Въ странѣ Новогрудской, кто бъ ни былъ ты, стань,
Достигнувъ Плужинскаго бора,
На мѣстѣ и на́ воды озера глянь:
Достойно глубокое взора.
То Свитезь. Огромнѣйшимъ кругомъ лежитъ
Его голубая равнина;
Лѣсовъ она въ черной оправѣ блеститъ,
Какъ чистая, гладкая льдина.
И если ночной подъѣзжаешь порой
Лицомъ къ этимъ воднымъ алмазамъ —
Хоръ звѣздъ надъ тобой, и хоръ звѣздъ подъ тобой,
И видишь два мѣсяца разомъ.
Не знаешь, хрустальная ль къ небу стѣна
Идетъ, изъ-подъ ногъ возвышаясь,
Хрустальныхъ ли синихъ небесъ вышина
Нисходитъ, къ ногамъ нагибаясь.
Тотъ берегъ невидимъ; что верхъ, и что низъ —
Не скажешь; средъ области звѣздной
Сдается, что самъ ты въ пространствѣ повисъ,
Объятый лазурною бездной.
Такъ ночью, при тихой погодѣ, глазамъ
Пріятно тѣхъ мѣстъ обольщенье;
Но въ ночь подъѣзжать къ этимъ страшнымъ мѣстамъ
Потребно имѣть дерзновенье —
Затѣмъ, что тамъ черти пируютъ подчасъ
Иль бьются они рукопашно.
Дрожу я, какъ слушаю старцевъ разсказъ,
А на ночь и вспомнитъ-то страшно.
Порой подъ водой словно вихри шумятъ;
Тутъ съ дымомъ и пламенемъ взрывы,
Громъ битвы, стонъ женскій, тревога, набатъ,
Стукъ, грохотъ и разныя дивы.
Вдругъ дымъ тотъ разсѣется, шумъ весь пройдетъ,
Исчезнутъ всѣ ужасы битвы;
Чуть листъ надъ водой шелеститъ, а изъ водъ
Исходитъ стонъ женской молитвы.
Что жь это? — Тутъ всякій свое говоритъ;
На дно заглянуть невозможно;
Есть много разсказовъ, но кто жь отличитъ,
Что вѣрно въ разсказахъ, что ложно?
Владѣлецъ, которому озеро то
Въ наслѣдье оставили предки,
Старался развѣдать — и какъ тутъ, и что?
Но были безплодны развѣдки.
И вотъ въ глубину на двѣ сотни локтей
Заказанъ былъ неводъ. Работы
Тутъ было немало. Вотъ съ возомъ сѣтей
Готовы и лодки, и бо́ты.
Когда жь я сказалъ, что при дѣлѣ такомъ
Не худо, чтобъ панъ помолился, —
Онъ жертвы въ костелы послалъ, а потомъ
И ксендзъ изъ Цырына явился, —
И съ берега онъ въ облаченьяхъ своихъ
Кропилъ, совершалъ свое дѣло.
Вотъ поданъ сигналъ: лодки двинулись вмигъ,
И неводъ пошелъ… зашумѣло…
Сѣть тонетъ, грузятся совсѣмъ поплавки, —
Богъ вѣсть, глубина тутъ какая!
Веревки натянуты, сѣть изъ руки
Чуть лѣзетъ: надежда плохая!
Вотъ на берегъ тащатъ съ обѣихъ сторонъ
Тотъ неводъ… Конецъ ужь… Поймали!
Сказать ли, какой тутъ былъ змѣй извлеченъ?
Скажу — такъ повѣрятъ едва ли.
Однако скажу. Оказалось: не змѣй,
А женщина это живая!
Уста, что кораллъ; съ свѣтлорусыхъ кудрей
Сбѣгаетъ струя водяная.
Вотъ на́ берегъ всходитъ. Однихъ тутъ испугъ
Въ дрожь кинулъ, вздымается волосъ;
Другіе бѣжать приготовились… Вдругъ
Та съ рѣчью… Плѣнительный голосъ!
«Послушайте вы, молодежь! Этихъ волнъ
Донынѣ никто не касался
Безъ каръ: дробился тутъ дерзостный чолнъ,
И въ бездну пловецъ погружался.
Тебя… — такъ владѣльцу вѣщала она, —
И слугъ твоихъ эта же чаша
Ждала… Но твоихъ это предковъ страна,
И кровь въ тебѣ движется наша.
Самъ Богъ, любопытство твое извиня,
Хоть должно бъ взыскать съ тебя строго,
Открыть вамъ всѣ тайны готовъ чрезъ меня —
Затѣмъ, что вы начали съ Бога.
На мѣстѣ, закиданномъ нынѣ пескомъ,
Обросшемъ густою осокой,
Что гнется порою подъ вашимъ весломъ,
Стоялъ прежде городъ высокой.
Онъ Свитеземъ звался: тутъ храбрыхъ людей
И дѣвъ было красныхъ немало.
То было владѣнье Тугановъ-князей
И долго оно процвѣтало.
Вы видите: озера блескъ тутъ закрытъ
Лѣсами по цѣлой границѣ;
Лѣсовъ этихъ не было: прямо былъ видъ
Къ тогдашней литовской столицѣ.
Однажды могучая русская рать
Пришла, осадила Мендога.
Мендогъ устоитъ ли? чего ему ждать?
Пошла по Литвѣ всей тревога.
Къ отцу моему онъ писалъ: „Помоги!
Жду войско я съ дальней границы.
Туганъ, отъ тебя — это знаютъ враги —
Зависитъ спасенье столицы“. —
Туганъ, прочитавши письмо, далъ приказъ
По войску въ кругу приближенныхъ,
И быстро въ пять тысячъ дружина сошлась
Изъ всадниковъ вооруженныхъ.
Звукъ трубный. Ликуетъ воинственный станъ,
Къ походу все войско готово;
Но, руки ломая, смущенный Туганъ
Домой возвращается снова.
„Пойми, — онъ сказалъ мнѣ, — за что погибать
Должны мои ратные люди?
Нашъ Свитезь — не крѣпость: ее защищать
Лишь могутъ булатъ нашъ да груди.
Когда я дружину свою раздѣлю.
То тѣмъ не спасу я Мендога,
А если все войско въ сраженье пошлю,
Кто женъ охранять будетъ строго!“
„Не бойся, отецъ! — я сказала, — пора!
Спѣши, жди побѣды блестящей.
Богъ насъ защититъ. Мнѣ приснился вчера
Надъ городомъ ангелъ парящій:
Обвелъ, словно молніей, городъ весь онъ
Мечемъ: «Не должны вы крушиться:
Возьму подъ защиту, — сказалъ онъ, — всѣхъ женъ,
Пока ихъ мужья будутъ биться»“. —
Туганъ двинулъ войско и скрылся въ пыли,
А ночь едва только настала,
Какъ топотъ раздался, гамъ, крики вдали
И грозно „ура!“ прозвучало.
Гремѣли тараны, твердыни воротъ,
Разбитыя въ щепы, упали;
Въ паническомъ страхѣ сбѣгался народъ,
И жены, и дѣти дрожали.
Гвалтъ общій: „Врагъ близко, не справиться съ нимъ,
Ворвутся къ намъ русскіе скоро…
Ахъ, лучше мы сами себя умертвимъ:
Избавитъ насъ смерть отъ позора“. —
И бѣшенство тутъ пересилило страхъ!
Свое достояніе сами
Спѣшили несчастные жечь на кострахъ,
И воздухъ гудѣлъ голосами:
„Проклятье тому, кто себя не убьетъ!“
И тщетны слова мои были:
Спѣшили устроить одни эшафотъ,
Другіе жь топоръ приносили.
Преступное дѣло грозило… Какъ быть?
Иль съ гнетомъ цѣпей помириться,
Иль рѣзать другъ друга, кровь ближнихъ пролить?
„О, Боже! — я стала молиться, —
Когда мы не можемъ бороться съ врагомъ,
Съ мольбою одно Тебѣ скажемъ:
Пусть лучше убьетъ насъ небесный твой громъ,
Иль въ землю живые мы ляжемъ“.
Тогда что-то бѣлое разомъ вокругъ
Сверкнуло — ночь утромъ смѣнилась;
Съ испугомъ я внизъ посмотрѣла, и вдругъ
Земля изъ-подъ ногъ моихъ скрылась.
Такъ мы отъ позора спаслись, отъ рѣзни…
Ты видишь — здѣсь травы явились:
То Свитезя жены и дѣти — они
Въ растенья теперь превратились.
Какъ бѣлыя бабочки, бѣлымъ цвѣткомъ
Они надъ водою бѣлѣютъ;
Какъ елка зимою подъ первымъ снѣжкомъ,
Ихъ листья въ водѣ зеленѣютъ.
По смерти, подъ видомъ такого цвѣтка,
Живутъ непорочныя души;
На смѣетъ коснуться ихъ смертныхъ рука —
Подобныхъ цвѣтовъ нѣтъ на сушѣ.
Когда же царь русскій и русская рать
О чудныхъ цвѣтахъ тѣхъ узнали,
То ими спѣшили шеломъ украшать
Вѣнки для себя заплетали.
Но кто прикасался къ нимъ только рукой, —
Такая въ цвѣтахъ была сила, —
Тотъ разомъ здоровье терялъ и покой,
Того ожидала могила.
Давно это было, въ иной періодъ,
Осталось о немъ лишь преданье,
Да въ сказкахъ его поминаетъ народъ,
Царей тѣмъ цвѣтамъ давъ названье».
И дѣва умолкла. Всѣ лодки тогда
И сѣти тонуть стали съ трескомъ,
Запрыгали волны туда и сюда
И кинулись на берегъ съ плескомъ.
Все озеро вдругъ раздвоились до дна,
А дѣва на дно опускалась,
Пучиною снова закрылась она
И людямъ съ тѣхъ поръ не являлась.
