалеку отъ того мѣста, гдѣ вынырнула русалочка, стоялъ трехмачтовый корабль всего лишь съ однимъ поднятымъ парусомъ,—не было, вѣдь, ни малѣйшаго вѣтерка; на вантахъ и мачтахъ сидѣли матросы, съ палубы неслись звуки музыки и пѣсенъ; когда же совсѣмъ стемнѣло, корабль освѣтился сотнями разноцвѣтныхъ фонариковъ; казалось, что въ воздухѣ замелькали флаги всѣхъ націй.
[62]Русалочка подплыла къ самымъ окнамъ каюты и, когда волны слегка приподымали ее, она могла заглянуть въ каюту. Тамъ было множество разодѣтыхъ людей, но лучше всѣхъ былъ молодой принцъ съ большими черными глазами. Ему навѣрное было не больше шестнадцати лѣтъ; въ тотъ день праздновалось его рожденіе, оттого на кораблѣ и шло такое веселье. Матросы плясали на палубѣ, а когда вышелъ туда молодой принцъ, кверху взвились сотни ракетъ, и стало свѣтло, какъ днемъ, такъ что русалочка совсѣмъ перепугалась и нырнула въ воду, но скоро опять высунула головку, и ей показалось, что всѣ звѣздочки небесныя попадали къ ней въ море. Никогда еще не видѣла она такой огненной потѣхи: большія солнца вертѣлись колесомъ, великолѣпныя огненныя рыбы крутили въ воздухѣ хвостами, и все это отражалось въ тихой, ясной водѣ. На самомъ кораблѣ было такъ свѣтло, что можно было различить каждую веревку, а людей и подавно. Ахъ, какъ хорошъ былъ молодой принцъ! Онъ пожималъ людямъ руки, улыбался и смѣялся, а музыка все гремѣла и гремѣла въ тишинѣ чудной ночи.
Становилось уже поздно, но русалочка глазъ не могла оторвать отъ корабля и отъ красавца-принца. Разноцвѣтные огоньки потухли, ракеты больше не взлетали въ воздухъ, не слышалось и пушечныхъ выстрѣловъ, зато загудѣло и застонало самое море. Русалочка качалась на волнахъ рядомъ съ кораблемъ и все заглядывала въ каюту, а корабль несся все быстрѣе и быстрѣе, паруса развертывались одинъ за другимъ, вѣтеръ крѣпчалъ, заходили волны, облака сгустились и засверкала молнія. Начиналась буря! Матросы принялись убирать паруса; огромный корабль страшно качало, а вѣтеръ такъ и мчалъ его по бушующимъ волнамъ; вокругъ корабля вставали высокія водяныя горы, грозившія сомкнуться надъ мачтами корабля, но онъ нырялъ между водяными стѣнами, какъ лебедь, и снова взлеталъ на хребетъ волнъ. Русалочку буря только забавляла, но морякамъ приходилось плохо; корабль трещалъ, толстыя бревна разлетались въ щепки, волны перекатывались черезъ палубу, мачты ломались, какъ тростинки, корабль перевернулся на бокъ, и вода хлынула въ трюмъ. Тутъ русалочка поняла опасность; ей и самой приходилось остерегаться бревенъ и обломковъ, носившихся по волнамъ. На минуту сдѣлалось вдругъ такъ темно, хоть глазъ выколи; но вотъ, опять
[63]блеснула молнія, и русалочка вновь увидѣла всѣхъ бывшихъ на кораблѣ людей; каждый спасался, какъ умѣлъ. Русалочка отыскала глазами принца и увидала, какъ онъ погрузился въ воду, когда корабль разбился на части. Сначала русалочка очень обрадовалась тому, что онъ попадетъ теперь къ нимъ на дно, но потомъ вспомнила, что люди не могутъ жить въ водѣ и что онъ можетъ приплыть во дворецъ ея отца только мертвымъ. Нѣтъ, нѣтъ, онъ не долженъ умирать! И она поплыла между бревнами и досками, совсѣмъ забывая, что они во всякую минуту могутъ раздавить ее самое. Приходилось то нырять въ самую глубину, то взлетать кверху вмѣстѣ съ волнами; но вотъ, наконецъ, она настигла принца, который уже почти совсѣмъ выбился изъ силъ и не могъ больше плыть по бурному морю; руки и ноги отказались ему служить, а прелестные глаза закрылись; онъ умеръ-бы, не явись ему на помощь русалочка. Она приподняла надъ водой его голову и предоставила волнамъ нести ихъ обоихъ, куда угодно.
Къ утру непогода стихла; отъ корабля не осталось и щепки; солнце опять засіяло надъ водой, и его яркіе лучи какъ будто вернули щекамъ принца ихъ живую окраску, но глаза его все еще не открывались.
Русалочка откинула со лба принца волосы и поцѣловала его въ высокій, красивый лобъ; ей показалось, что онъ похожъ на мраморнаго мальчика, что стоялъ у нея въ саду; она поцѣловала его еще разъ и отъ души пожелала, чтобы онъ остался живъ.
Наконецъ, она завидѣла твердую землю и высокія, уходящія въ небо горы, на вершинахъ которыхъ, точно стаи лебедей, бѣлѣли снѣга. У самаго берега зеленѣла чудная роща, а повыше стояло какое-то зданіе, вродѣ церкви или монастыря. Въ рощѣ росли апельсинныя и лимонныя деревья, а у воротъ зданія высокія пальмы. Море врѣзывалось въ бѣлый песчаный берегъ небольшимъ заливомъ, гдѣ вода была очень тиха, но глубока; сюда-то приплыла русалочка и положила принца на песокъ, позаботившись о томъ, чтобы голова его лежала повыше и на самомъ солнышкѣ.
Въ это время въ высокомъ бѣломъ зданіи зазвонили въ колокола, и въ садъ высыпала цѣлая толпа молодыхъ дѣвушекъ. Русалочка отплыла подальше за высокіе камни, которые торчали изъ воды, покрыла себѣ волосы и грудь морскою пѣной—теперь никто не различилъ бы въ этой пѣнѣ ея
[64]бѣленькаго личика—и стала ждать: не придетъ-ли кто на помощь бѣдному принцу.
Ждать пришлось не долго; къ принцу подошла одна изъ молодыхъ дѣвушекъ и сначала очень испугалась, но скоро собралась съ духомъ и позвала на помощь людей. Затѣмъ, русалочка увидѣла, что принцъ ожилъ и улыбнулся всѣмъ, кто былъ возлѣ него. А ей онъ не улыбнулся и даже не зналъ, что она спасла ему жизнь! Грустно стало русалочкѣ, и когда принца увели въ большое бѣлое зданіе, она печально нырнула въ воду и уплыла домой.
И прежде она была тихою и задумчивою, теперь же стала еще тише, еще задумчивѣе. Сестры спрашивали ее, что она видѣла въ первый разъ на поверхности моря, но она не разсказала имъ ничего.
Часто и вечеромъ, и утромъ приплывала она къ тому мѣсту, гдѣ оставила принца, видѣла, какъ созрѣли и были сорваны въ садахъ плоды, видѣла, какъ стаялъ снѣгъ на высокихъ горахъ, но принца такъ больше и не видала, и возвращалась домой съ каждымъ разомъ все печальнѣе и печальнѣе. Единственною отрадой было для нея сидѣть въ своемъ садикѣ, обвивая руками красивую мраморную статую, похожую на принца, но за цвѣтами она больше не ухаживала; они росли, какъ хотѣли, по тропинкамъ и дорожкамъ, переплелись своими стебельками и листочками съ вѣтвями дерева, и въ садикѣ стало совсѣмъ темно.
Наконецъ, она не выдержала, разсказала обо всемъ одной изъ своихъ сестеръ; за ней узнали и всѣ остальныя сестры, но больше никто, кромѣ развѣ еще двухъ-трехъ русалокъ, да ихъ самыхъ близкихъ подругъ. Одна изъ русалокъ тоже знала принца, видѣла праздникъ на кораблѣ и даже знала, гдѣ лежитъ королевство принца.
— Пойдемъ съ нами сестрица!—сказали русалкѣ сестры, и рука объ руку поднялись всѣ на поверхность моря близь того мѣста, гдѣ лежалъ дворецъ принца.
Дворецъ былъ изъ свѣтло-желтаго блестящаго камня, съ большими мраморными лѣстницами; одна изъ нихъ спускалась прямо въ море. Великолѣпные вызолоченные куполы высились надъ крышей, а въ нишахъ, между колоннами, окружавшими все зданіе, стояли мраморныя статуи, совсѣмъ какъ живыя. Въ высокія зеркальныя окна виднѣлись роскошныя покои; всюду
[65]висѣли дорогія шелковыя занавѣси, были разостланы ковры, а стѣны украшены большими картинами. Заглядѣнье да и только! Посреди самой большой залы журчалъ большой фонтанъ; струи воды били высоко-высоко подъ самый стекляный куполообразный потолокъ, чрезъ который на воду и на чудныя растенія, росшія въ широкомъ бассейнѣ, лились лучи солнца.
Теперь русалочка знала, гдѣ живетъ принцъ, и стала приплывать ко дворцу почти каждый вечеръ или каждую ночь. Ни одна изъ сестеръ не осмѣливалась подплывать къ землѣ такъ близко, какъ она; она же вплывала и въ узенькій протокъ, который бѣжалъ какъ разъ подъ великолѣпнымъ мраморнымъ балкономъ, бросавшимъ на воду длинную тѣнь. Тутъ она останавливалась и подолгу смотрѣла на молодого принца, а онъ-то думалъ, что гуляетъ при свѣтѣ мѣсяца одинъ-одинешенекъ.
Много разъ видѣла она, какъ онъ катался съ музыкантами на своей прекрасной лодкѣ, украшенной развѣвающимися флагами,—русалочка выглядывала изъ зеленаго тростника, и если люди иной разъ замѣчали ея длинный, серебристо-бѣлый вуаль, развѣвавшійся по вѣтру, то думали, что это лебедь взмахнулъ крыломъ.
Много разъ также слышала она, какъ говорили о принцѣ рыбаки, лучившіе[3] по ночамъ рыбу; они разсказывали о немъ много хорошаго, и русалочка радовалась, что спасла ему жизнь, когда онъ полумертвый носился по волнамъ; она вспоминала тѣ минуты, когда его голова покоилась на ея груди, и когда она такъ нѣжно расцѣловала его бѣлый, красивый лобъ. А онъ-то ничего не зналъ о ней, она ему даже и во снѣ не снилась!
Все больше и больше начинала русалочка любить людей, больше и больше тянуло ее къ нимъ; ихъ земной міръ казался ей куда больше, нежели ея подводный; они могли, вѣдь, переплывать на своихъ корабляхъ море, взбираться на высокія горы къ самымъ облакамъ, а бывшія въ ихъ владѣніи пространства земли съ лѣсами и полями тянулись далеко-далеко, и глазомъ было ихъ не окинуть! Ей такъ хотѣлось побольше узнать о людяхъ и ихъ жизни, но сестры не могли отвѣтить на всѣ ея вопросы, и она обращалась къ старухѣ-бабушкѣ; эта хорошо знала „высшій свѣтъ“, какъ она справедливо называла землю, лежавшую надъ моремъ.
[66]— Если люди не тонутъ,—спрашивала русалочка:—тогда они живутъ вѣчно, не умираютъ, какъ мы?
— Какъ же!—отвѣчала старуха.—Они тоже умираютъ, и ихъ вѣкъ даже короче нашего. Мы живемъ триста лѣтъ, зато, когда намъ приходитъ конецъ, отъ насъ остается одна пѣна морская, у насъ нѣтъ даже могилъ близкихъ намъ. Намъ не дано безсмертной души, и мы никогда уже не воскреснемъ для новой жизни; мы, какъ этотъ зеленый тростникъ: вырванный съ корнемъ, онъ уже не зазеленѣетъ вновь! У людей, напротивъ, есть безсмертная душа, которая живетъ вѣчно, даже и послѣ того, какъ тѣло превращается въ прахъ; она улетаетъ тогда въ синее небо, туда, къ яснымъ звѣздочкамъ! Какъ мы можемъ подняться со дна моря и увидать землю, гдѣ живутъ люди, такъ они могутъ подняться послѣ смерти въ невѣдомыя блаженныя страны, которыхъ намъ не видать никогда!
— Отчего у насъ нѣтъ безсмертной души!—грустно сказала русалочка.—Я бы отдала всѣ свои сотни лѣтъ за одинъ день человѣческой жизни, съ тѣмъ, чтобы принять потомъ участіе въ небесномъ блаженствѣ людей.
— Нечего и думать объ этомъ!—сказала старуха.—Намъ тутъ живется куда лучше, чѣмъ людямъ на землѣ!
— Такъ и я умру, стану морской пѣной, не буду больше слышать музыки волнъ, не увижу чудесныхъ цвѣтовъ и краснаго солнышка! Неужели же я никакъ не могу пріобрѣсти безсмертной души?
— Можешь,—сказала бабушка:—пусть только кто-нибудь изъ людей полюбитъ тебя такъ, что ты станешь ему дороже отца и матери, пусть отдастся тебѣ всѣмъ своимъ сердцемъ и всѣми помыслами и велитъ священнику соединить ваши руки въ знакъ вѣчной вѣрности другъ другу; тогда частица его души сообщится тебѣ, и ты будешь участвовать въ вѣчномъ блаженствѣ человѣка. Онъ дастъ тебѣ душу и сохранитъ при себѣ свою. Но этому не бывать никогда! Вѣдь, то, что у насъ здѣсь считается красивымъ, твой рыбій хвостъ, люди находятъ безобразнымъ; они мало смыслятъ въ красотѣ; по ихъ мнѣнію, чтобы быть красивымъ, надо непремѣнно имѣть двѣ неуклюжихъ подпорки,—ноги, какъ они ихъ называютъ.
Глубоко вздохнула русалочка и печально посмотрѣла на свой рыбій хвостъ.
— Будемъ жить—не тужить!—сказала старуха.—
[67]Повеселимся вволю свои триста лѣтъ,—это таки порядочный срокъ,—тѣмъ слаще будетъ отдыхъ по смерти! Сегодня, вечеромъ, у насъ при дворѣ балъ!
Вотъ было великолѣпіе, какого не увидишь на землѣ! Стѣны и потолокъ танцовальной залы были изъ толстаго, но прозрачнаго стекла; вдоль стѣнъ рядами лежали сотни огромныхъ пурпурныхъ и травянисто-зеленыхъ раковинъ съ голубыми огоньками въ серединѣ; огни эти ярко освѣщали всю залу, а черезъ стекляныя стѣны—и самое море; видно было, какъ къ стѣнамъ подплывали стаи и большихъ и малыхъ рыбъ, сверкавшихъ пурпурно-золотистою и серебристою чешуей.
Посреди залы бѣжалъ широкій ручей, и на немъ танцовали водяные и русалки подъ свое чудное пѣніе. Такихъ чудныхъ голосовъ не бываетъ у людей. Русалочка же пѣла лучше всѣхъ, и всѣ хлопали ей въ ладоши. На минуту ей было сдѣлалось весело при мысли о томъ, что ни у кого и нигдѣ, ни въ морѣ, ни на землѣ, нѣтъ такого чудеснаго голоса, какъ у нея; но потомъ она опять стала думать о надводномъ мірѣ, о прекрасномъ принцѣ и печалиться о томъ, что у нея нѣтъ безсмертной души. Она незамѣтно ускользнула изъ дворца и, пока тамъ пѣли и веселились, грустно сидѣла въ своемъ садикѣ; черезъ воду доносились къ ней звуки валторнъ, и она думала: „Вотъ онъ опять катается въ лодкѣ! Какъ я люблю его! Больше, чѣмъ отца и мать! Я принадлежу ему всѣмъ сердцемъ, всѣми своими помыслами, ему бы я охотно вручила счастье всей моей жизни! На все бы я пошла ради него и безсмертной души! Пока сестры танцуютъ въ отцовскомъ дворцѣ, я поплыву къ морской вѣдьмѣ; я всегда боялась ея, но, можетъ быть, она что-нибудь посовѣтуетъ или какъ-нибудь поможетъ мнѣ!“
И русалочка поплыла изъ своего садика къ бурнымъ водоворотамъ, за которыми жила вѣдьма. Ей еще ни разу не приходилось проплывать этой дорогой; тутъ не росло ни цвѣтовъ, ни даже травы—одинъ голый сѣрый песокъ; вода въ водоворотахъ бурлила и шумѣла, какъ подъ мельничными колесами, и увлекала съ собой въ глубину все, что только встрѣчала на пути. Русалочкѣ пришлось плыть какъ разъ между такими бурлящими водоворотами; затѣмъ на пути къ жилищу вѣдьмы лежало еще большое пространство, покрытое горячимъ пузырившимся иломъ; это мѣстечко вѣдьма называла своимъ торфянымъ болотомъ. За нимъ уже показалось и самое жилье вѣдьмы, окруженное
[68]какимъ-то диковиннымъ лѣсомъ: деревья и кусты были полипами, полу-животными, полу-растеніями, похожими на стоголовыхъ змѣй, росшихъ прямо изъ песку; вѣтви ихъ были длинными осклизлыми руками съ пальцами, извивающимися, какъ черви; полипы ни на минуту не переставали шевелить всѣми своими суставами, отъ корня до самой верхушки, хватали гибкими пальцами все, что только имъ попадалось, и уже никогда не выпускали обратно. Русалочка испуганно пріостановилась, сердечко ея забилось отъ страха, она готова была вернуться, но вспомнила о принцѣ, о безсмертной душѣ и собралась съ духомъ: крѣпко обвязала вокругъ головы свои длинныя волосы, чтобы ихъ не схватили полипы, скрестила на груди руки, и, какъ рыба, поплыла между гадкими полипами, протягивавшими къ ней свои извивающіяся руки. Она видѣла, какъ крѣпко, точно желѣзными клещами, держали они своими пальцами все, что удавалось имъ схватить: бѣлые остовы утонувшихъ людей, корабельные рули, ящики, скелеты животныхъ, даже одну русалочку. Полипы поймали и задушили ее. Это было страшнѣе всего!
Но вотъ, она очутилась на скользкой лѣсной полянѣ, гдѣ кувыркались и показывали свои гадкіе свѣтло-желтые брюшки большіе, жирные водяные ужи. Посреди поляны былъ выстроенъ домъ изъ бѣлыхъ человѣческихъ костей; тутъ же сидѣла и сама морская вѣдьма, кормившая изо рта жабу, какъ люди кормятъ сахаромъ маленькихъ канареекъ. Гадкихъ жирныхъ ужей она звала своими цыплятками и позволяла имъ валяться на своей большой, ноздреватой, какъ губка, груди.
— Знаю, знаю, зачѣмъ ты пришла!—сказала русалочкѣ морская вѣдьма.—Глупости ты затѣваешь, ну, да я все-таки помогу тебѣ, тебѣ же на бѣду, моя красавица! Ты хочешь получить вмѣсто своего рыбьяго хвоста двѣ подпорки, чтобы ходить, какъ люди; хочешь, чтобы молодой принцъ полюбилъ тебя, а ты получила бы безсмертную душу!
И вѣдьма захохотала такъ громко и гадко, что и жаба, и ужи попадали съ нея и растянулись на землѣ.
— Ну, ладно, ты пришла во-время!—продолжала вѣдьма.—Приди ты завтра по-утру, было бы поздно, и я не могла бы помочь тебѣ раньше будущаго года. Я изготовлю для тебя питье, ты возьмешь его, поплывешь съ нимъ на берегъ еще до восхода солнца, сядешь тамъ и выпьешь все до капли; тогда
[69]твой хвостъ раздвоится и превратится въ пару чудныхъ, какъ скажутъ люди, ножекъ. Но тебѣ будетъ такъ больно, какъ будто тебя пронзятъ насквозь острымъ мечемъ. Зато всѣ, кто ни увидитъ тебя, скажутъ, что такой прелестной дѣвушки они еще не видали! Ты сохранишь свою воздушную, скользящую походку,—ни одна танцовщица не сравнится съ тобой; но помни, что съ каждымъ шагомъ ты будешь ступать какъ по острымъ ножамъ, такъ что изранишь свои ножки въ кровь. Согласна ты? Хочешь моей помощи?
— Да!—сказала русалочка дрожащимъ голосомъ и подумала о принцѣ и о безсмертной душѣ.
— Помни,—сказала вѣдьма:—что разъ ты примешь человѣческій образъ, тебѣ уже не сдѣлаться вновь русалкой! Не видать тебѣ больше ни морского дна, ни отцовскаго дома, ни сестеръ! И если принцъ не полюбитъ тебя такъ, что забудетъ для тебя и отца и мать, не отдастся тебѣ всѣмъ сердцемъ и не велитъ священнику соединить ваши руки, такъ что вы станете мужемъ и женой, ты не получишь безсмертной души. Съ первою же зарей, послѣ его женитьбы на другой, твое сердце розорвется на части, и ты станешь пѣной морской!
— Пусть!—сказала русалочка и поблѣднѣла какъ смерть.
— Ты должна еще заплатить мнѣ за помощь!—сказала вѣдьма.—А я не дешево возьму! У тебя чудный голосъ, и имъ ты думаешь обворожить принца, но ты должна отдать свой голосъ мнѣ. Я возьму за свой драгоцѣнный напитокъ самое лучшее, что есть у тебя: я, вѣдь, должна примѣшать къ напитку свою собственную кровь, для того, чтобы онъ сталъ остеръ, какъ лезвіе меча!
— Если ты возьмешь мой голосъ, что же останется у меня?—спросила русалочка.
— Твое прелестное личико, твоя скользящая походка и твои говорящіе глаза,—довольно, чтобы покорить человѣческое сердце! Ну, полно, не бойся; высунешь язычекъ, я и отрѣжу его въ уплату за волшебный напитокъ!
— Хорошо!—сказала русалочка, и вѣдьма поставила на огонь котелъ, чтобы сварить питье.
— Чистота—лучшая красота!—сказала она, обтерла котелъ связкой живыхъ ужей и потомъ расцарапала себѣ грудь; въ котелъ закапала черная кровь, отъ которой скоро стали подыматься клубы пара, принимавшіе такія причудливыя формы, что
[70]просто страхъ бралъ, глядя на нихъ. Вѣдьма поминутно подбавляла въ котелъ новыхъ и новыхъ снадобій, и когда питье закипѣло, послышался точно плачъ крокодила. Наконецъ, напитокъ былъ готовъ и смотрѣлъ прозрачнѣйшею ключевою водой!
— Вотъ тебѣ!—сказала вѣдьма, отдавая русалочкѣ напитокъ; потомъ отрѣзала ей язычекъ, и—русалочка стала нѣмая, не могла больше ни пѣть, ни говорить!
— Если полипы захотятъ схватить тебя, когда ты поплывешь назадъ,—сказала вѣдьма:—брызни на нихъ каплю этого питья, и ихъ руки и пальцы разлетятся на тысячи кусковъ.
Но русалочкѣ не пришлось этого сдѣлать,—полипы съ ужасомъ отворачивались при одномъ видѣ напитка, сверкавшаго въ ея рукахъ, какъ яркая звѣзда. Быстро проплыла она лѣсъ, миновала болото и бурлящіе водовороты.
Вотъ и отцовскій дворецъ; огни въ танцовальной залѣ потушены, всѣ спятъ; она не смѣла больше войти туда,—она была нѣмая и собиралась покинуть отцовскій домъ навсегда. Сердце ея готово было разорваться отъ тоски и печали. Она проскользнула въ садъ, взяла по цвѣтку съ грядки каждой сестры, послала роднымъ тысячи поцѣлуевъ рукой и поднялась на темно-голубую поверхность моря.
Солнце еще не вставало, когда она увидала передъ собой дворецъ принца и присѣла на великолѣпную мраморную лѣстницу. Мѣсяцъ озарялъ ее своимъ чуднымъ, голубымъ сіяніемъ. Русалочка выпила сверкающій острый напитокъ, и ей показалось, что ее пронзили насквозь обоюдоострымъ мечемъ; она потеряла сознаніе и упала, какъ мертвая.
Когда она очнулась, надъ моремъ уже сіяло солнце; во всемъ тѣлѣ она чувствовала жгучую боль; зато передъ ней стоялъ красавецъ-принцъ и смотрѣлъ на нее своими черными, какъ ночь, глазами; она потупилась и увидала, что вмѣсто рыбьяго хвоста у нея были двѣ чудеснѣйшія бѣленькія и маленькія, какъ у ребенка, ножки. Но она была совсѣмъ голешенька и потому закуталась въ свои длинные, густые волосы. Принцъ спросилъ, кто она такая и какъ сюда попала, но она только кротко и грустно смотрѣла на него своими темно-голубыми глазами; говорить, вѣдь, она не могла. Тогда онъ взялъ ее за руку и повелъ во дворецъ. Вѣдьма сказала правду: съ каждымъ шагомъ русалочка какъ будто ступала на острые ножи и иголки; но она терпѣливо переносила боль и шла объ руку
[71]съ принцемъ легкая, воздушная, какъ водяной пузырь; принцъ и всѣ окружающіе только дивились ея чудной скользящей походкѣ.
Русалочку разодѣли въ шелкъ и кисею, и она стала первою красавицей при дворѣ, но оставалась попрежнему нѣмой, не могла ни пѣть, ни говорить. Красивыя рабыни, всѣ въ шелку и золотѣ, появились предъ принцемъ и его царственными родителями и стали пѣть. Одна изъ нихъ пѣла особенно хорошо, и принцъ хлопалъ въ ладоши и улыбался ей; русалочкѣ стало очень грустно: когда-то и она могла пѣть и несравненно лучше! „Ахъ если бы онъ зналъ, что я навсегда разсталась съ своимъ голосомъ, чтобы только быть возлѣ него!“
Потомъ рабыни стали танцовать подъ звуки чудеснѣйшей музыки; тутъ и русалочка подняла свои бѣлыя хорошенькія ручки, встала на ципочки и понеслась въ легкомъ воздушномъ танцѣ; такъ не танцовалъ еще никто! Каждое движеніе лишь увеличивало ея красоту; одни глаза ея говорили сердцу больше, чѣмъ пѣніе всѣхъ рабынь.
Всѣ были въ восхищеніи, особенно принцъ, назвавшій русалочку своимъ маленькимъ найденышемъ, и русалочка все танцовала и танцовала, хотя каждый разъ, какъ ножки ея касались земли, ей было такъ больно, какъ будто она ступала на острые ножи. Принцъ сказалъ, что она всегда должна быть возлѣ него, и ей было позволено спать на бархатной подушкѣ передъ дверями его комнаты.
Онъ велѣлъ сшить ей мужской костюмъ, чтобы она могла сопровождать его на прогулкахъ верхомъ. Они ѣздили по благоухающимъ лѣсамъ, гдѣ въ свѣжей листвѣ пѣли птички, а зеленыя вѣтви били ее по плечамъ; взбирались на высокія горы, и хотя изъ ея ногъ сочилась кровь, такъ что всѣ видѣли это, она смѣялась и продолжала слѣдовать за принцемъ на самыя вершины; тамъ они любовались на облака, плывшіе у ихъ ногъ, точно стаи птицъ, улетавшихъ въ чужія страны.
Когда же они оставались дома, русалочка ходила по ночамъ на берегъ моря, спускалась по мраморной лѣстницѣ, ставила свои пылавшія, какъ въ огнѣ, ноги въ холодную воду и думала о родномъ домѣ и о днѣ морскомъ.
Разъ ночью, всплыли изъ воды рука объ руку ея сестры и запѣли печальную пѣсню; она кивнула имъ, онѣ узнали ее и разсказали ей, какъ огорчила она ихъ всѣхъ. Съ тѣхъ поръ
[72]онѣ навѣщали ее каждую ночь, а одинъ разъ она увидала въ отдаленіи даже свою старую бабушку, которая уже много, много лѣтъ не подымалась изъ воды, и самого морского царя съ короной на головѣ; они простирали къ ней руки, но не смѣли подплывать къ землѣ такъ близко, какъ сестры.
День-ото-дня принцъ привязывался къ русалочкѣ все сильнѣе и сильнѣе, но онъ любилъ ее только, какъ милое, доброе дитя, сдѣлать же ее своею женой и королевой ему и въ голову не приходило, а между тѣмъ, ей надо было стать его женой, иначе она не могла, вѣдь, обрѣсти безсмертной души и должна была, въ случаѣ его женитьбы на другой, превратиться въ морскую пѣну.
„Любишь-ли ты меня больше всѣхъ на свѣтѣ?“—казалось, спрашивали глаза русалочки въ то время, какъ принцъ обнималъ ее и цѣловалъ въ лобъ.
— Да, я люблю тебя!—говорилъ принцъ.—У тебя доброе сердце, ты предана мнѣ больше всѣхъ и похожа на молодую дѣвушку, которую я видѣлъ разъ и, вѣрно, больше не увижу! Я плылъ на кораблѣ, корабль разбился, волны выбросили меня на берегъ вблизи чуднаго храма, гдѣ служатъ Богу молодыя дѣвушки; самая младшая изъ нихъ нашла меня на берегу и спасла мнѣ жизнь; я видѣлъ ее всего два раза, но ее одну въ цѣломъ мірѣ могъ бы я полюбить! Но ты похожа на нее, и почти вытѣснила изъ моего сердца ея образъ. Она принадлежитъ святому храму, и вотъ, моя счастливая звѣзда послала мнѣ тебя; никогда я не разстанусь съ тобою!
„Увы! онъ не знаетъ, что это я спасла ему жизнь!“—думала русалочка.—„Я вынесла его изъ волнъ морскихъ на берегъ и положила въ рощѣ, гдѣ былъ храмъ, а сама спряталась въ морскую пѣну и смотрѣла, не придетъ-ли кто-нибудь къ нему на помощь. Я видѣла эту красавицу-дѣвушку, которую онъ любитъ больше, чѣмъ меня!“—И русалочка глубоко, глубоко вздыхала,—плакать она не могла.—„Но та дѣвушка принадлежитъ храму, никогда не появится въ свѣтъ, и они никогда не встрѣтятся! Я же нахожусь возлѣ него, вижу его каждый день, могу ухаживать за нимъ, любить его, отдать за него жизнь!“
Но вотъ, стали поговаривать, что принцъ женится на прелестной дочери сосѣдняго короля и потому снаряжаетъ свой великолѣпный корабль въ плаванье. Принцъ поѣдетъ къ
[73]сосѣднему королю, какъ будто для того, чтобы ознакомиться съ его страной, а на самомъ-то дѣлѣ, чтобы увидѣть принцессу; съ нимъ ѣдетъ и большое посольство. Русалочка на всѣ эти рѣчи только покачивала головой и смѣялась,—она, вѣдь, лучше всѣхъ знала мысли принца.
— Я долженъ ѣхать!—говорилъ онъ ей.—Мнѣ надо посмотрѣть прекрасную принцессу; этого требуютъ мои родители, но они не станутъ принуждать меня жениться на ней, я же никогда не полюблю ея! Она, вѣдь, не похожа на ту красавицу, на которую похожа ты. Если же мнѣ придется, наконецъ, избрать себѣ невѣсту, такъ я выберу скорѣе всего тебя, мой нѣмой найденышъ съ говорящими глазами!
И онъ цѣловалъ ея розовыя губки, игралъ ея длинными волосами и клалъ свою голову на ея грудь, гдѣ билось сердце, жаждавшее человѣческаго блаженства и безсмертной человѣческой души.
— Ты, вѣдь, не боишься моря, моя нѣмая крошка?—говорилъ онъ, когда они уже стояли на великолѣпномъ кораблѣ, который долженъ былъ отвезти ихъ въ землю сосѣдняго короля.
И принцъ разсказывалъ ей о буряхъ и о штилѣ, о разныхъ рыбахъ, что живутъ въ глубинѣ моря, и о чудесахъ, которыя видѣли тамъ водолазы, а она только улыбалась, слушая его разсказы,—она-то лучше всѣхъ знала, что есть на днѣ морскомъ.
Въ ясную лунную ночь, когда всѣ, кромѣ одного рулевого, спали, она сѣла у самаго борта и стала смотрѣть въ прозрачныя волны; и вотъ ей показалось, что она видитъ отцовскій дворецъ; старуха бабушка стояла на вышкѣ и смотрѣла сквозь волнующіяся струи воды на киль корабля. Затѣмъ, на поверхность моря всплыли ея сестры; онѣ печально смотрѣли на нее и ломали свои бѣлыя руки, а она кивнула имъ головой, улыбнулась и хотѣла разсказать о томъ, какъ ей хорошо здѣсь, но въ это время къ ней подошелъ корабельный юнга, и сестры нырнули въ воду, юнга же подумалъ, что это мелькнула въ волнахъ бѣлая морская пѣна.
На утро корабль вошелъ въ гавань великолѣпной столицы сосѣдняго королевства. И вотъ, въ городѣ зазвонили въ колокола, съ высокихъ башенъ стали раздаваться звуки роговъ, а на площадяхъ собираться полки солдатъ съ блестящими штыками и развѣвающимися знаменами. Начались празднества,
[74]балы слѣдовали за балами, но принцессы еще не было,—она воспитывалась гдѣ-то далеко въ монастырѣ, куда ее отдали учиться всѣмъ королевскимъ добродѣтелямъ. Наконецъ, прибыла и она.
Русалочка жадно смотрѣла на нее и должна была сознаться, что милѣе и красивѣе личика она еще не видала. Кожа на лицѣ принцессы была такая нѣжная, прозрачная, а изъ-за длинныхъ, темныхъ рѣсницъ улыбалась пара темно-синихъ кроткихъ глазъ.
— Это ты!—сказалъ принцъ.—Ты спасла мнѣ жизнь, когда я, полумертвый, лежалъ на берегу моря!
И онъ крѣпко прижалъ къ сердцу свою краснѣющую невѣсту.
— О, я слишкомъ счастливъ!—сказалъ онъ русалочкѣ.—То, о чемъ я не смѣлъ и мечтать, сбылось! Ты порадуешься моему счастью, ты, вѣдь, такъ любишь меня!
Русалочка поцѣловала его руку, и ей показалось, что сердце ея вотъ-вотъ разорвется отъ боли: его свадьба должна, вѣдь, убить ее, превратить въ морскую пѣну!
Колокола въ церквахъ зазвонили, по улицамъ разъѣзжали герольды, оповѣщая народъ о помолвкѣ принцессы. Изъ кадильницъ священниковъ струился благоуханный фиміамъ, женихъ съ невѣстой подали другъ другу руки и получили благословеніе епископа. Русалочка стояла разодѣтая въ шелкъ и золото и держала шлейфъ невѣсты, но уши ея не слыхали праздничной музыки, глаза не видѣли блестящей церемоніи, она думала о своемъ смертномъ часѣ и о томъ, что̀ она теряла съ жизнью.
Въ тотъ же вечеръ женихъ съ невѣстой должны были отплыть на родину принца; пушки палили, флаги развѣвались, а на палубѣ корабля былъ раскинутъ роскошный шатеръ изъ золота и пурпура; въ шатрѣ возвышалось чудное ложе для новобрачныхъ.
Паруса надулись отъ вѣтра, корабль легко и безъ малѣйшаго сотрясенія скользнулъ по волнамъ и понесся впередъ.
Когда смерклось, на кораблѣ зажглись сотни разноцвѣтныхъ фонариковъ, а матросы стали весело плясать на палубѣ. Русалочкѣ вспомнился праздникъ, который она видѣла на кораблѣ въ тотъ день, когда впервые всплыла на поверхность моря, и вотъ, она понеслась въ быстромъ воздушномъ танцѣ, точно ласточка, преслѣдуемая коршуномъ. Всѣ были въ восторгѣ: никогда еще не танцовала она такъ чудесно! Ея нѣжныя
[75]ножки рѣзало, какъ ножами, но она не чувствовала этой боли,—сердцу ея было еще больнѣе. Лишь одинъ вечеръ оставалось ей пробыть съ тѣмъ, ради кого она оставила родныхъ и отцовскій домъ, отдала свой чудный голосъ и ежедневно терпѣла безконечныя мученія, тогда какъ онъ и не замѣчалъ ихъ. Лишь одну ночь еще оставалось ей дышать однимъ воздухомъ съ нимъ, видѣть синее море и звѣздное небо, а тамъ наступитъ для нея вѣчная ночь, безъ мыслей, безъ сновидѣній. Ей, вѣдь, не было дано безсмертной души! Долго за полночь продолжались на кораблѣ танцы и музыка, и русалочка смѣялась и танцевала съ смертельной мукой въ сердцѣ; принцъ же цѣловалъ красавицу-невѣсту, а она играла съ его черными волосами; наконецъ, рука объ руку удалились они въ свой великолѣпный шатеръ.
На кораблѣ все стихло, одинъ штурманъ остался у руля. Русалочка оперлась своими бѣлыми руками о бортъ и, обернувшись лицомъ къ востоку, стала ждать перваго луча солнца, который, какъ она знала, долженъ былъ убить ее. И вдругъ она увидѣла надъ моремъ своихъ сестеръ; онѣ были блѣдны, какъ и она, но ихъ длинныя роскошныя волосы не развѣвались больше по вѣтру,—они были обрѣзаны.
— Мы отдали наши волосы вѣдьмѣ, чтобы она помогла намъ избавить тебя отъ смерти! Она дала намъ вотъ этотъ ножъ; видишь, какой острый? Прежде чѣмъ взойдетъ солнце, ты должна вонзить его въ сердце принца, и когда теплая кровь его брызнетъ тебѣ на ноги, они опять сростутся въ рыбій хвостъ, ты опять станешь русалкой, спустишься къ намъ въ море и проживешь свои триста лѣтъ, прежде чѣмъ сдѣлаешься соленой морской пѣной. Но спѣши! Или онъ, или ты, одинъ изъ васъ долженъ умереть до восхода солнца! Наша старая бабушка такъ печалится, что потеряла отъ горя всѣ свои сѣдые волосы, а мы отдали свои вѣдьмѣ! Убей принца и вернись къ намъ! Торопись, видишь на небѣ показалась красная полоска? Скоро взойдетъ солнце, и ты умрешь! Съ этими словами онѣ глубоко-глубоко вздохнули и погрузились въ море.
Русалочка приподняла пурпуровую занавѣсь шатра и увидѣла, что головка прелестной невѣсты покоится на груди принца. Русалочка наклонилась и поцѣловала его въ прекрасный лобъ, посмотрѣла на небо, гдѣ разгоралась утренняя заря, потомъ посмотрѣла на острый ножъ и опять устремила взоръ на принца, который въ это время произнесъ во снѣ имя своей невѣсты,—
[76]она одна была у него въ мысляхъ!—и ножъ дрогнулъ въ рукахъ русалочки. Но еще минута—и она бросила его въ волны, которыя покраснѣли, точно окрасились кровью, въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ упалъ. Еще разъ посмотрѣла она на принца полуугасшимъ взоромъ, бросилась съ корабля въ море и почувствовала, какъ тѣло ея расплывается пѣной.
Надъ моремъ поднялось солнце; лучи его любовно согрѣвали мертвенно-холодную морскую пѣну, и русалочка не чувствовала смерти; она видѣла ясное солнышко и какихъ-то прозрачныхъ, чудныхъ созданій, сотнями рѣявшихъ надъ ней. Она могла видѣть сквозь нихъ бѣлые паруса корабля и красныя облака на небѣ; голосъ ихъ звучалъ, какъ музыка, но такая воздушная, что ничье человѣческое ухо не могло разслышать ея, такъ же, какъ ничей человѣческій глазъ не могъ видѣть ихъ самихъ. У нихъ не было крыльевъ, и они носились по воздуху, благодаря своей собственной легкости и воздушности. Русалочка увидала, что и у нея такое же тѣло, какъ у нихъ, и что она все больше и больше отдѣляется отъ морской пѣны.
— Къ кому я иду?—спросила она, поднимаясь на воздухъ, и ея голосъ звучалъ такою же дивною, воздушною музыкой, какой не въ силахъ передать никакіе земные звуки.
— Къ дочерямъ воздуха!—отвѣтили ей воздушныя созданія.—У русалки нѣтъ безсмертной души, и она не можетъ пріобрѣсти ее иначе, какъ благодаря любви къ ней человѣка. Ея вѣчное существованіе зависитъ отъ чужой воли. У дочерей воздуха тоже нѣтъ безсмертной души, но онѣ сами могутъ пріобрѣсти ее себѣ добрыми дѣлами. Мы прилетаемъ въ жаркія страны, гдѣ люди гибнутъ отъ знойнаго, зачумленнаго воздуха, и навѣваемъ прохладу. Мы распространяемъ въ воздухѣ благоуханіе цвѣтовъ и приносимъ съ собой людямъ исцѣленіе и отраду. По прошествіи же трехсотъ лѣтъ, во время которыхъ мы творимъ посильное добро, мы получаемъ въ награду безсмертную душу и можемъ принять участіе въ вѣчномъ блаженствѣ человѣка. Ты, бѣдная русалочка, всѣмъ сердцемъ стремилась къ тому же, что и мы, ты любила и страдала, подымись же вмѣстѣ съ нами въ заоблачный міръ; теперь ты сама можешь обрѣсти себѣ безсмертную душу!
И русалочка протянула свои прозрачныя руки къ Божьему солнышку и въ первый разъ почувствовала у себя на глазахъ слезы.
[77]На кораблѣ за это время все опять пришло въ движеніе, и русалочка увидала, какъ принцъ съ невѣстой искали ее. Печально смотрѣли они на волнующуюся морскую пѣну, точно знали, что русалочка бросилась въ волны. Невидимо поцѣловала русалочка красавицу-невѣсту въ лобъ, улыбнулась принцу и поднялась вмѣстѣ съ другими дѣтьми воздуха къ розовымъ облакамъ, плававшимъ въ небѣ.
— Черезъ триста лѣтъ и мы войдемъ въ Божье царство!
— Можетъ быть и раньше!—прошептала одна изъ дочерей воздуха.—Невидимками влетаемъ мы въ жилища людей, гдѣ есть дѣти, и если найдемъ тамъ доброе, послушное дитя, радующее своихъ родителей и достойное ихъ любви, мы улыбаемся, и срокъ нашего испытанія сокращается на цѣлый годъ; если же встрѣтимъ тамъ злого, непослушнаго ребенка, мы горько плачемъ, и каждая слеза прибавляетъ къ долгому сроку нашего испытанія еще лишній день!
См. также одноимённые страницы.