За сто, а можетъ быть и за двѣсти верстъ отъ Стародуба проживало когда-то племя „лицвини“, которыя жили въ лѣсахъ отдѣльными поселками, называвшимися родами. Каждый изъ такихъ родовъ состоялъ изъ дѣда, сыновей его, внуковъ и правнуковъ. И какъ въ этихъ поселкахъ жили хорошо, мирно! Дѣдъ былъ патріархомъ своего поселка, которымъ и управлялъ: судилъ, мирилъ, наказывалъ и т. д. Если такихъ поселковъ было до 20, расположенныхъ не въ далекомъ другъ отъ друга разстояніи, то обыкновенно выбирался одинъ изъ двадцати дѣдовъ самый умный, опытный и хорошій во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ, и выбирался, какъ князь, т. е. имѣлъ власть казнить и миловать.
— Въ то время, про которое я тебѣ разсказываю, мое дитятко, говорила мнѣ няня, этотъ народъ не былъ христіанами, а были они язычниками. Они поклонялись всему тому, что ихъ радовало, напримѣръ, красному теплому солнышку; что ихъ устрашало, напримѣръ, грому, молніи, сильнымъ вѣтрамъ, бурѣ и мятелямъ. Они вѣрили въ домового, лѣшаго, водяного, въ Кощея безсмертнаго, въ существованіе бабы-яги, костяной ноги; вѣрили разсказамъ о вѣдьмахъ и вѣдьмакахъ, волшебницахъ, колдунахъ, шептунахъ и знахаряхъ; вѣрили въ чудесное дѣйствіе приворотнаго корня, наговору, силѣ глаза, что человѣка можетъ кто-нибудь другой „сглазить“ (испортить), нагнать на него различныя болѣзни, вѣрили также въ оборотней. Между лицвинами были кудесники, которые собирали различныя цѣлебныя травы и лѣчили народъ, вслѣдствіи чего пользовались большимъ довѣріемъ въ народѣ.
Въ одномъ изъ такихъ поселковъ жилъ родъ Малвуза. Дѣдъ этого рода былъ высокаго статнаго сложенія, голова у него была вся бѣлая, какъ лунь, съ черными блестящими глазами. Онъ имѣлъ трехъ сыновей. Двое изъ нихъ Алфусъ и Катузъ имѣли большіе семьи, а младшій Бутузъ, уже нѣсколько лѣтъ женатый, не имѣлъ дѣтей.
И вотъ ему посовѣтовалъ дѣдъ пойти въ лѣсъ съ женою подальше отъ своего поселка, и, когда они дойдутъ до рѣчки, возлѣ которой есть большое болото, надо три раза крикнуть „пугу“ по-совинному и выкликнуть на помощь трехъ сестеръ волшебницъ.
— Ватуя, Тратуя, Гратуя! подайте мнѣ помощь. Я вамъ принесъ дары: по ведру меду, ржанной мучицы и узвару, которые прикрыты свитой.
— И когда онѣ къ тебѣ придутъ,—продолжалъ дѣдъ,—бросься на колѣни и слезно проси ихъ наколдовать, чтобы жена твоя не была безплодна.
Бутузъ исполнилъ совѣтъ дѣда. Пошелъ въ лѣсъ, дошелъ до рѣчки съ большимъ болотомъ, три раза крикнулъ по-совинному „пугу“ и поименовалъ всѣхъ трехъ сестеръ.
Первая вылѣзла изъ болота Ватуя: великаго роста, съ растрепанными рыжими волосами, вся въ веснушкахъ, грязная, въ тинѣ. Она крикнула зычнымъ голосомъ:
— Кто меня вызываетъ. На какой чертъ я имъ нужна?
Тогда оба они бросились на колѣни передъ нею и начали молить ее поворожить, чтобы у нихъ родился сынъ и чтобы умаслить ее, преподнесли ей ведро узвару. А она разсердилась, затопотала ногами и произнесла:
— „Твоя жена родитъ сына громаднаго, косматаго, какъ медвѣдь“,—и сама исчезла.
За нею вылѣзла вторая, Тратуя, черная, косматая, съ косыми зелеными глазами, ртомъ до ушей, съ носомъ длиннымъ, длиннымъ. Бутузъ съ женою снова бросились на колѣни и повторили ту-же просьбу.
— „Я только-что улеглась спать послѣ работы,—сказала, потягиваясь, громко зѣвая и показывая при этомъ свои гнилые зубы, Тратуя,—ловила піявицъ, змѣй и маленькихъ лягушекъ и сварила себѣ изъ нихъ на ночь прохладительное питье, а вы,—безстыжія ваши очи,—побезпокоили меня. И для чего вамъ сынъ? Для чего вы вообще рождаетесь на свѣтъ. Вы совсѣмъ лишніе на землѣ: отъ васъ проку мало“.
— Чтобы умаслить ее, они поднесли ей ведро мучицы.
— „Что это вы пакость все подносите. Засыпьте эту муку вашимъ свиньямъ, а не мнѣ. Убирайтесь вы къ лѣшему… Къ обѣщанію моей сестры я присоединяю, что у вашего сына будетъ сила громадная: никто изъ людей, ни изъ звѣрей не сможетъ ни одолѣть его, ни сокрушить“.—И внезапно изчезла.
Долго не появлялась третья.
Наконецъ, они увидѣли маленькую дѣвочку со свѣтлыми золотистыми кудрями, рѣзво, съ легкостью бабочки перебѣгающую тонкое болото. Она подбѣжала къ нимъ, обняла Бутуза за шею и чмокнула его въ щеку, а жену его взяла за руки и начала крутиться, вертѣться и рѣзвиться и такъ скоро и быстро, что та, бѣдная, упала въ изнеможеніи. Но они не были сердиты на нее и залюбовались ею—веселенькою и лучезарною.
— „Что это вы принесли,—спросила Гратуя, ткнула пальчикомъ въ медъ и потомъ облизала его—Ахъ какой сладкій медъ,—продолжала она.—А это что? что-то кислое, и это пригодится: когда будетъ жарко, и я захочу напиться, вотъ я и перемѣшаю это съ водицей и буду пить… А это мучица? Тоже хорошо, что принесли. Я изъ этой мучицы сдѣлаю тѣсто, напеку хлѣбцовъ и буду кормить имъ своихъ птичекъ, рѣзвыхъ, лѣсныхъ щебетухъ.“ И она, веселая начала прыгать и бить въ ладоши. Громадное количество птичекъ-синичекъ, ласточекъ, пѣночекъ, щегловъ, малиновокъ, снигирей—закружились надъ ней, весело щебеча.
— „Исчезните, нѣтъ ничего, сказала Гратуя,—а вотъ уже вечеркомъ прилетите—накормлю“.
Вы не обижайтесь на моихъ сестрицъ—обратилась она къ Бутузу и его женѣ,—онѣ въ сущности добрыя. Я прибавлю къ сказанному ими, что вашъ сынъ будетъ прекрасный добрый сынъ, сердечно относящійся къ нуждамъ людскимъ и никого ни изъ людей ни изъ звѣрей онъ обижать понапрасну не будетъ, и за то, когда онъ подростетъ, судьба осчастливитъ его хорошей женой.
Черезъ годъ послѣ того жена Бутуза родила крупныхъ размѣровъ мальчика, всего косматаго и такого подвижнаго, что съ нимъ справиться было трудно. Черезъ полгода онъ уже ходилъ, а съ двухъ лѣтъ уже говорилъ и пробовалъ помогать отцу, когда тотъ выкорчевывалъ пни при обработкѣ полей. А когда пахалъ отецъ, то храбро садился на зубра, впряженнаго въ соху, и колотилъ его въ бока своими уже довольно сильными ножками. Ходилъ на рѣку, самъ носилъ воду и нисколько не тяготился этимъ; любилъ свой лѣсъ, плелъ самъ себѣ лапти и кожаными ремнями, по тогдашнему ихъ обычаю, плотно обязывалъ икры и руки свои до локтей, особенно лѣвую, чтобы было удобнѣе защищаться отъ укуса звѣрей. Онъ весь былъ какъ будто изъ кремня высѣченъ, бѣгалъ же онъ быстро, какъ дикая коза.
Разъ, въ декабрѣ, когда молодому Бутузу было лѣтъ десять, при рубкѣ лѣса съ отцомъ, на одной полянѣ напало на нихъ десятка три волковъ. Онъ нисколько не смутился, вырвалъ съ корнемъ по близости стоявшій молодой дубокъ съ добрый кулакъ толщины и началъ имъ лупить волковъ и въ короткое время всѣхъ перебилъ. Раздѣливъ на двѣ кучи, сынъ вмѣстѣ съ отцомъ приволокъ ихъ домой при общей радости всѣхъ жителей поселка.
Молодой Бутузъ любилъ всевозможныхъ птицъ, прикармливалъ ихъ зернами ржи и проса; и такъ они къ нему привыкли, что когда онъ весною выходилъ изъ своей хаты онѣ окружали его, весело щебеча и перебивая другъ друга; и языкъ ихъ онъ какъ будто понималъ. Нѣкоторыя кричали: „Куда пойдешь, куда пойдешь“? другія: „Пойдемъ за мною. Ландыши цвѣтутъ, ландыши цвѣтутъ“. А нѣкоторыя въ смятеніи кричатъ: „Медвѣдь въ берлогѣ проснулся“!
И вотъ ему, двѣнадцатилѣтнему мальчику, а съ виду онъ былъ похожъ на восемнадцатилѣтняго,—захотѣлось посмотрѣть на медвѣдя, каковъ онъ на свободѣ, и помѣряться съ нимъ силами. Вотъ и встрѣтился онъ разъ съ медвѣдемъ. Сталъ Мишка на заднія лапы и пошелъ на ребенка-богатыря. Обнялись и начали бороться. Съ двухъ, съ трехъ разъ молодой Бутузъ поборолъ медвѣдя, снялъ ремни со своихъ рукъ, связалъ ему переднія и заднія лапы и поволокъ домой. И съ какимъ радостнымъ крикомъ и визгомъ встрѣтило его юное населеніе поселка.
Отецъ хотѣлъ убить этого медвѣдя и сдѣлать себѣ тулупъ, но сынъ воспрепятствовалъ, сказавъ, этотъ медвѣдь никому зла не сдѣлалъ, „а только я его маленько поломалъ“.
— Я его накормлю,—продолжалъ онъ, тюрой; онъ отлежится; тогда выведу я его за околицу, дамъ ему подзатыльника и прикажу подальше бродить отъ нашей околицы и онъ мнѣ покорится, ужъ больше не появится.
— Много такихъ медвѣдей онъ поборолъ такимъ образомъ и продѣлалъ съ ними тоже, что и съ первымъ. И послушные медвѣди избѣгали того лѣса, гдѣ жилъ такой богатырь.
Молодой Бутузъ прекрасно стрѣлялъ изъ лука, былъ дальнозорокъ и всегда безъ промаха попадалъ въ намѣченное мѣсто на самыя далекія разстоянія, но никого не убивалъ.
— Разъ, лѣтнею ночью ему не спалось въ душной закопченой хатѣ, и онъ вышелъ и пошелъ бродить.
Когда солнышко взошло, онъ вышелъ на большую поляну, гдѣ протекала рѣка, къ берегамъ которой пришло на водопой около двадцати коровъ, зубровъ съ телятами и большой сторожевой быкъ-бугай. Онъ смѣло пошелъ на бугая. Озлобленный же бугай, наклонивъ голову, бросился на него. Онъ выждалъ минуту, когда тотъ долженъ былъ ударить его въ грудь рогами, отскочилъ и мгновенно вскочилъ ему на спину, сбросилъ съ плечъ тулупчикъ, покрылъ имъ его морду и тѣмъ мгновенно смирилъ его; потомъ слабо связалъ ему правую переднюю ногу съ лѣвою задней, такъ что онъ могъ ходить, но не могъ бѣжать, запаснымъ ремнемъ спуталъ ему рога и потащилъ. Какъ ни упиралси бугай, все-таки долженъ былъ покориться. А коровы съ телятами пошли за нимъ покорныя, какъ за вожакомъ.
Молодой Бутузъ устроилъ возлѣ поселка большую загородку (кошару) и въ ней помѣстилъ коровъ и бугая. Онъ съ другими парнями накосилъ много сѣна лѣсного и лугового, свезъ его къ поселку и разставилъ его кругомъ большими скирдами. Цѣлый поселокъ все лѣто питался прекраснымъ молокомъ и творогомъ. На зиму коровъ и бугая, которыхъ къ себѣ пріучилъ за лѣто, онъ выгналъ опять въ лѣсъ, оставивъ только телятъ, которымъ вмѣстѣ съ другими парнями выстроилъ крытое помѣщеніе. Это служило основаніемъ домашняго стада.
Разъ старый Бутузъ принесъ домой дикаго козленка и хотѣлъ его зарѣзать. Сынъ воспротивился этому, отнялъ у отца козленка, и сказалъ ему:
— Развѣ у насъ мало, отецъ, чего ѣсть. Мы кушаемъ и тюру, и хлѣбъ печенный, пьемъ молоко и творогъ ѣдимъ въ волю, для чего же рѣзать живое существо, проливать кровь неповиннаго звѣрька? Отдай мнѣ его; онъ намъ пригодится.
И выкормилъ онъ его коровьимъ молокомъ и такъ приручилъ къ себѣ, что тотъ не отходилъ отъ него, а къ концу года сдѣлался большимъ рогатымъ козломъ, который какъ собака, ходилъ съ нимъ на охоту.
Когда Бутузу миновало 20 лѣтъ, онъ сталъ извѣстенъ далеко кругомъ, какъ богатырь-силачъ, не имѣющій себѣ соперника. Онъ былъ добръ, справедливъ, никого не обижалъ. Любилъ онъ баловать дѣтей различными забавами: заставлялъ ихъ лазить на высокія сосны, бѣгать взапуски и прыгать черезъ рвы и колодки, бороться и т. п.
Уже въ окрестности не было ни одного медвѣдя, чтобы онъ его не поборолъ, ни одного сторожевого быка-бугая, котораго онъ не приручилъ бы и не усмирилъ.
И началъ онъ дальше углубляться въ лѣсъ, отлучаться на недѣлю, на двѣ изъ дому: сталъ посѣщать другіе поселки. Онъ имѣлъ обыкновеніе всегда ночевать къ лѣсу, на вершинахъ дубовъ и сосенъ и оттуда высматривать, куда на другой день пойти.
Разъ сидя, такимъ образомъ на дубѣ, онъ увидѣлъ громадное животное, которое озлобленно рыча и стоя въ мелкомъ болотѣ, передними ногами обсыпало себя грязью, отгоняя этимъ назойливыхъ оводовъ, слѣпней, комаровъ и зыка (которые въ укушенную ранку кладутъ свои личинки и этимъ причиняютъ ужасный зудъ и боль). Бутузъ тихонько слѣзъ съ дерева, приползъ къ тому мѣсту, гдѣ животное топталось на мѣстѣ съ налитыми кровью и освирѣпѣлыми глазами, и внезапно сталъ передъ нимъ во весь свой ростъ. Это сначала озадачило животное, потомъ оно, наклонивъ голову, съ ревомъ бросилось на смѣльчака. Онъ продѣлалъ съ нимъ то же, что и съ зубромъ бугаемъ: вскочилъ къ нему на спину. Взбѣшенное животное начало прыгать, топтаться на одномъ мѣстѣ, брыкаться задними ногами, бросаться въ стороны къ деревьямъ, чтобы задавить молодого Бутуза. Эти скачки и вверхъ и внизъ, и въ стороны не давали ему возможности снять тулупчикъ и набросить ему на голову; тогда онъ рѣшился ударить животное кулакомъ по лбу. Животное зашаталось, упало на колѣни и издохло.
— Ну, прости мнѣ, что я лишилъ тебя жизни, но что же дѣлать? Я самъ защищалъ свою жизнь.
Забравъ громадные рога его, кожу и лучшіе куски мяса, онъ вернулся домой.
Когда дѣдъ увидѣлъ эти рога, онъ, развелъ руками и объявилъ, что это рога тура, ужасной силы животнаго, котораго никто въ единоборствѣ не можетъ одолѣть и прозвалъ его тутъ же Туроснемъ, что значитъ побѣдитель тура; а рѣчку, которая протекала въ томъ поселкѣ, прозвали Туросной.
Цѣлую недѣлю поселокъ питался мясомъ, принесеннымъ Туроснемъ, а самъ Туросень и не попробовалъ его. А слава Туросня, какъ богатыря, разносилась все дальше и дальше. Разъ къ нему прибѣжали люди изъ отдаленнаго поселка, прося его придти на помощь.
— „Громадная медвѣдица появилась въ нашихъ лѣсахъ, злая, сильная, ни дивчатъ, ни дѣтей собирать грибы и ягоды не пускаетъ, наши борты (ульи) разоряетъ, и нѣтъ съ нею никакого ладу. Бьемъ тебѣ челомъ: приходи усмири и огради отъ злодѣйки“.
Старики, отецъ и мать Туросня, просили его не покидать ихъ, говорили, что пора ему жениться, домкомъ обзавестись, жить поживать да добра наживать.
— Развѣ мало у насъ въ округѣ дивчатъ—говорили они: всякая изъ нихъ пошла бы за тебя съ радостью.
— Никто мнѣ до сихъ поръ не полюбилась свѣтъ мой батюшка и и радость моя матушка—отвѣчалъ имъ Туросень: не нашелъ я еще себѣ дѣвки по сердцу, а какъ найду, повалюсь къ вамъ въ ноги и буду просить благословенія вашего.
Туросень живо собрался въ путь и пошелъ съ людьми.
„Что же ты рогатины не берешь“ спрашивали тѣ,—„ни ножа востраго.“
— А и безъ нихъ обойдемся.
И пришелъ Туросень въ тотъ лѣсъ, гдѣ бѣдокурила медвѣдица.
Ищутъ день, ищутъ два, ищутъ три… медвѣдица какъ въ воду канула. Къ концу третьяго дня притомились; сѣли подъ большимъ дубомъ, развели огонь, принесли въ котлѣ ключевой воды и поставили его надъ огнемъ, засыпали пшена, бросили куски сала, сварили размазню, и пошелъ духъ вокругъ, да такой, пріятный, что всѣ дружески поужинали и полѣзли на дубъ, съ удобствомъ сѣли и задремали.
Чуткое ухо Туросня черезъ нѣкоторое время услышало, что кто-то внизу балуется котелкомъ, присмакиваетъ и по звуку было похоже, что вылизываетъ котелокъ.
Уже свѣтало. Туросень посмотрѣлъ внизъ и увидѣлъ громадной величины медвѣдицу, головой выше его, подозрительно носомъ тянувшая воздухъ. Туросень тихонько слѣзъ внизъ съ противоположной стороны дуба и подкравшись сзади, громко крикнулъ:
— Здравствуй, тетка!
Медвѣдица отбѣжала въ сторону, стала на заднія лапы и свирѣпо пошла на него. Обнялись и начали бороться: Гнутся на право, гнутся на лѣво, ногами страшную пыль подымаютъ. Крутились вокругъ, подавались впередъ, подавались назадъ; медвѣдица пріутомилась и высунула языкъ, но не сдавалась Туросень напрягъ всѣ силы и придавилъ ее; тогда послышался слабый женскій голосъ:
— Пусти, пусти! Ты побѣдилъ.
И видитъ Туросень—лежитъ на рукахъ у него женщина красы неописанной: пепельнаго цвѣта волосы, большія черныя рѣсницы, алыя губы, жемчужные зубы. Одежда ея представляла невѣдомый Туросню костюмъ сѣраго цвѣта, поясъ съ золотыми бляхами, а грудь и шея оторочены были бѣлымъ лебяжьимъ пухомъ.
Она лежала блѣдная, какъ бы мертвая. Туросень побѣжалъ за ключевой водой, взбрызнулъ на нее три раза, отчего она очнулась, пробудилась и, ставъ на колѣни, со смиреніемъ поцѣловала его руку въ знакъ покорности.
Потомъ встала и благодарила его за то, что онъ снялъ съ нея колдовство и возвратилъ ей прежній видъ, и при этомъ объявила, что она дочь вдовы князя, что ее полюбилъ трехглавый змѣй и за то, что она не согласилась быть его женой, обратилъ ее въ медвѣдицу, а самъ смердящій, черезъ нѣкоторое время издохъ.
И я вотъ цѣлыхъ шесть лѣтъ оставалась медвѣдицей,—закончила она. Туросень вмѣстѣ съ прочими людьми возлѣ того дуба построилъ большой будынокъ при рѣчкѣ Пинейкѣ, образовалъ новый выселокъ и назвалъ его Медвѣдово, въ честь того, что онъ побѣдилъ сильнѣйшую медвѣдицу. Переселилъ къ себѣ своихъ родителей, женился на Торѣ—такъ было дѣвичье имя заколдованной медвѣдицы—и сталъ жить счастливо; имѣлъ тринадцать сыновей-богатырей, все такихъ же, какъ самъ; былъ выбранъ дѣдомъ своего поселка, а потомъ и княземъ окрестныхъ поселковъ.