Когда мы, сионисты, с тяжёлым сердцем указываем на бедственное положение евреев в той или иной стране и пытаемся расшевелить разум и совесть более счастливых евреев, нас обычно обвиняют в сгущении красок. Не так уж все это худо, мы, дескать, преувеличиваем бедствия, да и замечаем мы лишь то, что подходит для нашей политической лавочки — таковы эти и многие другие дешевые речи. Мы вовсе не намерены исследовать, кто такие те люди, которые нам так возражают, о каких удобствах они заботятся, какое дельце они хотят сделать, или какое местечко заполучить. Вокруг сионизма сгруппировались люди, серьёзно озабоченные судьбой своих единоплеменников. Они хотели ли бы оказать долгожданную и с каждым днём необходимее становящуюся помощь и спокойно проходят мимо непонимания, которым их по глупости или злонамеренно окружают.
Во всяком случае по отношению к Австрии мы последнее время несколько сдерживали свои замечания, которые напрашивались изо дня в день. Здесь евреи положительно непостижимым образом приняли участие в политических распрях национальностей, особенно в Богемии. С близорукостью, заслуживающей, собственно, более сострадания, чем гнева, рассчитывали они добиться постоянной признательности борющихся народностей, если они примут участие в борьбе. Мы были и остаёмся, конечно, при том мнении, что ассимиляторы лишь тогда заслуживают уважения, когда они соглашаются принять на себя справедливую долю опасностей, грозящих тому народу, к которому они хотят примкнуть. Однако, это прискорбно: евреи даже в таких случаях, когда дело доходит до крайности, пренебрежительно рассматриваются своими союзниками, как нечто вроде иностранного легиона. К победным торжествам они не допускаются, как полноправные участники, а понесенные поражения вымещают на них и с той и с другой стороны. Чем бы дело ни кончилось, побитыми всегда являются они.
Несколько недель тому назад мы на этих страницах говорили о положении чешских евреев. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы предсказать развитие вещей так, как это ныне в действительности имело место. Напротив, нужно было быть пораженным слепотой, чтобы ожидать чего-нибудь другого. Не будем же оценивать наши предсказания, что настоящее положение завершится ужасами, выше, чем они того заслуживают. Только то, что это так спорно стало истиной, наполняет нас… печалью. Да, такие уж мы плохие политики, что не испытываем никакого удовлетворения от наступления событий, которые должны подтвердить нашу правоту и, без сомнения, увеличить число наших единомышленников. Окончательное торжество нашей идеи хотели бы мы праздновать не на развалинах храмов. И если еврей, стоявший до того вдали от нашего движения, пускается по миру, то нашу скорбь о его несчастии не может утешить то обстоятельство, что отныне он стал убежденным другом Сиона. Почему это, однако, так трудно, почти даже невозможно, заставить людей оценить доводы естественного разума? Они не хотят слушать, они должны это непременно почувствовать.
Сами по себе эксцессы над евреями в Богемии едва ли заметно отличаются от эксцессов в Персии, России и Румынии. И мы, которые видим в евреях всех стран всегда только своих братьев, будем не менее скорбить об антисемитском реве в Тегеране, чем о подобном же грабеже в Праге. Однако, при обозрении этих печальных событий нельзя не обратить внимания на то, где и при каких обстоятельствах они могли разыграться. Когда нам, например, приходилось извлекать кой-какой исторический аргумент из времён средневековья, в частности, из Испании до великого изгнания евреев; когда мы указывали на то обстоятельство, что всегда перед проявлением юдофобских народных страстей на долю евреев выпадал период особенного благополучия; что, следовательно, не следует недооценивать эпизоды равноправия — то сверх-умники, с чувством превосходства, прямо в глаза смеялись над нами. То, ведь, были ныне уже давно пройденные стадии народного невежества, безвозвратно минувшие времена. А теперь перед нами лежит письмо одного образованного, спокойного человека, датипованное из современного города Праги 3-м декабря 1897 г. Письмо это гласит, между прочим, следующее:
«Я не стану давать вам описание пражских событий. Это была, ведь, только старая двухтысячелетняя еврейская песня, которую здесь вновь затянули. Ty kluku zidovsky — звучал припев, и под аккомпанемент грабежа, поджога и зверских истязаний повторяли его. Не хватило только убийства для полноты картины «минувших» времён средневековья. Были также разгромлены разного рода немецкие школы, которые здесь помещаются преимущественно евреями. Дома выдающихся немцев бомбардировались камнями. Последние, однако, достаточно состоятельны, чтобы преодолеть убыток нескольких разбитых оконных стёкол. Мелкий же еврейский торговый люд, все имущество которого разграблено или уничтожено, доведён до сумы.»
Все это звучит весьма просто, в письме нет никаких преувеличений, никакой декламации. Отчёты ежедневных газет содержат гораздо больше волнующих подробностей и картинок настроения. А что и газеты также далеки от прикрас, это следует с официальной ясностью из введения военного положения в будущем вследствие возмущения городе. И что военное положение было провозглашено в минуту кровавой серьезности, это мы можем заключить по бегству многих, которые, к своему счастью, оказались так же состоятельны, как и трусливы. Они переполнили поезда и, благодаря изобретению нового времени, поспешно удалились за пределы выстрела. Только бедняки остались там. У этих, конечно, было более настоятельное дело. Они должны были оставаться в своих квартирах и лавках, ибо двери и окна были сорваны грабящей чернью. Впрочем, в опустошенных помещениях не особенно уж много было, что и охранять. Для этих людей это, действительно, были «минувшие» времена, как печально и справедливо замечает наш корреспондент.
Что же собственно сделал этот мелкий еврейский люд Праои, эти честные торговцы среднего сословия, эти тишайшие из всех мирных граждан? Чем заслужили они грабежи, поджоги и насилия? В Праге их обвиняли в том, что они — не чехи, в Зааце и Эгере, что они — не немцы. Бедные евреи, за что же им ухватиться? Были среди них такие, которые старались быть чехами — этим влетело от немцев. Были и такие, которые хотели быть немцами — этим досталось от чехов и… от немцев. Здесь положительно можно потерять рассудок… или, наконец, приобресть его.
Мы сделали сводки всех эксцессов. В Праге свирепствовала чернь, главным образом, в округах Weiberge и Zizkov. В Иозефштадт разгромлены три синагоги настолько, что, как сообщает «Narodni Politika», представляют собою зрелище «предназначенных к снесению балаганов. » Олин профессор немецкого университета в Праге рассказывает: «Вначале носили демонстрации национальный характер, но потом все вопило: «Pojdme an zidi!» — «Пойдем на жидов!» Христиане выставили в своих окнах распятия… Грабежи и избиения евреев были совершены чехами ещё в Хрудиме, Находе, Крамуте, Мельнике, Нейбидшове, Таборе, Кеннигретце, Гичине и Лауне, где начиная прахом ракета была взорвана перед магазином одного еврея. Но если были так озлоблены чехи, то почему же в Эгере и Зааце буйствовали против евреев немцы! Вот где загадка.
И, однако, здесь нет ничего загадочного. Если рассмотреть совершенно ложное поведение чешских евреев, то становится понятным, почему за свою службу они были вознаграждены побоями. Обе спорящие народности в Богемии придумали новый своеобразный вариант к старой истории о почтальонах. В этом анекдоте встречаются две почтовые кареты на узкой дороге. Ни тот, ни другой почтальон не хочет свернуть, а в каждой карете сидит по еврею. Тогда каждый из возни начинает стегать своим длинным кнутом по седоку своего противника: «раз ты бьешь моего еврея, то я побью твоего еврея». Впрочем, в Богемии добавили: «а также и моего», так что чешские евреи за одну поездку получили двойную взбучку. Правда, была ими сделана попытка прошмыгнуть, как слепые пассажиры, мимо национальных раздоров. Этот номер, однако, не прошел. Здесь была сделана ошибка, на которую мы часто указывали, не будучи, к сожалению, услышанными. Занятие открытой, разумной позиции по отношению к немецко-чешской распре было бы единственно правильным. Евреи должны были просто сослаться на свою еврейскую национальность, и обращение с ними обеих сторон сразу бы изменилось. Они не являлись бы более комичными и проверенными Mitlaufer’ами во время раздоров и козлами отпущения за каждое поражение той и другой стороны.
Евреи в Богемии в своём подавляющем большинстве приобщены к немецкой культуре. И их бы поэтому не осудили даже приличные чехи, если бы они, при всей сдержанности, отдали свои симпатии более близкой по культуре народности. Немцы же, со своей стороны, были бы, конечно, гораздо более благодарны евреям, если бы те проявили свое участие в борьбе за существование германства, сохраняя и подчёркивая свою особую еврейскую национальность. Выдавая же себя за немцев Моисеева закона, они должны были развить свой тевтонский шовинизм до чрезмерных размеров, чтобы заставить в него хоть немножко поверить. Добились же они только того, что чехи считают их за немцев. Для немцев же они остались тем, чем были до того; доказательство — Эгер и Заатц.
Но если бы они выдавали себя за то, чем они на самом деле являются: за евреев немецкой культуры, то все было бы иначе. Чехи не считали бы их ответственными более, чем они того заслужили. Немцы должны были бы быть им за эту более скромную помощь гораздо преданнее. И в политике честность рано или поздно должна свое взять, хотя бы различными увертками и можно было бы достигнуть преходящих успехов дня. Когда поймут это евреи?
Пока они будут пугливо и неискренне перекидываться от партии к партии, от нации к нации только для того, чтобы заручиться ничтожным покровительством тому, в чем они не считают возможным признаться, т.-е., их еврейству, — до тех пор их не будут ни уважать, ни любить, ни даже просто терпеть. Кто выдаёт себя за другое, чем он есть на самом деле, тот возбуждает недоверие. И это тёмное чувство, постепенно переходя в массы, превращается в акты насилия.
Это — те «минувшие времена», к возвращению которых, к сожалению, даже в цивилизованных странах евреи должны быть ныне так же готовы, как и много сотен лет тому назад.